День, когда настал конец света

Основано на моем письме из ниоткуда в никуда

«Мои пальцы ужасно холодные. Думаю, не так стоит начинать письма, особенно такие, но, все же это лучше, чем «прошу в моей смерти никого не винить». Ещё хуже начинать с будничного приветствия или, как в школе учили, писать по шаблону. Боюсь, тебе станет слишком скучно читать все здесь написанное где-то к середине, но так будет проще хотя бы мне. Я пишу дорогому человеку о преданном мне. Удивительное это все же слово — преданный. Оно может значить и того, кто предан кому-то и того, кто предан кем-то. Это почти как повод для любви. «Я отдаю тебе поводья от своего сердца», берись за них если хочешь. И если не хочешь, то перережь их. Мне часто мерещатся во снах твои глаза. Карие, они такого красивого оттенка, похожие чем-то на кофе, что ты так часто пьешь, абсолютно забывая, что сердце у тебя не железное. Но у меня отблеск холодный, бестолковый и пустой, а в твоих глазах целый океан жизни. Знаешь, я бы твои глаза часами рассматривал, стараясь запомнить каждое вкрапление темно-каштановое на радужке.

Ты.

Ты и есть причина разросшихся внутри меня соцветий. Первые дни я недоумевал как же подобное вообще возможно, это ведь случается редко, да еще и почти на уровне сказок. Я попытался вспомнить многочисленные твои истории, но так ничего и не вспомнив, направился к господину Ли, в клинику неподалеку от дома. Едва ли тот юноша из цветочного магазина с лисьими глазами, Чонин, мог бы спокойно отреагировать на мое обращение, а вот мужчина с золотыми глазами смог мне помочь. Ханахаки звучит красиво. Я подумал, что это слово похоже чем-то на режущие меня изнутри нежные лепестки. Минхо, так зовут того мужчину, лишь покачал головой и прикрыл свои драконьи — клянусь, именно драконьи, именно так их и рисовали в книгах со сказками — глаза. Он сказал, что я могу быть спасён, если любовь будет взаимна. Но кто полюбит человека, подобного мне. Более того, даже если бы и случилось чудо, никто из наших родителей не одобрил бы подобных взаимоотношений между нами. В конце концов, ты первый наследник огромной компании, а я просто…просто я, студент по обмену из Австралии. Нелепица какая-то. Наверное, стоило поговорить с тобой до моего… ухода, но хотя бы сейчас, на бумаге, я могу спокойно рассказать о том, что давно меня волнует. Только прошу, не плачь. То, что меня больше нет абсолютно не значит, что жизнь остановится. Даже больше, теперь моя душа станет звездой на небе, вероятно, одной из тех, что горят в ночи созвездиями. Обещаю, я буду освещать твой путь, но только не плачь, дорогой Чанбин-хён. Признаться честно, мне тяжело рассказать о подобном. Я даже не знаю с чего начать, ведь мне проще прочитать все тома твоих любимых книг чтобы поддержать разговор или переслушать все треки любимых тобой исполнителей, чем напрямую сказать о своих чувствах. Да и я не смогу совладать со своими эмоциями. Мне стоило держать себя в руках, но, к сожалению, сердце в руках я не удержу, они слишком замёрзли от душевного холода чтобы удержать хоть что-то. Знаешь, я очень боялся того, что мы больше не встретимся. Что мы изменимся, но по-отдельности. Что ты уйдешь вперёд к своей сияющей, как та хрустальная люстра в твоем коридоре, жизни, оставив меня дальше на этом холодном ветру. Пусть даже я не чувствую уже, привык, но мне было страшно остаться одному. Усталость распускается в моей душе странными соцветиями, не теми, что оплетают мое сердце день ото дня все крепче. Я возьму на себя роль. Друга, слушателя, персонажа, прилежного студента. Хочется плакать, но слез нет. Час ночи, но спать не хочется. Когда-нибудь я хотел бы написать о тебе, Чанбин-хён. Песню, картину — искусство. Я хочу запомнить тебя в светлых тонах. Нарисовать образ нежностью, первой любовью. Запомнить черты лица, гармонию голоса. Я хочу встретить тебя в дождь или снег, в любую погоду. Я хочу отпустить нашу боль и обнять тебя, согревая ладони. Наверное, не так стоит прощаться навсегда, но здесь записаны мои искренние желания. Несбыточные, увы. Я, знаешь, хотел быть крутым, особенно рядом с тобой. Таким себе, карикатурно умным