Засохшая незабудка

Смелость всегда приносит успех влюбленным,

проигрывают застенчивые.

[жан-батист мольер]

Сахаристо-ванильный миг

Хрупкой кистью парень нежно выводит карандашом мягкие, словно сахаристые, линии чарующего незнакомца. Времени давно нет счету. Лучи заходящего солнца разгораются ярко-оранжевым цветом и моментально затухают, теряясь за неровной линией бескрайнего горизонта. — Интересно, знает ли он, насколько прекрасен? Проговорив себе под нос, темноволосый, отчаянный своей нерешительностью, художник провел линию горько-манящих губ на желтоватом листке и улыбнулся. — Вероятно, знает, — парень выдал свой собственный ответ и осторожно захлопнул разваливающийся блокнот. Пусть грифель отпечатается на другой странице. Въестся в соседний листок, каплю размажется и даже потеряет контур. Образ такого загадочного человека из обычного заурядного парка, в который художник ходит чуть ли не каждый день, останется до дрожи в костях знакомым. Любимым. Идеальным. Хван Хенджин мягко пробежал взглядом по тихим улочкам, замечая засахаренные лучи исчезающего горячего солнца. Вернувшись глазами к излюбленной за короткий срок фигуре, художник заметил резвое копошение на месте, где любили сидеть его по-тихому влюблённые зрачки. Парень на удаленной в глуши скамье собрал свои немногочисленные вещи и бросился в вечернюю тень. Навстречу близившейся ночи. Будучи романтиком, Хван шепнул себе под нос: — Он уходит в новое завтра… И мельком просиял улыбкой. Детской. От части счастливой. Хенджин мысленно подмечает, что радуется сейчас мелочам, как в детстве радовался включенной матерью по телевизору программе «Том и Джерри». И за это его никто не осудит. За всю ещё юношескую беспечность и слепую влюбленность в увиденный им образ в одном крошечном человечке никто не осудит. Даже если косо посмотрит, не осудит, потому что поймёт. Поймёт, увидит, ощутит, что живет в груди у Хенджина. Что каждый раз при виде загадочного парня голова кружится, заставляя глаза глядеть исключительно в сторону волшебной тени. Хван потонул в своих мыслях, пристально, разглядывая размыленную точку перед носом, и не заметил, как очаровательный незнакомец испарился среди налетевшей толпы, гуляющих силуэтов вместе со своей очередной книгой, кругловатым очками, спадающими на одну сторону и серьезным выражением, присутствующим на его лице постоянно. Тяжело вздохнув, огорченный творец последовал за уходящим светом, навстречу стенам своей пустующей квартирки, оставляя позади тяжелые мысли, тянувшие вниз и все свое приподнято-загадочное настроение. Хван Хенджин — парень любивший цветы, уникальные изгибы окружающей его природы и вечной людской красоты. Его привлекал мир, и он за ним следовал, но лишь, как тихий наблюдатель. Риск — это слишком опасно. Сумасшедшие авантюры — это не для него. Новые знакомства — это страшно. Хенджин никогда не был в первых рядах, пусть сзади вид не так хорош, но там спокойнее: меня не заметят, не признают, со мной не заговорят, меня ни во что не втянут. Сложно жить, когда боишься двигаться вперед, решительно глядеть в будущее и уверенно идти по тернистым дорогам, но эта «сложность» была по силам Хвану. По крайней мере, он так думал, ну или хотел думать. И в данном ритме жизни он готов был тонуть, не задумываясь о собственном спасении.

