Корабль, спущенный на воду

Вместе они находят самый бархатный и уютный песчаный берег, где влажные леса спускаются почти к кромке воды. Волны тихие, шум листвы утихомиривает все ненужные мысли, и девушка, каждый день примеряя новый наряд, гуляет, фотографирует, ремонтирует, купается до полной потери сил, но через полчаса снова бежит, забирается на скалистые уступы — любоваться закатами, тонущим в воде солнцем, двумя нежными лунами, которые в сиреневом небе как два шарика мороженого. «Хочу мороженого», думает она, и корабль в меру способностей сооружает вафельный стаканчик и наполняет его разноцветными шариками мороженого. Девушка ловит разноцветные капли языком; прижимаясь к тёплому борту, сидит в траве, дремлет, а просыпаясь, следит глазами за полётом прозрачной бабочки — крылья её поблёскивают в заходящих лучах, просторные и едва заметные; бабочка исследует что-то в траве, потом взлетает под самый небосвод, спускается, на мгновение замирает на пальцах ног девушки — не щекотно, а словно дуновение ветерка — и снова растворяется в густеющих сумерках. Девушка сворачивается клубочком на крошечной постели. Решать, когда утро и когда завтракать, теперь будет она одна. Днём — ремонт на песчаном берегу. Она, вытянув в стороны голые ноги, сидит в своём бледно-зелёном платье, сжимает ключ на восемнадцать, подчинилась жаре. Ей чудится, как мелкие невыразительные существа учтиво забирают у неё ключ, чинят двигатель, ставят его на место… Но это лишь клочки снов от зноя; платье и крошечные трусики опадают лепестками, и тело охватывает блаженная прохлада реки. Солнце нависает над водой раскалённым шаром, девушка показывает ему язык и ныряет на самую глубину — мимо скользят тени, по щиколоткам ласково проводят листьями широкие полосатые водоросли. Жемчужин и раковин на дне она находит целые пригоршни, крупицы блестящих минералов; на берегу, поджав под себя ноги, даже не думая одеваться, она исследует их потрёпанным аналитиком, думая, куда задевался чехол от него. Раковинам несколько миллионов лет, и когда-то они были немногочисленными живыми существами тут. В тени деревьев бродить удивительно — платье всё-таки натянула, нежные цветки и опавшие листья невесомо гладят босые ступни и щиколотки, щекочут под коленками, и свежесть забирается под ткань; на стволе целый янтарный слиток смолы, но когда девушка дотрагивается до неё кончиками пальцев, смола вздыхает, и девушка испуганно отпрыгивает. Корабль исправно кормит её, хоть и не балует разнообразием, а на десерт — ягоды из леса и неведомые, но сладкие фрукты. Когда солнце становится чуть более щадящим, можно свернуться прямо в траве, поджав коленки к груди. Ароматы трав, цветов и сладких ягод навевают тихий сон. У девушки есть закон. Если три дня ничего плохого не случается, то на четвёртый обязательно что-то произойдёт; а если и четвёртый день оказался удачным, то на пятый вообще не стоит расслабляться. На пятый день девушка лежит в неудобной позе на мягкой постели и мучается с животом. Набросала пледов и подушек прямо на открытой палубе, потому что душно и невозможно найти такое положение, при котором не болит. Злится, что даже не может доползти до аптечки. Все обезболивающие, что были под рукой, уже съела. Сил нет пошевелиться или ругаться. Она лежит и тихо скулит. Немного успокаивает шум волн – поставила корабль на самом берегу, в зарослях, и вода плещется о борт. Это земной звук. Хочется обратно. С двигателем ничего не получается. Ни о чём не хочется думать. Хочется, чтобы кто-нибудь погладил по головке, сказал ласковые слова, сбегал за лекарствами и вообще сделал хоть что-нибудь. От мыслей о еде мутит, а от голода мутит ещё сильнее. День перевалил за середину. Девушка задерживает дыхание, чтобы приподняться и хотя бы сходить за водой, но замирает и открывает глаза. Потому что рядом звук тихого сопения. Неясное существо, черное, как клякса, и пушистое, прижалось к её животу и греет. Недоверие граничит с любопытством, тем более, что от тепла немного легче. Через полчаса боль отпускает. Через час девушка уже может встать на ноги. Она бережно прижимает к себе пушистую кляксу: — Ты меня вылечил. Или вылечила? Вот как по тебе определить? Она рассматривает существо. Глаза мелкие, хитрые и доверчивые