человеком, что только взглянув на картину в музее авторитетно бы мог рассказать про художников Ренессанса или цитировать классику, вальяжно отпивая вино из бокала. И я хотел бы тебя целовать, долго, каждый день, чтобы до искр в глазах и замирающего сердца. Ты вызываешь во мне настоящий шторм каждый раз, как наши глаза встречаются. Но я боюсь, что ты не хочешь того же. Все время этого боялся, если честно. Я ведь не девушка. У меня нет точеной талии, нежного смеха или хотя бы длинных красивых волос. Я… Ну, я обычный. Я просто Ли Феликс, твой тонсен. Совсем тебе не подхожу. Боялся утянуть тебя в эту гниль, которая отравляет мое сознание день за днем. И с этим шумом в голове, звенящей в ушах ненавистью с каждым днем все сложнее справляться. Поэтому, если ты это читаешь, то значит я все же не справился. Только прошу, никаких паспортных фоток на моем надгробии. Я этого не вынесу и буду приходить к вам в кошмарах!..» Чанбин читает и улыбается сквозь слезы. Феликс даже так оставался самим собой, заставляя улыбаться до последнего. Сейчас, наверное, сидит на одном из облаков и смотрит вниз, рассыпая веснушки-звёзды по ночному небу. Кусает губу до крови, сдирая нежную кожу, заставляя себя перевести взгляд от распахнутого окна обратно на лист бумаги, исписанный кривоватым, дрожащим почерком младшего. По коже проходится касание холодного ночного ветра, заставляя дрожать не только разламывающееся от боли на осколки сердце, но и всего Чанбина целиком. В комнате Феликса находиться странно и страшно, словно он все еще где-то здесь, но странная серая дымка улеглась на все вещи в помещении. Словно Ли не вышел в это самое окно двадцать третьего этажа, оставив на подоконнике следы нежных цветов сирени и мальвы — лиловые, словно свежие синяки. Словно вот-вот зайдет, рассыпаясь хриплым смехом и обнимет Чанбина за плечи нежно, согревая теплом и домашним уютом. «В моем столе, в верхнем ящике, ты можешь найти мой дневник. Он с красной обложкой, еще закладки торчат. Хочешь — сожги, хочешь — прочитай и храни, оставляю его на тебя. Но обещай, что это не станет для тебя грузом столь непосильным, что ты не сможешь двигаться дальше…» — Обещаю… — одними губами шепчет Чанбин и это его слово впитывается в воздух, оседая на пол. «…А теперь я, кажется, оставил в одиночестве тебя. Вернее, у тебя, конечно, есть близкие люди. Я знаю, что ты дорог многим. Ты удивительный человек, которым я всегда внутренне восхищался, и ты никогда одинок не будешь. Ты всегда как теплые лучи солнца в пасмурную погоду. Я бы, наверное, долго мог рассказывать о том, насколько сильно я тобой восторгаюсь. Насколько сильно я в тебя влюблен. Ох, ну вытри слезы, правда, на твоём лице лучше выглядит улыбка. Понимаю, что ситуация вряд ли располагает, но я верю в то, что ты справишься. Дорогой Чанбин-хён. Ты являешься светом в моей жизни. Солнечным, ярким и теплым. Ты для меня неизведанная буря, но вместе с тем и штиль, в котором я нахожу спокойствие. С тобой я могу часами говорить ни о чем. С тобой я мог бы зайти так далеко, что наши силуэты едва будут видны на горизонте. С тобой я мог быть собой, хотя бы немного более свободным, чем делают меня все правила моей семьи и голосов в моей голове. Не знаю, как должным образом описать то, что я чувствую при виде тебя и, сказать честно, держать себя в руках очень сложно. Наверное, я даже рад, что моя к тебе нежность раскрылась настоящими бутонами. Даже несмотря на то, что забирают мою жизнь, плоть и кровь, они прекрасны и чисты. Возможно старшие — Чан и Минхо — и были правы, любовь может быть, пожалуй, страшнейшим демоном в жизни людей. За нее ты отдаешь все без остатка, идёшь на бой безоружным, и я только начал осознавать, насколько это мощная сила. Но вместе с тем она может разрушить все на своем пути. Мне почему-то думалось, что подобные мысли и ощущения никогда не будут мне знакомы. И все же никогда нельзя предсказать судьбу. Я надеюсь, что ты сможешь великим человеком, каким не смог стать я. Береги свет в своих глазах, Чанбин-хён, ведь в следующей жизни я обязательно тебя найду.»

И ниже, дрожащими кривыми буквами:

«- С любовью, Феликс»