Последний подарок

Стекая по тонким пальцам, вода капает на холодный кафельный пол. Саша парится в ванной уже около получаса, но всё ещё не может согреться. Похороны всегда оставляют такое ощущение холода и усталости? Прожитый день всё вращается в её голове, заставляя переживать себя снова и снова, растягиваясь липкой жвачкой. Стоит закрыть глаза и перед девушкой снова холодное обескровленное лицо подруги. Лежит она в своём гробу, вся в белом, свадебном… Какое извращение, она же даже замуж не собиралась, сама говорила, что детей не хочет. Да и ухажёров у неё не было никаких никогда. Дошутилась, блять, что если я себе никого не найду, то уедем куда-нибудь далеко и поженимся. Дошутилась так, что я почти поверила. Дура. Собранные в пучок волосы тянет набок, Саша небрежным жестом их поправляет и свешивается через бортик ванной, встречаясь глазами с сидящей на пушистом коврике кошкой. Девушка протягивает к ней руку, выставляя указательный палец. — Ну же, Сису, иди сюда, — от долгого молчания голос Саши слегка охрип, но животное это совсем не смущает, оно мгновенно откликается на обращение и запрыгивает на краешек ванной, окидывая лежащую девушку пристальным взглядом слегка косящих ярко-голубых глаз. Кошка совсем не протестует тому, что рука у Саши мокрая, и охотно подставляет под ласку хозяйки коричневую мордочку, даёт почесать себя за ушами, погладить по длинной светлой шерсти туловища. Подарок. Эта кошка в прямом смысле слова подарок для Саши. Подарок от Инны. Чёрт, как ты могла мне ни слова не сказать. Девушка тяжело прикрывает глаза, сдерживая всхлипывания: всё ей напоминает о том, что подруги больше нет. Даже любимая Сису — подарок на двадцатилетие самой Саши. Она так долго хотела котёнка этой породы, говорила с заводчиками, копила деньги, мечтала о том, как принесёт её домой, а тут Инна… — С днём рождения! — очаровательно улыбается девушка и склоняет голову на бок так, что тёмная чёлка падает ей на глаза. — У меня тут подарок для тебя. Инна неловко покачивается с ноги на ногу и протягивает ошарашенной Саше корзинку с сидящим в ней беленьким длинношёрстным котёнком. — Это девочка, её зовут Сису, будет тебе обо мне напоминать, — девушка очевидно смущается и быстро целует Сашу в щёку, отводя взгляд. Взгляд Саши перемещается на потолок и следит за клубящимся в свете светильников водяным паром. Внутри всё такое же оцепенение, только духота подступает. От долгого сидения в кипятке начинает подташнивать. У Инны сегодня было такое светлое и умиротворённое лицо, как будто она и не умерла вовсе, а все собрались по какому-нибудь хорошему поводу: чужой день рождения, например. Девушка криво улыбается своим воспоминаниям — Инна совершенно не считала день рождения хорошим поводом для встречи, по крайней мере собственный, но ко дню рождения Саши относилась всегда с большим трепетом и не терпела возражений. — Ты что, дурная? Такие вещи мне тут говоришь. — Инна бурчит и обиженно сопит Саше в шею, сжимая её ладонь. — Да почему я должна праздновать день своего старения? Не больно-то и хотелось на свет появляться. — Даже ради знакомства со мной? — глухо спрашивает девушка. Саша слегка отстраняется, заглядывая в практически чёрные глаза подруги и заправляет ей за ухо прядь волос: — Ладно, ради тебя рождаться определённо стоило. Тяжёлый вздох срывается с губ Саши и она опять мысленно погружается в картину сегодняшнего утра: причитания родни Инны, шёпот и пересуды у гроба, слова соболезнования, которые кажутся плоскими и ничего не выражающими, просто дежурными. Хоть кто-нибудь из них и правда горевал о том, что Инны не стало? Не стало и это, чёрт побери, не несчастный случай. Саша снова ощущает в груди злобу по отношению к себе: как она могла раньше не заметить? Подумать только, все же признаки налицо были, но она упорно их