Сладкие, как ты

Эйден стоял, глупо вертя в руках аккуратный букет белоснежных цветов. Он не имел ни малейшего представления, как ему следует реагировать. Стоящий у противоположного края стола Хуан выглядел слишком довольным подобной растерянностью; в его глазах плясали озорные блики, а кончики губ едва подрагивали, так и норовя приподняться.       — Как тебе цветы? — нетерпеливо спросил он, выводя молодого человека из ступора.       Эйден рассеянно моргнул, фокусируя взгляд на лице коллекционера.       — Да, конечно. То есть, я хотел сказать… очень красивые, мне нравится. Правда нравится, Хуан, — Эйден отвесил себе хорошего мысленного пинка, когда почувствовал, что у него от неловкости начинают гореть уши.       — Вот досада. Кажется, я опять тебя смутил.       Эйден сердито нахмурился, что, признаться, выглядело бы намного внушительнее, не будь у него сейчас таких пунцовых щёк, выдающих всю степень его волнения. Улыбка Хуана стала ещё шире, словно прямо сейчас подтвердилось какое-то важное для него предположение.       Пытаясь хоть как-то восстановить самообладание, Эйден задал самый логичный в сложившейся ситуации вопрос:       — Для чего ты меня позвал?       Хуан неспешно вернулся в своё кресло и, устроившись в нём поудобнее, соизволил лениво ответить:       — Строго говоря, уже ни для чего. Можешь быть свободен, ведь, насколько я знаю, ты очень занятой человек.       — Серьёзно? — прорычал Эйден, чуть не выронив букет. — Ты заставил меня притащиться сюда, только чтобы вручить цветы? Зачем тебе это вообще делать? — несмотря на общее раздражение, в его голосе отчётливо слышались любопытствующие нотки.       — Букет предназначен не тебе, но именно от тебя зависит, кому он достанется.       Эйден почувствовал, как гнев медленно покидает его, меняясь глухой досадой: чёрт возьми, не хватало ещё слушать чужие загадки.       — Значит, ты хочешь, чтобы я передал их кому-то от твоего имени? Я что, похож на курьера? — бросил он.       — Это ты мне скажи, пилигрим, — едва заметно выделив последнее слово, усмехнулся Хуан. Ладно, может, сравнение с мальчиком на побегушках всё-таки было отчасти правдивым. — Но если отвечать на вопрос прямо, то нет, эти цветы не от меня, а от тебя. И дарить ты их будешь от своего имени.       Хуан тяжело вздохнул, заметив, как Эйден переступает с ноги на ногу, явно не до конца понимая, к чему идёт разговор.       — Видишь ли, столетиями в Вилледоре существовала одна крайне любопытная традиция, продержавшаяся практически до самого Падения, — Хуан задумчиво побарабанил пальцами по подлокотнику кресла, словно размышляя, стоит ли ему вообще делиться такой «архисекретной» информацией. — В этот день было принято дарить ландыши самым близким людям, кому ты по каким-то причинам не успел раскрыть свои чувства. Это проявление привязанности и завуалированный способ сказать: «Я люблю тебя».       Хуан выжидающе замолчал, наблюдая, как Эйден сверлит задумчивым взглядом букет. В принципе он понимал слова Хуана, но мозг упрямо отказывался обрабатывать данную информацию во что-то полезное лично для него.       Так и не придумав ничего дельного, Эйден неловко потёр затылок:       — Спасибо за урок истории, но я по-прежнему не понимаю, зачем мне цветы. У меня на примете нет…       Хуан нетерпеливо махнул рукой, не давая ему закончить мысль:       — Эйден, Эйден, — вздохнул мужчина, как разочарованный родитель, поймавший своего ребёнка на откровенной лжи.       И в этот момент дверь в комнату открылась, и на пороге возникла смутно знакомая Эйдену женщина. Мимоходом кивнув ему, она прямиком направилась в сторону Хуана. Не вставая, коллекционер развернулся в кресле и подхватив один цветок ландыша из стоящей у него за спиной вазы, с почти картинной галантностью протянул его женщине.       Она любезно приняла нежный цветок, мило улыбаясь.       — Toujours aussi charmeur, — проворковала она, прежде чем привычным движением соскользнуть на колени Хуана и спрятать лицо в его воротник, совершенно не беспокоясь о присутствии постороннего человека.       Действительно, почему Эйден всё ещё здесь? Он уже развернулся, чтобы уйти, как Хуан насмешливо бросил ему в след:       — Прости, она не специально. Просто, сам знаешь, французы есть французы. Те ещё похотливые животные, но в этом и вся соль, правда?       Смех Хуана был последним, что слышал Эйден, когда он выскочил за дверь и ретировался прочь из этого проклятого места, задаваясь вопросом, почему, чёрт возьми, полушутливое замечание касательно… некой разнузданности французов послало табун мурашек по его спине.       На полпути к «Рыбьему глазу» в голове наконец-то пронеслась вспышка озарения.