одновременно, едва видны под густым мехом. — Назову тебя Тимофеем. Ты такой же старославянский. Тимофей, кажется, нисколько не против. Кормится из рук девушки листьями и плодами, торопливо подъедает крошки от сэндвичей. Наконец-то можно пообедать и заодно позавтракать, потому что скоро ужин, и девушка постанывает от удовольствия. Она заинтересовывается, насколько славяне старые, и читает книжки по истории. Её раздражает, что во всех книгах события излагаются совершенно по-разному, и к ужину с историей покончено. Но через час она снова берётся за книги и пытается вычислить среднее арифметическое между противоречивыми данными. Тимофей растворился на тёмной палубе; звёзды едва мерцают — облака бегут по небу. В лесу кто-то ухает, трава светится золотистыми каплями вечерней росы. Цветы складывают лепестки на ночь, и голоса птиц сонные и редкие. На корабле пришло осознание, что не нужно никуда бежать. Ничего не нужно пытаться успеть. Её дни и ночи в школе, в колледже, на работе, её попытки угнаться за чувствами и страстями; её бесшабашные гонки на ночных трассах, бегство от себя в пустынных барах и в клубах, заполненных людьми. За эти двенадцать суток она поначалу старалась по инерции куда-то успеть, проверяла двигатели, маршрут и настройки, а потом просто легла на пол и смотрела в большой иллюминатор на потолке. Даже когда там не было почти ничего видно. Обернув отрез ткани вокруг бёдер, девушка спрыгивает с палубы и спускается по мягкой траве к реке. Тёмная маслянистая вода смыкается вокруг щиколоток, облизывает колени, тихо касается каплями бёдер и живота — ткань имбирного цвета волнуется на ветру, и свежий воздух нежно спутывает волосы. Ветра, такие же ветра. В небольшом уютном городке во Флориде; единственная девушка, которую она могла бы назвать своей подругой — Эмили, веснушчатая, добродушная и непоседливая; сплетничали о девичьем, загорали вместе на крыше, подозрительно косясь на шуршащую листву под порывами ветра, катались вместе на роликах и на скейтах. Больше всего Эмили любила сувенирные и винтажные магазинчики, с горящими глазами тащила за руку в них, и они часами перебирали шляпки, часы, чьи-то столетние записные книжки, монетки и исписанные разными языками открытки; примеряли перчатки, смотрелись в зеркала, возвращавшие их на сотню лет назад; в примерочной вздыхали порывисто, когда бархатные платья обнимали обнажённые их тела, ощущали что-то трепетное и необычное от прикосновения ткани винных и изумрудных оттенков — медно-рыжие волосы подруги волнами спадали по плечам, оттенялись тёмными переливами бархата. Эмили кружилась перед нею босиком, в шикарном платье, в шляпке и с воздушным зонтиком — ничего не уносили с собой, денег всегда не хватало, но к дню рождения Эмили девушка всё-таки накопила и купила приглянувшееся зелёное платье подруге в подарок, вот только вручить уже не успела. Волны толкаются нетерпеливо в бёдра и лишают устойчивости, вытаскивая из воспоминаний. Зашла по пояс, сама не заметила. Тыльной стороной ладони девушка вытирает щёки. И замирает: тихий всплеск совсем рядом. Лишь одна луна светит, голубая, и вода тихая, почти застывшая, как ртуть, и даже редкие волны кажутся неподвижными, поэтому звук был неожиданным, слишком земным; девушка поражённо застывает: она видит узкую обнажённую спину — доля мгновения, но она снова и снова прокручивает в голове этот эпизод. Ей это точно не привиделось! Она бросает ткань, которую подхватывает поверхность воды, бережно хранит, пока девушка ныряет, пытается разглядеть что-то в полной темноте — корабль, помедлив, включает прожекторы, но слишком поздно, ничего больше не видно, лишь высокие водоросли беспокойно колышутся. Она сердито убирает мокрые волосы с лица. Это могла быть юная девушка — очень изящная фигура; и как так получилось, что не рассмотрела ни бёдер, ни причёски, лишь краем глаза ухватила линии, трогательные позвонки, лопатки — или это уже её фантазия дорисовывает? Однокурсницы подшучивали над ней, чтобы не выдавать смущения, когда она, не таясь, рассматривала их ключицы, плечи, линии бёдер, ступни, зарисовывала выразительными и ласкающими линиями; а она и не думала отпираться, любовалась, изучала, жадно, как будто хотела впитать в себя их красоту и утреннюю свежесть.