Ветреный день

- Жёлтый тюльпан — восхищение улыбкой любимого человека/безнадёжная любовь - Анемон (ветреница) — отречение, болезнь, смирение с близким концом прекрасного, но краткого чувства Для волейболиста «на пенсии» у Мии Ацуму было слишком много вредных привычек: он каждый день самоуничижительно просматривал ленту в твиттере с охами и вздохами по поводу его ухода и побед команды без него, каждый день заходил на аккаунт Сакусы Киёми (обновляющийся раз в месяц и только из-за давления менеджера шакалов), а также ежедневно курил, мало выходил на улицу и в общем вел свою жизнь на грани страдания хуйней и депрессии. Оправдать его можно было по всем статьям из-за той самой пенсии, которую ему выдали уже насильно, когда поняли что ещё немного и от любого прыжка или дуновения ветра Ацуму зачахнет на месте, хотя и тот, в свою очередь, рьяно отрицал все что связано с его болезнью даже внутри себя. «По всем статьям кроме курения», — неприязненно говорил ему на такую защиту брат, но и тут Ацуму мог поспорить (и спорил). Чем противнее от тебя пахнет, тем меньше вероятность, что люди потянутся к тебе с объятиями, поцелуями, или — не дай бог! — жалостью. А если за вонью сигарет ещё спрячется не убиваемый цветочный запах, то он будет походить просто на человека без силы воли, а не на «несчастного страдающего которому нужен отдых и забота». Как бы не был он, по мнению командного психолога, нарциссичен, излишнее утешение и сочувствие он не выносил. Особенно от незнакомых людей. Особенно в ситуации где он сам был виноват. «Где ничего нельзя было поделать», — поправляет он себя, стараясь не выглядеть ещё более жалко в своих же глазах. И тут же думает: «Можно было, но ты всё равно ничего не сделал». Болезнь медленно отбирала силы и самое дорогое, что было у него в жизни — волейбол — а он ничего не делал с этим, лишь скрывался в тени от солнца своих побед и непрошибаемой улыбки. И постоянной лжи, конечно. «Он умер», — с печалью говорил в одном из бесконечных шоу великолепный Мия Ацуму, открытый бисексуал, трагично влюбленный в покойника человек. «Я любил его больше жизни и сейчас тоже люблю, и поэтому мне придется уйти», — заглавными буквами в газетах после очередного интервью. «Это все ради его блага», — слышал одну и ту же фразу Осаму, когда начинал снова и снова пилить ему мозги. Они были одинаково упрямы. Брат, конечно, не понимал. Он злился и страдал, это было настолько явно, что даже его онигири теперь почему-то вселяли ужас и глядели на Ацуму с осуждением. «Великий Мия Ацуму пытается выдать слезливую драму на ровном месте», — въедливо говорил Осаму, до белых пятен на пальцах сжимал ручку двери, когда снова видел одинокую скрюченную от боли фигуру. Наверное, смотреть как затухает его брат по абсолютно глупой причине было невыносимо. Ацуму и правда немного жаль, но пока его мысли зациклены лишь на черных, еле прикрывающих родинки кудрях, вид которых каждый раз уничтожал все живое... Пока в голове лишь пустые черные глаза, скулы скрытые за маской и тонкие-изящные-длинные-великолепные-аристократичные пальцы... Все остальное казалось не таким уж важным. Провести бы между родинками ещё один мост, который невозможно было бы сжечь. Поправить спадающий на глаза локон, оттянуть край маски и прижаться губами, сплетая пальцы. Сделать бы... Много чего. Ацуму задыхается, бежит в ванную, и уже там его тошнит прямо после просмотра одного из сотни видео с тем как Сакуса Киёми поправляет волосы или протирает руки влажными салфетками в замедленной съёмке. Кровь некрасивыми сгустками появляется на белой керамике, потом на кафеле, когда от нехватки воздуха Ацуму опускается на пол. Тёмно-синие лепестки смотрятся среди всего этого беспорядка просто издевательски. Ацуму правда думает что Сакуса всего этого стоил. Что это правильно. Если бы у него был выбор, он не влюбился бы ни в кого другого, нет, он бы также пошел на плаху, также бы украсил могилу качающимися на ветру цветами. Хрупкими, цветущими сквозь снег, нежными анемонами. Он бы сам посадил их, не обращая ни на что внимания, потому что... Потому что. Внутри ураган колышет вместе с цветами и что-то другое, важное. Закручивает внутренности, устраивает хаос и беспорядок, скребёт по стенкам горла и груди, оставляет нездоровую стерильную чистоту (все как любит Сакуса). Десять лет любви к нему. Ацуму готов отдать ему всё: глаза, лицо, руки и ноги, ладони, и в конце концов сердце. Все это на растерзание в хорошие, чистые руки, как котенка в метро. Это иногда пугало его — всепоглощающая, безответная любовь, чувство ради которого и жить и умереть можно. Безграничное доверие, искреннее восхищение, непередаваемое желание: быть, быть с ним, быть рядом с ним, быть ради него, дышать с ним, любоваться им, ловить взгляды и внимание, вместе быть в том месте, где им положено быть вместе. При этом — ни одного звонка или сообщения, лишь флирт и намёки, восхищение и пять метров дистанции. «Так будет лучше для него», — говорил себе Ацуму, но он бы признал что просто боялся, если бы решился сказать правду. Боялся что эта любовь, если он добьется взаимности, уничтожит обоих. Зависимость сгубила бы их, Мия Ацуму бы уничтожил своими чувствами всё в себе, а потом и в Киёми. Зато если умрет только он, то никто не пострадает. В полночь Ацуму просыпается от очередного сна, где он счастлив и надевает на палец Киёми кольцо, вытирает его слезы счастья. В голове — ночное небо без единой звезды, отражающееся в луже. В горле все заполнено бризом, в носу — запах сигаретного дыма, а под пальцами шуршат лепестки. Последнее, что он видит — картину в рамке, а не человека, холодную, неприкасаемую, с синими мазками краски вместо глаз и прядей волос. На которую он много лет смотрел, строил план по великому похищению, но так и не смог даже прикоснуться к защитному стеклу. Богини роняют свои слезы над его бездыханным телом. Где-то в тренировочном зале Сакусу Киёми начинает тошнить желтыми тюльпанами, пока он читает очередное интервью Мии Ацуму про своего возлюбленного.