Синий ирис

Игорь навещает его в больнице. Приносит цветы, чуть нервно сжимает и разжимает кулаки и будит Птицу своим присутствием. Серёжа ничего не хочет может с этим сделать. Он редко бывает согласен со вторым Я, боится его и старается прогнать, но Игоря боится ещё больше. А ещё чувствует себя преданным, обиженным. Так, будто Гром — средоточие всего, что вызывает у него негативные эмоции. Ему почему-то казалось, что с Игорем они найдут общий язык, смогут поладить. У них ведь была одна цель — сделать жизнь людей лучше! Поймать... Чумного Доктора. Серёжа сглатывает подступивший к горлу ком, распахивая голубые, наконец, глаза через сутки забытия. Через сутки, которые он снова не присутствовал в своём теле. Игорь справился с их общей задачей. Серёжа — нет. Серёжа проглядел Чумного Доктора в себе самом, прячась за горами документов и широкой спиной Олега, как и привык делать всегда. Это же... так удобно. Работа, благотворительность, Олег. Всё так просто и легко, как дышать, только вот объяснить, почему он задыхается, то и дело глотая ядовитую смесь из боли и одиночества, Разумовский не может. — Тебе не хватило, Игорь? — скользит язык по искусанным губам. — Так и думал, что ты примчишь ко мне на всех парах, чуть станет скучно. Мы же так похожи. Игорь читает усмешку в янтарных глазах, и может сделать только одно — смерить тяжёлым взглядом. Он не сразу догадался, что их двое. И не сразу проникся сочувствием. И ещё пару недель уговаривал себя прийти, чтобы показать, что ему не всё равно. Что он понимает, как несправедливо было запирать здесь Серёжу. Который тоже не сразу понял, где находится и как здесь оказался. — А я не к тебе пришёл. Остаётся поставить цветы в вазу и выйти за дверь. Он так и не извиняется перед ним. Игорь приносит цветы снова и снова. Обычно Серёжа, будучи в себе, свёртывается в комочек, забиваясь в угол кровати и, по видимости, старается стать как можно незаметнее, надеясь, что хоть так Гром поймёт, что ему здесь не рады. В такие моменты у него не остаётся сил, чтобы вставать. Птицы нет, он сам просил Рубинштейна об этом, а говорить с Громом без помощи второй личности — страшно. Или, когда лечащий врач не столь милосерден, голубая радужка при виде Игоря неизменно окрашивается в золотистый цвет, и полицейский оказывается послан. — Зачем ты ко мне таскаешься? Я не хочу тебя видеть. — Я не к тебе, — повторяет вновь и вновь. — Очень жаль, потому что кроме меня здесь никого нет, — растягивается в улыбке Птица. Рыжий мудила, думает Игорь, выходя из палаты, раз за разом обещая себе не возвращаться. Тем не менее, Игорь навещает его снова, приходя с другим букетом цветов. У Птицы уже голова кружится от обилия красок в его уже не такой обездушенной палате. Фу, ещё чуть-чуть и ему начнёт нравиться эта обстановка, а это последнее, чего хотел бы Разумовский. — Прекрати таскать эту дрянь, а то я подумаю, что ты за мной ухаживаешь, как за дамочкой. — Я хотел извиниться, — игнорирует колкие слова, смущаясь, Гром. Он должен был сказать это недели назад, но не мог решиться. Игорь наблюдает, как золотистая радужка становится синей, глаза — удивлёнными и широкими, как у олененка. На мгновение; Гром даже не успевает обрадоваться. После Птица берет контроль снова. — Извинился? Теперь проваливай. Однако в следующий раз его встречает ясный взгляд голубых глаз. Серёжа сбивчиво извиняется, и в уголках его глаз собираются слёзы обиды, которые никогда не обладавший тактом Игорь чуть было не порывается вытереть... и вовремя вспоминает, что прикосновения человека, засадившего тебя в пристанище для душевно больных, могут быть большей пыткой, чем что-либо. Поэтому Гром просто кивает, принимая извинения, и ещё раз убеждается в том, что Разумовский — та светлая часть Разумовского, которой он отчаянно восхищался раньше — не испытывает к нему ненависть. Они говорят ни о чем. Гром направляет все силы на то, чтобы отстранить Разумовского от их не слишком приятного прошлого. Чтобы ничего не ляпнуть ненароком. Серёжа спрашивает про погоду и приподнимает уголки губ, когда Игорь рассказывает, что впервые за долгое время солнце показало свои лучи. Гром знает, как сильно любит Серёжа их город. Город, которому оказался не нужен. Они разговаривают о музыке и животных, о собаке, которая околачивается около шавермы и которую подкармливает Игорь, о чём-то отвлечённом и вместе с