Жнецы

      Такемичи с ощутимым трудом выкатил свой байк на обочину проезжей части. Закинуть на него ногу оказалось еще более сложной задачей из-за тяжести во всем теле; сказывалось отсутствие сна на протяжении последних суток и почти что неделя голодовки.       Наверное было бы лучше, питайся он еще хоть чем-то помимо подгоревших остатков чего-то отдаленно похожего на пищу, но такой возможности у него, увы, не было. Как бы сильно Такемичи не хотелось ее приобрести.       Потому он предпочел забыть об этом, как о страшном кошмаре, который пришлось пережить наяву. Главное, что он способен двигаться. Ведь если тело еще не успело одеревенеть, то стоит использовать эту возможность на максимум, чем и занимается прямо сейчас Такемичи.       Перекидывая ногу через байк, он с наслаждением выдыхает и крепко хватается холодными, как у мертвеца руками за руль, в следующее мгновение трогаясь с места.       На спидометре стремительно меняются числа. Такемичи не смотрит на панель, разгоняя байк до достаточно высоких значений, чтобы в ушах засвистели стремительные порывы ветра. Они обтекали тело холодным потоком.       Такемичи было трудно дышать. А отсутствие шлема так и вовсе лишь сильнее разгоняло в жилах горячую плазму адреналина.       Пролетая по улицам одна за другой, Такемичи двигается лишь к одной конкретной, пока над его головой сверкают яркие разряды молний, освещающие бездонное полотно ночного неба. Оно переливается вкраплениями созвездий и если смотреть достаточно долго, то от величественности этого зрелища начнет кружиться голова. Потому Такемичи не смотрит: он мчится на красный под стремительный визг резко тормозящих авто.       Ему просто нужно снова почувствовать это... Снова ощутить власть над своей жизнью, ведь вот он — несется по дороге, обгоняет машины и может вот-вот разбиться насмерть. Это служит доказательством того, что Такемичи сам волен выбрать: продолжать карабкаться или прекратить что-то столь бессмысленное.       Молния ударила снова, угрожающе громыхнуло небо. Из-за этого сегодняшние гонки должны были отменить, но Такемичи лично удостоверился в том, что все в силе. Конечно, перспектива промокнуть до нитки не слишком то прельщала, но все лучше, чем торчать в ненавистной квартире.       Уличные гонки были его способом вернуть контроль над собственной жизнью, ведь это риск. А риск — то, что позволяет окунуться в бескрайний омут с головой.       До определенного момента это приятно. Потом становится жутко. Но Такемичи не способен остановится. Парни, гонящие с ним по одним и тем же улицам — его единственная крепкая опора. Единственная опора в целом. Даже если он не помнит их имен. Их заменяют номерные знаки. У каждого свой, Такемичи помнит каждый из них с поразительной точностью и также номер его собственного байка легко заменяет имя.       Было в этом что-то определенно приятное, отчего кружилась голова и от улыбки скоро должны были треснуть губы. Это были его ближайшие люди, устраивающие что-то настолько потрясающие даже если они все — лишь кучка шпаны, нашедшая отдушину в нелегальных уличных гонках.        Кажется даже сейчас и без того треснутые губы разломились в улыбке. Он был рядом с нужным местом, где должны были собраться его товарищи по интересу и там же начать заезд. Завибрировавший в кармане телефон вынудил Такемичи срулить на обочину и, не глуша двигатель, поставить байк на подножку.        Вынув из кармана телефон он откинул крышку и открыл только что пришедшее сообщение:       «Сруливай, Ханагаки. Сегодня не получится, трасса у ментов под надзором. Решили, видимо, что мы совсем больные и будет нарываться»        Такемичи вдохнул прерывисто и ударил кулаком по рулю.        — Сука!        От запала ругательств и негодования его отвлекло еще одно смс:       «Напишу, как новости будут, но сам понимаешь. Сегодняшнее отменяется»        Такемичи напечатал емкий ответ: «Понял», и убрал телефон. Планы на сегодняшнюю ночь накрылись медным тазом и по понятным причинам настроения это не прибавляло.       Вернуться домой было не вариантом: Такемичи грандиозно объявил о том, что не намерен возвращаться до утра, а свое слово он держит всегда — вне зависимости от того, насколько бредово звучало сказанное. Потому он поднял подножку и, дождавшись, пока проедет конвой из авто, вырулил обратно на проезжую часть.       Покататься можно и в одиночестве. Пусть одинокая гонка не шла ни в какое сравнение с настоящей, с участием двадцати человек — не меньше. Грандиозной, как это было всякий раз, стоило собраться всем вместе и устроить скоростной заезд, победителем которого станет тот, кто первый финиширует оговоренный за ранее светофор.        Затормозив у одного из таких, Такемичи лениво наблюдал за тем, как желтый свет сменяется на красный, как переходят дорогу множество людей.       На периферии зрения подозрительно зарябило. Как раз в этот момент сбоку от него затормозил мотоцикл.       Такемичи собирался было отвести взгляд: вот-вот должен был загореться зеленый, но его внимание привлекли мигнувшие фары мотоцикла, означавшие призыв к гонке. Номер, который удалось разглядеть ударил в память до боли знакомыми цифрами: IF42-71.       Такемичи не помнил имени, только номер. Он колебался всего секунду, прежде чем мигнуть в ответ, что ознаменовало принятие вызова.        Светофор загорелся зеленым. Такемичи выкрутил газ и рванул вперед. Радость от своего лидерства не продлилась долго, вскоре соперник нагнал его. Скорость ударила в мозг и от этого Такемичи на миг стало дурно, но он лишь крепче стиснул пальцами руль и круто завернул в поворот.       Завизжали шины. Байк соперника шел с ним вровень, то перегоняя, то отставая на пару ничтожных метров. Начала кружиться голова. Гулко стучало в висках сердце.       Один поворот, другой. Скорость была не вокруг — она текла в жилах, мешалась с кровью, отсчитывая удары сердца. Мотор гудел, казалось, под самыми ребрами, ощущаясь бешенной вибрацией в костях. Такемичи терял скорость.        Ближайший светофор. Всего ничего, но IF42-71 перегоняет его и мчится вперед, вырывая победу из ослабевших рук. Расплывающиеся перед глазами огни горят красным. Соперник тормозит. Такемичи тоже.       Негодование проигрышем не успевает ударить в голову: Такемичи теряет сознание прежде, чем успевает подумать о своей неудаче. Зато огонь светофора все еще горит красным. И небо снова расчерчивает молниеносный разряд. 