***

Хакон мерил шагами свою новую комнату, располагающуюся в крайне удобной близости от столовой. Около десяти минут назад Эйден связался с ним по рации и попросил о встрече. Голос пацана буквально трещал от напряжения, и Хакон мог только догадываться, почему тот прервал связь прежде, чем он успел спросить, что у него случилось. Оставалось только уповать на то, что с Эйденом всё в порядке и он не ввязался в новые неприятности. Но на всякий случай Хакон всё-таки решил минимально подготовиться к его приходу: новая аптечка лежала на голом матрасе, при бедре было мачете, а яркий ультрафиолетовый свет освещал крошечное пространство за порогом дома, так как теперь до сумерек оставалось совсем мало времени.       Убедившись, что он готов почти к каждому сценарию, Хакон позволил себе немного расслабиться. Пацан точно будет здесь с минуты на минуту. Он ведь сказал, что сейчас придёт, и… Эйден был человеком слова, не так ли? Хакон почувствовал, как у него вновь неприятно засосало под ложечкой. Он был натянут похлеще струны, поэтому, когда раздался тихий стук, он едва не подскочил на месте.       Он стремглав рванул к двери, чтобы как можно скорее увидеть своего друга и убедиться, что с ним всё в порядке. Однако, стоило ему распахнуть её, как все заготовленные фразы разом исчезли из головы, оставляя вместо себя тупую пустоту. Он не знал, что именно ожидал увидеть, но уж точно не смущённо переминающегося Эйдена, сжимающего в руках букет цветов.       Спустя несколько долгих минут Хакон пришёл в себя настолько, чтобы выйти из ступора и по-настоящему проанализировать ситуацию. Судя по всему, физически с мальцом всё было в полном порядке. Никаких синяков, никаких разводов запёкшейся крови на лице, которые, как могло показаться, уже давно прочно въелись в его кожу. Даже одежда выглядела слишком чистой и… отутюженной? Тем не менее Эйден казался совершенно испуганным, что, правда, нисколько не портило его. С этой безупречной одеждой, чисто выбритым лицом и волосами, по которым, возможно, даже пару раз прошлись расчёской, он был на диво хорош, признался себе Хакон.       Эйдену, очевидно, с каждой новой секундой становилось всё сложнее играть в их импровизированные гляделки — румянец, расплывшейся по его щекам, начал медленно стекать вниз, по шее, — и Хакон сжалился над ним, первым разрушив повисшую паузу:       — Привет, малыш, — поздоровался он, морщась от того, как хрипло прозвучал его голос в наступившей тишине. Он прочистил горло и предпринял вторую попытку:       — Малыш, у тебя все в порядке? — он отошёл в сторону и жестом пригласил Эйдена зайти. Пацан неловко помялся, прежде чем последовать его приглашению — и подобная реакция не могла не насторожить Хакона. — Ну и куда ты такой собрался? — мягко спросил он, понимая, что одно неосторожное слово с его стороны может повлечь за собой большие неприятности: слишком уж взвинченным казался Эйден. Хакон внимательнее пригляделся к букету, который тот мял в руках. Чёрт возьми, это же самые настоящие ландыши. Где он только умудрился их отыскать?       — Никуда. То есть… я уже пришёл. Вроде как, — не сказать, что Эйден страдал от излишней болтливости, но всё же подобная косноязычность не была ему свойственна. В его голосе всегда сквозила бескомпромиссная уверенность, даже когда он нёс очевидные глупости. Теперь, однако, бравада не могла скрыть его нервозность. — Это тебе, — быстро добавил Эйден, буквально пихая в лицо растерянного Хакона букет, и с абсолютно несвойственной себе обычному робостью опустил взгляд в пол.       