Unforgettable meetings

      Горячая вода расслабляет тело, а все мысли вылетают из головы, оставляя такую приятную оглушающую пустоту. Тонкие пальцы подцепили бокал с тёмно-красным напитком, таким любимым Чуей, — вином. Поднося его к губам и отпивая маленький глоток, оставляет на них несколько капелек жидкости, а после слизывает их медленным движением языка.       Чуя прикрывает глаза, но его тело пробивает дрожь от небольшой мысли, хотя до этого его мозг тщательно старался ни о чем не думать. Он старательно пытается стереть всё в своей голове, но все попытки заканчиваются провалом.       Небольшая «традиция» Чуи, заключающаяся в принятии горячей ванны после трудного дня, соблюдалась им постоянно. Именно это убивало в нем всю агрессию и раздражительность — те качества, что он недолюбливал в своём характере.       Даже в детстве весь этот поток выплёскивался с такой силой, что во время необузданной злости его мало что останавливало. Исключением служили лишь прикосновения его матери по рыжей макушке и успокаивающий шёпот над ухом. Этого, пожалуй, сейчас не хватало.       Но даже так… как бы он, мать твою, объяснил ситуацию?!       «Пожалуйста, помогите мне успокоить свои старые больные нервы, которых и так уже почти нет, потому что один неимоверно раздражающий человек хочет, по моему, лишить меня даже такой привилегии.»       Да, так бы и сказал.       Он ставит бокал на широкий бортик ванной, а сам погружается головой в воду так, что лишь лицо остаётся на поверхности. В его ушах теперь шум из-за того, что в них только что попало. Этот шум заглушает все звуки извне, но ему это даже нравится. Волосы разметались жидким шёлком по водной глади, делая их цвет более тёмным, чем обычно.       Буквально секунда полного погружения и Чуя слабо потирает глаза от капель, опираясь на ванную, чтобы встать.       И вот теперь уже стоя у письменного стола, на котором слабо трепещала одинокая свеча, а воск медленно с неё стекал узорами, он смотрит в её завораживающее пламя, что горело всеми оттенками красного.       «И правда, что будет, если я все же пойду туда? Он же меня не съест, правильно? Правильно.» — это, пожалуй, самая успокаивающая мысль за день, поэтому Чуя держит её подольше в своей голове.       Шёлковый халат слегка приподнимается от того, что рыжий сел на край кровати, и теперь ткань приятно потирается об его бедра и пах. Но Чуя не придаёт этому приятному ощущению внимания. Сейчас не до этого.       Ладно, возможно, Чуя не хочет идти на этот бал даже не из-за ужасно раздражающего Дазая–мистера–я–доведу–тебя–до–белого–каления–и–мило–улыбнусь. Нет, у него и до этого была какая-то особая неприязнь к таким мероприятиям, но кажется, что теперь его мнение о них становится всё хуже и хуже. Он всем своим нутром чувствует подвох, только вот Чуя ещё не понял почему.       Все эти притворные улыбки такие ненастоящие, неживые. Даже движения барышень в танце выглядят как подёргивание кукловода за ниточки марионетки. Формальные разговоры о политике утомляли настолько, что жить не хотелось. Сама атмосфера скуки, даже не смотря на танцы, музыку и шампанское с вином, витала в воздухе и не собиралась уходить.       Обычно Чуя занимал место чуть к стене возле колонн, отделявших пространство для танцев. Стоял и таинственно попивал свое любимое красное сухое, смотрел холодным взором на присутствующих и иногда разговаривал, но только если это были хорошие друзья или знакомые. Возможно, своей харизмой или чёрт знает чем, но он привлекал к себе внимание даже тогда, когда этого не хотел. А не хотел он этого всегда.       По своей натуре он человек закрытый, но вспыльчивый. Если знать его всплески ярости и обходить ситуации, провоцирующие их, то можно увидеть в нем очень мирного человека, любящего покой, тишину и порядок. А с последним у него были вообще отношения на «ты»: он любил чистоту и она его любила.       Чуя просто сидит на кровати и даже не смеет двинуться, будто находясь в какой-то прострации или же трансе. Столько неприязни, отвращения. Как же он не хочет опять идти туда и, как обычно, надевать ту самую ненавистную улыбку, вежливо отказывая любому существу в разговоре. Потирая переносицу, что уже раскраснелась из-за небольших морщинок, вызванных долгой хмуростью, глубокий вздох сам вырывается из его груди.       И именно так он оказывается за своим столом с пером, на котором металлический наконечник, и открывает небольшую записную книжку. Макает перо в чернильницу и внимательно смотрит на одну из страниц, что полностью пустует. Одна капля чернил пачкает бумагу, он подпирает голову рукой, чуть приподнимая тем самым челку, и начинает писать. Просто излагает мысли, что сейчас потоком из него льются.       Рука будто заколдованная пишет и пишет, что даже мысли не успевают полностью сформироваться в голове. Закусил губу, а голубые глаза ровно смотрят на выведенные каллиграфическим подчерком слова.       Как он любил такие моменты — настоящие моменты, — когда он мог быть самим собой, ведя простенький дневник и изливая в нем свою душу.       Уже поздняя ночь, а луна высоко на небе все так же бледнеет, как это бывает в летнюю ночь; звёзд много и они освещают тёмный небосклон, падая сквозь стекло на Чую.       Сгорбленная фигура у окна, сидящая за письменным столом и завороженно смотрящая на написанное. Лицо бледное и недовольное, слегка румяное от возмущения, длинные ресницы трепещут почти у самых щек. Одна нога прижата к груди для удобства.       И лишь одному Богу известно то, что на последней строчке в дневнике красиво, но резко было выведено «Дазай Осаму».

