Маковое поле

      И как бы сильно нам не хотелось уплывать отсюда, но сие мгновение, рано или поздно, всё равно бы пришлось прервать, банально чтобы утолить возникшую жажду водой и умерить аппетит хотя бы лёгким перекусом. Даже позабыв о том, что мы хотели есть, предпочитая пустому желудку немую беседу о том о сём, но морить себя голодом без устали идеей, казалось, было глупейшей, хотя бы потому что наш организм отзывался не самым приятным жжением внутри, вынуждавшим обреченно схватить вёсла и поплыть обратно к берегу.       Путь к пристани, откуда начинался наш вояж, оказался заведомо труднее из-за встречного течения, отчего Антон первые десять минут пыхтел как проклятый, усердно гребя к берегу и сбиваясь в дыхании уже по сотому кругу. Вены на худых руках набухли от напряжения, мышцы наверняка неприятно тянули, а с лба тонкими струями стекал соляной пот, взмочив короткие русые волосы на корнях. Ещё и ко всему прочему лучи с неба, падавшие прямиком на открытую макушку, здорово подогревали голову, изнуряя удушливой жарой и всё тело целиком. А река и вовсе была нам не товарищ — на раскалённом солнце вода испарялась мгновенно, создавая в воздухе влагу, которая, вместо того чтобы охлаждать — обжигала взмокшую ткань, ни чуть не спасая от зноя.       Я с болью смотрел на измотанного напротив Антона пока сам вытирал образовавшуюся на лбу испарину, взъерошив свои угольные пряди. Видно, что его силы уже на исходе, когда он, жадно глотая знойный воздух ртом, делал частые перерывы на отдышаться, разминая затекшие руки и плечи, уставшие от частых интенсивных нагрузок. Тогда же я настоял на том, чтобы он отдохнул пока я его сменяю, игнорируя его настойчивые «Да я сам, моя же очередь» и упрямо усаживая на своё место. Прежде чем поплыть, я подцепил маленькое ведёрко, спрятанное под доской в носу лодки, и окатил его водой с реки, чтобы хотя бы малость привести в чувства. И, завидев на чужом лице мало-мальски признаки жизни, я с облегчением выдохнул, принимаясь догребать оставшуюся сотню метров до пристани, потому что бедняга Антон смог проплыть всего лишь половину, за что ему, безусловно, низкий поклон.       Просто тогда было особенно жарко.       Но сегодня другой день. И этот день был идеален во всех смыслах для того чтобы провести его в кампании полюбившейся литературы, очаровательной жестикуляции собеседника и в объятьях ароматных алых цветов.       И я принял твёрдое решение: сегодня мы пойдем к маковому полю.       Арсений решил задержаться у меня на ещё одну кружку чая, сидя за маленьким кухонным столом у окошка и все ещё переводя дух после вчерашней морской прогулки. Домой он возвращаться не спешил, посчитав хорошей идеей остаться на ночь у меня в гостях — да и, судя по всему, у него даже и в планах не было, что меня совершенно не смущало. Его компания меня абсолютно устраивала и не важно днем или ночью, да хоть круглые сутки. До тех пор пока это Арсений Попов — немой парень с бесконечным познанием и количеством литературы, хранимой в его голове, с неземными глазами прозрачного цвета и большим, чистым сердцем — я буду счастлив находиться рядом, даже если в ответ я никогда не услышу желанных слов.       Зато обязательно пойму, увидев по глазам.       Те без очков сейчас пытливо изучали пейзажи за моим окном, отражая всю палитру красок в своих стеклянных радужках, делая их прозрачный голубой цвет невероятно насыщенным. Изредка они подрагивали, то и дело возвращая беглый взгляд куда-то под ноги как если бы он искал в них правды, но на деле лишь фокусируя на пелене пара зажатого в руках напитка. Между теми ладонями гнездилась мамина фарфоровая чашка — рыжая в белый горошек, отсеянная от остального комплекта сервиза, лежавшего в стеклянном шкафу-серванте; но несущая в себе остатки заварки черного чая с бергамотом, где там же на дне покоилась и долька лимона.       Угольная чёлка как и всегда зачёсана набок завитыми прядями, вроде как и небрежными, но в то же время живописно взъерошенными, а в голове сейчас наверняка какой-нибудь временный диссонанс, высокие мысли и проблески философии бытия.       