герой погибнет в начале повести

когда Солнце взгляд еле поднимает на банку с деньгами, что с каждым днём становится всё меньше и меньше, то Луна в чужих глазах видит разбитое небо и слышится грустный звон колокольчиков. он парня со спины обнимает успокаивающе и качает слабо из стороны в сторону, целует куда-то между шеей и острой ключицей, надеясь, забрать хрупкое волнение. и Солнце улыбается. он в зеркало заглядывает, а в отражении только тухлые реки сосудов, за окном назойливый мерзкий дождь, пахнет сыростью и мёртвой осенью, а под голубыми полями васильков и беспокойным озером рыбки плывут всё ниже и ниже, потому что листья тусклые падают на водную гладь и не утопают. не всё что имеет тело живое, думает Солнце и пальцами проводит по жирным рубцам прошлого и шрамы в галерее лживых веснушек, созвездия родинок рвутся под порезами боли воспоминаний и блондин — это просто, блять ненавидит. ненавидит тонкий и рыхлый шёлк ненужной кожи, что обрамляют кости из разрушенных музеев кокаина и мефедрона. ненавидит переплетение паутины колючих вен на руках, худощавые ноги и вечно разбитые в уже чёрное мясо коленные чашечки из молочного сахара. и Солнце занюхивается. делает это так, что слизистую дерёт и кровь из носа идёт, потому что он сжёг уже у себя всё что только можно; делает это так, что липкий шум улиц заглушается, а сознание притупляется, чёрные впадины в морях и запястьях расширяются и теперь он по истине счастлив. мажет губы в винную сатиновую помаду, поправляет тушь на длинных ресницах и любит себя — любит свои длинные худые пальцы, плоскую грудь и талию, любит хрустальные рёбра в золотых затрещинах от ударов отчима и выпирающие тазовые косточки. он целует Луну совсем трепетно и ласково в его холодные узкие губы и ощущает наконец тихое успокоение, сердце замедляется всего лишь на несколько жалких секунд, но, к сожалению, так кажется только ему самому и обвивает тонкую бледную шею. — у нас всё будет хорошо, — говорит Луна где-то на уровне макушки и зарывается в мягкие светлые волосы, — мы обязательно заработаем ещё и уедем отсюда. — я верю, — отвечает Солнце. и он правда верит. // Луна сглатывает шумно и в такси едет просто отвратительно долго, под солнечным сплетением неприятно ноет, и он ногой нервно трясёт, потому что чертовски сильно волнуется. — я дома, мам, — парень уголки губ приподнимает и улыбается, когда дверь со скрипом отворяется и он заходит внутрь. — боже, сынок, привет, как я давно тебя не видела, — она говорит громко и радостно, целует его в белую и тёплую щёку, оставляя следы персикового блеска, что купила несколько лет назад на какой-то барахолке, господи, сколько ему? — что будешь? чай? кофе? фрукты? ох, я прикупила недавно вкусных пирожных, твоих любимых. присаживайся, дорогой, давай, рассказывай-рассказывай. женщина под локоть уводит его вглубь квартиры, выключает новый телевизор и садит его на мягкий стул с подушкой. — я на диету села на днях, представляешь? всего ничего, таблетки выписали, а у меня столько сил от них прибавилось, даже места себе не нахожу, — она руками плещет и тараторит быстро-быстро, роется в шкафчиках, включает газ и в холодильник пустой заглядывает, отчего у Луны улыбка слабо спадает с лица, и он чувствует что-то странное, — прости-прости, я не так много ем в последнее время, не хочется даже, ну, диета, понимаешь? хихикает звонко и ставит кружку горячего чая со сладкой мятой на стол. прямо как в детстве. — а у тебя что нового, милый? работаешь где-то? — я, э, — он заминается и взгляд карих глаз отводит в сторону. вот чёрт, — дистрибьютор ходового товара? — боже, как здорово! — женщина в ладони хлопает и заливается смехом. — ага? — Луна виновато ухмыльнулся, — прости, что так долго не навещал тебя, просто были некие проблемы с.. работой? но сейчас всё мало по малу налаживается, только не волнуйся. — хорошо-хорошо, — барабанит навязчиво по столу сухими пальцами. — мам, всё в порядке? — парень брови тёмные хмурит, ведь замечает нечто неладное и нет, ему правда не кажется, она не была такой. никогда