***

      — Почему первый человек, которого я увидел в своем доме — вы, Дазай Осаму?       Риторический вопрос.       Русский размеренно движется по лестнице к шатену, что с улыбкой смотрит на своего старого друга.       Их знакомство настолько странно, что они сами не в силах понять, что именно их так сплотило. Может быть возможность провести вечер за очередной дискуссией и чашкой чёрного чая, которого каждый раз предлагал ему выпить Фёдор. Уж кто-кто, а этот человек был истинным ценителем. Вечерами он любил рассказывать о каждом виде, начиная со вкуса, заканчивая формой самого чайного листа. Дазай слушал, добавлял своё чисто из принципа, хотя сам чай любил не очень. Он больше по крепким напиткам.       Да и те самые интеллектуальные споры о жизни и её смысле, познании человеческой души, её мыслей и действий — это то, что они вдвоём любили.       — А где твой дружок? — говорит и смотрит с такой усмешкой, будто это какое-то запретное действие, над которым он искренне смеётся.       Достоевский даже улыбнулся, но улыбка его как обычно была скорее устрашающей, чем доброй или же милой. Не даром его на родине называют Демоном. Но ему даже нравится такое прозвище.       — Так хочешь его увидеть? — поправив резким движением сюртук, он продолжил. — Он ещё не подъехал, будет лишь к началу бала.       «Дружки» Фёдора были всегда достаточно лицемерными и двуличными людьми, что так же и походило на самого Достоевского. Гоголь был таким же, только вот этих качеств он не скрывал, благодаря чему и пользовался привилегиями ему данными. Прямолинейные люди всегда пользуются хорошей славой и имеют такую же прекрасную репутацию. Первое Николаю подходило, второе… надо было подумать.       — Я рассказывал тебе о тупоголовости моего соседа по поводу налогов? — проходя мимо и становясь спиной к Дазаю, сказал с милейшим выражением лица, таким наивным, но с подначкой в голосе.       — Сотни раз.       — Тогда продолжу…

***

      Ещё с самого утра были слышен шум: топот ног слуг, что спешили расправиться со своей работой, крик на кухне, потому что кто-то чуть не разбил посуду, задев её случайно боком, только вот в одной комнате было тихо. И эта комната на сегодня принадлежала Дазаю Осаму.       Фёдор любезно выделил ему комнату для гостей, ибо мужчина приехал самым первым — хотел «повидать» своего хорошего знакомого. Ну и, возможно, чутка надоесть своим присутствием.       Шутка.       Раздражать он был готов только одного человека, который, по-видимому, сейчас находился в какой-то прострации из-за неожиданной новости. Хотя, возможно, он был гневе, ярости, кричал, обругивая грязными словами Дазая, которые слетели с такого же грязного язычка. Это, должно быть, настоящая сладость для ушей.       И даже сейчас, сидя за креслом, закидывая ноги на маленький стол для работы, он думает об этом ротике и ярко-голубым глазам, что светятся презрением.       — Чуя., — он будто пробует это имя на языке, а оно в свою очередь великолепно перекатывается на нём. Как будто оно создано для того, что бы Дазай произносил его, — Чуя, Чуя… Чуя.       Руки поднимаются, зарываются в тёмных волосах и слегка их поддергивают. Глаза медленно закрываются, предлагая мыслям занять главенствующую позицию.       Алые пухлые губы красивы настолько, что таким могут и девушки позавидовать. Они растягиваются вокруг центра пульсации, а щёки непроизвольно втягиваются. Приятно. Чертовски приятно. Тонкие пальцы сильно путаются в рыжих локонах, что до этого были завязаны в аккуратный низкий хвост. Теперь же они кудрями падают на плечи и обрамляют светлое лицо.       Глаза закатываются от блаженства у обоих: какое-то животное наслаждение пробивается сквозь кожу, доходя до позвоночника, и бежит вдоль него до самого крестца. Пошлое хлюпанье слышится время от времени, когда рыжий выпускает член из рта, при этом облизывая его, словно это какое-то долгожданное угощение.       Колени уже затекли, но боль, смешиваясь с ощущением похоти и страсти, только делает все гораздо приятнее. Припадая губами и посасывая ствол сбоку, словно пытаясь выпить, мужчина сам непроизвольно стонет в один голос с шатеном, у которого голова закинута к спинке кресла, а другая рука крепко держит подлокотник его же.       