тем родном. Два одиночества сходятся, и Игорь даже забывает про ограниченные часы посещения и про то, что хорошо бы уходить до появления санитаров, чтобы не вызывать подозрений. Потом, конечно, вспоминает и уходит, мягко улыбаясь напоследок. Серёжа заметно успокаивается, полной грудью вдыхая аромат васильков. В списке дел Грома с гордым названием "Дом — работа — дом" как-то случайно появляется пункт "Разумовский". Игорь удивляется, увидев сидящего на кровати, подтянувшего ноги к груди Разумовского, который смотрит в окно. Ливень стучит в окна, небо серое, и лучи солнца не могут пробиться через плотные тучи. Тем не менее, Серёжа не включает такой нужный в этой тёмной, неуютной комнате свет. — Не страшно тут одному в темноте сидеть? — Игорь ставит в вазу ещё один букет. Лилии. — Нет, — не поворачивая головы, хмыкает Разумовский. — К тому же, оказалось, что я не совсем один. А дождь... дождь я люблю. — А я думал, тебе огонь больше нравится, — язвит Игорь, не успев подумать, поздно замечая, как вздрагивает Серёжа. — Извини, я не это имел в виду. — В-всё в порядке, — вздыхает Разумовский. — Я понимаю. Я бы тоже себя ненавидел на твоём месте. Следующие слова заставляют снова вздрогнуть и наконец обернуться. — Я не ненавижу тебя. И дождь мне, кстати, тоже нравится. Серёжа неуловимо меняется с каждым разом. Птица встречает его всё реже и только в том случае, если занял место в теле Разумовского до прихода Грома. Игорь не знает, от чего это зависит. Порой у него возникает какое-то смутное подозрение в том, что Птица защищается, вот только в ком он видит опасность в стенах охраняемой больницы, Гром понять не может. Можно было бы списать на сумасшествие Серёжи, но развитое ментовское чутьё подсказывает, что не всё здесь чисто, поэтому Игорь на всякий случай делает заметку набить справки. И всё же ему везёт, и радужка, как правило, остаётся голубой, позволяя поговорить с Серёжей. Разумовский не спрашивает, почему Игорь продолжает к нему ходить. Игорь тоже об этом не задумывается. — Как ты себя чувствуешь? Разумовский хмурится и немного нервно передёргивает плечами. — Н-нормально. Как ты? — Устал, если честно. Полдня сегодня гонялись за одним придурком... ушлый слишком оказался. На лице Серёжи появляется мимолётная, мечтательная улыбка. — Счастливый. Я скучаю по работе. Здесь ещё более одиноко, чем в башне. Хотя гуляю больше, чем раньше... Разумовский задумывается, смотря на стерильно белую стену. В последнее время он много рефлексирует. Думает, как он пришёл к тому, что получилось в итоге, и стоила ли ежедневная часовая прогулка всех его забот. Гром понимает, что нужно привлечь внимание, пока он совсем не загрузился. — Значит, ты такой же трудоголик, как и я, — усмехается Игорь. — Я даже не выхожу никуда кроме работы. ...и игнатовского спортзала, но об этом Серёже знать не обязательно. — Я тоже не выходил почти. Даже офис со спальней объединил, ну ты сам знаешь, — взгляд Серёжи устремляется в окно с пластиковыми окнами. Он снова молчит, сохраняя паузу и думая о чём-то своём, прежде чем продолжить. — Боже, моя жизнь растворилась в работе. — Моя тоже, — чуть подумав, отвечает Игорь. — Но, с другой стороны, — это и есть жизнь. Это доставляет удовольствие. — Бить морды преступников... — скептически тянет Разумовский. — И щёлкать по клавиатуре. Серёжа усмехается. — Да уж, ничего лучше и быть не может. — Неужели тебя не удивил тот договор? Нехилая сигнализация так-то... — в смятении разводит руками Игорь. Он всё также приносит разные цветы, наполняющие комнату жизнью, и так же случайно, как и Птицу в своё время, раз за разом будит Серёжу. — Больше удивило то, что я не помнил, когда и как его составлял. Как раз перед тем, как ты в первый раз пришёл, увидел некоторые документы... ну, там не совсем про сигнализацию было. — И что, даже не обратил внимание на провалы в памяти? — Пф, — фыркает Разумовский. — У меня все дни — за компьютером, а все дела на Марго. В суете не часто замечаешь, что что-то упустил. Ты меня смутил только тогда своими вопросами. — А... а ты меня ответами. Некоторое время они молчат, погружаясь в свои мысли. Не то чтобы тишина неловкая, но сказать что-то хочется. Что-то... правильное. — Слушай, а ты не пробовал просто поговорить с ним? — криво улыбается сидящий напротив полицейский. — Он же... он же ужасен, Игорь! В смысле... я?.. ужасен. Игорь