игнорировала. Наверное просто не хотела замечать. И что в итоге? Инна наглоталась таблеток и вскрыла вены. Её нашли с таким довольным лицом, словно это было самым правильным и приятным действием в её жизни. Эгоистичная мудачка. Тряхнув головой, Саша попыталась избавиться от воспоминания о лице подруги, которое словно бы въелось в мозг, отпечаталось на сетчатке. Она без труда могла воспроизвести его в своих мыслях: тёмные недлинные волосы с красными прядками обрамляют бледное от природы лицо, делая его ещё белее, мягкие полные губы и родинка под левым глазом. Красивая. Только мёртвым красота ни к чему. Если бы я только знала раньше… Саша медленно поднимается из воды. Распаренное тело слушается плохо, поэтому она придерживается пальцами за края ванны, аккуратно ставя ноги на влажный кафельный пол. Сису, вильнув хвостом, спрыгивает и трётся об её ноги, тычась мокрым носом. Девушка цепляет большое банное полотенце и, кутаясь в него, подходит к запотевшему зеркалу, стирая осевший пар ладонью. Две бессонные ночи подряд дают о себе знать не лучшим образом — под опухшими от слёз глазами залегли синюшные тени, губы обкусаны и кровоточат. Пару месяцев назад Инна выглядела так же… — С тобой всё в порядке? Ты бледнее обычного, — участливо спрашивает Саша, наливая в кружку свежезаваренный чай. — Д-да, — рассеянно тянет Инна, поглаживая растянувшуюся на коленях Сису, — просто как-то сплю плоховато. — А таблетки регулярно пьёшь? — Угу, только они мне не очень-то помогают. Я устала. Саша подходит к Инне и мягко обнимает её ссутулившуюся фигуру. Сначала девушка никак не реагирует, а затем в ответ обнимает подругу за талию, утыкаясь лбом ей в живот. Вытерев насухо тело, Саша надевает чистую одежду и, кутаясь в большой махровый халат, выходит из ванной, оставляя дверь приоткрытой. В комнате холод от открытого окна и девушка поспешно закрывает его, запоздало пытаясь сохранить тепло и не пустить в дом сырость. За окном ливень стеной. Он бьёт каплями по стеклу, полощет серый асфальт, разгоняет поздних прохожих по укрытиям. В доме же привычная тишина, только сегодня невероятно неуютная. Саша не смотрит телевизор, не любит кино, но сейчас ей отчаянно хочется чего-то шумного, лишь бы не слушать эту тягучую тишину, что слабо разбивает только шум дождя. Этого недостаточно. Саша подходит к комоду и берёт с него небольшую шкатулку, садится в кресло и открывает. На глаза сразу же попадаются небольшие милые серёжки-змейки. Серебряные чешуйки, изумрудные глазки, тонкое витиеватое тело. Инна делала их для себя под заказ за баснословные деньги, а потом, внезапно, где-то месяц назад, просто с улыбкой подарила их Саше. — Зачем ты мне их даришь? — девушка удивлённо смотрела на коробочку в своих руках. — Они же тебе так нравились. — Ну, они и тебе понравились, — уклончиво ответила Инна, — просто хочу, чтобы они были у тебя. — С тобой точно всё в порядке? — Хах, лучше не бывает, — Инна улыбнулась, не смотря Саше в глаза, — просто мне кажется, что на тебе они будут смотреться круче, вот и всё. — Ну нет, я не могу их принять так просто. Давай я хотя бы куплю у тебя эти серьги? — Саша беспокойно поймала девушку за руку. — Нет, не надо. Просто возьми, — почти с мольбой в голосе убеждала Инна, всё ещё не смотря подруге в глаза, а затем с нажимом добавила, — Пожалуйста. Какая же она была дура. Просто слепая дура. Поверила, что Инне стало лучше, раз она начала спать нормально и опять заулыбалась. Злоба снова накатывала на девушку, попеременно подкидывая ей то доказательства личной вины в случившемся, то распаляя в ней злость на саму Инну. Если бы она была чуть настойчивее, чуть внимательнее, то этого бы не было, но Саша всегда проповедовала политику невмешательства в отношениях с близкими ей людьми: никакого давления, если захотят, то расскажут сами. А что в