Милая Кейт

Феи называли ее «милая Кейт». Милая Кейт, славная Кейт, она часто приходила в лес, где они играли и танцевали. Не замечала их, конечно, потому что ни один человек не заметит фэйри, если они сами того не пожелают, но была всегда почтительна: просила разрешения у «добрых соседей», чтобы войти в их владения, шагала легко, нарочно обходя цветы, чтобы не примять, не сломать. Один раз феи решили посмеяться: взяли да спустили сверху, с дерева, паука прямо ей в волосы! Джейн вскрикнула, ахнула, зажала рот ладонью, но убивать паука не стала — сорвала листок с дерева, осторожно сложила вдвое и бережно сняла с плеча, пересадила на нижнюю ветку. Тогда сердце Лиан впервые дрогнуло, глядя на нее. Или нет, еще раньше: когда Лиан ее первый раз увидела. Кэйтрин тогда, улыбаясь, шагала по лесной тропинке, на плече коромысло с пустыми ведрами, и тихонько напевала что-то себе под нос. И пусть голос ее не был так мелодичен, как песни бардов при дворе королевы Мэб, было в нем что-то славное: как касание теплых рук, как ласковый поцелуй первого по-настоящему жаркого летнего солнышка. Лиан замерла, сидя на ветке, настороженно, по-волчьи вцепилась в нее горящими желтыми глазами. Кейт бы ее не заметила, даже если бы взглянула прямо туда, где Лиан притаилась — она уменьшилась, сделавшись размером с листок дуба, и все смотрела, смотрела на нее. На тонкие руки, чуть тронутые золотистым загаром, на густые волосы, в которых путались солнечные лучи. Они падали на плечи тяжелыми, крупными кудрями, подчеркивали изящный изгиб горделивой шеи, еще не согнутой тяжелым крестьянским трудом, мягко касались строгих, прямых ключиц. По меркам фей, Кейт не была так уж красива. Подружки смеялись над Лиан: да на что тебе сдалась эта Кэйтрин! Посмотри на нее: темны волосы, резки скулы, упрямая морщинка в уголке губ… И какой ужас — веснушки! Темные веснушки прямо по щекам! И нос с горбинкой! Посмотри лучше на Мэри: у той волосы — чистое золото, личико — сама нежность, кончик носа трогательно вздернут, губы — нежнее розовых лепестков… Но Лиан все равно смотрела на Кэйтрин. Было в ней что-то такое славное, такое милое, что на нее постоянно хотелось смотреть. Лиан сердилась, когда Кейт долго не приходила в лес, а однажды, когда все-таки пришла, нарочно подсунула ей прямо под ноги в тканных башмачках кучу острых колючек — Кейт охнула и потом долго вытаскивала их зубами. Лиан сердито показала язык и отвернулась: нечего было пропадать, глупая человеческая девчонка! Но спустя несколько мгновений неуютно повела острыми, горбатыми лопатками: меж них словно что-то впивалось. Тишина. У милой Кейт была полная ступня острых иголок, Лиан четко видела, как блестят слезинки на щеках — и все-таки Кейт не издавала ни звука. Молча, быстро, воровато утирала лицо не ладонью даже, а плечом, и сосредоточенно вытаскивала иголки. Пару раз Лиан заметила: глубоко вздохнула, будто сдерживая слёзы, будто заталкивая их глубоко-глубоко внутрь, и продолжала вытаскивать. Потом погладила ступню, осторожно встала на ноги… Чуть поморщилась — и пошла, словно ничего не случилось, и ноги у неё вовсе не болят. Лиан проводила ее настороженным, пристальным взглядом и обеспокоенно забарабанила по предплечьям кончиками острых, как те самые иголки, черных когтей. Все другие девицы, приходящие в лес, кого порой очень зло разыгрывали феи, визжали, плакали, кричали, махали руками, пищали на весь лес. Кейт не издавала ни звука, а после так беззаботно улыбалась, будто важней всего ей было показать, что ей не больно, чем сделать так, чтобы вправду не было больно. Словно если покажет — то будет хуже. Почему? Лиан стала наблюдать за Кейт внимательнее. В лес она обычно приходила не просто так. Собирала хворост, грибы, ягоды, приводила пастись худющую, злобную козу. Лиан это дьявольское создание искренне полюбила: злобная, тощая, с репейниками на хвосте, явно ненавидящая все живое — ну разве не прелесть? Так что коза из леса всегда уходила наевшейся самой сочной травы и с цветами в шерсти, которые невесть откуда у нее взялись. Кэйтрин улыбалась, находя их — белоснежные грозди акации, яблони, нежные, лиловые колокольчики, яркие маргаритки. Все эти цветы распускались в разное время. Наверное, так Кэйтрин и поняла, что цветы запутываются в шерсти козы совсем не