Движения языка медленные, греховные как мед, который тонкой липкой струйкой льётся на кожу. Облизывая член от самого основания до головки, рыжий останавливается у неё, слизывая предэякулят, который ощущается слегка горьким на языке. Мажет мышцей рта по уздечке, надавливая на неё, пуская волны удовольствия к паху мужчины. Обхватив полностью губами головку, посасывает, втягивая сильнее щёки, и с чмоком отпускает член. Хитрые глаза смотрят сквозь рыжую челку, а руки медленно поглаживают член мокрый от чужой слюны и его же жидкости. Язык медленно облизывает губы, с огромной похотью в глазах.       И только рыжий опять хочет взять всю жаркую пульсацию ствола в рот, а Дазай при этом почувствовать долгожданный оргазм, все это исчезает.       Глаза открываются с трудом — слипшиеся ресницы ото сна не дают этого сделать. Вокруг ещё светло, ведь только обед, зато в штанах так, будто сейчас самая что не на есть ночь, в самом разгаре бурных и страстных плотских утех.       Даже не проснувшись полностью он тянется к кюлотам, преодолевает преграду с ремнём. Член раскрасневшийся, пульсирующий в ладони, венки видны у основания, а головка просто истекает предварительной спермой. И лишь нескольких движений руки хватает, чтобы заполучить то самое удовольствие, о котором он грезил во сне. Во сне, в котором было все настолько реально, что даже ощущения горячего языка навсегда отпечатались теперь у него в голове.       Сперма струйкой разбрызгивается по руке, слегка пачкая брюки. Хорошо, что вверх остался не тронутым.       Белый хлопковый платок вытирает все остатки «развлечений» Дазая, после чего отброшенным лежит где-то на полу возле кровати.       Нет, это не то, что он хотел. Это не то, что он хочет сейчас.       — Милый, дорогой Чуя, — шёпот прорезает тишину помещения, — чем же ты хотел бы заняться?       Вопрос остаётся в воздухе, повиснув, так и оставшись без ответа.

***

      Бам. Бам. Бам.       Голова бьётся о письменный столик с периодичностью, будто Чуя мысленно отбивает ритм какой-то песни, которая так ему понравилась и засела в мозгу, что выкинуть теперь её не под силу.       Подняв окончательно голову, он рассеянно смотрит в даль, на лбу у него красное пятно от ударов, а спина и шея затекли от такой неудобно склоненной позы.       — Блять. — Он матерится, и, прошу заметить, это в его семье не признается и считается полным бескультурьем. Да ладно, будто у вас никогда не проскакивали ругательства в порыве… злости? Гнева? Неопределённости? Последнее подходило Чуе больше всего и описывало его состояние по максимуму.       Так ещё и это яркое, как на зло, солнце светит ему прямо в глаза. Белки их и так красные от сегодняшней ночки без сна, а теперь они просто подвержены фактическому изнасилованию со стороны яркой звезды.       А теперь ещё раз. Чуя не понимает, почему так ослепительно светит солнце. Сколько сейчас времени?       Боже мой, почти пол первого, а его даже не разбудили. Почему? По расписанию его должны были разбудить к восьми утра, а то и раньше, ведь все наверняка знали о сегодняшнем бале. Может, дома нет Коё и Оды, а если нет их, то и нет Кёки. Все логично. Но это не отменяет того, что он буквально подскакивает на стуле, разливая несколько капелек чернил и роняя перо для письма.       Он только в ночной рубашке, а его волосы — это вообще отдельный разговор: они запутанные, хотя Чуя даже не спал и не ерзал по матрасу головой, с колтунами и невероятно вьются, чего он не очень любит. Обычно чтобы избежать приобретения этих «локонов принцессы» он проделывал уйму долгих и тщательных процедур после душа, но вчера… давайте признаем, что ему было просто лень. Столько информации за один день переварить и разложить по полочкам сложно.       Прохладная вода окутывает лицо, от чего краснота и опухлость век слегка пропадает. Голова тяжёлая, будто кто-то изнутри бьёт об череп, специально действуя на нервы Чуи.       Сейчас бы он все отдал за сон. Обычный, спокойный сон. Чтобы его никто не трогал, пока он лежал бы под тёплым и мягким одеялом, прижимая к себе и обнимая обеими руками подушку. Погружаясь в это чудесное ощущения, даже не видя каких-либо снов.       Но спать в данной ситуации… ну знаете, это не то, что ему сейчас нужно. Во-первых, уже обед, а ему к вечеру нужно быть на месте. Во-вторых, если он опоздает, то Дазай просто засмеёт его, упоминая ещё о потрепанном и сонном виде рыжего.       Так, подождите, а причём здесь Дазай-то?! Почему его беспокоит только его чёртово мнение?! Нужно с этим заканчивать.       — Джейн, помоги мне с костюмом. — он выглядывает из-за двери, видя знакомую служанку.       — Конечно, господин Накахара, уже иду, — легкий поклон и дверь издаёт слегка скрипучий звук, закрываясь.