отрицательно качает головой. Совсем недавно бы согласился — да, мразь, это ты убил людей, и неважно, виновных или нет. Но сейчас он знает чуть больше. — Птица — не монстр. Он всего лишь пытается защитить тебя. А тебе пора перестать делить мир на белое и чёрное. — Ты тоже сходишь с ума, да? — нервно усмехается Серёжа. — Как ты можешь его защищать? И, Господи, мы же говорим обо мне... Разумовский дрожит, если бы не смирительная рубашка, он бы зарылся длинными пальцами в волосы, но может только жалостно сжаться. Игорь не сдерживается, ласково запуская пальцы в рыжие волосы, поглаживая. Разумовский не отрывает взгляда от колен, но дрожь проходит. Становится тепло, уютно и как-то правильно. Как будто бы он не жестокий убийца, как будто бы он — правда — заслужил это сострадание. — Просто поговори с ним, — открыто смотрит Игорь, выпуская огненные пряди из рук. — Может быть, он тебе понравится. — Я боюсь. — Я буду с тобой. Приду завтра. Всё будет хорошо. И Серёжа говорит. Прячет таблетку, чтобы Чумной Доктор не ушёл, выжидает время, оставаясь наедине с самим собой, призывает Птицу и объясняется как может. Говорит долго, честно, открывая душу. Чёрное, невидимое для других существо тронуто его искренностью, и Серёже правда становится легче. Отпускает. И так хорошо, что ему даже всё равно, где он и что натворил. Потому что он сам — не город, не Игорь и даже не погибший Олег — он сам себя прощает. Ещё не свыкается со своими бесами, не до конца осознаёт, что он и есть Чумной Доктор, и, конечно же, не может себя принять, но уже снимает тяжкий камень вины с шеи, чувствуя, как волны поднимают его на поверхность, а влажного лба касается приятный и такой необходимый бриз. На удивление, оказывается не так глубоко, как он думал, а желание жить — пробовать, учиться, создавать, помогать, любить — возвращается. На следующий день его штормит так, что Птица вынужден выгнать Грома. Комната кружится, приглашая на танец, только вот Серёжа танцевать совершенно не умеет и не хочет, а успокаивающий шёпот Птицы совсем не успокаивает, а только раздражает больше. Когти впиваются в плечи, и Разумовский, сжав зубы, пытается сдёрнуть их — напрасно. Вена на лбу пульсирует головной болью, хочется её просто вырвать и выбросить, но руки связаны — связанысвязанысвязаны, — шепчет Птица. Довольный Рубинштейн хмыкает, протягивая Серёже спасительную таблетку. Разумовский глазами-колёсами смотрит на издающую жалобные крики деревяшку, которую достаёт Игорь из-за пазухи. Такие ещё существуют. Обалдеть. Настолько древняя вещь вызывает у Серёжи ужас. Ну, шок так точно. Гром извиняется и говорит, что нужно ответить на звонок. — Да. Конечно, скоро подъеду. Что купить? Нет, не надо, сам найду. Гром убирает за пазуху доисторический телефон, и Серёжа не сдерживается — слишком любопытно узнать, с кем он может так тепло и мило общаться. Он же вроде одиночка? Работает всегда один? — Кто звонил? — Юля, спрашивала по поводу дня рождения нашего общего друга. Неприятное чувство обжигает внутренности. В их уютный мир на двоих вторгся третий человек, и Серёже не нравится, что кто-то, пусть и по ту сторону старенькой нокии, перетягивает на себя внимание Игоря. Он чувствует себя глупо. — Твоя девушка? Игорь тупо смотрит на него пару секунд, как будто бы не понимает смысла вопроса. — Что? Нет, — вдруг оживает Гром, хохоча. — Подруга моя, журналистка. Ты её не помнишь, наверное. — А... нет, я помню. Она меня записала на камеру, — тоже загорается жизнью Серёжа, будто бы это дорогой сердцу момент, а не начало конца. Хотя все, что было до психушки, действительно кажется приятным. Игорю странно, что они так вот могут разговаривать о том, что произошло. И немножечко в шоке, что Серёжа... — Ты... — Видел этот момент во снах. Но сейчас это кажется таким ярким, как будто правда произошло. Оу, или я ошибся? Прости, если это просто сон, я немного путаю иногда, это... — Порядок, это правда было. И ты вспоминаешь? Серёжа мнется, не зная, хорошо это или плохо и какой ответ ожидает Игорь, смеряющий его пронзительным взглядом. — Кажется, да... иногда Птица сам рассказывает. Серёжа привычно зажмуривается, ожидая худшего. Вот, сейчас Игорь начнёт орать, может, даже ударит его, а потом уйдёт, хлопнув дверью и позвав санитаров, и больше никогда не вернётся, потому что сейчас Серёжа уже не совсем просто Серёжа, он — часть Чумного