🕊

— Боже мой… Куда я попал? — резковатый голос друга громким эхом разбивался об стены полупустующей комнаты. Бан, стягивая с ног кеды черного цвета, с изумлением разглядывал прихожую, которая больше походила на картинную галерею и мастерскую художника, у которого за все время карьеры существовала только одна модель. В помещении пахло разбавителем, краской и лаком, но даже сквозь всю эту едкую химозную вонь, присутствовал аромат чего-то нежного. Цветочного. — Давненько я у тебя не был… — роняет совсем тихо Чан, все с прежним потрясением оглядывая стены и с осторожностью совершая мелкие шажочки на раздающееся где-то в глубине, казалось бы, и не такой большой квартиры копошение. О месте нахождения Хенджина можно было только догадываться, но то, чем он занимался — было ясно как день. Он рисовал. — Чан, проходи в гостиную, — где-то из дальнего, спрятанного угла послышался выкрик Хенджина. — Я сейчас… — выдал он следом, и Бан сразу же понял, что друг его вылезет из «темного угла» весь измазанный в краске или грифеле. Другого не дано. — Я точно у тебя дома? Мне кажется это больше походит на личную галерею Сынмина, — всё же высказывает свое неодобрение к такому помешательству Хвана на парне из парка. Чан ступает по паркету крайне осторожно, просто потому что страшиться наступить на какой-нибудь листок на полу. А их там, на минуточку, скопилось достаточно много. И не сложно догадаться, что на них изображено. Парень достигает гостиную, в которой, Слава Всевышнему! нет такого хаоса и бардака. В середине комнаты стоит светло-коричневый диванчик, не раз сдававшийся в химчистку, потому что постоянно пачкается либо в еде, либо в краске; телевизор, который никогда не включается хозяином, за исключением вечеров, когда к нему заваливается Чанбин с пивом и чипсами поглядеть футбол, ведь этот беспечный парень с грудой мышц совсем не хочет платить деньги за кабельное, а пропускать такой важный матч он не может; небольшие полочки и шкафчики, совсем не примечательные, забитые всяким барахлом, на которое падок Хван и даже огромное зеркало в углу с кучей высоких горшков с домашними растениями, за которым Хенджин со всей свое безалаберностью следит хорошо. В общем, выглядит уютно. И не сказать, что это логово психа-художника. Парень топчется перед диваном и услышав шаги позади по коридору, оборачивается, сталкиваясь глазами с горящими кофейными напротив. Чан нелепо оглядел появившегося перед собой друга, стаскивающего с себя испачканный яркой краской фартук, а затем принялся демонстративно тыкать пальцами на валявшиеся повсюду картины незнакомца из местного парка. — Хочешь сказать, что это нормально? — с ухмылкой роняет Крис, всё так же указывая рукой на огромный портрет Сынмина на полу. — Прекрати… Всего-то парочка портретов. Они сохнут, — недовольно цокнув, Хван кинул на пол фартук и свалился на диван очень уставший после непрерывного кручения возле холста. — Парочка? По-моему ты что-то путаешь, Джи. — Я округлил… — стреляет недобрым и утомленным взглядом, на севшего рядом друга. Головой не шевелит, только слегка улыбается и стреляет глазами на фигуру сбоку. — Когда ты уже, наконец, решишься с ним познакомиться? — начинает ту же песню Бан. Слова никогда не меняются. Разговор о незнакомце из парка всегда начинается с одного и того же. Хенджин ни капли не сомневаясь выдает уверенно, пусть и заучено: — Не знаю… Наверное, никогда. — Невозможно… Твоя нерешительность, Хван, тебя обязательно когда-нибудь погубит. Сынмин классный парень, вам было бы, о чем поговорить, — Бан Чан давил на своего друга, желая решительно настроить. Но тот не из шелка сделанный, скорее из непробиваемого титана. Как баран сидит, не понимая, что сам себя в этот титановый каркас неуверенности засунул. — Не думаю, что он вообще захотел бы со мной поговорить, — глядит в выдуманную точку перед собой, вспоминая заинтересовавшие его черты лица. — Дурак, — категорично выплевывает Крис, хмуря брови. — Нет, я просто умею оценивать свои шансы на успех. И ни разу не ошибался, знаешь ли… Чан тяжело вздохнул и, схватив лежащую рядом пушистую подушку, ударил ею Хенджина. — Ауч… Ты чего творишь? — Пытаюсь привести тебя в чувства, — хохотнув, отвечал Бан. — Рискни хоть раз, Джи. Если вечно пугаться падающих на голову возможностей, можно и жизнь прожить зря и всё вокруг упустить. — Знаю я, знаю… — схватив с соседнего кресла подушку, Хенджин принялся наносить удары по задумчивому телу Бан Чана, успевшего утонуть в своих собственных быстротечных мыслях. — Но я не буду идти на риск, когда заведомо знаю, что провалюсь! — говорит и ни капли не сомневается. Хенджин привык так жить и его это вполне устраивает. Он не хочет оказаться дураком, а тем более лишиться возможности видеть читающего незнакомца в любимо парке каждые выходные. Лучше быть наблюдателем. Тихим. Не ломающим чужое спокойствие. Молча рисовать. Вдохновляться недоступной мечтой, привлекающим глаз образом идеально человека. И сколько раз Чан не пытался познакомить Хенджина со своим одногруппником, тот был слишком хорош в игре «прятки». И его панцирь стеснения и неуверенности всегда в этом спасал.