итоге? Похороны, блять, ну конечно, за неделю до дня рождения самой Инны. Злость на Инну по мнению Саши была чем-то чужеродным и неправильным, но вот избавиться от неё она никак не могла. Девушка злилась за то, что подруга молчала. Всё время молчала и терпела, в одиночестве вынашивая план того, как завязать с жизнью, а в конце, несмотря на всю близость между ними, просто написала в предсмертной записке: «Прошу никого не винить. Всех люблю. Это моё решение. Простите.» Саша зло захлопнула коробочку с украшениями и отбросила её от себя на кофейный столик, стоящий рядом. Сису мирно улеглась на подоконнике за тонкой тюлевой занавеской, растянувшись во весь свой кошачий рост; вот уж кому переживания не знакомы. Любимая хозяйка рядом, тепло, кормят, любят и играются. Что ещё для счастья надо? Девушка закрыла лицо ладонями, потерев пальцами глаза. Ну идиотка, тебя ведь даже на кладбище не похоронили, так, кремировали, как ты и велела раньше, а потом просто закопали урну с прахом за оградой. Без креста, одна табличка, чтоб ногами не потоптались случайно. Как безродная псина, ей-богу. По тебе даже плакать было нельзя вообще-то. Саша резко поднялась с кресла и пошла на кухню, попутно выуживая из кармана халата зажигалку и подозрительно лёгкую пачку сигарет. Откинув крышку, девушка с неудовольствием отметила, что осталась последняя. Тяжело вздыхая, она включила кухонную вытяжку над плитой и, опираясь на столешницу рядом, закурила. Инне, конечно, не нравилось, что Саша курит, и она даже бросила, но теперь с каким-то внутренним ехидством отметила, что ей уже ничего не скажут. Ага, курить могу сколько влезет. А ты смотри, зараза, до чего довела. От горького дыма резало глаза и саднило горло, но Саша упорно продолжала затягиваться из раза в раз. Интересная всё же штука эта жизнь. Ты вроде бы жив, вроде бы здоров, даже не слишком сильно грустишь и принимаешь своих близких как чёртову данность, а так нельзя. Не-е-е-е-ет, нельзя. Они могут тебя в любой момент опрокинуть и уйти отсюда даже не прощаясь. Или попрощавшись, но почти никак. И любить их, оказывается, при жизни надо было, а не потом, когда в гроб положили. Тоже мне, подруга называется, оставила меня наедине с сожалениями ни слова не сказав. Не доверяла мне при жизни, да? Класс, спасибо. Я грущу по тебе, но я зла. Слышишь меня? Зла, чёрт побери! — Ненавижу, — раздалось в тишине кухни негромко, но затем резко перешло на крик, — блять, ненавижу тебя, поняла меня? Как ты могла! Саша скомкала в руке всё ещё горящую сигарету и ударила кулаком по столешнице не ощутив совершенно никакой боли. Её трясло от невысказанных чувств, от всего, что она думала и ощущала в последние дни, которые слились в один, бесконечно длинный. Девушка молотила костяшками пальцев по столешнице вновь и вновь до тех пор, пока рука не соскользнула с гладкой поверхности. В тусклом сером свете, пробивающемся через окно, на гладкой гранитной поверхности бликовало тёмное, липкое пятно. Кровь. Она разбила себе руку в кровь ничего не чувствуя. Ощущая скорый приход истерического смеха, Саша наощупь открыла кран и опустила под струю воды раненую руку. Чёрт, кипяток. Похуй, пусть так, так даже лучше. Боль от ударов приходила медленно, заливаясь сверху жжением от горячей воды. Побитые костяшки пальцев кололо и жгло, руку повернуть становилось всё труднее. Она будто бы распухала на глазах, становясь толстой и неповоротливой. Даже пальцы не согнуть. Боль нарастала, отдаваясь пульсацией в кисти, и поднималась выше. Было совсем неприятно, но зато все мысли Саши растворились в этом ощущении. Когда руку держать сил совсем не осталось, девушка вынула её и, замотав в кухонное полотенце, отправилась в комнату, шаркая подошвами домашних тапочек. Там она упала лицом в подушку, тихо всхлипывая, и отключилась прямо при зажжённом свете.

