Хор цветущего сада

Декабрист — уменьши мои страдания. Даже при хорошей видимости зоны впереди, было до невыносимого трудно бежать дальше. Без страха во что-то врезаться, без страха ошибиться или запнуться, но бежать не выходит. Они уже так близко, он опоздал, слишком поздно подумал о последствиях, слишком поздно вспомнил о их силе, о их голосах, вселяющий страх. — Ра..разве..ве ты..ве дост..стиг желае..игмого? — голоса, глубокие собирались ближе к белокурому и рассыпались в несвязные, пустые слоги, буквы. Никто не смог бы различить в этих, казалось, пустых звуках слова и даже связные предложения, но он, потерявший зрение, мог услышать и понять всё, всё, что они говорили. Он, ослепший несколько лет назад, жалел, хотел убежать от этого, но кто всё это остановит, если никто ничего не слышит? Пути отступления. Парень быстро развернулся и, широко шагнув во тьму, ткнулся в стену, завал. И почему жизнь идёт наперекосяк, когда ты уже не можешь повернуть назад, когда больше нет надежды вернуться, когда ты достиг точки невозврата? Всё это слишком быстро. Заплыть в тихую гавань, забыться, бросить всё на произвол судьбы лишь ради пяти минут тишины. Лишь для того, чтобы не слышать этих зовов из ниоткуда в никуда, чтобы не чувствовать себя загнанным в угол мышонком, не чувствовать себя таким жалким и никчёмным. Рисоваться в людских умах одним и рыдать от кошмаров совсем другим, ведь жизнь не щадит никого, даже того, кто готов на всё, готов ко всему и продолжает улыбаться даже в самые горькие и печальные моменты. А тем более не щадит таких, как Дзёно. Сайгику был сильным при всех, грубил всем при всех, он ведь заслужил похвалы и лавров, он спас не одну людскую жизнь, но был таким слабым наедине с собой, наедине с этими страшными голосами в голове, он их так боялся. Готов был не отпускать коллег с вечернего чаепития до полуночи, лишь бы не возвращаться в немое одиночество тёмной комнаты, не возвращаться к разговорам с самим собой. Сайгику разбудила внезапно разлившаяся кругом тишина, такая резкая и такая приятная на фоне тех бесконечных то ли диалогов, то ли монологов. Открывать глаза не хотелось, некая лёгкость так приятно распространялась во всему телу от разных точек, лёгким покалыванием отдавалась в районе позвоночника и на кончиках пальцев. Даровала такую умиротворённость, коей Дзёно не достичь в данный ему судьбой срок под названием жизнь. После покрытия всего вокруг тёмным полотном, этот срок отбытия в людском мире стал истинным адом, каким для многих был и без этого. Вот его плата за излишний позитив и счастье, блиставшее в глазах, тогда еще не пустых и не стеклянных, эта искра больше не сможет даже на миг проскользнуть по влажной поверхности глаза. С раскрытием глаз, тело рухнуло на чистую, похожую на зеркальную гладь воды, поверхность, что простиралась до самых горизонтов безграничного голубого неба, забитого подушками кучевых и лоскутами перистых облаков. В жизни белокурый не мог видеть этого, но будучи зрячим успел насмотреться различных прекрасных картин этого мира. Со временем эти образы не тускнели, наоборот, становились краше и ярче с каждым днём, смешивались и образовывали новые пейзажи, поражающие человеческий разум. Под ладонями, что опирались о кристальную гладь, послышался тонкий шелест. Взгляд упал куда-то вниз. Из-под рук выскользнули тысячи пустых, изрисованных, исписанных, пожелтевших и белоснежно чистых листов бумаги разных размеров, форм и форматов. Дзёно поднялся и медленно пошёл босыми ногами по разлетевшимся листам бумаги, на глаза попадались обрывки документов, детские красочные рисунки, рукописи разных писателей, просто пожелтевшие от старости листы или письма с войн. Белокурый ускорял шаг, пока не перешёл на лёгкий бег. Оглянулся по сторонам, а опустив взгляд, резко остановился, поскользнулся, упал. Те бумаги сменились другими. На этих, были выбитые точки. Это всё, было литературой из кабинета Сайгику, его любимые книги, разобранные и раскиданные так небрежно. Его слепота вновь напоминала о себе. Белокурый быстро поднялся и, чуть не поскользнувшись, рванул куда-то дальше, скользил, спотыкался, но бежал дальше, пока силы совсем не закончились. Парень упал на колени и узрел полусожжённое письмо, знаки