MCMLXXXVI

— Матерь божья, как ты это ешь… Никита, шлепая тапками по ламинату, входит в кухню. Картина привычная: Паша, книжка, булочка с изюмом и снежок в стакане. Вершинин всю сознательную жизнь был приверженцем мнения о том, что на вкус и цвет, но за свой почти полтинник… Единственное, чего он не понимал — как Паша ест изюм, так еще и запивая сладким, мать его, кефиром. Паша в своей излюбленной манере хихикнул, чуть не давясь, перевернул страницу. — Вот мы один человек? Один, — Паша откидывается на спинку алюминиевого стула, — Тогда скажи мне, почему вкусы у нас противоположные? — Я тридцать лет прожил в США, а там у людей нет привычки пихать изюм и сахар куда ни попадя, — ответил Никита, заглядывая на верхнюю полку холодильника. Кошмар, целая коробка снежка, — Ты когда вещи свои ко мне перевозил, ты вместе с сумкой целую партию кефира своего притаранил? — Хм… Не соскакивай с темы, ты не оправдан, — Вершинин, хитро щурясь, отставил стакан и перегнулся через спинку. — Досада какая… — пробубнил Никита, захлопывая холодильник, — Как же исправиться… Боюсь, не переживу. — Попробуй. — Да боже упаси. — Не упоминай в суе… — Я готов тут хоть молитвенный зал устроить, но вот это вот твое… Попробую только под дулом пистолета. — Могу устроить, — предложил Паша, но после того-самого-взгляда в проигрышном жесте поднял руки, отступая от идеи. — Вот-вот. Никита слегка улыбнулся, подмигнул (хм, или моргнул?) и с некоторой победой над чужими вкусами удалился из кухни.