доктора, который убивал людей, он открывает глаза, чтобы взглянуть страху в лицо, и... Гром улыбается. — Это же чудно, Разумовский! Ты молодец! Серёжа продолжает попытки говорить с Птицей. Врачи за стеной удивляются, заметив, что во время таких разговоров он больше не дрожит и даже иногда улыбается. Софочка шепчет об этом на ухо Рубинштейну, но тот только хмурится, выжидая. Будем наблюдать за динамикой. Серёжа, наконец, осознаёт, что Птица действительно не желает ему зла — неудивительно, он появился, чтобы защищать Разумовского, и постепенно возвращается к своей роли воображаемого друга. Он не такой страшный. Здесь, в больнице, его даже не беспокоят коррупционеры и мировая несправедливость. Игорь вообще говорил, что справедливость — скорее отклонение, чем норма. Что мир не исправить, но можно постараться сделать лучше. Это до жути обидно, это разочаровывает и стирает в прах все его попытки помочь людям жёстко и радикально, однако Серёжа почему-то склонен ему верить. Он обсуждает это с Птицей, и Птица соглашается. Приятно. Разумовский думал, что в этой битве он — тряпка, не способная отстоять своё мнение. Но Птица умеет слушать. — Обещаешь, что не будешь ничего решать жёстко и радикально, пока я не попрошу? Птица кусает своё крыло, жалобно глядя на Серёжу. Тот не поддаётся, ожидая четкого ответа. У Птицы больше нет выбора. — Обещаю. Им обоим будет плохо завтра, но сейчас Разумовский рад, что смог договориться сам с собой. Серёжа то и дело кидает взгляд на фиолетовый цветок в руках Игоря, вытащенный из какого-то букета. Поэтичность и мудрость, символ примирения после ссоры — он словно не даёт Разумовскому покоя. — Давно хотел спросить, с каких пор посещения маньяков стали разрешены? — С тех пор, как у врачей появились причины бояться полицейских, — усмехается Игорь. Серёжа поджимает губы. Он, получается, тоже с наслаждением пользуется плодами коррупции, получая свою долю дофамина от общения с Громом. Все жизненные принципы болью в голове трескаются о реальность. Это должно было случиться раньше, но он был слишком далёк от действительности, спрятавшись в своём идеальном компьютерном мире. — Ты был прав, Игорь. Видеть это всё на улице — не то же самое, что смотреть с высокой башни. Гром приходит снова. Вместо букета в руках — коробка в клеточку (и слава богу, для цветов в комнате просто нет места — медицинские работники уже косо смотрят на него, а, впрочем, плевать, они и раньше смотрели). Серёжа давно не видел шахматы. Он вообще многого не видел, сидя в этой больнице, но шахматы кажутся предметом из прошлой жизни. — Думай, думай! — смеётся Игорь. — А5 на D8, — шепчет максимально сконцентрированный Серёжа. Игорь переставляет ферзя за него. — Шах. Гром честно думает сам, но отвлекается, рассматривая складку на хмуром лице — для Серёжи эта партия как смысл жизни, пропуская мимо внимания ловушку. Серёжа побеждает, конечно же, и, запрокинув голову, восторженно смеётся, не обращая внимания на насупившегося Грома — тот так-то редко проигрывает. Игорь думает, что Разумовскому, вообще-то, идёт такая улыбка, но почему-то не может вспомнить, видел ли её на лице Серёжи раньше. — Разумовский, да ты жжешь сегодня! — восторженно восклицает Игорь, забывшись. Они оба молчат секунду, осознавая. А потом начинают хохотать. — Стоит признать, это правда смешная шутка, — улыбается довольный Серёжа. Что ж, забываться оказывается не так страшно. — Здесь отвратительная еда. Надо было начинать менять мир к лучшему с точек общепита, — морщится Серёжа. — Я, конечно, люблю макарошки с котлеткой, но не когда макароны — слипшиеся и холодные, а котлетка деревянная. — Это тебе не высококачественная ресторанная еда, — шутит Игорь. — А как другие люди, которые вынуждены постоянно так питаться, живут? — Представить страшно, — на лице Серёжи действительно появляется ужас. Он так комично выглядит в контексте ситуации, что Игорь не может сдержать смешок. Серёжа на это только фыркает. — А от тебя так пахнет едой приятно, зависть берёт иногда. — Да я тоже это... в шавермочной питаюсь, так что завидовать нечему. Времени на другое нет. Не дорогая итальянская пища, конечно, но сойдёт. — Если ты намекаешь на то, что я хоть раз в жизни пробовал настоящую итальянскую пищу, то ты ошибаешься. — Да ладно. Я думал, что ты живёшь Италией. Скульптуры эти все, — поднимает брови Гром. — Ага. А я думал, что