Я же украдкой поглядывал на него, прежде чем отлучиться в свою комнату за чистой одеждой, а по возвращению нашел его все в том же положении — на деревянной табуретке с задранными на нее босыми ногами, все так же глядевшего через стекло, выискивая узоры в кухонном окне. Безумно хотелось узнать, о чем сейчас думает этот парень?       — Слушай, ам… — волнение вяжет скулы и я поспешил собраться с мыслями. У меня на уме уже давно вертится одна идея, от которой Арсению, хотелось бы верить, снесёт крышу как только я её озвучу. Я смочил и закусил нижнюю губу прежде чем продолжить, так как, на удивление меня самого, я немного нервничал. К горлу словно подступил невидимый ком, мешавший начать разговор, и я предусмотрительно прокашлялся, на что Арс даже и бровью не повёл, намертво приковавшись взглядом к окну.       — В общем, есть одно предложение: хочу повести тебя кое-куда… И я зуб даю тебе понравится. — я отметил его насмешливое мотание головой и безмолвный хохот, когда он, словно уже сообразив, о чём пойдет речь, намекает мне — Я понял, о чём ты, Шаст — плохая идея, наравне с этим подбирая свои очки с подоконника; и поспешил его уверить в обратном.       До сих пор я не мог понять, по какой причине Попов так себя вёл всякий раз, когда я заводил речь об этом.       Почему-то он не любил разговоры о маковом поле, а каждое моё упоминание о нём словно бы резало его без ножа, оставляя на нём невидимый след. И я решил замять эту тему и перестал задаваться этим вопросом, прекратив этим мучить и самого Арса. Не знаю, что там тогда случилось, раз уж брюнета настолько сильно потрясло, что даже малейшее воспоминание о тех цветах стирает тёплую улыбку с его лица, заместо этого рождая опостылевшую гримасу уныния, но, по всей видимости, причины у него были и были они весомые.       Как бы мне хотелось всё узнать, выяснить и помочь ему, наконец, разобраться, вот только Арсений парень такой — ни слова из него не вытянешь, как бы иронично не звучало. Не поверите, но болтун он ещё тот: эрудированный нарцисс, который до жути любил похвастаться своими знаниями, лишний раз делясь впечатлениями взахлёб. Это он про книжки и литературу такой уверенный и разговорчивый, ей богу, хоть руки связывай. Но когда речь заходит о личном — он тут же закрывается, скрытничает и пытается всячески увильнуть лишь бы только не сболтнуть чего лишнего про себя. Горьким опытом я понял — он боялся привязаться.       Меня, как его друга, это сильно обижало, ведь я считал, что уже давно убедил его в том, что ему нечего бояться, что мы можем спокойно доверять друг другу и делиться всем, что на душе скребет: откровенничать, говорить искренне и не лгать, вот только… Очевидно, у Арсения было другое мнение на этот счёт. До этого момента.       Ведь сегодня всё изменится.       И я знал, что ничем хорошим это не закончится.       Русая макушка была на шаг впереди меня, протаптывая дорогу нам обоим по давно заросшей травой тропе. Антон вёл меня, не проронив ни звука, и держал мою левую своей исхудалой ладонью, чуть ли не насильно волоча за собой, а я, как упрямый, неохотно плёлся следом и причитал за эту вылазку про себя. Я и по сторонам особо-то не смотрел, бросая понурый взгляд себе под ноги, но как только мы вышли за пределы деревни — я сразу же понял, куда мы направляемся, и тут же затормозил, одёрнув Антона на себя. Он пошатнулся, не ожидая, что я его так резко остановлю, и, накренив голову, окинул меня вопросительным взглядом.       В воздух поднялся ветер, вздымая наши витые волосы.       — Что-то не так, Арс? Ты не хочешь идти? — даже не поднимая глаз я мог запросто определить каким встревоженным взором Антон сейчас смотрел на меня, изучая под ногами сухую землю. Я не мог заставить себя заглянуть ему в глаза, даже зная, что он не сможет понять меня, не посмотрев в мои, но я просто не хотел, чтобы он читал меня прямо сейчас, потому что осознавал — он всё поймет. Одного взгляда хватит с лихвой, чтобы Антон догадался, а мне это было не нужно.       