***

      Звуки из особняка разносились по огромной территории его самого, а топот лошадей и скрип карет перебивал все мысли в голове Чуи. Хотя он стоял даже не на улице, а в помещении, попивая из бокала, как обычно, вино, периодически вращая его и глядя, как жидкость тоненьким слоем остаётся на стенках.       "Зрелище и правда завораживает"       Думает в мыслях Накахара и произносит Дазай, тихо, себе под нос.       И именно сейчас появилась возможность изучить облик мужчины, хотя самого шатена будто не замечали, но он стоял буквально через несколько метров от Чуи. Накахара даже глаз от бокала не поднимал и переговаривался с Коё, что стояла рядом.       Но это ведь не может продолжаться долго, правда?       Буквально через мгновение Чуя остаётся один: он прям-таки чувствует, как на него всё давит, но ещё один заход алкоголя успокаивает. Он не пьян, лишь слегка бодрый и это странно, но к лучшему. Нужно ещё для приличия прождать до полуночи и по-английски уйти. Теперь вы знаете любимый способ Чуи покинуть мероприятие, хотя в любом случае, его все-равно замечают, что очень обидно. Как бы он не старался.       — Пить много вина вредит печени. — от этого голоса он непроизвольно морщится. Почему судьба так его не любит и подбрасывает такие неожиданные исходы событий. Хотя он знал, что что-то будет, не будем этого скрывать.       — Вы несколько минут назад выпили третий шот водки, привезенной Фёдором Михайловичем, — и тут Чуя резко переходит на ты. — Хватит вести себя так чертовски раздражительно.       — Я думал моё общество скрашивает твоё ожидание? — это лицо… оно, черт возьми, слишком красивое, чтобы ударить по нему. Смазливое.       Но стоп, ожидание?       Вопрос Чуи прерывается резким предложением со стороны шатена. Кажется, он так и не узнает, чего ждет. А ждёт он, собственно, это «что-то»: неточное и расплывчатое, как отражение в водной глади моря.       И даже не смотря на такое бескультурье (его перебили, извините, такого он не простит), он соглашается на предложение подышать свежим воздухом. Все звуки в бальной зале смешались, уже не ясно кто что делает: говорит, поёт, топочет, смеётся, флиртует, а может молчит. Молчание — самый оглушительно громкий звук по мнению Чуи, но сейчас оно как раз кстати.       — Стрекотание кузнечиков перебивается, — пауза, — как жаль, — Дазай достает сигары, причём достаточно дорогие и известные даже Накахаре, Carreras Limited*, и медленно достаёт коробку спичек. Дешёвых. Такая ирония.       Взгляд прикован к балкону, на котором они сейчас стоят. Вот так находясь перед ночным звёздным небом, весь шум на фоне будто отдаляется. Ветер слегка поддувает, завывая прямо в уши. Кусты, ровно подстриженные, слегка наклоняются под дуновением, но даже так, они все равно остаются в идеальном положении.       Почему-то сейчас ночь кажется более манящей и околдовывающей, чем вчера.       — Предлагать не буду, слышал, вы все презираете курение, — несмотря на эти слова, он специально поворачивает голову в сторону рыжего и выпускает клубы едкого дыма. Пепел осыпается с кончика сигары, когда он чуток встряхивает ее пальцами. Вот так стоишь возле хорошего человека и смотришь вдаль, докуривая. Что в этот момент может быть лучше?       — Тогда почему ты делаешь все наоборот? — Чуя машет ладонью возле своего лица, отгоняя дым, от которого у него щиплет глаза.       Просто и легко пожимая плечами, Дазай полностью поворачивается корпусом к Накахаре, их взгляды встречаются, и теперь Чуя берет свои слова, точнее мысли, обратно — он теперь ненавидит тишину.       Шатен наклоняется сильно, его плечи и спина напряжены. Одна рука опирается на перила балкона, пальцы крепко впиваются в край, больно. Но Дазай и не думает отводить взгляд. До того момента, пока Чуя не начинает что-то быстро-быстро говорить о помещении, знакомых и выпивке. При этом его лицо покрывается таким очаровательным румянцем, которого он в жизни ещё не видел. Где сейчас тот холодный и отстраненный Накахара?       — Думаю, нам пора внутрь, ещё искать будут, — вся его тирада заканчивается с протяжным глубоким вздохом.       Дазай чуть опустил голову, но поднимая её, смотрит и улыбается своей фирменной ослепительно хитрой улыбкой. Он докурил ещё когда Чуя рассказывал и изливал ему душу насчёт вина и чего-то там ещё. Нет, он слушал, просто сам рассказчик отвлекает его сильнее.       