случайно. Улыбнулась, растерянно огляделась, будто ища кого-то… Лиан с подружками прятались под листьями и среди цветов и неудержимо хихикали. Люди такие забавные, когда чего-то не понимают. А не понимают они чего-нибудь часто, поэтому повод для веселья всегда найдется. На следующий день она принесла в лес крынку молока и полбуханки свежего, хрустящего хлеба, и оставила на поляне. Лиан с подружками охотно приняли угощение. Пили сладкое, вкусное молоко, смеялись: какая она все-таки славная, милая, милая Кейт! Лиан жадно пила молоко и все думала: почему Кейт так бережно несла крынку под одеждой, словно не просто хотела донести и не разбить, а прятала от кого? Почему она так странно ходит — будто за ней по пятам идет волк? Легкой, бесшумной, крадущейся походкой. Поначалу Лиан это нравилось: думала, что Кейт старается не примять траву и цветы, но потом подумала… Слишком уж тихо идет. Даже когда рядом никого нет. Будто привыкла ходить так, чтобы никто не заметил. Будто есть, от кого прятаться. Будто есть, от кого убегать. Почему Кейт ходит в лес всегда одна, а другие девушки — с подружками? Неужели ей совсем не страшно? Хмурясь, Лиан наблюдала за девушкой. Как расслабленно вытягивается в корнях дуба, как прикрывает глаза, умиротворенно слушая тишину. Как улыбается, видя, что в ветвях над головой порхают птицы. Даже когда на руку ей села пчела — Кейт не испугалась, только улыбнулась тихонько и мягко сдула ее с ладони: лети, пчёлка, по своим делам. И ни разу не вздрогнула от лесных шорохов, не поёжилась зябко, испуганно озираясь. Лиан однажды — то ли из озорства, то ли проверить что-то пыталась — принялась шуметь в кустах, рычать, сверкать желтыми глазищами, будто на Кейт надвигается волк. Девушка вздрогнула, подобралась, нахмурилась настороженно, глядя в ту сторону: «Волк?.. — А потом вдруг рассмеялась. — Ну, иди сюда! Всё равно уже… Лучше уж волки, чем…» И медью звякнула в ее голосе надтреснутая хрипотца. По коже Лиан побежали мурашки. В лесу Кейт всегда улыбалась. Двигалась мягко, расслабленно, глаза сияли, когда Лиан заставляла тропинку под ее ногами вывести к красивой цветочной поляне, звонкому ручью, тихому озеру в окаймлении ярких незабудок или ущелью с фиалками. Иногда она даже пела: тихим, глубоким голосом, мягким, как мох, мелодичным, как ледяная вода, плещущая о камни, и Лиан казалось, что она вечность может это слушать. Но откуда же тогда эта крадущаяся походка и отчаянный, медный хрип? Откуда следы на смуглых руках — уродливые, лиловые отпечатки? Лиан понятия не имела, что это такое, она никогда подобного не видела (может, это что-то вроде родинок и веснушек?), но почему-то, как только увидела впервые — внутри всколыхнулась иссушающая ярость, такая, что когти сами больно впились в ладони. Лиловые следы на золотисто-смуглой коже, поверх милых крапчатых веснушек, которые ей так нравились! Кто, какой мерзавец посмел перепачкать ее руки?! Через несколько дней после следов Кэйтрин пришла в лес почему-то прихрамывая. Лиан успела вся известись, несколько раз уже летала к домашним фэйри, чтобы спросить, не видали ли они Кейт в деревне, но Кейт пришла сама. Теперь уже она не смеялась и ни разу не улыбнулась, хотя Лиан старательно подсовывала ей по дороге ее любимые поляны с фиалками и незабудками — даже не заметила, только при виде ярких, полыхающих ноготков криво ухмыльнулась и сорвала несколько, вставила в густые темные волосы, и они вспыхнули лихорадочным заревом. Кейт упрямо шла в самую глубь, в ущелье, туда, где лес уже граничил с болотом, туда, где… А ну стоять, глупая человеческая девчонка! Что ты делаешь?! Лиан едва не закричала, когда Кейт начала решительно собирать в подол грибы. Да не те, за которыми приходили другие девушки из деревни, не крепкие боровички, не сыроежки, не масляно блестящие опята. Она собирала бледные, покачивающиеся в полумгле болотистого ущелья в ожидании добычи, хищные грибы. Ядовитые. Лиан понятия не имела, зачем они ей сдались. И не знала, какой из вариантов ей нравится меньше. Грибы Кейт до дома, конечно, не донесла. Ты ничего не вынесешь из леса фэйри, если фэйри этого не хотят. Вместо грибов Кейт принесла с собой крошечную золотистую ящерку, уютно спрятавшуюся в подоле платья. И с каждым мгновением ящерке все меньше нравилось то, что она видела. Милая Кейт, ее