ты не разбираешься в искусстве. — Ну, я справки набивал, когда с тобой познакомился. Так ты правда никогда не был в Италии? — Не-а, я хотел, всё планировал, планировал, а потом как-то работа, Олег этот поддельный, столько всего навалилось. — Прости, что я так сообщил о его смерти, — опускает голову Игорь. Всё ещё стыдно. — Ничего, я простил. Жаль, что я даже не смог его... похоронить, — тускнеет Разумовский. Волосы немного закрывают лицо, и Игорь не может точно сказать, готов ли он впасть в истерику или просто задумался, но надеется, что не сделает своими словами ещё больнее. Он хочет сдержаться, промолчать. — Вы были дружны? — но не может и тут же корит себя за вопрос: конечно, дружны, кто вообще сойдёт с ума из-за осознания смерти простого знакомого? А вот серёжину душу бередить всё же не стоило. — Олег был единственным, кого я вообще когда-то любил, кто меня принял. Наверное, я бы не смог пережить его смерть... ну, знаешь, по-другому. — Прости, что растормошил старую рану тогда. Мне казалось, ты притворяешься, пытаешься вину на него свалить. Не подумал как-то. Серёжа обнадёживающе улыбается. — Мне жаль, что всё так получилось. Надеюсь, тебе не придётся ходить ко мне до конца веков из чувства вины. Игорь мнётся, на секунду сжимая ладонь в кулак, отчего-то боясь признаться. Это слишком личное, но Серёжа был откровенным с ним, так что стоило бы отплатить тем же. — Да понимаешь, я, вообще, не поэтому хожу. Я как-то привык к тебе. Мне нравится проводить с тобой время. Серёжа смотрит дико, удивлённо. Сказанное не поддаётся осмыслению. Слова Игоря становятся мягким пламенем, окутывают сердце, и Серёжа не верит, что кто-то может так относиться к нему, тем более после всего, что Разумовский сделал. Это никогда не было правдой, в детдоме его пожалел разве что Олег, а сейчас он и сам не считает себя достойным прощения. Принять Птицу — одно, это же его чувства. Спокойно отнестись к тому, что кто-то принял его самого — другое. Он урод, убивающий людей, поставивший себя над ними и не попытавшийся защитить их. Серёжа часто думает, что было бы, если б он правда вызвал полицию тогда. Может быть, сотрудники органов решили бы, что здесь уместнее позвать врача, его бы сразу забрали и половины тех смертей не случилось бы. Если бы он тогда был чуть более сильным... Серёжа приходит в себя только тогда, когда Игорь вытирает льющиеся без ведома Разумовского слёзы с его лица. Санитар сразу предупреждает, что псих, находящийся по ту сторону двери, не в себе, и от посещения лучше воздержаться. Гром обещает, что справится без причинения вреда больному — у него же руки связаны! — а если не получится, то позовёт санитаров, чтобы тому вкололи снотворное. От такой перспективы, честно говоря, передёргивает. Про себя Игорь решает, что делать этого не будет вообще. Те и сами могут видеть происходящее за прозрачным окном, вот пусть и прибегут, если нужно. Желтоглазый Разумовский набрасывается на него с жалобами прямо с порога. Он действительно не в себе. Он злее, чем когда-либо. — Я выколю ему глаза, Игорь! — рычит Птица. Он пытается выразительно вскинуть руки, забывшись, но рубашка не даёт этого сделать, что злит Разумовского вдвое больше. — Да чёрт, я задолбался быть, как безрукий! — Что случилось? — Этот проклятый старикашка не знает, что его ждёт. Он просто не представляет, что я с ним сделаю, когда наконец выйду отсюда. — Серёж? — хмурится Игорь. Он, кажется, просекает, откуда ноги растут. Несколько приёмов у Рубинштейна в неделю, несколько дней пряток Серёжи за Птицей — не случайность, скорее, стабильность. Это настораживает. — Да что, мать твою? Может быть, отвалишь уже? — Расскажи, что случилось. Я помогу, чем смогу. Игорь врывается в палату, еле сдержав желание выбить дверь с ноги, и ловит настороженный взгляд прищуренных голубых глаз. — Это правда? То, что сказал Птица. — Извини, но я совершенно не помню, о чем вы... мы разговаривали. — Про таблетки. Угрозы. Серёжа молчит, словно не решаясь сказать. Он закусывает губу, опуская голову, и волосы огненной стеной закрывают его лицо. У Игоря сердце болит от этой картины. — Да, — выдыхает Серёжа еле слышно. — Слушай, тебе не нужно их принимать, ты можешь справляться и без этого, — размахивает руками Гром, уже обсудивший со знакомым врачом этот вопрос. И зависимость, которая может возникнуть у больного, в случае слишком