сильно плыли, были вовсе не читаемы. На пару секунд зрение пропало, и Дзёно обратил голову наверх. Вновь узреть небеса вышло не сразу, лишь со звуком хруста тонкого стекла. От такой резкости белокурый вскочил и посмотрел себе под ноги, тонкие трещины ползли по тончайшему стеклу, что могло сравниться по толщине лишь с бумагой. Руки потянулись куда-то, а ноги миллиметровыми шагами стали передвигаться в непонятном направлении. Что-то резко затихло, это были остатки голосов, шелест осенних жухлых листьев? Это был вальс, но даже сейчас, после его окончания, тело двигалось в нужном ритме и темпе, неподвластно своему хозяину. Тихий тонкий хруст раздавался за каждым движением и шагом. А опустив взгляд, Сайгику увидел то, чего увидеть не ожидал от слова совсем, кровавые следы ног украшали зеркальный пол, это была картина, знакомая, но такая искажённая. Всё это время, движения были не хаотичными, а упорядоченными, каждое движение, каждый след составлял кусочек паззла. Но одна деталь выпала. Выпала, когда Дзёно остановился. Выпала вместе с ним. Тело резко дрогнуло при пробуждении, создало эффект падения из сна. Всё пошло дрожью. Белокурый быстро принял сидячее положение и оказался совсем дезориентирован, забыл, где находится, забыл, как располагаются предметы в комнате, забыл в какой стороне стена. Сайгику стал ползать по кровати, щупать руками, искать стену. Возможно, от падения на пол его спасла лишь ширина кровати. К глазам, которые больше не распахнуться подступали слёзы. — Ты такой слабак, — тихо, для себя, молвил белокурый, или же… — Заткнись! Мне нужна помощь! — Сайгику кричал шёпотом, кричал на не известь кого, на другого себя, от которого так отчаянно прятался. — Позвать на помощь своего коллегу, которого ненавидишь, как низко — продолжал кто-то третий. — Его ненавидите вы, а не я! — всё ещё в пустоту говорил Сайгику. — Но мы — это ты, не забыл? ТЫ его ненавидишь. — Нет, нет, нет, нет. Только не снова, — эти голоса вновь подходили, начинали звучать в голове и, казалось, за её пределами тоже. Тихих три постукивания в стену, за ней, в соседней комнате жил коллега, жил Тэтте. Нужно было его разбудить, пока эти голоса вновь не заманили белокурого в тот кошмар. Прижавшись плечом и щекой к стене, немо рыдая, сидел Дзёно, раз за разом стуча в стену, периодически, тихо. Он уже не слышал с какой громкостью стучал, сильно ли, слабо ли, слышал ли это Суэхиро, проснулся ли он, спасёт ли он белокурого от кошмара идущего уж не в первый раз. Разум заволакивали мысли о ужасном, угнетающие, тёмные, как ком из чёрных нитей судьбы. Сайгику тихо всхлипывал, пытался не дышать слишком громко, задыхался. Он проглотил свою гордость ради своего спасения, но что же он получил взамен, тишину. Неужели никто не откликнется на его зов помощи лишь от того, что он такой ужасный на людях? Ужасные мысли отпали с разума, в ушах перестал звучать монотонный шум чужих смешанных голосов, в стену постучали, два раза. Два тихих стука в стену и какие-то звуки. Звук чужого сердцебиения стал удаляться, чаще всего Дзёно не замечал, что слышит биение сердца соседа через стенку, но знал об этом, знал, что должен слышать, несмотря на то, что стены не картонные и достаточно плотные и толстые. С тихим шаркающим звуком повернулась дверная ручка в комнату белокурого. Всё напряжение спало, стало спокойнее, теперь он тут не один, теперь он не в одиночестве. — Что-то случилось, Дзёно? — сонно, тихо, но так нежно спросил Суэхиро, он ведь совсем не знал о том, что происходит с его товарищем, пришёл, не рассердился за то, что его разбудили посреди ночи. — Тэтте, — таким хриплым и заплаканным голосом произнёс Сайгику, а поняв это, тут же заткнулся, и хотел было прокашляться, привести голос в порядок, да не выходило, кашель не шёл из горла. — Ты чего? Что-то случилось? — брюнет закрыл за собой дверь, погружая комнату в полный мрак, и прошёл к чужой постели по памяти, надеясь ни за что не зацепиться, не споткнуться. — И всё же, ты такой идиот. — В смысле? — Ведь то письмо, там, в бескрайних горизонтах небес, оно было… — Белокурый замолчал, замер, снова стал дрожать — Прости, я не тебе. Где ты? — парень на ощупь пополз на звук дыхания и съёжился от прикосновения чужой