***

      Сознание плывет мерной поступью. Такемичи четко помнил расплывающиеся огни и слишком отчетливо гудящий мотор, но сейчас не было ничего. Даже прохлады. Та должна была преследовать его всю ночь, достаточно холодной для конца июня. Но ее просто не было.       Вместо нее Такемичи ощущал тепло и странную тяжесть, будто его чем-то накрыли, в то время как сам он лежит на спине, явно на чем-то твердом. На асфальт не похоже. И на землю тоже.        Веки разлепились тяжело и неохотно. Фокус зрения вернулся удивительно быстро и теперь Такемичи вместо темноты закрытых глаз лицезрел все еще ночное небо. Вспыхнувшая в нем молния на мгновение ослепила, разрезая небо белесой паутиной, но у Такемичи даже не заболели глаза, как это происходило обычно.       Боль должна была впиться в глазные яблоки раскаленными иглами, мучительно пронизывающими оголенный нерв насквозь. Но по какой-то причине этого не случилось.        Лежать было почти комфортно. Еще бы скамейка не была такой твердой, впивающейся в мягкое, податливое тело. Такемичи был уверен в том, что у него останутся синяки как минимум на пояснице, давление досок на которую было сильнее всего.       Страшно не хотелось подниматься как минимум из-за тошнотворного головокружения, которое никак не хотело покидать гудящую голову.       И все же подняться Такемичи пришлось: тяжело опираясь на локти, с судорожным вдохом втягивая в легкие побольше прохладного воздуха. Для надежности он прикрыл глаза. Падать в обморок снова не хотелось, но что он мог поделать?        Упиревшись спиной в тонкий металлический подлокотник, Такемичи тяжело задышал, не рискнув открывать глаза. По ощущениям все вокруг плыло и он не представлял, как добираться до дома; сказывались побочки недавно принятого лекарства. Да и сколько он здесь пролежал тоже было хорошим вопросом.       Судя по темному небу без единого солнечного просвета над головой — не так уж и много. И Такемичи даже не знал, хорошо это или плохо. Ведь с одной стороны, ночь могла пролететь незаметно, а с другой будучи без сознания он представлял собой полностью беззащитное создание.       И это Такемичи уж точно не нравилось. Меньше всего ему хочется не суметь защитить себя. Ведь он сам — единственное хоть сколько-нибудь ценное, что у него вообще есть.        — Доброе утро, – насмешливый голос раздался опасно-близко. Такемичи не думал, за него все делали рефлексы. Резкий рывок в сторону опрокинул бренное тело с лавки прямо на пыльную и жесткую плитку.       Распахнул веки Такемичи уже сидя на земле, с отшибленным бедром и содранной на ладони кожей из которой сочилась вязкая кровь.        Сидящий на скамейке парень казался смутно знакомым: черные волосы с обесцвеченной прядью посередине, янтарные, блестящие смехом глаза.       Одна его рука была закинута на деревянную спинку, в ней же между пальцев парень сжимал дымящуюся сигарету.        — Расслабься, – бросил он, широко улыбаясь. Было в этом что-то издевательское, что заставило Такемичи нахмуриться, но не испытать хоть что-то отдаленно похожее на злость.       В попытке встать больно засаднила рука. Плотно сжав челюсть едва ли не до скрипа зубов, Такемичи упрямо поднялся, отряхивая одежду от пыли.        Только сейчас он заметил лежащую на земле кожаную куртку. Именно ей он и был накрыт все это время.       Поднимая вещь с земли, в сознании больно натянулись нейроны, выстраивая логическую цепочку, протянувшуюся длинной золотистой нитью сразу через несколько воспоминаний. Такемичи поднял удивленный взгляд на все еще сидящего в паре метров брюнета.        — Наконец-то доперло. И года не прошло, – со странным ликованием провозгласил он, откровенно веселясь.       Сжав в пальцах куртку, Такемичи бросил взгляд на стоящие неподалеку байки: его собственный – с ободранной у колес краской, местами побитый, но всегда готовый увезти хоть на край света – и уже знакомый IF42-71.       Пазл в голове сложился окончательно. Из настроенного на драку, готового вот-вот вцепиться в глотку, Такемичи превратился в усталого подростка: худощавого, с отросшими черными волосами и гематомами по всему телу.        — Мог бы сразу сказать, – уныло пробормотал Такемичи, слегка дерганным жестом кидая куртку на колени брюнета и садясь на противоположный от него край скамейки.       Так или иначе он все еще не помнил его имени, которое в памяти отлично заменял номер байка.       — Как тебя там?..        — Шуджи Ханма, – подсказал он, кладя до того закинутую на спинку руку себе на колено. Такемичи вспомнил: действительно, так его и зовут...       Просто сам Такемичи не удосужился заполнить свою голову столь бессмысленной информацией. Толку то? Они — всего-лишь номера. Ничего более.        Прибывая в своих не самых позитивных размышлениях, Такемичи упускает тот момент, когда Ханма оказывается к нему ближе, затягиваясь и выдыхая едкий дым ему в лицо. У Такемичи заслезились и без того больные глаза. Из легких поднялся хриплый кашель.        — Меньше считай ворон. Целее будешь, – между тем произнес Ханма, посмеиваясь.       Его радости Такемичи не разделил, сквозь пелену жгучей влаги глядя на то, как Ханма тушит дотлевшую до фильтра сигарету о подошву ботинка и щелчком отправляет окурок в железное мусорное ведро.       Утерев непрошенные слезы, Такемичи окончательно откашлялся и глубоко вдохнул: стало легче. И все равно его не отпускало вновь и вновь вспыхивающее раздражение из-за выходки Ханмы.       