частых приёмов. — Я их прячу, но только когда хочу поговорить с ним, когда уверен в своих силах. М-мне страшно. Не знаю, сможешь ли ты понять, это как... Серёжа замолкает, прикусив щёку с внутренней стороны. Игорю хочется нагрубить, поторопить, он очень-очень волнуется, но он вовремя останавливает себя. Он должен узнать, что происходит, и поэтому давить на Серёжу ни в коем случае нельзя. Гром садится на кровать рядом, кладёт руку на плечо психопата. — Игорь, я... — Серёжа облизывает запекшиеся губы, стараясь собраться с мыслями и сдержать подступившие к горлу рыдания. — Когда таблеток нет, я хочу, чтобы они сдохли. Слышу этот голос. Все эти коррупционеры и врачи, ставящие на больных эксперименты. Это ужасное желание, но я правда хочу. Это я. Я всех убил, я помню. — Это в прошлом, ты же помнишь? Птица не желает вредить, он только для того, чтобы тебя защитить. — Игорь...— Серёжа не похож на человека, которому только что открыли глаза на мир, в этих самых глазах начинают скапливаться слёзы, и Игорь понимает почему. Он даже впервые знает, что надо делать. Разумовскому остаётся только довериться. — Чш, — обнимает его Гром, прижимая рыжую макушку к своей груди. — Тебе не следует так переживать. Вообще-то, люди часто думают об этом. Главное, не поддаваться соблазну, — подшучивает он, надеясь развеселить. — Но я же поддался. Это правда был я. Чумной Доктор — это же плод моего сознания. Дурак, я ещё и пытался его... себя остановить. — Все ошибаются, Серёж. Даже я. — Правда? — жмётся ближе Серёжа. — Да. Ты сильнее, чем думаешь. Я верю в тебя. Рубинштейн замечает изменения в своём подопечном слишком, по его меркам, поздно. Тот больше не рвётся ради спасительной таблетки выполнять приказы, хотя видно, как Сергей хочет получить дозу. Ему всё ещё страшно, но не так, как раньше. Он, кажется, больше не боится, что Птица проснётся и начнет мстить. Потому что не начнёт. Потому что Разумовский доверяет себе. И это, конечно, хорошо для него, как для больного, ему явно становится лучше... но, мать его, Рубинштейн не успел изучить его альтер-эго, этот феномен. Такой уникальный случай — Разумовский буквально смог разделить свою личность на абсолютно противоположные стороны — добро и зло! И нет возможности исследовать. Рубинштейн не доволен раскладом дел. Он не хочет отпускать Разумовского, а уж тем более уничтожать Птицу. Нет-нет-нет, личность Сергея ни в коем случае нельзя соединять в одну, когда она уже представляет из себя такую прелесть! Он ловит взбесившегося на консультации Разумовского, отправляя в тревожный сон препаратами. Вот так, мой хороший, отдыхай. А Птичка хороша, действительно не оставляет попыток вырвать ему кадык! Упёртый же ты, Разумовский! Понимает, что такое влияние на Сергея оказывает тот человек, который приходит с цветами. Некий Игорь Гром прогоняет, нет, успокаивает Птицу, даёт чувство безопасности. Что же, с этого дня посещения Разумовского для него будут запрещены. Игорь долго не приходит. Игорь очень долго не приходит. "Нас бросили, нас бросили насбросили насбросилинасбросили!!!" , — истерит Птица. Серёжа прикусывает до крови губу, но не соглашается. Игорь придёт или не придёт, у него могут быть разные причины для этого, напоминает, что ему вообще повезло, что Гром приходил извиниться, — Разумовский всё равно должен держаться. До прихода Игоря было тяжело. Он не хочет скатиться в это состояние снова. Он не будет. Взгляд падает на привлёкший внимание красочный букет. Синий ирис. Он не думает, что Игорь знает его значение. Серёже достаточно того, что он сам его знает. С каждым днём становится всё более невыносимо. Он выглядывает Игоря через прозрачное окно, через которое за ним обычно наблюдают санитары, раздирает губы до крови и даже радуется, что руки связаны — он мог бы разодрать себе и ногти тоже. Птица буйствует, царапает его когтями, хлопает крыльями и беспрерывно орёт, из-за чего у Серёжи начинает болеть голова. Он снова хочет получить привычную дозу, честно признаваясь себе, что стал зависим, но Рубинштейн, как назло, не вызывает его на ковёр. Может, и правда назло. Он забыл про тебя, ты ему больше не нужен, он сейчас наверняка развлекается со своей девушкой. Если до этого он делал мучительные шаги вперёд, оступаясь и падая, но хватаясь за протянутую руку Игоря, чтобы встать и попытаться снова, то сейчас он падает в пропасть с такой