Маковое поле

      Сколько бы лет не прошло — это место все равно будет отличаться своей непостоянной, изменчивой погодой, зато всегда бодрящей и согревающей если не снаружи, обволакивая тело тёплыми струями воздуха, то хотя бы внутри — нежным и теплящимся чувством в груди.       Весеннее солнышко грело уже как-то не по-весеннему, а совсем по-летнему — озаряет небо, приветливо разверзает своим сиянием, оставляя небесную синеву девственно чистой, нетронутой даже единым облачком. Один только ветер, беспощадный, сметает всё на своем пути, срывает хрупкую листву с деревьев, нахально взъерошивает волосы, пьянит, но одновременно отрезвляет, не давая полноценно рухнуть от бессилия и полуденного зноя. Жара сегодня была неблагожелательной — та рьяно припекает макушку, жжёт белесую кожу, а сухой воздух совсем не щадил лёгкие.       И все-таки хорошо, что было ветрено, иначе под такими лютыми лучами солнца можно было уже давно превратиться в жареный омлет с корочкой, хорошо приправленный солью.       В который раз моя рука сметала испарину со лба, накапливающего влагу с такой бешеной скоростью, с какой я сам гонял по воображаемому футбольному полю до потери пульса, лихо путая под ногами мяч и щурясь от прямых лучей солнца. Дыхание сбивается уже в сотый раз, сердце отбивает форсированный ритм, заходясь новой порцией адреналина в крови, бурлящей и кипящей похлеще масла в огне. И если бы не любезный ветер, податливый, сговорчивый, услужливо обдающий тело приятной прохладцей — я бы наверняка валялся в траве без сознания ещё с первых секунд дикой жары.       Оправдания, как такового, почему я носился по земле как умалишённый — не имелось. Вероятно, при любом другом случае я бы вряд ли так усердно старался, рассекая по полю вусмерть, если бы компанию мне любезно не составили мои лучшие товарищи, а именно: Димка Позов и Илюха Макаров. Дружит наш коллектив, дай бог, сызвеку, да и с тех пор мы друг друга не теряли, даже когда приходилось уезжать из деревни кому по учебе, а кому просто в город. Несмотря на это, всё неизбежно возвращалось обратно — к нашей малиновке, неминуемо замыкало за ней круг. К нам изредка примыкал ещё и Серёжка Матвиенко, когда обнаружит, что мы всей толпой собирались сыграть пару матчей. «Изредка» не потому что он не любил футбол или не был им заинтересован, всё как раз наоборот, — заинтересован был и ещё как; это скорее мы не любили и не были заинтересованы пинать мяч с полуросликом в виде Серёги, не в обиду парню. Хотя, и Димка был не намного выше… Ну, в общем, не суть.       К слову о Димке: этот сказочный болван, после того как я радушно отдал ему пас, должен был, по логике вещей, сыграть по-простому и вернуть мне его обратно — эдакий стандартный манёвр, чтобы сбить с толку оппонента. Но каким-то чудным образом ему удается выпнуть мяч за пределы поля, размахнувшись ногой с такой силой, что я аж от такого выпада, быть честным, обомлел. Малость не под рассчитал и умудрился заехать кому-то в башню — в этом я убедился, услышав характерный звук отскакивающей резины. Так звучит только соприкасающийся с чьей-то физиономией футбольный мяч, и это, гарантировано, ни с чем не спутать. Уж кому как ни мне знать.       — Отличный Пас, Поз. Просто потрясный. — откровенно съязвил я, потому что понимал, что за промах этот отчитываться придётся не Димке, не даже Макару, который стоял на воротах и должен был этот мяч хотя бы попытаться словить в виду своих внушительных размеров; а мне — ни в чем неповинном, худющим, но зато за всех словечко вкидывающего. Адвокат Божий, мать его.       Димка виновато развел руками и состроил панихидное лицо, мол, «тебе ближе — ты и иди», без всяких угрызений совести. Ага, может мяч ещё и мой? Шаст, ты хозяин — тебе и карты в руки, да? Будь моя воля — за шкирку бы его и пусть сам выкручивается как хочет, но я лишь разумно промолчал, неприязненно покосился, и, мысленно осыпая дружка всеми возможными ругательствами, бросился по направлению к потерпевшему. Под яблоню.       Там меня ожидаемо встретили не очень-то дружелюбным взглядом, ведь, как я и догадывался, мяч прилетел аккурат по чужой голове, вместе с этим необратимо сталкивая беднягу со скамьи. Неудивительно, будь я на его месте, мирно высиживая на лавочке в тенёчке до первого прилёта с воздуха — тоже бы молча всех ненавидел.       — Прости. Больно заехал? — решил я начать с вежливых извинений, прекрасно понимая, что одними выражениями сожалений тут не обойдешься, да и на кой они вообще ему сдались, если уже сделанного не воротишь — тоже неясно, но я попытался.       