Пусть Такемичи и не хотел ему врезать... Все равно недовольство никуда не вышло, наоборот — оно остервенело вспыхнуло ярким костром и опалило горячими искрами белки глаз. Но бушующий в крови препарат заставил это погаснуть, а Такемичи ощутил горечь разочарования.        — Издеваешься? – интересуется он со слабой язвительностью. Сейчас Ханагаки был способен лишь на такую. Возможно, если бы не ощущение оглушающей слабости, то Такемичи был бы годен на оживленной спор.       Но в данный момент он мог лишь без особого удовольствия огрызнуться и то, если язык не онемеет от усталости раньше.        — Как я смею, – губы Ханмы растягиваются в азартной ухмылке и Такемичи понимает с предельной четкостью: он хочет стереть с его лица это выражение. Настолько оно было нахальным.        — «Идеальный провокатор», – мрачно думается Такемичи, пока сам он растирает пальцами ссадину на ладони, успевшую покрыться тонкой корочкой запекшейся крови.        — Больно? – Ханма кивком указывает на рану. Такемичи не может перестать думать о том, что все это – одна большая насмешка. Потому он кривит губы в вымораживающем выражении.        — Нет. Охуеть, как приятно.        Ханма наконец опустил с лица это выражение и вздохнул, примирительно подняв руки.       — Ладно-ладно, не бузи, – Такемичи в ответ на это лишь смирил его тяжелым взглядом. Новое знакомство нравилось ему все меньше и меньше с каждой минутой. — Мы, кажется, не с того начали, – на губах Ханмы снова расцвела усмешка.        — Не то слово, – он честно не хотел закатывать глаза. — Лучше скажи... Зачем ты меня сюда притащил? – Такемичи поднял свои ноги на скамейку и вцепился в Ханму недоверчивым взглядом.       Но как бы сильно ему этого не хотелось, ответной реакции не последовало. Вернее, последовало, но совсем не то, чего ожидал Такемичи. Ханма ответил ему очень просто, безо всякого сопротивления.        — Было бы лучше оставить тебя валяться посреди дороги? Скажи спасибо за то, что я еще и твой байк сюда прикатил, – видя не прояснившийся взгляд Такемичи, Ханма фыркнул: — А то мог бы и оставить. Или вообще колеса снять, пока ты валялся. Да и не только колеса...       — Ладно, заткнись. Я понял, – Такемичи потер пальцами переносицу. У него снова начала болеть голова. — Ты просто невыносим.        От этих слов Ханма только больше расцвел, а Такемичи сильнее убедился в том, что тот абсолютно точно поехавший. Какой нормальный человек будет так реагировать на оскорбление? Создавалось впечатление, будто для Ханмы это наоборот был самый настоящий комплимент.       Было бы понятно, не реагируй он совсем или злись, но чтоб уж так?.. Это ужасно нервировало и дезориентировало одновременно, потому что Такемичи никак не мог предугадать и тем более понять его поведение.        Понимая, что пора завязывать и ничем хорошим это точно не закончится, он, пошатнувшись, поднялся со скамейки.       Уже заводя байк и собираясь тронуться с места, Такемичи услышал вдогонку голос Ханмы, перекрывающий шум мотора.       — Оставишь номерок, Хана? – от подобного сокращения собственной фамилии Такемичи покоробило, прежде чем он выкрутил газ и поспешил прочь от Ханмы, его издевательств и этой странной ночи.       И пока в ушах пронзительно свистел ветер, Такемичи пообещал себе больше никогда не связываться с Шуджи Ханмой, оставив его позади вместе со всеми обстоятельствами этого утомительного дня.

***

      Вернулся домой Такемичи под утро. И, как водится — через окно своей комнаты, распахнутое с того самого момента, как он покинул квартиру. Благо, та располагалась на втором этаже и залезть по пожарной лестнице не составило никакого труда.       Ввалившись же в комнату, Такемичи прислушался. Тишина позволила ему выдохнуть и без опасений снять обувь, убирая ее в шкаф.        Опустившись на матрас, Такемичи сунул руку в карман штанов и вытащил оттуда пузырек с лекарством, вытряхнув на ладонь две круглые таблетки. Отвращение одолело его слишком резко.       Пузырек полетел на пол вместе с тем наполнением, что успело оказаться на ладони. Обхватив себя руками, Такемичи впился острыми, неровно погрызенными ногтями в плечи сквозь ткань футболки.       Вжавшись в стену он резко опустил голову до хруста в шейных позвонках, въезжая носом в запястье. Тело конвульсивно дернулось от порции кратковременных судорог.        Вжимаясь спиной в стену, Такемичи прижал к себе ноги так близко, как только мог. Он пытался начать дышать. Ему говорили, что это нормально, такое может быть, но почему тогда это не обременяет? Почему не делает лучше?       У Такемичи затряслись руки. Очень хотелось спать.       — Я это не выдумал, мам, – произнес он надрывно, срывающимся на дрожь голосом. Проговорил скрипя зубами. — Не помогает. Они не помогают.        Расцепив руки, Такемичи резким рывком скинул свое тело с кровати и подобрал пузырек вместе с двумя таблетками.       Такемичи глубоко вдохнул и, преодолевая нахлынувшее отвращение, закинул их в рот, проглатывая на сухую. Так меньше ощущался мерзкий привкус препаратов.         Уперевшись спиной в корпус кровати, Такемичи откинул голову на матрас. Пузырек выскользнул из пальцев и покатился по полу с тихим стуком. Такемичи проводил его безразличным взглядом и прикрыл веки. Тремор начал отпускать. Стало легче.       Пробуждение на холодном полу не принесло облегчения. Даже несмотря на то, что сегодня 25 июня — день его 16-летия. Мать обещала поговорить с отцом, чтобы он не портил хотя бы этот день, но судя по ругани с самого утра у нее ничего не получилось. И потому Такемичи вылетел в коридор со скоростью пули, босиком ступая по холодному деревянному полу.        — Нет, Аянэ! – в уши с особой жестокостью и болью ввинтился раздраженный голос отца. Такемичи поморщился и глубоко вдохнул. Мать, сминая пальцами края надетого на ней фартука, напряженно смотрела себе под ноги.       Когда же в кухню ступил Такемичи, она подняла на него свой взгляд с небывалой готовностью. Отец, собираясь что-то сказать, лишь дергано махнул рукой и обратил гневный взор на сына.       — Где ты был всю ночь?        Такемичи даже не удостоил его взглядом, проходя мимо и отвечая с откровенным безразличием и скукой:       — Не цепляйся.        — Такемичи... – начала было Аянэ, но ее прервал отец.        — Научись уже нормально разговаривать со старшими! Все дети – как дети, а ты что?! Не надоело шляться непонятно где ночами? Да на нас уже все соседи смотрят, как на... – он осекся, подавляя грязное ругательство.        — Не нужно, Кэтсуо, – Аянэ не оставляла попыток вступиться за сына, но отец прерывал любую из них резким взмахом руки, из-за чего женщина вздрагивала. Смотреть на это Такемичи страшно не хотелось.        — Не начинай! – отзывается Кэтсуо, сжимая пальцами переносицу. — Чтоб без приключений, Такемичи! Я не собираюсь мотаться через полгорода, чтобы забрать тебя из участка! – на укоризненный взгляд Аянэ он никак не ответил, развернулся и зашагал прочь.       Спустя всего пару минут хлопнула входная дверь, что означало одно: отец ушел на работу и вернется только ближе к ночи. Если, конечно, не решит ночевать в офисе, чтобы «не мотать себе нервы».        Аянэ облокотилась поясницей о столешницу и покачала головой.        — Что ж это делается то... – устало пробормотала она, тяжело вздыхая и поднимая взгляд на Такемичи. Тот, абсолютно безразличный ко всему происходящему, открыл холодильник и вытащил оттуда яблоко. — Садись хоть, поешь, Такемичи, – Аянэ попыталась ободряюще улыбнуться, но вышло это настолько жалко, что у Такемичи защемило сердце.        — Нет, я пойду, – произнес он, откусывая яблоко и двигаясь к выходу из кухни. Оставаться здесь еще дольше он был точно не намерен.       — Возьми в коридоре деньги, купи себе что-нибудь, – сказала Аянэ вдогонку. — У тебя ведь день рождение сегодня.       — Да, спасибо, мам, – вздохнул Такемичи, выходя в коридор. Кажется, он вот-вот разрыдается. До того на душе было паршиво.       Спешно обуваясь, Такемичи взял первую попавшуюся кофту, натягивая ее и не глядя шаря свободной рукой по полке в поисках ключей от байка.       Деревянная поверхность была пуста. Такемичи опустил на нее недоуменный взгляд. И действительно: ключей на них не было.        — Мам! – крикнул Такемичи. — Ты не видела ключи?        — На полке лежали! – донесся голос матери с кухни. Такемичи открыл один ящик, другой. Ключей, ранее оставленных здесь, больше не было. В коридор вышла Аянэ и посмотрела на него с легкой растерянностью. — Не нашел?       — Нет, – Такемичи досадливо фыркнул. — Отец забрал, кто ж еще, – видя, как грустнеет лицо матери, он лишь махнул рукой, дескать: пустяки. И, взяв с полки несколько купюр, вышел в подъезд.        Торопливо спускаясь по усеянному битым стеклом и окурками лестничному пролету, Такемичи, откусив яблоко, невольно дернулся от мелодии звонка из своего кармана.       Остановившись, он вытащил мобильник и уставился на треснутый дисплей.        — Да кому я нахуй нужен? – спросил он слегка раздраженно после того, как с усилием проглотил кусок фрукта.       Вопрос протяжным эхом разнесся по подъезду. Высветившийся номер был ему незнаком.         Такемичи хотел было сбросить, но что-то заставило его остановиться и, приняв вызов, приложить телефон к уху.        — Да? – осторожно спросил он, медленно спускаясь по ступенькам. Далеко не долгую тишину разрезал веселый и до отврата знакомый голос.       — Как поживаешь, Хана?        Такемичи тихо выругался себе под нос. Угораздило же.        — Че тебе нужно? – спросил он на вздохе, толкая плечом железную дверь и выходя из подъезда.       В лицо ударил прохладный летний воздух, сбросивший с его плеч что-то не подъемно тяжелое. От этого чувства с губ сорвался облегченный выдох. На мгновение Такемичи забыл о том, что разговаривает с Ханмой.         — О... Уже слышу, какой ты недовольный, – смеется голос с другого конца провода.       Негодование возвращается к Такемичи, пусть и не так сильно, как могло бы: таблетки успешно глушат злость, но это еще больше бесит, нежели обременяет.        — Не юли, – фыркает Такемичи, выходя со двора и резко сворачивая за поворот.       Стоит оказаться как можно дальше отсюда. А вот как он будет возвращаться – проблема будущего Такемичи. Настоящий же лишь думает об этом с безразличием и, помедлив, выбрасывает откушенное яблоко в мусорный бак.       — И откуда у тебя мой номер? – он точно помнил, что проигнорировал вчерашний вопрос и это точно были не глюки.        — Да так, – голос Ханмы приобрел через чур беззаботное выражение. — Поспрашивал у наших...       Под «нашими» явно имелись ввиду те, кто регулярно устраивал мотогонки, одну из которых как раз отменили вчера в связи с полицейским патрулем на нужной части трассы.       — Конечно же, одно из правил таких мест – не разглашать информацию об участниках, но я убедил их в том, что ты должен мне денег.       — Пиздец, – сдержать тяжелого вздоха Такемичи не смог.       Остановившись на светофоре и прикрыв на мгновение веки он с трудом смог снова сфокусировать взгляд. Красный огонек начал плыть, страшно напоминая прошедшую ночь.       — Да ладно тебе, – хохотнул Ханма, а Такемичи начал думать, что это очередная провокация. Правда вот, чего ради?       — Ага. Всего-лишь испорченная репутация. Я, наверное, зря переживаю, – пусть слово «переживаю» и было громко сказано.       На самом деле Такемичи было почти что плевать и о подобных мелочах он давно научился не заботиться вовсе. Тем не менее неприятный осадок остался где-то глубоко внутри.        — М-да уж. Действительно зря, – тон собеседника приобрел нотки азарта, отчего Такемичи слегка покоробило.       От этого состояния его отвлек загоревшийся зеленый, позволивший спешно перейти дорогу даже несмотря на тяжесть в конечностях.       — Слушай, Хана... – Такемичи подавил страдальческий вздох. — Куда путь держишь?       — Хочешь составить компанию? – без особого интереса отозвался Ханагаки.       Огибая толпу подростков он целенаправленно шагал к ближайшему магазину, затертая вывеска которого первой попалась ему на глаза.        — А ты хочешь, чтобы я это сделал? – поддразнивал насмешливый голос. Толкнув дверь плечом и попав под дуновение кондиционера, Такемичи бодро зашагал вдоль полок. — Давит одиночество, Хана?        — Если ты набрал мне, только чтобы поиздеваться, то найди себе другую жертву, – беззлобно отозвался Такемичи, останавливаясь.       Быстрый взгляд скользнул вдоль ценников и рука потянулась к дешевому торту в хлипком пластиковом контейнере. Вытащив его из глубины холодильной камеры, Такемичи направился дальше, прижимая торт к груди.        Следующей его жертвой стал набор одноразовых пластиковых вилок и две свечи с цифрами «1» и «6».       — Какой ты скучный, – вздохнул Ханма с показательным разочарованием, пока Такемичи выкладывал свои товары на кассу. — Так куда ты, говоришь, идешь?..         Выложив купюры и ожидая, пока кассир завершит свою работу, Такемичи задумался. Он всегда выбирал одиночество потому, что некому было его скрасить.       А Ханма был, наверное, единственным, кто набрал его номер впервые за несколько лет, только чтобы поболтать. Хотя кто знал, что вообще происходит в его голове и с какой целью он это сделал.       Забрав пакет с товарами и сдачу, Такемичи направился на выход. Пересекая же порог магазина он решил: будь что будет. Может хоть это сможет развеять его скуку.         — Пляж.         — Охуительный выбор, – по тону Ханмы нельзя было сказать, смеется он или говорит серьезно, так что Такемичи даже не взялся гадать. Смысла в этом все равно было не много.        — Если надеешься на спасибо, то зря, – парировал Ханагаки, провожая взглядом пролетевший мимо флаер. Ему пришлось отойти в сторону, чтобы тот не впечатался в лицо.        Рука, держащая телефон все это время заметно устала, что подвело Такемичи к решению сбросить звонок. Ему было, в сущности, безразлично, будет у него хоть какая-то компания или же нет. Пусть и стоило прислушаться к вчерашнему обещанию; не связываться с человеком по имени Шуджи Ханма.       И все же он связался с Такемичи сам, а тому было безразлично, под чье влияние попадать и попадать ли вообще. Так что самым простым и действенным было не сопротивляться и если такова воля судьбы, то пусть так и будет.       Такемичи просто не станет тратить силы на побег от того, что было предрешено заранее. 

***

      Дневной пляж из-за прохладной погоды и перевалившего за полдень время встретил малым количеством людей, но и тех Такемичи обошел стороной, двигаясь к заброшенной, редко посещаемой части пляжа.       Обычно там было тихо и безлюдно. Лишь шум бьющихся о поверхность воды волн. И кричащие вдалеке чайки, маячившие в море черно-белыми точками. Другими словами — не найти места лучше для уединения.        Проходя по песку, через который проросли редкие сорняки, в конце концов Такемичи кинул на песок кофту и сел прямо на нее, ставя рядом пакет.       Сидеть ему крайне не хотелось: сказывался недавний прием таблеток, вызывающий потребность постоянно двигаться. К тому же ощущалось «беспокойство в ногах», дарящее не меньшую усталость и успешно погашенную препаратами раздражительность.       Вздохнув, Такемичи с силой моргнул и вытащил из пакета содержимое.        Чтобы открыть пластиковый контейнер, пришлось приложить немного усилий, но вскоре крышка отлетела в сторонку с громким щелчком.       Следом Такемичи оторвал тонкий картон, в котором хранились свечи и воткнул их в торт. Синяя цифра «16» вышла на удивление ровной и даже не заваливалась, что вызывало у Такемичи облегченный выдох.        Вызволив из кармана коробок спичек он вытряхнул одну из пары оставшихся на ладонь и, ухватив тонкое древко поудобнее, с силой чиркнул. В конец стертые боковушки не принесли никакого эффекта, не высекая ни единой искры даже спустя семь попыток.       Кинув коробок к смятому пакету, рваному картону и пластиковой крышке, Такемичи вздохнул. Разум безразлично посетовал на «плохой день». Такемичи был вынужден согласиться.         От тишины мыслей его отвлекли тихие, шуршащие песком шаги. Подняв взгляд, Такемичи наткнулся на предельно спокойное лицо Ханмы, которое поспешило смениться на ухмыляющееся.       Где-то внутри снова подавилась вспышка жгучего раздражения, оставляя на своем месте выжженное пепелище. Горькое ощущение прокатилось по пищеводу, заставляя скривиться.        — Поздравляю? – не зная, как расценить это: как насмешку или что-то отдаленно похожее на искренность, Такемичи лишь фыркнул и отвернулся.       Он ничего не ответил, а Ханме не нужно было уже полученное приглашение. Скинув на песок кожаную куртку под которой скрывалась черная футболка, он упал прямо на нее и взглянул на Такемичи с любопытством.       — Почему не поджигаешь?       Ханагаки снова не ответил, одними глазами указывая на валяющийся в небольшой куче мусора смытый коробок спичек.        — А-а-а... – понятливо протянул Ханма. — Ну, это не дело, – сказал он, сунув руку в карман лежащей под ним куртки и вытащил оттуда зажигалку.       Пара щелчков и маленькое колесико высекло сноп искр, вызвавших огонек.        Поднося виток пламени сначала к одному фитилю, а после к другому, Ханма убрал зажигалку обратно, довольно глядя на то, как горят свечи.       Такемичи поглядел на это скромное зрелище и произнес:       — Спасибо.       — Ты, кажется, говорил, что я зря рассчитываю на это.        Такемичи смерил его тяжелым взглядом. Ханма на это лишь ухмыльнулся. Они сверлили друг друга взглядами ровно до тех пор, пока Такемичи это не надоело и он не отвел взгляд к морю.       Где-то там гортанно загоготали чайки, грациозно паря над гладкой поверхностью воды.       — Зачем пришел? – спросил в конце концов Такемичи, сам не зная для чего. Можно было смело оправдать это желанием заполнить безмолвную тишину, но его у Такемичи отродясь не было: точно также, как и чувства неловкости. Так что правильней было бы сказать, что ему хочется рассеять непонимание.        Ханма пожал плечами и, проследив за его взглядом, тоже уставился на море. На громко бьющиеся о берег волны, не способные дотянуться до них. На растекающийся водный простор. На что-то, что видел только он сам. А может и Такемичи видел это. Просто не спросил. Ибо.. зачем?       Если они видят одно и то же, то пусть так и будет. Точно знать об этом вовсе не обязательно.        Спустя какое-то время Ханма все же подал голос:        — Развлечения ради, – потерев пальцами шею, он хохотнул: — Забавный ты парень, Хана.        Не то, чтобы Такемичи требовалось разъяснение, но он не мог не высказать вопрос, самостоятельно слетевший с губ:       — О чем ты?       — Да ни о чем. Просто трещу без умолку. Не обращай внимание, – он беззаботно махнул рукой и Такемичи понял, что это было «не важно».       Вероятно, шутливое, раз Ханма все же прояснил:       — Я имею в виду то, что ты смешной. Ну, знаешь... Не каждый день кто-то падает в обморок по завершению гонки и опрокидывает вместе с собой байк, – Такемичи начал жалеть, что вообще спросил, но все равно стойко выслушивал его речь.       — Я думал, что помру со смеху. А нет. Потащил тебя и заодно твой байк покореженный. Но да ладно... Я об этом уже говорил.       Убедившись, что Ханма закончил, Такемичи повернул голову обратно к торту с все еще горящими свечами.       Прикрыв веки и набрав в легкие воздуха, Такемичи, как водится, загадал желание.        — «Пусть это оставит меня навсегда. Не хочу больше скучать», – и задул свечи. Ханма похлопал в ладоши.       — Ну, точно! Поздравляю! – провозгласил он и без спроса взял упаковку пластиковых вилок, отрывая кусочек сверху у резьбы и потянул его до самого низа, высыпая на куртку содержимое.       Выпущенный из пальцев прозрачный пакет успешно унес порыв ветра, пока Такемичи вытаскивал из торта поплавившиеся свечи, закидывая их внутрь пластмассовой крышки.        Тем временем Ханма, взяв одну из вилок, бесцеремонно отломил кусок торта и погрузил себе в рот.        — Дешман, – произнес он, прожевав. И все равно потянулся к торту снова.        — А то, – хмыкнул Такемичи, также беря одну из вилок. Проба торта вынудила согласиться с Ханмой и все равно Ханагаки продолжил есть. Он, между прочем, деньги на это потратил. — Лучше, чем ничего, – пробормотал он, ни к кому конкретно не обращаясь, но Ханма все равно ответил:       — Хоть не картон на вкус, уже что-то, – и пожал плечами, широко зевая. — Уж поверь, могло быть гора-аздо хуже...        — Верю, – слабо усмехнулся Такемичи. В этом Ханма был абсолютно прав и Ханагаки не мог не согласиться с ним. Ведь как никто другой знал о том, насколько может быть ужасной еда, которую все равно приходится насильно пихать в себя, чтобы не умереть от истощения.       От воспоминаний об этом по спине пробежали мурашки и Такемичи едва не дернулся, тут же перебивая отвратительный вкус воспоминаний тортом.        Отложивший вилку Ханма неожиданно завалился на спину, затылком в песок, и раскинул руки в стороны, глядя на Такемичи из-под упавшей на глаза челки.        — Ты спишь вообще? – спросил он, не отрывая взгляда. Ханагаки потребовалось какое-то время, чтобы понять о чем тот говорит. Конечно же о мешках под глазами. О чем же еще?         Недолго пораскинув мозгами, Такемичи все же ответил:       — Сплю. Но мало, это правда, – и безразлично пожал плечами. Ему бы искренне хотелось уделять этому больше времени, но либо он сдвинет прием таблеток на раннее утро и будет очень долго трястись, либо будет страдать от бессонницы.       Так что да, часто Такемичи спал именно днем. Как, например, из-за вчерашнего приема таблеток на ночь, сейчас хотелось просто поспать. И черт бы побрал Ханму, который напомнил ему об этом.       — Хотя... Не важно.        Зевнув, Такемичи прикрыл рот рукой и с усилием моргнул несколько раз подряд. Сонливость навалилась на него слишком резко и было ее слишком много.       — Ложись, – предложил Ханма с легкой издевкой, но заметив не веселье Такемичи тут же опустил ее с лица. — Серьезно. Хочешь, останусь? Выспишься хоть. Я тут могу хоть до ночи сидеть, так что расслабься.       Улыбка, кажется, появилась на лице Ханмы непроизвольно, а Такемичи упорно не понимал, почему хочет довериться. Хотя нет, никакое это не доверие. Сказывалась сильная усталость.        — Плевать, – прошептал Такемичи и завалился на спину, сверху на свою кофту и закрыл глаза. Он уже не помнил того, как уснул. 

