Незабвенная мечта

— Тебе, должно быть, одиноко, Биби. Дружок твой своё отжил… Целых семь прекрасных лет. АИ сидела в шёлковом халате. На её длинном тоненьком пальце сидела канарейка и чистила свои жёлтые пёрышки. Ясеневая клетка, дверца которой была приоткрыта, стояла на подоконнике, а рядом лежала колода карт. Биби спрыгнула с пальца на подоконник, начала попискивать и таскать клювом карты одну за другой, разбрасывая их в разные стороны; пара штук упала на пол и колени владелицы. Но она не сердилась на птицу. Кажется, даже относилась к канарейке более уважительно, чем к половине слуг. Многие, естественно, этого не понимали и понимать не хотели. — Биби, прекрати, — рассмеявшись проговорила она и начала подбирать карты, чтобы собрать их обратно в колоду. Канарейка остановилась, поджала одну ножку и внимательно посмотрела на хозяйку своими сверкающими, как два отполированных оникса, глазками, словно ожидая приказаний. Поставив колоду на место, Австрийская империя легонько погладила пальцем своего пернатого друга. Сегодня у неё было хорошее настроение, ведь наконец-то появилась возможность вернуться в свет после почти годичного отсутствия. Слуги снова могут видеть «своего императора», и во дворце царит привычная, но в чём-то даже приятная суматоха. — Яблочный шнапс, — прочирикала Биби. — Тебя этому Тироль научил, милая? — она снова расхохоталась. — Вот же подлец! В дверь кто-то постучался. Канарейка ускакала обратно в клетку, повторяя: «Шнапса бы сейчас». Она уселась на жёрдочке, оживлённо поглядывая то на окно, то на дверь. Старая птичка нетерпеливо двигалась, вновь перебирала носиком пёрышки. АИ повернула голову и весело проговорила: — Входите! В покои вошёл слуга и, подойдя к ней, что-то очень взволнованно прошептал. Лицо Австрийской империи помрачнело, она медленно кивала, внимательно слушая важное донесение. АИ молчала, не зная, что ответить. Опять КВ. Слуга вопросительно смотрел на «императора», ожидая приказов. Биби любопытно смотрела на обоих. — Совсем никак нельзя отложить? — Его светлость требует принять его как можно скорее. Говорит, что у него важные вести для вас. — Велите подготовить кабинет, — после сказанного она небрежно махнула рукой, как это обычно делала при слугах. Да, тяжёлое нынче время! Грядёт новая эпоха, сопровождаемая кучей волнений… Одни волнения, куда ни глянь! АИ умом понимала, что и её однажды настигнет эта «волна», особенно видя, как неумолимо растёт между ними напряжение, но до последнего надеялась, что всё обойдётся. Одевшись по-приличнее, она вышла, как только сообщили, что кабинет готов к работе. Оставалось только напряжённо ждать. Едва только вальяжная фигура Королевства Венгрии вошла в помещение, Австрийская империя поморщилась, ведь точно знала, как пойдёт разговор. Канарейка в соседней комнате заливалась во весь голос. Радостные трели заполняли покои, кабинет, ближайшие коридоры… Сейчас её пение казалось неподходящим и даже ужасным. Отчего этой глупой птице взбрело в маленькую никчёмную голову петь именно сейчас? Почему она не может заткнуться? Из-за неё напряжение только возрастало, а атмосфера становилась ещё более гнетущей. — Здравствуй. Думаю, моё появление не нуждается в объяснении, — КВ невозмутимо улыбнулся, будто ничего особенного в этом не было. — Я… Я не отдам мою дочь тебе. Ни за что на свете! — Я рад, что мы перешли сразу к делу, — он выпрямился и скрестил руки на груди. — Послушай, ты ведь даже не любишь её, видишь в ней сугубо наследницу. Разве она вырастет счастливой, зная, что самый дорогой человек на свете испытывает к ней лишь холод? — А как я могу любить ребёнка, который зачат при таких отвратительных обстоятельствах?.. — Вот видишь. Не будет ли правильным отдать девочку мне? К тому же, я придумал ей имя, чего ты за полгода сделать не смогла… — А потом, когда я отдам ей власть, будешь действовать как серый кардинал и умело влиять на её