Сходу шагая обратно в помещение, он хватает у слуги два бокала — один для Чуи, другой для себя, и любезно приподподносит ему. Стоя бок обок, плечи их буквально трутся. И так Дазай подмечено небольшой сбой в координации — кажется, алкоголь действует. У него ни в коем случае нет желания спаивать рыжего. Просто он слишком напряжен, а помощь никогда не бывает лишней.       Они даже не переговариваются, стоя возле тех самых любимых Чуей колонн. Напиток Дазая выпит, а сам он чувствует жар его лица. Такой же, как и у Чуи.       — Не хочешь отойти? — язык не заплетается, просто ощущается непривычная свобода. Влияние алкоголя на разных людей настолько отличается, хоть бери и проводи эксперименты. Потому что Чуя теперь уж точно расслаблен.       — Я как раз хотел предложить тоже самое, жарко тут.       — Туда?       — Туда.

***

      Что бы вы делали, находясь в одном огороженном помещении с человеком, пьяным, будучи тоже не трезвым. Вот Чуя не знает, поэтому в его голове сейчас происходит смена власти, более трезво решающая проблему. Но почему-то реформа затягивается и происходит бунт. Ну вот так всегда!       Это какая-то недокомната, оторванная от основного зала тяжёлой темно-бардовой шторой. И оно маленькое, тут помещается только два кресла в плотную с маленьким столиком между. Непонятно, зачем оно нужно, может здесь проводятся какие-то секретные переговоры русских. Ладно, у этих людей много странностей, пора смириться.       Вот только ещё одна странность сейчас заключается в тяжести ладони на плече. И обладатель этой руки явно не хотел менять её расположение, а даже прижимался к спине рыжего еще сильнее. Такое ощущение странной безысходности, но не в плохом смысле. Тут скорее играет азарт, но это все пьяная головушка Чуи так думает. Он не хочет с ней соглашаться, но ему явно нравится.       Ложится ещё одна ладонь, при этом начиная массажными движениями расслаблять плечи рыжего, которые он неосознанно напрягал. Движения размеренные, успокаивающие. Но жар в щеках начинает медленно переползать на юг. И только у Чуи, потому что то, что было у Дазая уже давно в нужном месте.       Дыхание начинает учащаться.       — Что ты, черт возьми, делаешь? — отдышка мешает говорить быстро, поэтому на середине Чуя делает достаточно длинную паузу. Голова поворачивается, чтобы рассмотреть довольное лицо сзади него.       — Помогаю расслабится, Чиби. — большой палец надавливает на один из шейных позвонков, отчего шея Чуи вытягивается. Такое вот положение заставляет принять Дазаю решение, которое нельзя будет вернуть. Последствия неизбежны.       Нагибаясь ещё ниже, его губы останавливаются в нескольких миллиметрах от кожи, которую сейчас он опаляет горячим дыханием. Задержка секундная, потому что буквально сразу же сухие губы прислоняются к боковой стороне, целуя ярёмную венку. Та пульсирует под его ртом, заставляя Дазая ещё сильнее хотеть обцеловать каждый участок желаемого тела.       Ногти Чуи вцепились в ручку кресла, крепко держа, будто он боится упасть. Мельком появляется мысль о неправильности всей этой картины, но она тут же заменяется волной удовольствия. Так не должно быть, почему так приятно?       Глаза зажмурены до белых бликов до тех пор, пока одна из рук Дазая не потянет его за щеку к своему лицу.       Тогда, возможно, можно было все это закончить, но почему-то этого так не хотелось. Не хотелось им обоим.       Губы отрываются от шеи, сейчас этот участок кожи охватила прохлада из-за оставшейся слюны. Только вот язык Дазая нашёл развлечение получше.       Сейчас разница в росте решила сыграть в русскую рулетку и Чуя, к сожалению, вышел проигравшим. Хорошо, что не убитым. Потому что его в буквальном, мать твою, смысле нагнули. Точнее перекинули на одно из предплечий кресла. Его зад болит от твёрдости дубовой поверхности ручки, что безжалостно давила ему и на бедра тоже. А ведь совсем рядом мягкая ткань кресла.       Дазай теперь нагибается к его лицу более раскрепощенно, понимая, что он делает — в глазах полная осознанность. Язык проходит по щеке Чуи, останавливаясь ближе к носу, а потом начиная целовать влажную дорожку. Целует так, будто пытается всеми этими поцелуями изменить ход событий всей его жизни. Хочет отмотать время и познакомиться с рыжим ещё раньше.       