***

      Открыл глаза Такемичи уже в темноте, лежа на боку, с капюшоном под головой на манер подушки, под звуки сверчков и все еще плескающейся в отдалении воде. Впервые за эту неделю он чувствовал себя выспавшимся, что не могло не вызывать приятное удивление.       Поглядев за бескрайний песчаный простор с минуту, Такемичи все же перевернулся на спину и устремил взгляд к небу.       На темно-синем полотне уже виднелись загорающиеся, пока еще тусклые звезды несмотря на то, что далеко за морем разгоралась полоска медно-красного, как разведенная водой кровь, заката. Даже обруча солнца видно не было — он уже скрылся за плывущим заревом горизонтом.         В конце концов Такемичи приподнялся на локтях и сел. Взгляд тут же упал на отсутствующую четверть торта. Рядом стояли ботинки Ханмы и в них же лежали носки.       Поиски владельца продлились недолго: быстрого мазка взглядом хватило, чтобы увидеть приближающуюся высокую фигуру. Ханма приветливо помахал рукой.       — Доброй ночи, соня, – не без ехидства протянул он, ступая босыми мокрыми ногами по песку. Такемичи от этой картины поежился.       И, пока Ханма садился рядом, вытащил из кармана пузырек с таблетками, вытряхивая одну на ладонь.       На то, чтобы решиться, ушло всего мгновение, прежде чем Такемичи закинул лекарство в рот под любопытным взглядом Ханмы. Лишь усилием воли Ханагаки смог проглотить таблетку, слабо кривя губы от подступившего тошнотворного чувства, возникшее вовсе не от вкуса препарата.        — Что это? – улыбающееся лицо Ханмы вызвало у Такемичи волну недовольства.       И как же приятно было ощущать это чувство, когда таблетки еще не действовали и можно было сполна насладиться коротким просветом искренности.        — Наркота, – отозвался Такемичи и его губы едва не треснули от улыбки. — Шучу, лекарство.        — М-м-м... – Ханма, не переставая задорно улыбаться, явно через силу заставил себя резко поменять тему. — Не хочешь окунуться? – кивнул он в сторону моря. — Вода теплая.        — Лучше откажусь, – Такемичи поморщился. Купаться ему не хотелось. Было только желание насладиться возможностью испытать что-то, кроме навязчивой скуки. — Скажи что-нибудь издевательское. У тебя хорошо получается, – попросил он.        Вскинув брови, Ханма посмотрел на него с подозрением и кратковременно задумался над ответом.       — Вряд-ли тебе хватит ума понять это, так что не обольщайся, Хана, – он ухмыльнулся и Такемичи ощутил сначала подступившее к глотке раздражение, а после жгучий экстаз.       Наслаждение наполнило все его нутро и Такемичи от души рассмеялся. Заразившись его смехом, Ханма тоже повеселел.        Запрокинув голову, Такемичи с абсолютным счастьем уставился на стремительно темнеющее небо.       Тем временем, Ханма закурил, что стало понятно по щелчку зажигалки и вскоре донесшемуся запаху дыма.       — Уже интереснее, – отозвался Шуджи, выдыхая облако дыма. Такемичи обратил на него любопытный взгляд.       Покрутив меж пальцев сигарету, Ханма ответил:       — До этого вечера ты был насто-о-олько угрюмый, что я чуть было в Бога не поверил. Слишком невероятным казалось, что такой пацан как ты может быть охереть, каким унылым. Это из-за твоих таблеток, а?       — Предположим, – Такемичи усмехнулся, не узнавая свой собственный голос. — Так что не надейся сильно. Я такой интересный ненадолго.       — Да ты и без этого интересный, – махнул рукой Ханма, затягиваясь и на выдохе произнося. — Иначе меня бы здесь не было.        Такемичи покивал и, поддавшись резкому импульсу, скинул с ног кроссовки, стягивая следом и носки.        — Вода теплая, говоришь?.. – произнес он между тем, чувствуя на себе заинтересованный взгляд. — Что мне будет, если ты соврал? – Такемичи поднял на Ханму взгляд, полный вызова, который тот просто не мог проигнорировать. На это и рассчитывал Ханагаки.        — Да хоть поцелуй, – съязвил он. — Шучу, – и махнул рукой с зажатой между пальцев дымящейся сигаретой, сверкающей тлеющими искрами. Тут он задумался.       Сунув руку в карман, Ханма вытащил от туда бензиновую зажигалку, которой ранее поджигал свечи.       — Пойдет?        — Поцелуй звучал лучше, – посмеялся Такемичи, поднимаясь на ноги и ступая в песок. — Но это тоже сойдет.        Отойдя на несколько шагов, Ханагаки обернулся к уже поднявшемуся со своей куртки Ханме и крикнул:       — Кто последний, тот проиграл! – после чего побежал к воде.        — Эй! Так не честно! – услышал Такемичи вслед смеющийся голос догоняющего его Шуджи и даже не подумал замедляться, чтобы выкрикнуть что-то в ответ.        Несколько десятков метров дались легко и вскоре Такемичи ступил в воду, ощущая прохладу и снова оборачиваясь к Ханме. Тот, не выпустив изо рта сигареты, очень скоро подоспел следом и забежал в воду, обдавая Такемичи брызгами, из-за чего тот едва не подавился возмущением.       — Эй!       — Это за жульничество, – невозмутимо отозвался Ханма, прежде чем открыто улыбнуться.        — Ты мне все равно теперь зажигалку должен. Вода нихера не теплая.        — Знаю, – подмигнул ему Шуджи, заходя глубже в воду в подвернутых до колен штанах. — Иди, забирай. Она в куртке.        — Да я прикалываюсь, – закатывает глаза Такемичи. — Сдалась мне эта зажигалка. – Набрав в ладони воды, он плеснул ею в Ханму, на что тот предусмотрительно отпрыгнул в сторону, все равно не сумев увернуться ото всех капель.       — Сука ты, Хана, – улыбался Ханма, бросая в воду окурок, тут же потухший при соприкосновении с жидкостью. Такемичи ехидно улыбнулся в ответ.        — Какой уж есть, – сказал он бескомпромиссно и пожал плечами. Над головой пронеслась громко кричащая чайка. Такемичи проводил ее взглядом, упуская момент, когда Ханма плеснул в него водой в отместку. — Специально злишь? – беззлобно спросил Такемичи.        — Ты еще спрашиваешь? – притворно удивляется Шуджи. Ханагаки смеется, но не долго, потому что Ханма снова посылает в его сторону размашистый водяной веер.        Жесткая улыбка расчерчивает на лице Такемичи кривую линию и он не ограничивается руками, посылая водяной поток при помощи приподнятой ноги. Вскоре они оба входят в азарт, возвращаясь на сушу мокрыми, но уж больно довольными. А Такемичи с досадой чувствует, что начали действовать таблетки.           Обувшись, одевшись и выкинув мусор, они выходят с пляжа и вдвоем бредут по дороге с редкими ночными прохожими, стремящимися обойти их парочку как можно быстрее.        Ханма снова курит, а Такемичи смотрит себе под ноги с откровенной скукой: самым ненавистным, что он вообще может испытать и самым частым прилипчивым ощущением, преследующим его везде.       Такемичи порывается швырнуть пузырек с таблетками в мусорный бак, но лишь дергает уголком губ и плетется вслед за Ханмой, голос которого раздается слишком внезапно. Такемичи невольно вздрагивает.       — Жалко тебя, – произносит он. Ханагаки поднимает на Ханму непонимающий взгляд. — Ты прям на глазах гаснешь. Вот и говорю – жалко.       Он говорит без ухмылки, без видимой издевки, но Такемичи все равно кажется, что его где-то обманули. Потому понуро молчит.       — Да ладно, не дуйся. Я не со зла, – на красноречивый взгляд Такемичи Ханма смеется. — Если бы со зла, то ты бы сейчас со мной рядом не шел. Расслабься, Хана. Я обязательно что-нибудь придумаю.       — Удивлен, что ты рассчитываешь на следующую встречу, – безразлично пробормотал Такемичи. Ханма на это едва не подавился дымом.        — Эй-эй! Тебе со мной понравилось! Не обижай меня, киса, – из-за откровенной усмешки Такемичи не сразу обратил внимание на прозвище, но как только рассеянная сосредоточенность собралась в единый комок, Такемичи чуть не подавился.       Пусть что-то подобное и было вполне в характере Ханмы, Ханагаки потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя.       — Провоцируешь? – спрашивает он, ощущая омерзение от подавленного негодования, отдаленно похожего на злость.        — А почему нет? – улыбается Ханма. — Ты очень смешно на это реагируешь, так что извини, никак не могу удержаться, – на его тихий смех Такемичи лишь закатывает глаза.        — «Бесит, даже несмотря на таблетки», – фыркает Такемичи.       Вновь вспыхнувшее недовольство так и рвется наружу, но препараты успешно заглушают его, отчего начинает болеть голова.       — Смейся-смейся, – понижает голос Такемичи. — Посмотрим, кто будет смеяться последним.        Ханма, бросивший на землю окурок и затоптавший его носком ботинка, поднял на Ханагаки искрящийся весельем взгляд.       — Да это, похоже, вызов, – произнес он с азартом, закинув руки на голову. — Уверен, что потянешь?       — Уверен, – ровным голосом отвечает Такемичи, приподнимая уголки губ в слабой усмешке: единственным, на что он был сейчас способен.        — Какой ты грозный и опасный, – дразнит его Ханма, смазанным движением проводя ладонью по его волосам. — Как же мне это нравится. Прямо нарадоваться не могу! – смеется он, откровенно развлекаясь.        Поправив растрепанные Ханмой волосы, Такемичи вздохнул: давно у него не было такого шумного и интересного и надоедливого собеседника. Возникало ощущение, будто последнее качество Такемичи пытался приписать ему всеми силами, но, к сожалению, не получалось.       Ханма был громким, невыносимым и своевольным, но никак не надоедливым, чего признавать Такемичи отчаянно не хотелось. Он хотел отвоевать свое право на одиночество и одновременно с этим бороться за возможность его избежать.       Сказывалось многолетнее пребывание в вакууме, общение в котором происходило очень редко, медленно и нехотя. А сейчас у него есть стоящий собеседник.       Вопрос только в том, сможет ли он принять это или решит оставить все как есть: скучно и уныло.           Ночь пролетела незаметно. Они обошли добротное количество улиц и разбили автомат с газировкой по инициативе Ханмы, чем Такемичи, к сожалению, не смог насладиться из-за действия таблеток. Зато смог проделать это с банкой содовой, которую ему любезно протянул Ханма.       Звон стекла и гнущегося металла отпечатался в памяти Такемичи надолго, точно также, как и задорный смех Ханмы, пихающего его локтем в плечо с ехидной улыбкой на губах.       Подходя же на самом рассвете к дому Такемичи, они недолго прощались, после чего Шуджи наблюдал за тем, как Ханагаки залезает по пожарной лестнице в распахнутое окно своей комнаты и машет ему на прощание, скрываясь в глубине комнаты.       И перед тем, как захлопнуть окно, Такемичи слышит с улицы следующее:       — Круто ты, Хана!        Вздохнув, Ханагаки провернул ручку и, скинув обувь, свалился на кровать. Спать не хотелось: продолжительный сон на пляже сказался как нельзя хорошо и единственное, чего не хватало Такемичи, так это поесть.       Потому он не стал терять времени: приложил ухо к двери, удостоверился в том, что снаружи тихо и вышел в коридор.        Тихо прокравшись на кухню, Такемичи увидел на столе заботливо оставленный матерью ужин и принялся за еду с небывалым аппетитом. Все же торт и банка содовой — не лучший рацион питания за целый день.       И как же было приятно наконец нормально поесть. Стоило сказать отдельное спасибо Аянэ, что он непременно сделает сразу, как только услышит ее пробуждение.       А пока Такемичи возвращается в комнату и достает из кармана кофты телефон. Откинув крышку, он заходит в историю звонков и последний из немногочисленных набранных номеров записывает как: «IF42-71».