🕊

Оглядывая свою личную коллекцию недоступного незнакомца из волшебного парка с влюбляющими в себя закатами, Хенджин провел рукой по голове. Сомнения терзали его, он боялся ошибиться, оказаться дураком, а главное решиться сказать хоть что-то. Волшебный читающий незнакомец привлек внимание Хвана еще очень давно. Появился в парке, с сомнением оглядывая пожелтевшую листву, медленно-прогуливающихся чужаков и небо с манящими, секундными закатами. Из-за не до конца застегнутой сероватой куртки выглядывала кремовая рубашка и официально-черный галстук, а в его руках, казалось, была обычная книга, вызывающая такие бурно сменяющие друг друга эмоции на лице парня. Он то улыбался, то хмурил брови и явно негодовал. Хенджин взглянул на него всего лишь раз и не смог больше не смотреть. Не наблюдать. Ким Сынмин — был первым человеком, который по-настоящему заинтересовал Хвана. — Что же мне делать? — жалобно протянул Хван, протирая уставшие от работы глаза. Схватив с полки старенький, отцовский фотоаппарат, Хенджин побрел на улицу, утопая в собственных терзаниях и неугомонном внутреннем волнении. Небо раскрасилось сегодня необычайно красивыми красками и скрытыми, недосягаемыми человеческой рукой узорами. Парк сегодня был по-особенному заполнен людьми. — Любимая суббота, — съязвил Хван, сталкиваясь с очередной несущейся парочкой студентов. Парень с ярым желанием совершал снимки магически-уходящего, летне-осеннего дня. Все скамейки были заняты, ноги неприятно гудели, Хенджин меньше чем за час обошел все существующие и несуществующие тропинки поблизости. — Как обычно… — раздражаясь собственной усталости и переполненному парку, Джи брел по аллее, ловля взглядом свободное место. — Что там Банчан говорил про валившиеся на голову возможности? — парень заприметил пустующую впереди лавочку с одиноко сидевшим читающим незнакомцем. — Кто только за язык тебя-то тянул! — ругнувшись, выпалил Хван и, набрав в легкие побольше воздуха, двинулся прямиком к таинственному натурщику. Сердце бешено колотилось в груди, Хенджин присел на холодную скамью, сжимая влажную ладонь в кулак и изредка поглядывая на сидевшего рядом юношу. Незнакомец вблизи казался еще более прекрасным: ровно вычерченный нос; прикрытый густыми, черными волосами лоб; насыщенно-малиновые губы, казавшиеся сдержано-поджатыми и внимательно бегающие по строчкам глаза, опущенные вниз с пушистыми, залитыми оранжевой краской ресницами. Прошло, наверное, минут пять, Хенджин за это время искусал все свои губы, тихо и едва вздыхая, а так же периодически неуверенно поглядывая на юношу рядом. Парень же в данном медленном течении ни разу не оторвал свой взгляд от книги, словно совершенно не ощущая присутствие рядом чужака. Хван потерял свою былую мимолетную уверенность, боль в ногах уже стихла, а желание незаметно удалиться возросло.

«Это провал, нужно уходить… — пронеслась мысль в голове у Джи»