не была. но его перебивают. — а как у тебя в личной жизни? нашёл кого-то? — ну, давно уже, — Луна усмехается и смотрит на фарфоровую чашку с аккуратно нарисованными жёлтыми лютиками, — Солнце. помнишь его? — ах, Солнце, помню-помню! — она коротко кивает головой. когда его мать впервые увидела Солнце, того красивого мальчишку с россыпью едких веснушек на кончике носа и в багровом блеске на губах, что расплываются в самой добродушной улыбке во всём этом чёртовом городе, то она впервые ощутила запах морского бриза на пирсе около окраины и попкорн с солёной карамелью, прямо в том месте, где они с Луной встретились. и Луна правда словно расцвёл рядом с ним. подобно сирени за углом католической школы со времён их детства, когда они вместе с отцом ходили по выходным и слушали пение ангелов (возможно там был сам Солнце), что обращены к лживому светилу за горькими облаками и призрачными кометами умирающих звёзд. подобно душистой яблоне, что росла около того чистого-чистого озера с зеркальной гладью и разноцветными маленькими рыбками, что сверкают как сотня, нет, тысяча разноцветных драгоценных камней. подобно распустившимися пушистыми одуванчиками жарким июлем, когда именное нечто пекло нещадно на ультрамариновом небе, а вдалеке, где-то за деревянными и расшатанными заборами деревушек, в которых ещё жили люди, пели стрекозы и летали толстые пчёлы. тогда Луна был ещё ребёнком и собирал полевые цветы, поправляя отцовскую панамку Монти у себя на голове, потому что большая была слишком, забавно даже, да и в глаза постоянно падала, а потом бежал к матери и вручал ей в тёплые руки большой букет с крыльями бабочек с причудливыми узорами на них. тогда её любили. и после знакомства с Солнцем, кажется, начали заново. Луна по утрам рано вставал, прямо до жути, а на завтрак готовый с нарисованной забавной рожицей из кетчупа вовсе не фыркал и глаза не закатывал так, что они словно до мозга сейчас дойдут, уминал тосты с жареными яйцами за обе щёки и убегал на учёбу, а потом вспоминал, останавливался около выхода из квартиры, разворачивался резко и обнимал её. обнимал всего ничего, но этого женщине было достаточно, чтобы что-то тёплое в груди разливалось, и она была счастлива. и, Матерь Божья, он учиться даже заново начал — восстановился в учёбе, Солнце со школы ждал и пальцы меж чужих просовывал, целовал куда-то в ссадины на костяшках и вёл на пустынный пляж из солёных камней, где они проводили время прямо до глубокого вечера. — вот это парень, я понимаю, не то, что этот Монти, — она руки скрещивала недовольно и кивала в сторону уходящего блондина. — блин, ма, не начинай, — супился Луна, а Монти обиженно фыркал из другой комнаты, потому что всё слышал. «я хочу съехаться вместе с Солнцем», когда-то сказал Луна, а за его спиной уже был собран небольшой серый чемодан — у него не так много вещей, на самом деле. — хорошо? но.. — у женщины внутри что-то сжимается, а в уголках глаз появляются слёзы наступающего одиночества. «я буду тебя навещать, правда. и звонить каждую пятницу», ответил Луна, улыбаясь и берётся за ручку сумки. — пока. — пока, — со скорбью выдохнула она, поднимая в зажатых пальцах увесистую рамку с напылением серебра и разглядывает каждую пятницу семейное фото, где ещё был запечатлён его отец. Луна не звонит и ей приходится снова положить на язык разноцветную таблетку, что выписал ей сомнительный врач и запивает проточной водой из-под крана. да, с ней явно сейчас что-то не так. — мам? мам? ма! — Луна уже чуть ли голос не повышает ей под ухом, чтобы она наконец обратила на него внимание. — ах? да? прости-прости, я задумалась, так о чём мы? — с тобой всё хорошо? ты выглядишь неладно, — он голову в бок наклоняет и кружку выпитого чая отодвигает подальше. — что? про что ты? конечно, со мной всё замечательно, я.. — ты зубами скрипишь, — отрезал Луна. — что? — зубами скрипишь прямо сейчас, — повторяет парень, — и это очень громко. что за таблетки тебе выписал врач, от которых ты бегаешь, как белка в колесе? — а, ну, — женщина плечи опускает и