Хор цветущего сада

Акация - цветок сожаления и признания своих ошибок. Дарящий акацию, говорит: "Ты лучшее, что было в моей жизни", "Почему сейчас мы не вместе?", "Давай начнем все с начала!" Тихие невесомые шаги. Подошва обуви легко ложилась на поверхность короткого ворса ковра в коридоре и так же тихо от него отстранялась. Длинное тёмное накинутое на плечи пальто тихо вздымалось и опускалось от загребаемого длинными полами воздуха. Ладони держали локти противоположных рук, скрестившихся на груди. Чуть позвякивали по пистолетам кнопки незастёгнутых кобур, что пристроились чуть сзади на поясе парня. Как и обычно он бесцеремонно шёл в кабинет босса. Тяжёлые двери чуть скрипнули и распахнулись, за шатеном их в миг, прикрыли люди, что стояли за дверями и оберегали вход. В зале, огромном помещении, кабинете, играл вальс. А посреди, стоял Огай, чуть нагнувшись в рост Элис, и танцевал с ней. Низкая блондинка с волосами в пол в красном наряде будто испарилась, лёгкий красный дымок поднялся к потолку и вовсе пропал. Без всяких слов Мори лёгкими шагами в такт музыки шёл к любимцу. Оказавшись рядом, брюнет протянул Дазаю руку, приглашая на танец, но парень еще в момент движения ладони в его сторону сделал оборот на триста шестьдесят, чуть отходя в сторону. Один из уголков губ по лисьи вздёрнулся и тут же опустился на место, улыбки шатена были кротки, одна секунда и момент упущен. Брови Огая поднялись, а рубиновые глаза со всей возможной благородностью устремили взгляд в глаза напротив. Мори отвёл руку за свою же спину и миллиметровыми шагами на носочках начал подходить к шатену. Следующий жест приглашения был принят. Осаму взял чужую руку, мягко и бережно, новая мимолётная улыбка зацвела на его губах. Сделав оборот под чужой рукой, он сам подставил ладонь, выводя ей медленные красивые узоры. Для Мори шатен был прекрасной величественной птицей, орлом, журавлём, ястребом, кем угодно. Но вот уж условие, эту птицу нельзя было держать взаперти, клетка не должна быть открыта, клетки не должно быть. Целью Огая было удержать эту грациозную птицу при себе, но удержать этого парня в пределах мафии, было непосильной задачей для брюнета. Он ясно видел и понимал, его птенец уж очень скоро покинет гнездо. И Мори либо лишиться смысла жизни, либо самой жизни, но вариант, что будет выбран Дазаем, лишь выбор самого Дазая. Никак не выбор босса. Осаму порхал вокруг брюнета, уж давно скинув на чужое кресло своё пальто. Его взгляд был полон страсти и печали, вот как выглядит взгляд человека, теряющего вкус к жизни, человека который выцветает. - Ты можешь забрать меня полностью – говорил Мори ,отстранившись от Осаму в процессе танца, начав раздельную часть вальса. Шатен не отставал и танцевал так же отдельно, расположившись перед Огаем. - Могу, но поверь, от этих слов, слов чистой искренней правды, я с тобой не останусь. Ты пытаешься пленить вольную птицу, тебе это с рук не сойдёт, знай – с холодным взглядом произнёс бинтованный – тот, что пытался достичь солнца – сгорел, тот, что пытался пленить свободу – был ее же и лишён, а тот, что пытается пленить дитя свободы – вольную птицу, будет съеден этими птицами заживо. - Так давай же, попробуй моей плоти – пальцы брюнета сплетаются с чужими – ты ведь так жаждешь моей крови, моей смерти. - Не превозносись, ты не достоин смерти от моих рук, как минимум быстрой и безболезненной. - Я готов вытерпеть любые пытки, лишь бы подольше остаться с тобой, ты моя погибель, моё упокоение, я знал это