Губы Накахары приоткрыты, выпуская жар в подбородок Дазая, который в свою очередь продолжал этот бесконечный сеанс поцелуев. Теперь он захватил светлый лоб рыжего, а следующая его остановка — это веки с трясущимися ресницами. Он будет целовать их долго-долго, давая понять Чуе все, что сейчас с ними происходит. Возможно, давая понять всю ту симпатию, влюблённость, может любовь, которую испытывает к нему шатен. Но это смешно — он узнал рыжего буквально вчера.       Сейчас это уже не звучит как шутка.       Особенно в тот момент глубокого протяжного вздоха, произнесенного Чуей в момент, когда губы Дазая приблизились к его губам. Тогда весь мир сократился до секретной комнатки за шторой, что не пропускала свет бальной залы. Все звуки сейчас казались такими неважными, ненужными.       Сначала это тягуче, но потом, когда чуть осмелевший Дазай давит языком на нижнюю губу рыжего, появляется искорка, похожая на страсть. Такую слабую грубость, но приятную. Руки все держатся за кресло, но бедра начинают сползать вниз к сиденью, отчего Чуя внутренне ликует. Мягкость ждёт его, осталось ещё чуть-чуть.       Шея рыжего закинута к верху, давая идеальный угол Дазаю, чтобы практически въестся в его рот, прочувствовав весь его вкус на языке. Рука поглаживает затылок, а тело подталкивает другое к креслу ещё ближе. Места мало, но достаточно для них.       — Так, подожди, — Чуя наконец отстраняется, но Дазай все пытается поймать его губы в ещё одном поцелуе, — боже, да что мы творим?!       — Тебе это нравится, почему бы и нет? ‐ облизывая губы, взгляд всё скользит по лицу, запоминая каждую незначительно деталь в облике.       — Я не... что?! Ты первый начал!       — Ты хоть слышал себя? Это было так мило и по-детски, Чиби. А то, как ты поскуливал мне в рот, тоже я сымитировал? — этот диалог смешон, но всё-же смущающий. Особенно для Чуи, который так хотел отстоять, но, кажется, фортуна опять его проходит, останавливаясь совсем рядом. Прямо возле Дазая, маша ему своей ручкой в золотой перчатке.       Пальцы в кожаной перчатке цепляются за тёмные прядки, оттягивая их, а губы снова сливаются в поцелуе, только более требовательном.       Тело, наконец, соприкоснулось с седушкой и спинкой кресла, заставляя другого мужчину нагнутся ещё сильнее к рыжему. Чуя больно прикусывает нижнюю губу острыми зубками, устраиваясь поудобнее.       Язык шатена странствует и исследует рот Чуи, даже не замечая преграды в виде покалывания от мелких укусов. Медленно и размеренно проводит по верхнему небу, слегка щёлкнув по нему, а позже отстраняясь, чтобы вздохнуть и дальше отправится в это увлекательное путешествие.       И лишь когда их губы пекут от глубоких и долгих поцелуев, когда они понимают, что чувствуют лёгкое онемение, то разрывают этот бесконечный поток.       Но не отстраняются друг от друга, что, почему-то, должно было произойти по мнению Чуи после окончания этого небольшого развлечения. Шатен наоборот льнет к рыжему больше, начиная лениво посасывать его кожу на шее и скулах.       — Не оставляй там ничего, дурак! Все же увидят. — то что сейчас произнёс Чуя было больше похоже на тихое мямленье вперемешку с вздохами, но точно не на речь взрослого человека.       Шатен что-то буркнул в шею, продолжая все также покрывать её почти уже невесомыми поцелуями. Это так приятно отдалось вибраций напротив губ Дазая, что было больше похоже на мурлыканье.       — Никто ничего не увидит, дорогой. — Он оторвался от слегка влажной кожи шеи от слюны, его лицо резко приблизилось к лицу Чуи. Пожалуй, это было слишком неожиданно, потому что рыжик от такой быстрой смены действий чуть не упал, покачнувшись, но все же удержался.       Голубые глаза отражали тот самый Тихий океан во время бури — теперь хочется увидеть больше эмоций. Почувствовать их все на этом прекрасном лице, запомнить, впитать на всю жизнь, чтобы не забыть никогда.       — Я предлагаю одну лёгкую игру, — Дазай опередил Чую, который уже хотел сказать что-то про подвох и сложность, — на внимательность. Но я то знаю, что ты парень чуткий, поэтому тебе боятся нечего. — промурлыкав, закончил он.       — Что это за игра? Что будет, если я выиграю? И что, если ты? Мне нужны все подробности. — Чуя и не припомнит, когда в последний раз был так серьёзно настроен.       — Мм… всё очень просто — просто назови мне цвет ковра на главной лестнице. — Почему лицо Дазая вмиг приобрело такой невинный вид?       — Чего? Стоп. Ковёр? Я-я. Боже. — глаза бегают, пытаясь вспомнить, будто от этого зависит его жизнь. — Ты мне так и не сказал, что я от этого получу. — Быстро ты, конечно, переобуваешься, Накахара.       — А, точно! — Дазай мгновенно отстраняется от него, поднимая руки, будто он сдаётся. — Если выигрываешь ты — я дарю тебе бутылку любого вина на твой вкус завтра и отстаю от тебя на сегодня. Если я — ты терпишь моё общество до конца бала.       Чуя кивает.       — Так какого цвета ковёр?       — М-мм, стой… красный? — Это звучало скорее как вопрос, а не утверждение. Да и сам рыжий не был уверен в своём выборе; он чувствует подвох, причём сильно.       — Ещё нет предложений? — Дазай опять приближается к его лицу, коротко целуя кончик носа Чуи, отчего тот чуть краснеет.       Будто бы у него есть ещё варианты, он и в первом-то не уверен. Ладно, будь — что будет.       — Там нет ковра.       Так, подождите минуточку. Чего?! Что?! Какого, мать вашу, хрена?!       Вот этого он и боялся.       — Осаму, ты совсем идиот. Это, блять, не честно! — Чуя шипит и чуть ли не подскакивает с места, но тело, нагнувшееся к нему, не дает это сделать. Он сердит. Это было подло.       — Ты бы мог сказать об отсутствии его. Все честно.       — Ненавижу тебя.

***

      Именно так они пришли к Чуе, сидящему на коленях мужчины и злобно потирающимся о его пах, и Дазаю, нагнувшему затылок Чуи, целуя грубо и более требовательно.       И даже так, этот поцелуй будто порождает некую свободу, отделяет от этой скучной жизни, отдает ей все самые яркие и насыщенные краски. То, как языки сплетаются; то, как Чуя кусается и мычит; то, как Дазай посасывает нижнюю губу; то, как Чуя щипает кожу и царапает ее; то, как Дазай вплетает пальцы в рыжие локоны — все это не просто так — это передача чувств, хоть и своеобразная.       Отрываясь всего на секунду, поцелуи продолжаются — им нет конца. Это зачаровывает, завораживает.       Из-за них ты даже не чувствуешь, как твою рубашку расстегивают, вытаскивают, заправленную раньше в брюки. Отвлекает лишь лёгкое, почти невесомое касание кончиков холодных пальцев по коже.       И тогда, когда они уже свободно проходят по его лопаткам, а рубашка отброшена, хочется большего… и вина. Красного.       Но сейчас Чуе не до него. Он сжимает волосы Дазая в своих пальцах настолько сильно, что это почти больно, но шатен не жалуется. Он продолжает посасывать шею, где уже начинает образовываться синячок. Хватка его рук на чужих бёдрах железная.       И Чуе так нравится эта стадия — прикосновения и поцелуи, но он (и не только он) хочет большего. Поэтому, сильнее потеревшись о пах ещё раз, только более резче и более сбивчиво, он отрывается от губ Дазая.       — Ты же хотел моего общества, Осаму, — ты его получил. Пожалуйста, давай уже начнём. — голос сбит вздохами, отдышкой. Но сейчас он готов пойти на это, хотя следовало бы посмотреть в будущее на последствия. Но он не хочет, не будет.       — С каких это пор Чуя такой нетерпеливый? — Он произносит эти слова вытаскивая из глубокого кармана маленькую стеклянную, но с толстыми стенками, бутылочку.       И как только Чуя видит это действо, он смеётся, звонко — так, как он ещё за сегодня не смеялся. Даже Дазай не может устоять и посмеивается вместе с ним.       — Зачем ты носишь ароматическое масло? — Он просто не может нормально говорить, смех все перебивает. Его лицо горит, так же как и абсолютно все мышцы лица от смеха.       — Для таких вот неугомонных, нетерпеливых Чиби как ты! — Палец его утыкается рыжему в грудь, а та в свою очередь вибрирует от смеха. Теперь его лицо красное не только от смущения.       Голос уже не такой звонкий, смех начинает убывать, а голова падает на плечо Дазая. И опять задница проезжает по уже хорошему стояку.       И если вы думаете, что Дазай тянул, то вы ошибаетесь. Ту картину, которую он сейчас видит, хочется сфотографировать глазами и повесить фото в золотую рамочку.       