скоростью, что окружающий мир сливается в одно пятнистое нечто, не давая разглядеть конкретных деталей, потому что почву выбили из под ног. Неожиданно, а от того больно. Серёжа жмурится и воет, он бы расцарапал себе все лицо или вырвал отросшие рыжие пряди с корнем, но руки связаны. Это к лучшему, это к лучшему, этоклучшему!!! — убеждает себя Разумовский. Мы не можем даже пошевелиться, мы не можем пошевелиться, мынеможемпошевелиться!!! — кричит Птица. Санитары, ворвавшиеся в комнату, успокаивают его. И это ни черта не хорошо, он знает. Главное — быть сильным. Игорь рассказывает Прокопенко, и они находят основания провести расследование. Разумовский — не единственный "уникальный субъект" у Рубинштейна. Некоторые его дела выглядят слишком мутно, как и методы лечения. Особенно Игоря занимает неожиданный запрет посещать Серёжу — "Ваши посещения отрицательно сказываются на динамике болезни". Чёрт знает, что это значит, а Игорю кажется, что неспроста его отодвинули. В последнюю их встречу Разумовский выглядел вполне адекватно, рассказывал, как отличать работы скульпторов и пытался объяснить гениальность "Чёрного квадрата" смеющемуся и совершенно не вникающему (но очень старающемуся) Игорю. Не было похоже, будто Гром действительно плохо влияет на него. Он собирается вернуться. И в этот раз уже точно разобраться со всем, что происходит. Он не знает, сколько прошло времени, по его ощущениям так вообще около тридцати лет, но зато точно знает, что Игорь приходит не один. С ним ещё парочка полицейских, осматривающих помещения. — Не волнуйся, я тебя заберу отсюда. Этот урод за всё заплатит, — прижимает дрожащее тело к себе Гром. Тело — потому что Серёжа всхлипывает, жмурит глаза и крупно, беспрерывно дрожит, мало напоминая мыслящее существо. Игорю искренне жаль этого умного, способного парня, бывшего слишком добрым, чтобы постоять за себя иначе, чем расщеплением собственной психики на героя и злодея, который просто не мог взять ответственность за боль чужих людей, с удовольствием втаптывающих его самого в грязь. Игорь ласково прикасается губами к рыжим волосам. — Мы справимся. Рубинштейна действительно арестовывают. Игорь видит, как в глазах Разумовского загорается надежда, когда тот узнает об этом. Надежда на то, что он когда-нибудь выберется отсюда, на то, что он сможет вылечиться или на то, что эта пытка закончилась? Гром не знает, но догадывается, что все вместе. — Спасибо, — тихо. Губы Серёжи бледные и искусанные, с запёкшейся кровью, а рыжие, почему-то потускневшие, волосы достают до плеч. Гром почти думает, что так Разумовскому идёт даже больше, но вовремя себя одёргивает — Серёжа выглядит измученным, его бы спасти, а не рассматривать. Новый лечащий врач Разумовского — приятная женщина с понимающей улыбкой. — Ты Серёжа, верно? Разумовский кивает. Голос врача такой мягкий и сладкий, будто бы она говорит с ребёнком, и мурашки проходят по телу, стоит подумать, что у неё к нему тоже исключительно научный интерес. Игорь не мог, не мог, он наверняка привёл к нему хорошего врача, который правда поможет, поможет, поможет, поможет, поможет, она не будет над ним издеваться, как Рубинштейн, ей интересен не только Птица. Он не только Птица, он ещё и Сергей Разумовский, в нём живет не только разрушитель, но и созидатель, и ему приятно об этом вспомнить. — Сначала нужно скорректировать курс приема таблеток. Будем понемногу уменьшать дозу лекарственных препаратов, хорошо? Вдох-выдох. Всё в порядке, это стрессовая ситуация, но он справится. Игорь в него верит. Птица не даст его в обиду, но не будет разрушать то, что Серёжа так долго строил. Сердечный ритм ускоряется. Вдох-выдох. — Мы сможем тебя вылечить, но только если ты сам этого хочешь, хорошо? Ты поможешь нам? Вдох-выдох. — Да.