ворочается из стороны в сторону, — обычные, думаю? слушай, милый, со мной всё в порядке, не переживай ты так. — я понял, — Луна падает на спинку стула и шумно выдыхает, — это стимуляторы, да? эффект почти как у экстази. она рот открывает, чтобы возразить, но на язык ничего не приходит, он у неё давно онемел. — всё правда хорошо, дорогой, я никогда раньше не чувствовала себя настолько хорошо, понимаешь? — понимаю, ма, но ты мне сама говорила, что.. — когда твоего отца не стало, то только ты был у меня. но ты ушёл. ты обещал навещать меня, обещал звонить, но так ничего из этого и не делал, — женщина губы кривит, чтобы, наверное, улыбнуться, но в карих карликах, что достались её сыну, подрагивают тусклые звёзды, — я никогда не чувствовала себя такой одинокой. ну же, Луна, давай, скажи ей, что это неправильно, выброси эти чёртовы таблетки. — прости меня, — у него нос неприятно колит и свинцовые веки опухают. спаси её, сделай уже хоть что-нибудь. парень в объятия лезет и пряча красное лицо в худых женских плечах, всхлипывает от ласковых поглаживаний по спине. ты жалок. Луна слёзы жгучие смаргивает и растирает их по щекам, ёрзает на скрипучем кожаном сиденье в такси и пытается уже отвлечься на максимум, но за тонким стеклом руины разрушенного города, гора вонючего мусора, выброшенного мимо грязных баков и серая унылая осень. под грудью ком нарастает с каждым новым вдохом чего-то такого мерзкого и просто отвратительного, он полумесяцами сдирает кожу до проступивших брызг черничного сока и наконец закуривает. все его мышцы расслабляются, он игнорирует липкий посторонний шум проезжающих мимо машин и непонятную речь мужчины за рулем, ноги становятся совсем ватными и всё вокруг такое не (не)приятное, а скорее ненужное, бесполезное и лишнее, что внимания никакого не стоит. и он успокаивается. // «почему ты больше не счастлив?» голос холодный и мерзкий, он пролетает между ушами Монти и ударяется больно об стиснутые виски, словно пули; у него под жилами играет Фрэнк Синатра, на грязном и жёлтом матрасе отпечатались багровые брызги морской пены, под арками и в подъездах чьи-то пугающие тени, а в вентиляции на него смотрит голова. когда парень в глазок заглядывает, дыхание затаив и шумно сглотнув вязкую слюну, то рот ладонями закрывает и полумесяцами коротко подстриженных ногтей сдирает свои нотные станы на подбородке и пятится назад.

там стоит полицейский.

высокий до чёртиков, с залысиной, что скрывается под чёрной фуражкой и ордена, на которых попадает тусклый свет плафона и они отражаются об железную дверь Глэмрока; он вежливо ему открыть просит, как несколько часов, будто пластинку заело, а в мягком голосе он узнает мужчину, что после смерти отца в тюрьме навещал его несколько лет и угощал мороженым — они садились на грязный тротуар, прямо до комически громкого хруста в коленях и чем-то ноющим в пояснице, протягивал мальчишке шоколадный вафельный рожок, обмотанным в белую салфетку и рассказывал о молодости его папы. как однажды в детстве тот кошку спас с дерева, что лицо ему всё расцарапала. как зарядил одному воришке в физиономию с такой силой, что у того трещина во лбу появилась, ведь где это видано, чтоб средь бела дня кто-то воровал у пенсионеров старые сумочки с набитым кошельком? как парня какого-то спас, что музыку в наушниках заслушался и под старенький форд вишневого цвета едва ли не угодил, но его за рубашку оттянули и на ногах даже попытались удержать, чтобы не упал и не испачкал свои белые брюки, купленные за двадцатку долларов, так точно. но этот город не любит хороших людей. и в этом его суть. — они следят за мной, я их слышу, я их вижу, — Монти глазами бешено бегает из стороны в сторону, на лбу испарина появилась, а лицо застыло в немом ужасе под пеленой холодного липкого пота и инея осеннего вечера, — они р я д о м. — кто рядом? — Луне становится не по себе, когда он в зелёных радужках замечает беспокойные вириадные леса, мутные реки иссохли, а всех птиц повесили на деревьях. что с ним, чёрт возьми? — о чём ты вообще, парень? — они