Shine

      Уилбур всегда был просто наблюдателем и никогда участником, но на этот раз всё закрутилось так быстро, что он со своего места не уследит ни за чем.       Сам себе он признавался, что если бы события развивались как вальс бостон, а не как квикстеп, где мужчина не участвовал, то всё равно не смог бы ничего сделать.       Только наблюдать.       И слушать.       Зная, что сердце будет разрываться на части, Уилбур всё равно не мог не включить трансляцию, где Томми болтал с девушками, желающими получить его внимание, и Ранбу. Он знал, что будет больно. И больно было. Уилбур просто надеялся, что это одно из тех шоу, в котором «новоиспечённая пара» болтает от силы два раза наедине, а переписывается не больше недели. Этого, эпигею, хотел не столько сам Сут, сколько его внутренний эгоизм, желающий получить только для себя.       Сам Уилбур беспрекословно всегда желал для Томми всего самого лучшего, вне зависимости от того, что тот решит и, что будет с самим Сутом.       Не победа Олив стала финальным гвоздём в крышке гроба. Уилбур сам забивал их все собственным сердцем. Медленно и долго, каждой мыслью подводя себя всё ближе к краю.       К тому самому моменту, когда приступы удушья перестанут быть похожими на очередную гудящую тревогу. К тому самому моменту, когда кашель станет долгим, громким.       К тому самому моменту, когда на ладони останется лепесток, в мокроте и крови. Не самое приятное олицетворение его любви. Склизкое, как будто вымазанное гноем с его головы.       Это должно было однажды произойти. Смог ведь Уилбур вырастить на сердце бледно-жёлтые нарцисс, так в чём проблема устроить во всём организме грёбаный ботанический сад?       Уилбур отмывает лепесток в тот вечер и тратит всё оставшееся время до сна на то, чтобы найти название цветка, который непременно погубит его. Томми всё равно не пишет и не звонит, чтобы рассказать о своём дне. Сут знает почему.       Ипомея. Утреннее сияние.       Вьюнок.       Уилбуру в любом случае грозит задохнуться от своих чувств. Видимо, произойдёт это не от того, что не осталось места для кислорода, а от того, что плющ расползётся по всем лёгким.       Ничего не остаётся кроме как смириться. Уилбур давно справился с этим. Он знал, что однажды. Это был путь, который мужчина выбрал добровольно, то, что он заслужил.       Всё лучше, нежели жить с вечной тяготой на сердце, которая будет разрастаться и сжирать не хуже любой другой болезни.       Томми даже не желает спокойной ночи. Когда Уилбур готовится ко сну, он видит, что Иннит всё ещё в сети.       Болтает с ними.       Узнают друг друга лучше.       Всё для того, чтобы на следующий день Томми всё-таки вспомнил о нём, и начал рассказывать какие Олив замечательные.       А ещё через несколько дней он назовёт их своей девушкой.       Уилбур пропускает большую часть стрима в ванной, склонившись над туалетом, сплёвывая цветы и стараясь не задохнуться сейчас.       Томми практически сам сунул ему два стебля жёлтых хризантем, сам того не зная. И не узнает.       Уж лучше Уилбур сдохнет, чем расскажет. Уж лучше он добровольно пойдёт на эшафот, чем проживёт ещё какое-то время, но бессмысленно.       Все эти чувства, возникшие к светловолосому чуду так внезапно, были частью самого Уилбура. Той неправильной и эгоистичной, той, которую он, в конечном итоге, смог принять.       Отказаться от своей любви для него всё равно, что отказаться от Томми.       Это мальва. Как её стебли тянулись ввысь, так и сам Уилбур опускался пропорционально. Любовь возносила его, направляла и вдохновляла. А теперь убьёт. Может, когда он умрёт, она продолжит жизнь? Материализуется во что-то большее, прекрасное и прорастёт жёлтыми тюльпанами? Прямо от сердца до трёх метров, пока не пробьётся над верхним слоем дёрна и не расцветёт, показывая всем какой она была?       Уилбур не мог отказаться от Томми, но от него в руках держал изогнутую ветку ивы. Не так красочно, как жёлтые хризантемы, но не менее гротескно, чем сияние в груди.