действия. Умно! — Ну почему же? Я всего лишь требую небольших уступок. — Небольших? Иметь доступ к власти — небольшая уступка? — Ты всё преувеличиваешь и путаешь, АИ. Очень некрасиво с твоей стороны. — Я всё равно не намерена отдавать её тебе. Даже видеться тебе с ней не позволю. А с именем сама справлюсь. — А жаль… Я хотел назвать наше дитя Австро-Венгрией. Это имя прекрасно передаёт её суть. И я вовсе не буду против, если ты, несмотря на наши разногласия, дашь ей именно это имя. Австрийская империя замерла и настороженно, злобно впилась в него взглядом. А КВ всё такой же спокойный и самодовольный. Он, казалось, совсем не расстроился. Будто знал, что так и будет. Из соседней комнаты послышалось звонкое: «Дурак! Не тот корм! Не тот!». — А теперь уходи, прошу тебя по-хорошему… — Очень жаль… Уйду, не буду тебя томить. Но боюсь, что ты об этом ещё пожалеешь, — он встал с места и подошёл к выходу и от чего-то остановился. После как бы невзначай задумчиво добавил: — Осень… Скучная пора. Весна куда чудесней. Двери захлопнулись, а АИ вздохнула с облегчением. Наконец-то он ушёл, хотя и пробыл там не так уж и долго. Эта встреча в целом больше отличалась от других. Обычно они долго спорили, всегда имея риск в любой момент быть изобличёнными. Королевство Венгрия обязательно резко выходил из себя и мог даже ударить её со словами: «Зачем ты меня до греха довела! А я ведь долго терпел, но всему есть предел!» Но, впрочем, себя в обиду она не давала хотя бы частично. По крайней мере потому, что не стыдилась бить его в ответ. «Как всё это низко, подло, мерзко…» — подумала Австрийская империя, а затем встала из-за стола и оживлённо заходила по комнате, вслушиваясь в дробь дождя за окном, к которому вскоре подошла. Желтый лист прилип к стеклу, чем начал её раздражать. Поделать с ним, впрочем, ничего нельзя было. Или отлипнет когда-нибудь, или слуги (а может и сам дождь) смоют. Оставалось лишь слушать и гадать, что будет дальше. Услышав очередной стук в дверь, АИ по привычке сказала войти, не уходя от окна. В кабинет неспеша вошла Вена. На ней было белое платье и небольшая черная брошь. Из оникса, должно быть. Синие глаза беспокойно оглядывали властную фигуру хозяйки. Венка беспокойно спросила, переминаясь с ноги на ногу: — Ваше величество, как всё прошло? — Более благоприятно, чем в другие разы. — Приказать принести кофе? — Да. Скажи, чтобы принесли в приёмную. Вена тут же удалилась. На коридоре было слышно, как столица бранит слуг из-за какой-то оплошности. Как же она преображалась со слугами! Своё доброе сердце венка открывала только близким людям, а для остальных оставалась строгой и педантичной женщиной с железными принципами, от которых ни при каких обстоятельствах не отступит. Она всегда знала, как заставить слуг делать то, что потребуется. Совсем скоро обе сидели в приёмной и в обыкновенной для них неспешной манере пили кофе, закусывая разными сладостями. Подали ещё прекрасный гранёный стакан с водой. Разговор никак не завязывался. Говорить попросту не хотелось. Обсуждать было что, но вопрос в другом: стоило ли поднимать эти темы? Да и чем тишина плоха? — Как вы думаете, — спросила вдруг АИ немного беспокойно, — в следующем году произойдут какие-то неприятности? — Если не станете сумасбродствовать, то, может, и не будет. Хотя видя, в каком сейчас напряжении народ. — У меня просто предчувствие плохое… — Я тоже волнуюсь за наше благополучие, ваше величество. Всё, что нам остаётся, — пытаться держаться на плаву и делать всё возможное, чтобы избежать неприятностей в будущем. — Ты права. Спасибо тебе… Ты всегда помогала мне в трудное время. Вена промолчала, опустив голову и улыбнувшись. Проблем не избежать — она слишком прекрасно это осознавала. Беды наступали, давили словно отовсюду: из внешнего мира, стен дворца. И, кажется, не было никого, кто бы решился им помочь. От этого мрачного чувства становилось как-то не по себе.