Его глаза красные от похоти, а когда его первый палец входит совсем чуть-чуть в Чую, пока тот сидит у него на коленях и хмурится, его разум летит на Марс. Это все алкоголь, спасибо ему огромное.       Рыжий расположил бедра, широко их раскрыв для удобства, по обеим сторонам от ног шатена. Такая поза слишком экстравагантна, но сейчас его разум будто затуманен, поэтому он не отдаёт отчёт своим действиям.       Поцелуи заглушают стоны, пока уже два пальца растягивают чувствительные мягкие стеночки, разводя их на манер ножниц. Их пальцы на руке сцеплены и переплетены, что заставляет Чую мысленно схватить сердечный приступ.       И в начале всего этого внутреннее ощущение дискомфорта и покалывания правда ему мешало наслаждаться поцелуями Дазая, но сейчас это совершенно по-другому. Это удовольствие уже растекается внутри него, медленно, но верно.       — Чуя, ты точно уверен? — Их лица так близко, что можно чувствовать чужое горячее дыхание. Шёпот разорвал секундную тишину между ними.       — Ты спрашиваешь меня об этом, когда буквально… — Он яростно шипел, пока его не перебили очередным глубоким поцелуем.       И лишь тогда, когда скользкие от масла пальцы шатена свободно входили и выходили из него, Чуя смог почувствовать себя правда нуждающимся. Он представляет, как развратно выглядит со стороны.       Освобождая от брюк Дазая, Чуя сильно кусает губы и хмурит брови. Хочешь, чтобы все сделали хорошо — делай это сам.       — Чего ты улыбаешься? — Чуя, агрессивно снимающий с него белье, и правда выглядел смешно.       — Чуя, ну же, милый, садись быстрее. — Рука протянута вперёд, поглаживая щеку нежными касаниями, хотя на губах все играют отголоски насмешки.       От такого тона пробежались мурашки вниз по позвоночнику, проникая внутрь к органам.       А когда, наконец, Чуя оказывается на коленях, направляя член к своему проходу с таким внимательным лицом, что Дазай сам почувствовал эту необходимость подразнить и пошутить. Совсем немного, капельку.       Буквально только горячая головка проталкивается, раздвигая тугие стенки, Дазай ловко переворачивает их.       — Ты идиот?! — Чуя так отчаянно пискнул, что сам от себя такого не ожидал. Только вот теперь контролировать всем процессом будет Дазай и он не знает, плохо это или… плохо.       Не унывай и не падай в грязь лицом, Накахара!       Медленно входя и (гад такой) не сводя своих чертовски красивых карих глаз, Дазай будто поглощает Чую. И он может это чувствовать не только потому, что тот внутри него, а чисто психологически.       То, как его взгляд буквально съедает его тело, особенно его лицо и грудь с розовыми бусинками-сосочками.       Поэтому, наклоняясь ниже, и наконец ввойдя полностью, отчего Чуя выгибается колесом, да так, что его спина чуть ли не хрустит, он преподаёт к ним и посасывает с нескрываемым удовольствием.       Чуя никак не может отдышатся, крепко сжимает чужие плечи, прикусывает нижнюю губу до крови, чтобы не издать лишних звуков.       Движения постепенно становятся более резкими и точными, попадая прямо в клубочек нервов, и Чуя готов молится, чтобы не застонать от таких ощущений.       И он был правда не готов испытать резкий прилив нежности к Дазаю в этот момент. И нет, это никакая не любовь. Просто ему так хочется прижаться ещё ближе и ещё ближе. Как можно ближе, не смотря на их горячие тела. Целовать, и именно по этой причине он тянется к шатену за поцелуем, а тот не смеет отторгать это предложение.       И когда движения уже становятся не такими скоординированными, Чуя понимает, что он хочет, чтобы Дазай прижимался к нему вечно, он хочет оттянуть этот момент удовольствия, лишь бы Осаму ещё побыл рядом с ним.       Но когда рыжий кончает, запустив и сжав пятерню в волосах шатена, он не может отдышатся. Чуя чувствует горячие брызги спермы, стекающие по его бедру и он не злится. А лишь прижимается к Дазаю сильнее пока его бедра все ещё дрожат.       Он слышит чужое сердцебиение и он уверен, что Осаму также слышит, как бьётся быстро и его сердце.       Чужие пальцы поглаживают рыжие кудри и целуют их нежными касаниями.       — Я пришлю к тебе букет пионов**, мой дорогой. — Губы прижимаются к виску лёгким поцелуем, а слова, прошептанные на ухо, заставляют немного покраснеть, откидывая голову и прикрывая голубые очи.