И хоть по отношению к нему это было несправедливым, а с моей стороны весьма грубым, но я вынужден был разорвать наши руки и увеличить дистанцию. Следующее мгновение я уже стоял к Антону спиной, сжав локти в ладонях и устремив взгляд куда-то в пустоту, когда через достаточное количество минут он всё-таки сдвинулся с места, уверенно зашагав ко мне. Я почувствовал как его тёплая ладонь нежно ложится на моё плечо, мягко сжимает, утешает и прямо-таки говорит «Я рядом.» А чуть позже он делает ещё один шаг навстречу, подключив уже и вторую руку, которой он ласково обвивает мою грудь, заключая в чистосердечные объятия. Дальше зазвучал его обеспокоенный юношеский тенор:       — Ты догадался, не так-ли? Поэтому не хочешь идти? Из-за этого места? Что с ним не так, Арс, расскажи мне? Ну же, я выслушаю, разве не знаешь? Ты можешь мне доверять. — ему даже взглядов не нужно, чтобы прочесть и без того написанный на моём лбу текст.       В детстве всё было по-другому. Я пристрастился к маковому полю с самых первых мгновений и с тех пор дорожил им всю свою осознанную жизнь. И любил, по-настоящему любил, вот только, увы, с возрастом начинаешь терять то самое дорогое, ценное, что когда-то имел, будучи невинным ребёнком.       От тебя неизбежно ускользает его смысл.       Понадобилось меньше минуты, чтобы осознать, что мы с Антоном уже разделяли на двоих объятия алых лепестков, застилавших всё поле целиком вплоть до такого же алого горизонта, стремившегося к позднему закату. Мы лежали спиной к земле и наблюдали за красным небом, перебирая пальцами высокие стебли цветов, пока в голову мне не пришла мысль — довольно глупая и наивная на первый взгляд, но зато оригинальная.       Одним движением руки я сорвал первый мак, затем второй, а потом и вовсе собрал целый букет, отлучившись от беспечного Шастуна, который всё это время не бездумно лежал да наблюдал за мной, рьяно собирающего цветы, а даже подключился к моей затее, держа в руках и свою горсть маков. Я усмехнулся его проницательности, когда он примерил один на себя, якобы намекая, и пригласил его жестом руки присесть на землю.       Мы сели друг напротив друга и пересеклись взглядами. Первые десять секунд мы не шевелились, затаив дыхание, пока я наконец не решился нарушить ту внезапно нависшую над нами тишину, начав шелестеть листвой и стеблями, пытаясь сплести первый слой для венка. Для него сгодились бы и обычные сухие ветки, но я решил сделать его другим способом, используя толстые стебли ещё не расцветших маков. И только потом, сделав основание для венка, я начал вплетать туда бутоны маков. Правда, сперва получалось так себе, потому что цветы были хрупки и увядали прямо в руках, но на второй, третий раз уже выходило что-то более целесообразное и похожее на венок.       Антон внимательно смотрел за моими махинациями и повторял с точностью как делал я, только вот результат вышел в десятеро хуже чем ожидалось, что совсем не расстраивало ни меня, ни его самого. Ведь, ясное дело, он такими занятиями никогда раньше не увлекался, вот и не удивительно, что ничего путного с первого раза и не вышло — он это понимал и потому не вешал нос. Зато в следующий раз он сплетет гораздо лучше, потому что будет помнить, что уже раз сталкивался с этим и опыт какой-никакой у него имеется.       Закончив с последними штрихами, я надел пышный венок на русую макушку Антона, поправил его челку, смахнул пару опавших лепестков с его лица, от чего его носик зачесался, заставив его поморщится и захихикать, отмахиваясь от моих рук. Затем он последовал моему примеру и нарядил меня в свой венец, худой и скупой на бутоны, но зато в особенный — сплетенный его руками. Тишину наступающей ночи разразил смех Антона, которого явно повеселил мой внешний вид, и я сам не удержался, улыбаясь так широко как только мог.       Нам не нужны были никакие чёртовы книги, ни их идиотские содержания, сюжеты и персонажи, ни их глупые диалоги и высказывания, чтобы понимать друг друга и общаться. Нам достаточно было и этих моментов: бесконечных, скоротечных — настоящих. Мы потеряли счёт времени. Впрочем, время для нас уже значило не больше чем просто цифры, сменяющиеся стрелками на часах. Мы совсем забылись, проведя всю ночь на алом ковре, под россыпью серебряных звёзд и под легкий шум танцующих деревьев, встретив бледный рассвет с холодным ветром наравне, продрогшими и озябшими на свежем июльском воздухе.       Бежать отсюда уже не было причин — теперь это место обрело для меня совершенно иной смысл.