***

— Я не поеду. — Не парься, мы на пару минут заглянем и уедем. — Ты меня не понял, Игорь. Я. Не. Поеду. — Нет, мы поедем. Мне Прокопенко голову снесёт, если я не приведу тебя на ужин. — Не снесёт, он тебя любит. — И тебя полюбит. — Скорее нас обоих упекут или в тюрьму, или в психушку, к тому же, это разрушение семейных ценностей, покрывательство убийцы и... — Ты просто боишься, что не понравишься дяде Феде. Так? — Да, — сокрушённо опускает голову Разумовский. — Он же подумает, что я использовал тебя, чтобы выбраться из больницы, что у меня есть какой-то план... Он... не поверит, что я правда... Недоговорённое повисает в воздухе, но Игорю и этого достаточно, чтобы перехватило дыхание. Как в первый раз, но с Серёжей ему, видимо, никогда не будет достаточно. — Поверит, а если нет, ему будет достаточно, что я тебя люблю, — хитро улыбается Игорь, зная, как сильно смущает, и делая шаг навстречу, чтобы обнять Разумовского. — Нам необходимо сегодня быть у Прокопенко, это жизненно важно. Пожалуйста, Серёж. Его умоляющий взгляд встречает упрямый. Серёжа всегда получает то, что хочет (вот и объяснение его огромному состоянию подкатило, странно, что Игорь об этом раньше не задумывался). Такой Разумовский действительно мог бы сжечь, теперь Игорь понимает. Ладно, он может признаться себе в том, что целостный Сережа заводит его больше, чем только одна из его сторон. Хотя Тряпка сейчас был бы очень кстати. — И что я ему скажу, Игорь? Здравствуйте, я тот самый маньяк, попытавшийся сжечь Петербург? — Нет, это он и без тебя знает. Расскажи ему что-нибудь, о чём он ещё не в курсе. Например, какой ты умный и забавный. Как ты любишь людей и боишься лишнюю букашку задавить. Заикнёшься про свои навыки в компьютерах, так Фёдор Иванович вообще за сына родного считать будет! Особенно на моем фоне, — шутит Игорь. — Да ну тебя, — смущается Серёжа, отворачиваясь. Игорь смеётся, легко проводя пальцами по гладкой щеке Разумовского. Он победил нечестно, но это того стоило. Реакция Серёжи всегда заставляет делать комплименты, пусть Игорь и не умеет этого. Жаль, конечно, что Серёже, похоже, никто не говорил комплиментов раньше, но Гром верит, что это они наверстают. Прокопенко только разводит руками, встречая Серёжу в своей квартире. Они с Ленкой чуть ли не молились на день, когда Игорь приведёт вторую половинку знакомиться с ними. Кто же знал, что это будет Чумной Доктор. — Игорёк, он разве не в тюрьме сейчас срок отбывать должен? — уточняет Фёдор Иванович, отводя названого сына "на пару слов" на кухню. Серёжа сидит в гостиной, подрагивающими пальцами обхватывая кружку с чаем. Его пока развлекает Лена, она умеет разговаривать с... любыми людьми. — Ему противопоказан сильный стресс, Фёдор Иванович, а в тюрьме... сами знаете. — Беременный, что ли? — подшучивает Прокопенко, глядя на покрывающегося краской Игоря. — Ну дядь Федь... психически нездоровый он. Врач отпустила только под моим присмотром. Прокопенко молчит пару секунд, задумчиво постукивая пальцами по столу. Гром ждёт, когда тот вынесет свой вердикт. Наконец, Фёдор Иванович вздыхает. — И вот он стоит всего вот этого? — неопределенно проводит рукой в воздухе он. Взгляд Игоря упрямый и гордый, как обычно, поэтому Прокопенко уже заранее знает, что ответит Игорь. — Да. Он стоит, — твёрдо и уверенно. Прокопенко на это только вздыхает. — Кого мы воспитали, Ленка? Ладно, документы все принесёшь, а то мало ли — преступника покрываем. И тогда уже поговорим. Впрочем, "поговорим" оказывается великодушным, слегка пафосным кивком и долгим уютным объятием обоих парней. Серёжа Фёдору Ивановичу, на самом деле, нравится. Вежливый, образованный, добрый. Не похоже, чтобы его маньячное альтер-эго просыпалось, но Игорёк и сказал, что Птица последнее время не отделяется, что бы это ни значило. Уже через неделю, будто забыв о прошлом Разумовского, Прокопенко с видом директора крупной организации раздаёт всем членам семьи задания, которые нужно выполнить к приходу весны и от которых, естественно, нельзя отказаться. Серёжа становится ответственным за чистку старенького ноутбука. Он рад, что наконец-то может заниматься любимым делом. Приятно вот так "стучать пальцами по клавиатуре", в особенности после года, проведённого в смирительной рубашке. И что его вроде как приняли в семью тоже рад. — Спасибо, Игорь, — улыбается Серёжа, укутываясь в заботливо накинутый на его плечи Громом плед. Питерские вечера, пускай и весной, пускай и в помещении, бывают очень холодными, плед никогда не будет лишним. Он и сам не замечал, насколько замёрз, заворожённо слушая очередную историю из молодости Прокопенко. Зато Игорь заметил, и уголки губ Серёжи растягиваются в улыбке — Грому не всё равно. Вне стен больницы, а тем более в гостях у Прокопенко вместе с Игорем и его странными друзьями — огненнной журналисткой Юлей и добрым художником-полицейским Димой — классно, и он счастливо вдыхает чистый весенний воздух. И в его душе тоже расцветает весна.