тут, ты не понимаешь, они все тут. они всё знают, — он волосы сальные зачёсывает назад, корни отросли сильно, хотя Глэмрок никогда не доходил до такого. это значит, что всё просто ужасно. — да кто знает? о чём ты, блять? — Луна не выдерживает и повышает голос. — ко мне приходил полицейский. он несколько дней долбился в мою квартиру, знаешь, он словно играл со мной, потому что давно мог бы выбить её сам или же с отрядом, но он стоял и просто стучал. — не было никакого полицейского, Монти. — он приходил за мной. он хочет забрать меня, — парень костяшки сжимает до побеления и оседает на пыльный пол, — он хочет убить меня, как папу. Луна прикрывает веки и мелко шатается. это не может быть правдой. он не смог докатиться до такого. он не смог дойти до.. — я был всё это время рядом с твоим домом. и никто к тебе не заходил. твой мозг, он, блять.. — делает короткую паузу, чтобы набрать в гнилые лёгкие спёртый и кислый воздух в комнате, — он разрушается. — что? нет-нет, ты не понимаешь, я уже давно мёртв, Луна. я в другом мире, — юноша поднимается медленно и не отрывает взгляда от друга, — да, я умер, ещё в той машине, меня застрелили вместе с Мистером Афтоном, прямо в тот день. я мёртв. до путаницы сознания. — боже, чувак, нет. заткнись.. это не правда, — младший губы кривит и едкие слёзы пытается удержать в себе, потому что ему просто страшно, — никого, блять, не было, к тебе никто не приходил и никто не искал тебя, это просто галлюцинации и последствия этой ёбанной Альфы. «я просто умер, а это мой Ад. Ад наркоманов и жалких торчков» Луна обнимает его и слепо тычется мокрым носом в широкое плечо. «это всё иллюзия, меня просто не существует. вы все не настоящие» — я не хочу, чтобы ты умирал, — хрипит Луна и лбом упирается в порванную белую футболку Монти. «ты опоздал» // Солнце уснуть всё никак не может и сминает под собой простыни с выцветшими колокольчиками, его кости ломит и идут языческие руны, высекая грани на согнутой бледной спине, его поломанное тело окутывает кружевом щемящей боли и тоски, он вырывает волосы клочками, а все вены проткнуты с аметистовыми паутинами; Луна аккуратно смоченной в прохладной воде тряпкой проводит по острым оттескам лица блондина, придерживает его за лопатки, чтобы тот сел и к зажатым восковым губам протягивает стакан. — мы не можем позволить себе ещё дозу, денег мало, — где-то около светлой макушки высекается ножом, — но я что-нибудь придумаю, у нас что-то осталось и.. — нет, не надо, — Солнце выгибается и брови вместе сводит, дышит глубоко и сипло. он зубы стискивает и зажмуривается, когда занюхивает серебристый порошок, смешанный с чем-то химическим, давится слезами и беззвучным рёвом, потому что всё идёт далеко в пизду. и даже под приходом, стеклянными глазами пялясь на банку с несколькими купюрами он не испытывает совершенно ничего. и Солнце наконец решается. summer, july 28th //когда Солнце красит лепестки розы в ярко красную матовую помаду, поправляя её на уголках, чтобы ровно было, то Монти руки за спинку дивана заводит и предлагает: — слушай, а ты можешь вынести нам немного еды? а то я никогда не бывал в дорогих ресторанах и хорошую стряпню не пробовал ни разу. — это будет слишком странно, да и Затмение не поймёт, — тянет парень, — но можете залезть под стол, а я вам, как собачкам кидать остатки. Глэмрок в смехе разливается, а Луна только в ответ хмурится и в сторону отворачивается. — чувак, ты чего? — он замолкает и приближается к нему резко, — ты ревнуешь что ли? чёрт, да посмотрите на него! он ревнует. — ничего я не ревную, — супится кареглазый. — милый, ты правда ревнуешь? — Солнце подходит и садится к нему на колени, — ты же знаешь, что у нас с ним ничего нет, он хороший друг моей семьи и родители заставляют хотя бы один раз в несколько месяцев встречаться с ним, чтобы удостовериться, что я в порядке. да и с деньгами он иногда помогает. — я н е ревную, — более явственно повторяет Луна. — ты ревнуешь-ревнуешь, — Солнце хихикает и за щёку к себе юношу тянет, гвоздиками разукрашивает щекотно