Хакон рассеянно принял цветы. Он украдкой втянул носом их приятный сладковатый аромат, прежде чем снова сконцентрироваться на Эйдене.       — Удивительно, что ты знаешь об этой традиции. И не пойми неправильно, мне безумно приятно, но ландыши — это не те цветы, которые принято дарить друзьям.       Эйден поднял голову, его плечи едва заметно поникли, и он сдавленно пробормотал:       — Да, конечно. Ландыши не дарят просто друзьям. Извини, я не знал, — он дёрнулся вперёд, чтобы забрать цветы обратно, но Хакон быстро завёл руку за спину, не давая ему это сделать. Эйден замер, не предпринимая никаких дальнейших попыток вырвать букет. Он просто молча стоял, выглядя при этом крайне униженно, смиренно и… разочарованно?       Погодите-ка.       Неужели Эйден пытался что-то сказать через цветы? Вдруг он?.. Быть такого не может. После всего, через что они прошли, после вереницы лжи и предательства, как он вообще умудрялся испытывать к нему хоть какие-то светлые чувства? Они снова стали друзьями, но исключительно благодаря провидению и доброте Эйдена, по крайней мере, так всегда считал Хакон. Но имел ли он право надеяться на большее? Он бы солгал, сказав, что никогда не мечтал о мягкости чужих губ или не задавался вопросом, как будут ощущаться загрубелые ладони, жадно исследующие его тело.       Это была хорошая фантазия, но, если он правильно читал эмоции, стремительно сменяющие друг друга на лице пристыженного Эйдена… быть может, у него удастся претворить её в жизнь. Медленно, чтобы не спугнуть молодого человека, Хакон практически вплотную придвинулся к нему. Мысленно приготовившись к гневной отповеди по поводу того, что он опять всё не так понял, он, старательно игнорируя отдающееся в ушах сердцебиение, осторожно обхватил Эйдена за подбородок.       — Посмотри на меня, — требовательно произнёс он, слегка понизив голос. Эйден продолжал упрямо пялиться в противоположную стену. — Я не смогу должным образом тебя отблагодарить, если ты не будешь смотреть на меня, — Хакон ласково погладил большим пальцем незаметную ямочку на чужом подбородке; тишину прорезал резкий вздох — но кому он принадлежал, определить было попросту невозможно.       В конце концов Эйден рискнул снова поднять взгляд, и искренняя надежда, промелькнувшая в его глазах, разом заставила Хакона напрочь позабыть всё, что он собирался сказать. Пускай за него говорят действия. Убедившись, что он всё ещё смотрит на него и в полной мере понимает, что сейчас произойдёт, Хакон наклонился и прижался губами к сжатому рту пилигрима.       Он прикрыл глаза, мысленно ликуя от того, как Эйден с готовностью обвивает его шею руками, притягивая ещё ближе, и обмякает в объятиях. Сердце Хакона заходилось в бешеном ритме, когда они целовались, медленно и неторопливо, балансируя на тонкой грани нежности и страсти.       Через некоторое время, когда лёгкие стало саднить от недостатка кислорода, Хакон, не в силах отпустить Эйдена, прижался к чувствительному местечку на шее, где заполошно бился пульс.       — Ты так благодаришь меня за букет? — сорвано просипел Эйден.       Хакон всё-таки оторвался от своего занятия и даже смог выдавить саркастический ответ:       — Тебе этого мало? Если да, то, думаю, я могу придумать кое-что поинтереснее, — он многозначительно поиграл бровями, и Эйден, смеясь, оттолкнул его.       — Ты отвратителен.       Хакон усмехнулся в ответ:       — А ты бы и не хотел, чтобы я был другим.       Эйден с деланным недовольством закатил глаза: — К сожалению, ты прав, — покорно согласился он, снова целуя Хакона.       Остаток ночи забытые ландыши так и провели на полу, наполняя комнату свежим сладковатым ароматом.