ладони к его щеке. — Я тебя видел, там, на горизонтах небес. Это ведь был ты? — Суэхиро залез на чужую кровать и обнял белокурого. — Ты там был? Я не видел тебя… — голова упала на чужое плечо. Сайгику вдохнул запах чужого тела, приятно и тепло. Опять брюнет спит в одних шортах по колено. — Кошмары? — Да… — тело всё ещё дрожало. Руки цеплялись за чужое тело, желая найти хоть какую-то опору, которую уже не потеряют. Брюнет взял чужую руку в свою и переплёл пальцы, давая понять парню напротив, он его не отпустит, не оставит наедине с его кошмарами. Будет вести за руки, когда тот слеп, поможет следовать пути, поможет включить свет, свет в душе, свет, который Дзёно сможет хотя бы ощутить. — Тебе нужно лишь немного поплакать, чтобы прийти в норму, всё будет хорошо, просто не отпускай мою руку, — тихий голос успокаивал, чёртов наркотик, от которого невозможно отучиться или отвязаться. — Ты — моя зависимость, — шептал в ответ Сайгику. — Я знаю. — Расскажи мне что-нибудь, не оставляй меня в тишине, пожалуйста, — вновь всхлипывая и пытаясь выровнять дыхание сказал белокурый, водя руками по чужому телу, чтобы вновь увидеть его, вновь нарисовать его портрет по деталям в голове. — Не жарко тебе в кофте спать? Впрочем, не важно. Что за письмо ты там видел? — Сайгику жался к чужому телу, искал тепло, а Тэтте всё больше убеждался в том, что белокурый просто ребёнок, со своими кошмарами и проблемами, о которых он так упорно молчит, позволяет помочь только в такие моменты, моменты полной беспомощности и безысходности. — Что заставило тебя выбрать этот путь и эту боль? — брюнет говорил какую-то несвязную чушь, по мнению Дзёно, как и обычно. — Я живу этими кошмарами, как думаешь, под силу ли изменить это тебе или мне? Я ведь бегу от них, не в силах остановиться и покончить с этим, — новые слёзы, новые эмоции, новые всхипы вновь подходили. Каким же ужасным наверное был Сайгику сейчас, но… Наверняка, не таким жалким и ужасным как он ощущал. — Прости, мне, наверное, не стоит задавать вопросы. Ты думаешь, как и все, что всё не в твоих руках, и это всё лишь общий план, на который ты не способен повлиять, кто тебе это внушил? Не отвечай, молчи, — Суэхиро всегда был прямолинеен, даже тогда, когда не стоит, говорил и говорит то, что думает — Ты мечтаешь, значит, ты, как я. Может, тебе этого не хочется, но попробуй быть как я. Попробуй бороться, как я. Возьми всё наконец в свои руки, это ведь твой путь и твои желания с амбициями, и ты способен это изменить, даже твои кошмары, ты способен их побороть, способен с ними справиться, я ведь прав? Не веришь в себя, поверь в мои слова и попытайся. Тогда ты сможешь уложить спать свои кошмары, как я. Сможешь жить спокойно, как тогда. Белокурый совсем разошёлся, плакал, ничего не стесняясь, плакал так, открыто? Впервые выпуская все эмоции наружу. Суэхиро обнял парня так, словно так и рассчитывал, рассчитывал довести до слёз и потом утешать. Брюнет прижал его к себе, стал гладить по волосам, так аккуратно и нежно, шептал что-то невнятное. — Вскоре всё наладится, уснёшь, проснёшься, поймёшь всё и сможешь покончить с этим всем — Тэтте касался чужих щёк, спины, живота, шеи свободной рукой, давал почувствовать тепло и присутствие. Дзёно устал плакать, засыпал, медленно забываясь во снах, тело расслаблялось. Суэхиро чувствовал, как белокурый засыпал, хватка ладони слабла, он терялся, просыпался, и вновь переплетал пальцы, сжимал чужую ладонь, боялся отпустить, упустить ангела-хранителя. Тэтте уложил парня на кровать, лёг рядом, не расцепляя рук. Зарылся носом в чужие волосы на макушке. — Всё придёт с новым утром — тихо, даже слишком, произносил брюнет, надеялся, что не разбудит этим белокурого. Как же он ошибся. — Ты останешься здесь? — с пробуждением Дзёно вновь переплёл пальцы, крепче вцепился в чужую ладонь, боялся, сильно боялся. — Останусь. — То письмо. Зачем ты его сжёг? — Я его не сжигал, его сжёг ты. Лёгкий поцелуй остался на чужих губах тёплым прикосновением, ведь то письмо, было о любви. Полусожжённое любовное письмо. Суэхиро накрыл белокурого одеялом и обнял. трудно представить чтобы кому-то было всегда легко всем трудно было или будет вопрос в том, готов ли ты расправиться этим сейчас или потом