— Вы сегодня не рисуете? — оторвав взгляд от гипнотизирующих букв, неожиданно спросил незнакомец, переводя свой тяжелый взор на Хвана. — Что? — Ваш блокнот. Вы без него сегодня? — Без него. Но откуда вы… Хенджин окончательно растерялся. И это было очень заметно. — Он постоянно с вами, поэтому сложно не заметить, когда вы с пустыми руками. Как ваши успехи? — Неплохо… — Хван пустил свой встревоженный взгляд впервые за весь их разговор на парня, пугаясь такой осведомленности про него у незнакомца. — Ой, точно, — заметив растерянное лицо неожиданного соседа, выдал юноша. — Я же не представился, — следом добавил он. — Ким Сынмин, наконец, будем знакомы. — Хван Хенждин, — неуверенно отвечал Джи, протягивая в ответ руку для рукопожатия. — У тебя рука такая ледяная. Не задумываясь, проронил Сынмин и улыбнулся, обнажая свои белоснежные зубы. Хенджин испуганно спрятал свою руку за спину, сжимая в кулак и мысленно проклиная себя за сегодняшний необдуманный шаг. — Ты, словно Эльза. Это классно, — виновато Сынмин пытался вырулить ситуацию в приятное русло. — Вместо снега, ты создаешь волшебные картины? — К сожалению, нет, — Хван улыбнулся в пол силы. — Не верю. Ты так искусно это делал. — Это только так кажется. — Значит, я вышел плохо? А уж было хотел повесить свой портрет в спальне, как царь. — Ты видел, как я тебя писал? — неприятная дрожь пробежала по спине. — Мне следовало смолчать, но любопытство все же взяло верх надо мной, — Ким виновато отвел голову, глядя в пустоту на что-то плывущее перед его носом. — Я дурак, — едва слышно проговорил Хван. — В нашем дуэте в данной категории лидирую, пожалуй, я, — все так же глядя в пустоту, сказал Мин и вновь улыбнулся. — Много сегодня успел сфотографировать? Сынмин кинул короткий взгляд на фотоаппарат, лежавший на коленях парня, и вновь поддался манившей его пустоте. Джи, проследовав движениям пылающих, карих глаз, моментально уловил мысль нового знакомого. — Хочешь посмотреть? — Покажешь? — Именно, — Хенджин искренне улыбнулся и принялся включать уставший временем аппарат для просмотра снимков. Парень сел ближе, желая разглядеть в маленьком экране хоть крупицу полученных кадров. Хван имел особый взгляд на вещи, от чего фотографии получались живыми, сияющими и атмосферно-сладкими. Кроме волшебных закатов в этом стареньком фотоаппарате хранились снимки украшенных досок и атмосферных зарисовок Джинни, залитыми светом, а также редкие, смазанные кадры читающего парня, изображенного на бумаге. — Это незабудка? — Что? — На снимке. Ты рисовал незабудку? — Ааа… — растеряно протянул Хенджин. — Да, я нарисовал незабудку. Мне показалось, что этот цветок подходит тебе. — Удивительно… — проговорил Мин, открывая свою затертую книжку на последних страницах. — Когда я увидел тебя впервые, то подумал, что ты должно быть никогда даже не взглянешь в мою сторону… — неуверенно продолжал он. — На следующий день я встретил тебя вновь. Мое сердце сжалось, ты был особенным среди общей толпы, заметить тебя было несложно. Взгляд все время скакал до твоей уединенной фигуры. А когда ты попытался скромно меня нарисовать в своем блокноте, я растерялся… — Именно по этой причине твой первый портрет я не дописал. Ты умчался тогда так же внезапно, как и возник в моих мыслях. — Мы виделись почти каждый день, но я не решался подходить к тебе, боясь, что во мне ты видишь лишь образ, подходящий под идею. Я привык, и в мыслях строил твою личность, да и себя приписывал рядом. Наши чувства в моей голове были распустившимися незабудками. Сынмин дрожащей рукой протянул книгу, открытую на прощальной странице. На ней были засушенные, маленькие цветочки небесного цвета. — Я подумал о нас, а затем нашел это. Нелепо, правда? — Я написал тебя с незабудкой, потому что не смог написать себя рядом. Когда я увидел тебя впервые, то испугался, что не смогу к тебе даже приблизиться. Ты был таким сдержанным, уверенным и прекрасным, что я рядом выглядел бы не просто ужасно, а скорее нелепо и несуразно. Поэтому я увидел рядом с тобой этот цветок… — Боже, какая глупость, — рассмеявшись, проговорил Мин. — Ты прав. Но я действительно сходил с ума от этой мысли. — Знаешь, а ведь у нас оказался общий враг, заставляющий страдать обоих. — И какой же? — Самый ужасно-душащий враг — застенчивость. — Тогда предлагаю его убить, — хохотнув, ответил Хван. — Согласен… Долго не томя, и не задумываясь о своей робости, Сынмин примкнул к пухлым, сахарным губам сидящего в нескольких сантиметрах парня. Поцелуй был нежным, наполненным странных, но таких сладковато-карамельных чувств. Хенджин неуверенно отвечал, пугаясь своим желаниям, а бабочки в животе добавляли особенной, светлой легкости. На кончике языка оставалась горечь сказанных раннее слов, а в душе бушевал сахаристо-пряный костер, романтизирующий все происходящее. А какой еще должен быть первый поцелуй? Разве только карамельно-сладкий или сахаристо-ванильный… Солнце уже совсем скрылось за горизонтом, дороги освещали яркие огни фонарей и различных лампочек, хаотично развешанных повсюду. На улице давно гулял прохладный ветерок, а тротуары редели от испарявшихся на глазах людей. Горящие в вечернем свете глаза, хранили в себе еще длительную историю и не заканчивающиеся речи. Они слишком долго молчали, прежде чем заговорить. Сердца, прикованные к чертовым принципам, сорвали с себя оковы и забились в унисон, позволяя друг другу насладиться моментом.