милая Кейт жила в захудалом домишке, от которого пахло затхлостью, давно не меняной соломой, немытым телом и выпивкой. Уже этого хватило, чтобы, будь Лиан в обычном своем обличье, то запищала бы возмущенно от ярости, топая ногами и сжимая кулаки. Выпивка! Запустение, затхлость! Мерзость, мерзость, мерзость! Но ведь Кейт постоянно что-то делает в лесу: заботится о козе, плетет корзины, чинит одежду и башмаки, собирает грибы и ягоды, она всегда опрятно одета, так в чем же дело? Этого человека Лиан возненавидела сразу, даже когда еще не видела, только услышала тяжелые шаги, только почувствовала, как напряглось все тело Кейт под платьем, только увидела, как она низко опустила красивую голову. От мужчины пахло выпивкой, хотя прямо сейчас он пьян не был. От мужчины воздух вокруг темнел и подрагивал. Мужчина был недоволен, и, кажется — Кейт раздраженно сдула прядь с лица, отвернулась, глубоко, прерывисто вздыхая — недоволен он был постоянно. Что-то бурчал, едва ворочая языком, требовал еды, спрашивал, почему Кейт опять пропадала в лесу, ненормальная, кто тебя такую замуж возьмет, дал бог дочурку, дурында криворожая… Кейт порхала по дому, убиралась, готовила. И Лиан, притаившись в складках ее одежды, кожей чувствовала глухую, нарастающую в ней ярость. Кажется, грибы в лесу были не для Кейт. Зря Лиан запереживала. Что ж, нужно исправлять. Лиан нравилось, когда Кейт улыбалась и нежно сдувала с руки пчелу. Лиан нравилось, когда Кейт тихонько играла на дудочке и сочиняла собственные мелодии. Лиан нравилось, когда Кейт сладко дремала, словно только в лесу могла подремать без страха, и солнце нежно целовало пушок на ее смуглых щеках. Лиан нравилось, когда Кейт собирала цветы и смеялась звонче ручейка. Лиан нравилось, когда Кейт была спокойна, весела и счастлива. От этого и у нее в груди становилось горячо и радостно, хоть Лиан и не знала — почему. Просто ей хотелось, чтобы Кейт улыбалась. С этим человеком Кейт не улыбалась. С этим человеком Кейт беспокойно потирала лиловые следы на руках и бедро той ноги, на которую хромала, и смотрела затравленным зверем. Это Лиан совсем не нравилось. Уговорить подруг помочь оказалось проще, чем дождаться ночи — густой, темной, безлунной, упавшей на мир, словно тяжелый полог. Лиан наклонилась над беспокойно спящей Кэйтрин и нежно коснулась ее щеки. Щёку целовал лунный свет, и Лиан нахмурилась, глядя на луну: убирайся от нее, ты, кто позволял ее трогать?! Улыбаясь, Лиан нежно погладила щеку Кейт ярко-алым маком, позволяя сладкому сну окутать ее разум, наблюдая, как разглаживается ее лоб, как устало расслабляются тонкие, длинные пальцы. Спи сладко, милая, славная Кейт. Щелчок пальцев, тихое, золотое сияние — и Кейт пропала из дома, где пахло выпивкой и запустением, как не было. Лиан в последний раз обернулась к нему, и ее желтые глаза сверкнули в серебряном ночном свете тусклой, злой латунью. К дому медленно ползли сотни извивающихся, черных змей — ее верные подруги.

* * *

Кейт проснется оттого, что ее козочка попытается зажевать край ее платья. Проснется на поляне, полной незабудок, под огромной, развесистой бузиной. Отовсюду будут звучать дивные серебристые колокольчики и лютни, и нежный смех, такой нежный, какого не бывает у людей, и если Кейт присмотрится — то заметит множество больших и маленьких фигур в зеленых одеждах среди деревьев. Кейт в жизни не слышала, кажется, ничего чудесней, чем эта музыка и этот смех, не видела ничего чудеснее, чем их вечные беззаботные танцы. Она проснется с венком из нежной, белоснежной лаванды и желтого птицемлечника в густых волосах, в ярко-зеленом платье, нежно обнимающем ее тело, будто чьи-то руки, чьи-то холодные, ласковые руки, которые она так часто видела во снах в последнее время, те же руки, что вплетали цветы в шерсть ее козы и подкидывали самые сочные ягоды в ее лукошко, куда бы она ни пошла. Откуда-то Кейт будет точно знать, что эти же руки бережно вышили на платье бесконечный узор из ветвей, цветов и листьев шиповника. И эти же руки перенесли ее сюда. Откуда-то она точно будет это знать. И, может, поэтому совсем не испугается, когда из лесной полутьмы на нее взглянут латунно-желтые, нечеловеческие глаза, и кто-то немного неловко улыбнется слишком клыкастым ртом, прошептав из-под деревьев: «Здравствуй, милая Кейт».