* * *

Проснулась Саша уже под утро. Дождь прекратился и серое, но изрядно посветлевшее, небо мрачно проглядывало в окно. Рука слушалась плохо, мутный взгляд слепил яркий верхний свет. Он мерзко резал сонные глаза так, что хотелось разбить ненавистную лампочку. Девушка перевела взгляд на книжную полку напротив дивана, пытаясь выцепить там что-нибудь глазами. Себя нужно чем-то занять, ещё одного такого срыва она допускать не хочет. Ей срочно нужно что-то делать, прямо сейчас что-нибудь почитать. Желательно что-то давно известное и знакомое, такое родное, без неожиданностей. Взгляд её блуждал по корешкам книг, стоящих идеально ровно, не останавливаясь ни на одном из них и тут споткнулся о небольшую книжицу почти на самом верху. Она была маленькой, но воткнута между двух других, заметно превосходящих её по размеру — непорядок. Саша бы такого не допустила, она всегда ставила книги в порядке убывания их размера на полке. Может засунула и не заметила? Ага, ну да, Саш, на самый верх, конечно. Девушка тяжело поднялась на ноги. Тело подчинялось воле с большим трудом, отзываясь болью и слабостью на каждое её движение. Подойдя к книжной полке, она с усилием дотянулась до самого верха, чтобы взять раздражающую взгляд книжку. Сомнений в том, что туда её ставила не она, становилось всё меньше. Саша потянула её неповреждённой левой рукой, книга выпала со своего места, шлёпаясь на стол. Из неё вылетел какой-то небольшой листочек и нырнул под диван. — Чёрт, — Саша с кряхтением встала на колени и пошарила под диваном рукой. Повезло, далеко не улетел. Наконец-то нащупав его, она выпрямилась и кое-как уселась в мягкое компьютерное кресло рядом со столом. В руках у неё оказался не слишком большой, сложенный вчетверо белый плотный лист со знакомой до зубной боли надписью: «Санечке». Знакомый почерк, знакомое обращение. Девушка хмыкнула от такого — только Инна называла её так и больше никто. Свободная рука сама собой потянулась к книжке из которой и выпал злосчастный листок. Надпись на ней гласила «Уильям Шекспир. Сонеты». Сомнений не осталось никаких — Саша не читает стихи. Это Инна подложила книгу так, чтобы девушка рано или поздно её заметила. Поставила на самый верх, потому что была выше, поставила так, чтобы взгляд точно цеплялся. Но когда она успела? Пока Саша была в отъезде? Она несколько дней гостила у родителей, забрав Сису с собой. Тогда зачем она приходила? Просто чтобы положить записку? Вполне возможно. До вчерашнего вечера Саши не было дома, четыре дня назад она прямо у родителей получила известие о том, что Инну нашли мёртвой в собственной квартире. Оттуда же она и отправилась на похороны, не заезжая домой, попав сюда только к вечеру. Вчера было как-то не до того, чтобы осматривать изменения в интерьере. Как же хорошо ты меня знала. Саша поднесла книгу к глазам: маленькая, слегка потрёпанная, внутри что-то лежит ещё. Раскрыв её, девушка увидела бережно вложенное, засушенное соцветие белой акации. — Ну конечно, даже тут ты себе осталась верна, — горько улыбнувшись, вслух произнесла Саша. Инна всегда любила заумные вещи, намёки и тайные знаки. Она много рассказывала девушке про язык цветов, потому что некогда цветы были её работой. Ей нравилось создавать букеты со смыслом, наполняя им то, что изначально многие пропускали мимо ушей по нежеланию вдаваться в тонкости. Тонкие лепестки засушенной акации слегка прилипли к бумаге, закрывая собой один из сонетов. Аккуратно поддев цветок пальцами, Саша увидела — двадцать третий. На глаза навернулись слёзы; так мило и так предсказуемо. Девушка прижала к груди раскрытую книгу, бережно откладывая цветок в сторону. Слёзы градом катились по её щекам более ничем не сдерживаемые. К чёрту все правила, к чёрту условности! Дорогой ей человек убил себя, а она даже помочь не смогла. Она имеет право на горе. Только вот слёзы в этот раз как будто забирали с собой часть её боли. Становилось легче. Вчера она выпустила злость, а сегодня горе. Саша плакала в голос, не заботясь о том, что её кто-то услышит из соседей; ей всё равно. Пусть слышат, если надо пусть слышит весь мир, что по таким, как Инна тоже плачут. Немного погодя, девушка пришла в себя. Всё ещё всхлипывая, она отложила в сторону сборник стихов и дрожащими руками раскрыла записку, погружаясь в чтение.