шею, отчего тот сразу зажимается и опускается ниже, давя в себе проступившие смешки, — он не причинит никакого вреда//. autumn, november 30th — давно тебя не видел, — у Затмения волосы в красный выкрашены и кончики завиты наверх с чем-то пыльным и чёрным, когда Солнце увидел его впервые, то он напоминал ему то пламя, пожар и алое зарево, а от острой улыбки с ровными зубами он слышал предсмертный хрип своего покойного отца. — да, — блондин за столиком в дорогом ресторане сидит и неуверенно как-то щёку впалую чешет, словно колебания и растерянность пытается соскрести ногтями, — возникли некоторые проблемы с работой, но сейчас всё налаживается. — налаживается? это замечательно, — у Затмения голос тихий, но врезается насильно в чужой голове и застревает там ядовитым пауком. — да, если бы, — тихо повторяет парень. — но что-то случилось всё-таки, верно? ты бы не стал сам назначать встречу со мной. я прав? — Затмение губы кривит в усмешке игривой и его глаза напоминают янтарь, что поблёскивает жидким золотом от приглушённого света. или же чем-то другим? — ох, ну, не то, чтобы? — у Солнце мысль обрывается и он колеблется, — я, просто.. юноша на еду всё пялится, но ни крошки в рот не берёт, не лезет, с утра его стошнило желчью, а сейчас, кажется, от чужого и колкого прикосновения. — да? тебе что-то надо? — Затмение пальцы свои, обрамлённые в белые перчатки из шёлка, меж Солнцевых просовывает, костяшки выпуклые поглаживает и стучится по маленьким гранатовым брызгам на рельефных венах, потому что остальные места уже были все заняты, пришлось колоться туда, — деньги, например? — я, ну, — парень взгляда оторвать от чужого не может, его колотить начинает и в удушающий холод бросает, потому что только сейчас он понимает, что в чужих радужках не вкрапления золотой пыли сияют, а в смоле затвердели насекомые, чьи-то кости с окаменелостями, что смешались с мутной кровью. а они все ещё живые. ему до немого ужаса страшно и мерзко. он хочет кисть оторвать, отрезать, вилкой впиться во что-то не своё, чтобы убежать и спрятаться, ведь он чувствует ожоги, как кожа на ладони цвет меняет, а отмыться будет чертовски сложно. но Солнце мило улыбается. — да. нам нужны деньги. совсем немного. — ты же французский знаешь, да? — что? — это в планы не входило. — скажи что-нибудь на французском, — Затмение вперёд пододвигается и голову вбок наклоняет с интересом изучая призрачное смятение, — я считаю этот язык очень красивым. — tu me dégoutes. Затмение хихикает звонко и отстраняется медленно, перчатки белые поправляет и отпивает розовое шампанское последний раз, перед тем как кинуть блондину увесистую пачку с зелёными и встать с места. — а это маленький сюрприз лично для тебя, — он стоит сзади парня и наклоняется вниз, почти вплотную, чтобы вручить жёлтую бегонию, — от Диджея. // когда Солнце домой возвращается, то на диван рядом с Луной садится совсем рядышком и достаёт из кармана кожаной куртки Монти деньги, перевязанные тугой резинкой и увесистый пакетик с изолентой. — ты в порядке? — Луна в висок его целует и волосы убирает, он внимания не обращает ни на деньги, ни на наркотики, что лежат на столе, и в которых они чертовски нуждались. он просто смотрит на Солнце. — да, — блондин кивает легонько и кладёт голову на его бёдра. он веки свинцовые устало прикрывает и не слышит никакого шума из телевизора, на улице пьяные голоса, вой сирен скорой помощи от недавней поножовщины под их окном, ни радостный голос Монти через динамик телефона. — тебе стало лучше? — спрашивает Луна. — да, намного, парень, — слышно, как Глэмрок устало смеётся, — у меня просто замечательные новости, чувак. похоже, если этот момент мы не проебём, то снова взлетим в гору. — какой момент? — уточняет младший, а в его интонации можно было прочитать что-то не верящее. Солнце под ресницами видит лишь жёлтую бегонию, а под рёбрами что-то неприятно крутит. — Диджей. он предложил нам сотрудничать. всё моментально исчезает, когда на грязный асфальт падает первый снег. осень мертва, а на встречу к ней пришла зима.