еще очень давно. - Уверен ли ты, в том, что несёшь? – шатен прильнул к мужчине, отодвинув воротник рубашки и обнажив кожу, парень впился в неё зубами. Первыми зубами, из-под которых начала сочиться кровь, стали клыки. Вскоре челюсть ослабила хватку, шатен отстранился и безразлично заглянул в чужие кроваво красные глаза. Кровь, что била из ран, пачкала белоснежную рубашку, но Мори было глубоко плевать, он танцевал вместе с тем, кого может не увидеть уже завтра. Каждый раз, когда было удобно, Осаму кусал босса. Под раздачу попали запястья, шея, ключицы. Вся рубашка около мест укусов была окровавлена. Пока этот вальс играет, его будут медленно разбирать по кусочкам, он умрёт от любви и кровопотери. - Ты можешь меня убить, за все злодеяния, что сошли мне с рук – брюнет давно смирился со своей скорой смертью. - Пока я не наиграюсь, ты не подохнешь, ясно тебе? Я буду медленно убивать тебя. - Что угодно, если рядом с тобой Смертельный вальс. Смертельный танец. Красивый, последний. Нежный, словно руки молодой дамы, тускнеющий, как глаза Осаму, свет. Выбеленный краплак сменялся более ярким, но всё еще тусклым персиком, рыжий и алый вступили на горизонт и наполнили его яркими красками, которых Дазай в жизни не видел. Пол залы залила кроваво красная светящаяся полоса, может рядом прольётся кровь, а может и нет, может самого Осаму, а может и Огая. … Эта ошибка не должна быть совершена дважды подряд. Бабочки в животе, их крылья сменились острыми лезвиями, а Мори всё терпел, ему было плевать на себя, давно. Организация была для него всем, пока в ней был его ученик, его воспитанник. Он всё понимал и хотел, чтобы эти моменты замедлились, длились вечность, и ничто им не мешало. Пожертвовать самим собой ради того, без кого жизнь перестанет быть жизнью. Широкая ладонь Мори ложиться на чужое бедро, пальцы другой руки переплетаются с чужими, не желая отпускать. Каждый поцелуй шатена Огай ловил, словно он олицетворение алчности и похоти. Каждый раз, когда брюнет угрожал Осаму, последний твердил лишь одно «Ты меня не убьёшь», с такой нахальной улыбкой на лице. Брюнет умел читать между строк и видел в этой фразе «Ты просто слабак, ты не сможешь». Ведь люди видят, что хотят, слышат, что хотят и вот он так же. Это говорил не его кохай, это он говорил сам себе. Руки оглаживали тонкое хрупкое тело, что нависало над ним. И ведь в этой кровати… Всего-то нажать на этот чёртов курок. … Дазай лежал на чужой грудной клетке, что больше не вздымалась. Простыни у изголовья пропитались и пропахли кровью, чужой. Осаму очнулся, всё как в тумане, состояние забвенья. Кругом темнота и мрак, в душе или же здесь, в этой отвратительной комнате? Тонкие руки потянулись к чужим, переплетали пальцы, от оппонента никакой реакции. Рука взяла чужую за запястье и потянула на себя, попытки положить чужие руки себе на бёдра. Все поцелуи, что так щедро сейчас дарились Огаю, ни на один нет и намёка на ответ. Он мёртв. Шатен обнимает похолодевшее тело, всхлипывая, подёргиваясь, рыдает. Тёплая румяная щека лежит на чужой оголённой грудной клетке. Всё тело трясёт, он не верит, это он? Разве это сделал он? Он ведь не мог, не мог, не мог… Это разве не было обычным сном? Это не было сном? А кто теперь виноват? Выпущенную в висок пулю уже не вернуть. Он даровал ему быструю безболезненную смерть, о которой сам так мечтал. - Простите меня, Огай-сама – рыдания казалось было слышно за три горизонта, но никто ему уже не поможет… Нет ничего страшнее рыдающего человека.