«Привет, Санечка!

Это моё последнее тебе письмо. Прости меня, что я ушла из жизни вот так. Я знаю, ты злишься на меня, знаю, что ты злишься на себя, но поверь мне, что от тебя произошедшее никак не зависело. Я сама приняла решение. Так будет лучше. Никто не прав, никто не виноват. Ты — мой самый-самый близкий человечек, самый мой лучший друг. Я люблю тебя, но тяжесть в жизни выносить больше не в состоянии. И дело не в том, что я не могла этим ни с кем поделиться, нет, вовсе нет! Я всегда тебе доверяла, просто… С тем, что со мной происходило, как я себя чувствовала, выход был только один. Я лгала врачу, что чувствую себя хорошо, лгала, что после препаратов мне стало легче. Лгала всем вокруг, включая тебя. Прости меня за это. Я не хотела, чтобы ты волновалась обо мне. Без меня всем будет лучше. У меня больная любовь, больная ревность, я не хотела ни с кем делить то, что считала своим, но все же мы знаем, что безраздельно властвовать невозможно. Я безумно благодарна тебе, Санечка, что ты была в моей, как ты сказала бы, чёртовой жизни. Ты давала мне надежду и любовь, но я не могла брать всё это, не давая ничего взамен, я только брала, но ничего не давала, я делала так мало. Ты заслуживаешь намного большего. Не говори и не думай обо мне плохо, пожалуйста. Я хотела как лучше, всегда хотела как лучше. Я ощущаю, как рассыпается моё сознание и личность под натиском таблеток, мне не нравится терять себя. Я хочу хотя бы уйти собой, чтобы это было моим и только моим решением от начала и до конца. Я не сказала тебе ничего, потому что ты бы волновалась, не хотела тебя грузить, тем более, что переубедить меня у тебя не было бы возможности. Прости. Эта книга стихов была моей любимой. Она - мой последний тебе подарок, храни её. Проживи хорошую, полную жизнь за нас двоих, за то, что не смогла прожить я. Да, это эгоистично, так сваливать на тебя то, что должна была пройти сама, но, пожалуйста, восприми это как мою последнюю просьбу и руководство. Живи. Я была рада быть тебе подругой, рада, что ты была в моей судьбе. Надеюсь, что и ты, хоть немного, но тоже. Если когда-нибудь Бог простит меня за то, что я сделаю сегодня, то у меня есть дерзкая надежда: даже спустя тысячу жизней и тысячу лет одиночества и неприкаянности, в любом из возможных миров, я хочу снова встретить тебя и хочу снова стать твоим другом. А до тех пор, пока нас не раздавило в великом Ничто, я буду ждать тебя по ту сторону,

с любовью, всегда твоя

Инна.»

От прочитанного Сашу снова затрясло, она плакала так, что кружилась голова и спирало дыхание. Каждое слово впечатывалось в мозг, отдавалось болью в груди, меняя озлобленность и горе на глубокую липкую скорбь. Она подождёт её, сказала что подождёт, если есть где ждать, она никогда не нарушала обещаний. Саша, со слезами на лице, вновь верит своей единственной подруге, верит и обещает, что когда-нибудь они и правда снова встретятся, а безмолвным свидетелем этому искреннему порыву стал мелкий опять начавшийся осенний дождь…