***

Российская империя сидела в своей оранжерее и пила кофе, окружённая разными фруктовыми деревьями: от ананасов до бергамотов. Иногда это занятие становилось её утешением. Сейчас же, скорее, стало отдыхом от бумажной волокиты и вопросов слуг. На дворе уже стояла весна, а именно март-месяц; вокруг темно, ведь ещё ранее утро. Снег подтаивает, вокруг слякоть, а природа — как говорят поэты, прозаики и учителя — оживает. Или просыпается от зимнего сна. Кому как удобно. Теплую одежду носить всё ещё приходится, что несколько расстраивает. Стеклянная дверь с характерным шумом открылась. РИ повернула голову и увидела, как к столу спешно подошла служанка и оставила какое-то мятое письмо. Вид послания сам по себе ничего хорошего не сулил. Она поставила чашку с недопитым кофе на стол и взяла конверт изящными пальцами, начав открывать. Внутри такая же мятая бумага, запачканная каплями чернил. Облик этого письма ещё плачевнее, чем то, что писалось в спешке. Ведь писавший не только спешил, а ещё и находился в очень плохом расположении духа. Настолько плохом, что даже не обращал внимания на пятна. Держа в руках письмо, Российская империя медленно и настороженно читала. После прочтения она положила бумагу на стол и удручённо посмотрела на двор сквозь стекло оранжереи, медленно допивая кофе; её лицо стало строгим, меланхоличным и погружённым в думы; веки потяжелели и медленно опустились на пару мгновений. На улице резко посветлело, погода была ясной. В перемешку с грязью лежали кусочки не оттаявшего льда. Зрелище, если сравнивать с письмом, относительно приятное и вовсе не тягостное. В глубине души она хотела поскорее написать ответное письмо, сказать так много, утешить или подарить хоть каплю надежды. Но так же ясно императрица понимала, что от излишней спешки с её стороны письмо выйдет слишком кратким и бестолковым, в нём будет выражено недостаточно утешения, если содержание вообще не окажется перекрытым сильным беспокойством, которое едва ли возможно скрыть. В письме излагалось весьма пренеприятное обстоятельство, о котором РИ успела услышать от сторонних лиц: у АИ началась революция. Всё, чего она просила, так это «в случае чего оказать мне помощь, а пока я справляюсь». Написано оно было, судя по подписи, в Инсбруке. Но описано всё было настолько красочно, что она заново пережила волнение за любимую, от которого временно успела отвлечься. Она тревожно ждала, с увлечением и верой в лучшее наблюдая за разворачивающимися событиями. Времена настали действительно тяжёлые. Слуги много толковали об этом, рассуждали, ожидали чего-то. Российской империи же будто впервые было не с кем разделить свою печаль, что печалило её ещё сильнее, ибо общение для неё крайне важно. В такие моменты ей хотелось молча уйти в народ (или, что ещё лучше, подальше от людей: в горы или какой-нибудь глухой лес) и больше никогда в своей жизни не возвращаться к государственным делам, а иначе сойдёт с ума. Но, делая усилие над собой, каждый раз выбиралась из проблем. Удачно или нет — совсем другой вопрос. РИ встала и начала нервно ходить туда-сюда по оранжерее, так или иначе врезаясь в здешние растения: нижние ветки фруктовых деревьев цеплялись за платье, волосы, останавливали её, заставляя сперва выпутаться, а после сменить направление беспокойной ходьбы. Иногда она молча останавливалась посреди помещения и смотрела в никуда. Воздух стал казаться тяжелее. Ветер на улице усилился; его шум был гулко слышен в оранжерее, подобно зверю, пытающемуся пробраться сюда тайными, никому не известными ходами, будто и видны они были лишь ему самому. И среди всего этого шума вновь и вновь, пусть и с небольшими перерывами, были слышны шаги РИ, стук каблуков её туфель. Услышавший их отказался бы от любых объяснений: даже в них отражались тревога и горе, непередаваемые словами. Так ходят только влюблённые, чьи возлюбленные столкнулись с бедой. Но чем сейчас может помочь РИ? Вдали, имея пред собой лишь измятое письмо, напоминающее об Австрийской империи. В нём записаны её сокровенные мысли. Записаны её почерком, наполненные её душой, кажется, даже запах АИ исходит от этого письма. Разум российской императрицы способен был даже прочитать эти строки её голосом!.. Но что ей с этого? Она не увидит её перед собой, не обнимет в утешение, не сможет выразить всё то, что не передать на бумаге. РИ может только представлять, как австрийка, находящаяся в сотнях километров от неё, страдает от внезапно пришедших на её земли революций. Послышался тяжёлый вздох. Слегка вздрогнула грудь Российской империи. Так тяжело справляться со всеми этими напастями… Поняв, впрочем, что хождениями и переживаниями она ничего не исправит, ушла писать ответные письма, повелев убрать на столе. Надо действовать хоть как-то!