А пострадавший даже и бровью не повел, студёно и молча выискивая что-то в траве. Я поймал себя на мысли, что просто так бессовестно смотрел на него, своеобразного, напропалую разыскивающего нечто невзрачное, но такое важное для него.       — Стой. Давай помогу. — отбросив навязчивые, я тут же подскочил, упал ладонями на землю, последовал чужому примеру и стал искать. Вот только, что?..       Книгу? Её-то я заметил сразу и без раздумий подобрал, но что-то всё-таки подсказывало, что вряд ли бы этот парень так долго копошился в траве ради одной несчастной книжицы, которая валялась чуть ли не на самом видном месте, выделяясь своей довольно отличительной обложкой. Даже так, названия я всё равно не запомнил, да и внимания особо не придавал. Мои губы заботливо сдули дорожную пыль, ладони смахнули липнущие травинки, протянули предмет её законному хозяину, и я, сам того не замечая, сердечно улыбнулся.       А он посмотрел на меня без тени эмоции, равнодушно как-то, обернулся и продолжил свои махинации, даже не подобрав книгу. Такое поведение мне показалось странным и я вопрошающе вскинул бровь, уже порываясь спросить «А что, собственно не так?» — украдкой подмечая мелькнувшие в траве стекла. И всё стало на свои места как только я подобрал очки, видимо, ему же и принадлежавшие. Покрутив их в руках, я вознамерился встать, но парень тут же спохватился: его рука цепко хватает меня за одежду, тянет вниз, просит не шевелиться, буквально глазами умоляет, выпрашивает.       Меня удивило с какой чуткостью он просит меня не совершать каких-либо движений, боясь повредить хрупкую оправу, но я-то уже знаю, что нашёл, и уголки губ лукаво вздымаются вверх. Я бережливо цепляю его запястья, тяну за собой, а он, вроде как, колеблется, но все же послушно приподымается, опирается на меня. И как только мы оказались друг напротив друга я, не теряя ни секунды, отдаю найденную не так давно пару очков, в то время как довольная улыбка ярче расползается по лицу. — Ты их искал?       И он кивает с какой-то слабой радостью, но с неким утешением, подбирает очки, старательно оттирает краешком белоснежной рубашки, прилежно заправленной в песчаные брюки, и надевает. А затем щурится. И морщится — от боли. Вспомнил про удар? Видимо, Поз хорошенько постарался, не пощадил, если брать в расчёт напухший напротив висок. Ладно бы, если просто в затылок попал, никто о такой мелочи даже не задумывается — так он метнул чуть ли не в самый глаз и это, честно сказать, не особо приятно. Опять-таки — мне ли не знать?       Бледные пальцы цепляют угольные волосы, те упрямо спадают на лоб, стелются хаотичным рисунком на макушке, зияют под солнцем совсем не углём — медью, а ветер-проказник предательски ворошит их во все стороны, куёт совершено иные формы. Рябит, красиво так.       Но внимание вновь заостряется на хмурых бровях.       — Прости ещё раз. Поз — кривоногий баклан. — я позорно мну волосы на затылке пока в самой голове сминаю черновики с бредовыми зарисовками того, как я всыпаю Позову по первое число по возвращению на поле. Быть честным, я уже и забыл, что бежал сюда за мячом, потому как вниманием моим неизбежно овладел таинственный парень. Такой неведомый и непостижимый. Неземной. А как сдержано хранит молчание, в самом деле — нечеловеческое деяние.       Между прочим, его беззвучно унесло куда-то под скамью, откуда он в скором времени выуживает футбольный мяч. Моя правая уже было потянулась с благодарностью как тут его руки прячутся за спиной, уводя предмет у меня из-под носа, якобы в свидетельстве о том, что не стоит торопиться. Я хмурюсь, не понимаю к чему эти формальности, когда он наконец акцентирует внимание на книге в моей руке, а я напарываюсь на его пристальный взгляд, выжидательный. Не нужно было слов, чтобы понять как действовать дальше, и в конце концов мы обменялись. Я ещё не скоро очухался от пристальных взглядов прозрачных глаз, смотрящих если не внутрь, то точно насквозь, испытывая.       Получив своё, парень солидно поправляет очки, разворачивается и со всей грацией аристократа занимает своё место на скамье, живописно пролистывая книгу в руках. Как истинный граф — утончённый и со вкусом, картинно перекинувший ногу на ногу. Эстет, во всей его красе. Что-то в нём был эдакое, что-то, что зацепило меня и не отпускало, не давало с чистой совестью уйти. Завораживало. Мне не хотелось вот так просто сбегать на такой неоднозначной ноте — чувство недосказанности ощутимо витало в воздухе, обретая некую осязаемость и сползая на плечи надсадным грузом. И раз уж он сам не был в силах начать беседу — я решил заняться этим лично, взяв инициативу в свои руки.       — Что читаешь? — заурядно и донельзя банально, но зато первое, что пришло в голову.       И опять этот неопределённый жест очками. Прозрачные глаза впились в меня, давали оценку, бегло и осуждающе, когда после его руки неохотно обнажают обложку, давая возможность прочесть название. Я наклоняюсь, прищуриваюсь еле заметно и… Что простите?..       — «Ан… Антон… Чех-хов»… — мне еле удается вычитать в штрихах имя автора. Ну и каракули. Мне, конечно, стало совестно за такую дешевую попытку выдавить из себя хотя бы что-то похожее на имя, но что поделать, разве моя вина в том, что у книги был такой вычурный и совершенно нечитабельный дизайн? Не нужно быть гадалкой, чтобы заметить стороннее негласное порицание на бесстрастном лице. При других обстоятельствах я бы, быть может, ещё и посмеялся, но сейчас такой выпад меня невольно задевал. Антон Чехов значит…       — О! Так я тоже Антон! Антон Шастун, точнее. А твоё имя как? — самое время было представиться. Я легонько наклонился, вытянул ладонь для рукопожатия и покорно ждал отклика, но, увы, в ответ мне послышалось не искомое имя, а всё такое же ледяное молчание. Высокомерное. Неужто я недостаточно хорош, не вписываюсь в ваше царское окружение, не удостоен чести вести с вами диалог, фрейлина?       — Какой-то ты странный. Не отвечаешь, молчишь все время. — и тут до меня доходит, — До сих пор обижаешься, что ли? — логичное допущение, вполне оправдывающее чужое опротивевшее поведение. Хотелось бы утешить, убедить, что нет в этой обрядности никакой нужды. Ну заехал и заехал, с кем не бывает? Но я и подумать не мог, что кто-то способен быть настолько обиженным и злопамятным, чтобы вот так мстительно настаивать на своём, не размыкая уст. Вот только, к моему удивлению, парень, вместо злобных оскалов покаянно мотает головой, поджимает бледные губы и смыкает пальцы на колене, натягивая песочную ткань. И смотрит растерянно, неотрывно. Казалось, неотрывно, пока взгляд его не соскользнул с моих зеленых, гуляя где-то за моими плечами, но больше не фокусируясь на мне.       — Ало, язык проглотил?! Да, я с тобой говорю, если вдруг не понял. — не позволю в очередную отвлекаться. Хочу напомнить, что мне ненавистны все те, кто при разговоре пытались всячески избегать, менять тему, измываться и вести какую-то свою игру с моим участием, даже не спросив об этом меня. И этот парень, безусловно, играл со мной в свою игру.       Ну я же видел, как он беспредельно цепляется за меня глазами, не в силах выдавить из себя хотя бы словечко, но так отчаянно хотевшего, удерживающего меня одним лишь взглядом прозрачно голубых, чистых, стелимых не отблесками солнца, а бликом навернувшихся слезинок. Видел я, как тяжело, как трудно, так почему бы тебе наконец не ответить, избавить себя от натуги? Зачем все эти фокусы? Я ждал, честно выжидал, был терпелив и готов был идти на уступки, со всей искренностью помочь, но ты, конечно же, обманул мои ожидания, подвёл.       Я отбросил все шансы на знакомство, повёл рукой, собираясь вернуться к ребятам, которые так удачно показались на горизонте, и уже начал вышагивать в противоположном направлении от ненавистной яблони, как вдруг ты откликаешься, подаёшь мне условные знаки. Не помню, в какой момент я успел прочесть в них буквы, неминуемо отвлекаясь на коварный ветер, тенью застилавший твоё лицо, но я реагирую быстро, жмурюсь, пытаюсь уловить твои жесты, хватаюсь за каждую мелочь, каждое содрогание губ пока как обухом по темени меня не озарила мысль…        — Так ты немой… — с неподдельным сожалением вырывается из моих уст. Мой осипший голос, сметаемый ветром, заметно оробел, кончики пальцев покалывали от бессилия, а уязвимое тело замерло от гнетущего чувства беспомощности. Я совру, если скажу, что не попробовал озвучить изображённые тобою буквы, давясь вставшим в горле комом — но собрать полноценную картинку мне так и не удалось.       Делая вдох, я дал себе обещание сложить образ ровно пока не окажусь в руках у товарищей, тепло встречающих меня, дружно похлопывающих по спине и уводящих от деревянной скамьи туда — вдаль, под аккомпанемент весёлых смешков и свистящего в ушах ветра. До тех пор чувством недомолвки я вынужден озираться через плечо, выискивать тебя там под яблоней, сокрытый в тени пышной листвы, и просить прощения за неудавшуюся встречу.