Язык цветов

      Наверно, нет на свете человека, который не знал бы о языке цветов. Внимательно и точно подобрав для букета оттенки и сорта, Вы сможете сказать куда больше, чем словами, особенно, если красноречием Вас Бог не наделил. Так думали на Востоке, на родине этого удивительного шифра. По крайней мере, легенда гласила, что придумали его именно там. Никому и невдомек, что складывать цветы в слова первым стал никак не человек, а один рыжеволосый демон. Уж точно никто бы и не подумал, что это он, однажды будучи сильно нетрезв, поведал свою идею людям. А уж они переняли ее на ура. Упаси дьявол, если бы об этом узнало его начальство!       Кроули не был полностью согласен с людскими трактовками смыслов, заложенных в цветы. Для каждого цветка в его голове уже было свое, особое значение, которое нельзя было обозначить одной скудной фразой, одним банальным чувством. Но некоторые описания оказались на удивление точны и близки к его мыслям.       Взять те же маргаритки. Цветы, к которым Кроули всегда относился с тщательно скрываемой нежностью. Человек сказал бы, что эти цветы – о невинности. Кроули сказал бы, что эти цветы - об Азирафаэле.       Азирафаэль не был похож на других ангелов. Ни один из них не проявил бы такой безрассудной инициативы - подумать только, отдать людям дарованный Всевышней пламенный меч. Ни один, черт возьми, ангел, не солгал бы Ей в лицо! Кроули казалось, что за такое любого постигнет наказание, если уж оно постигло его самого. Но нет - вот он, Азирафаэль собственной персоной, отсвечивает белизной своих крыльев и столь искренне переживает о содеянном, что все так и написано на лице. Азирафаэль имел смелость пойти против наказа, но по своей совести, и этим покорил Кроули в ту же секунду.       И если бы его попросили выразить словами всё то, что металось в голове в эту их короткую встречу, там, на стене, он бы точно не сумел. Но Кроули смог бы показать. Чем дольше он находился рядом с этим до неприличия непорочным ангелом, тем больше убеждался в необходимости сотворения одного маленького чуда. В его глазах в образе Азирафаэля явно недоставало одной важной детали, и мгновение спустя она заняла свое место. Несколько маленьких цветков в волосах, будто так и должно быть. Словно маленькие солнышки в обрамлении тонких белых лепестков - маргаритки. То, что Кроули не мог бы облечь в слова, нельзя было описать точнее, чем этими невинными цветами, которых, кстати, на Земле до этого не было.       Азирафаэль задумчив и в эту минуту явно далек от реальности. Пройдёт еще не один час, прежде, чем он с удивлением обнаружит этот скромный жест, и так и не догадается, как же это произошло.

***

      Это были, кажется, тёмные века. Что ни город, то грязь, смрад и серость, то и дело что-то дымит, горит, тлеет. Кроули толком и работать-то не приходилось, люди и без того были погружены в безумие, ведь вокруг царила Чёрная смерть. Ему тогда даже казалось, что Ад перебрался на Землю, до того всё было беспросветно, да и, в общем-то, внешне похоже. Хуже четырнадцатого века на его памяти еще не было ничего.       Одной лунной ночью, случай завел его в один из таких не слишком живых городов, где мрачные каменные домики неуклюже жались друг к другу. Он немного заплутал в паутине узких улочек, и эта сумрачная прогулка отнюдь не доставляла ему удовольствия – скорее наоборот. Кроули, казалось бы, должен чувствовать себя привычно в подобной обстановке, но эта эпидемия изрядно потрепала нервы даже ему. Из черных окон доносились то стоны больных, то детский плач, и в который раз Кроули задавался вопросом – входит ли это в планы Всевышней? Входят ли туда непрекращающиеся костры – с живыми, никак не с мёртвыми? И даже страшный голод? Но на эти вопросы отвечать ему было некому, как и раньше. Однако и задавать их он теперь мог сколь угодно много, терять то было уже нечего.       А где-то там, над прогнившими крышами, возвышалась она – церковь. Или, по-крайней мере, то, что должно было ею быть, ведь строительство так и не завершили из-за Чумы. Сначала в городской казне иссякли деньги, затем иссякли и строители, и архитекторы. Так она и стояла, почти совершенная, но лишь с хлипким подобием крыши, сквозь которое можно было наблюдать звездное небо. Жители, однако, захаживали туда, понимая, что достраивать ее уже некому, да и у города, кажется, будущего уже не было. В своей мрачности и остроте форм церковь куда больше походила на пристанище для почитателей Сатаны, нежели Бога, но эту иллюзию Кроули отчётливо осознавал, не имея возможности и шагу ступить за порог, а потому остановился поодаль посреди пустой улицы, лишь чтобы немного посозерцать. Дорога ведь все же вывела его именно сюда.       Краем глаза он заметил знакомый силуэт, всегда так выделяющийся своей белизной на фоне остальных горожан, покрытых то углём, то пылью, то чем похлеще. Но прежде, чем Кроули собрался догнать или окликнуть его, тот уже скрылся в церкви. Двери отчего-то остались открытыми, а Кроули вдруг загорелся любопытством, но вовсе не желал потревожить ночного прихожанина.       Ангел робко шагал по пустой церкви, будто все равно боясь кому-то помешать. В глубине тёмного зала, где не было ни одной скамьи, но некто оставил догорать десятки тонких белых свечей, Азирафаэль остановился и обратился к кому-то. Кроули мог видеть, как беззвучно шевелятся его губы, но ему оставалось только догадываться, читает ли тот молитву или говорит что-то ещё. Судя по сложенным в типичном жесте рукам, скорее первое.       Поначалу лицо его было напряжено и подавленно, но с каждой минутой он будто снова находил свое умиротворение. Кроули даже немного завидовал ему в этом. Однако, в отличие от большей части людей, приходящих сюда на тет-а-тет с Богом, Азирафаэль действительно мог рассчитывать на ответ, вот только, как и Кроули, снова и снова его не получал. Единственными его слушателями сегодня были один демон да полная Луна, цветными пятнами глядящая на него сквозь наполовину незавершенный витраж.       Он начал чувствовать неловкость, подглядывая за Ангелом в тот момент, когда тот, очевидно, хотел быть совершенно один. Кроули собрался уже было развернуться и уйти, куда и должен был идти изначально. И тут, после паузы, до него все же донеслись тихие слова: – Почему у меня не получается помочь им? Зачем Ты дала мне возможность сотворять любые чудеса, но сейчас не даешь и шанса спасти хотя бы несколько жизней? – Голова его была печально опущена.       Кроули напряг слух. Что-то внутри невыносимо сжималось, но он не смел отойти. – За что Ты наказываешь их столь жестоко? Даже совсем маленьких детей, что еще не успели и помыслить о чем-то грешном? – Азирафаэль нервничал. В его голосе сквозила чужая боль, ставшая его собственной. – Я видел их могилы. И еще сотни, тысячи, множатся с каждым днем. Мертвых уже больше, чем живых.       Кроули был удивлён. До этого именно он был тем, кто высказывает сомнения в адрес естественного хода событий, Азирафаэль же, хоть и терзался иногда, принимал волю Божью неукоснительно, какой бы она ни была. И слышать это теперь… было будто бы даже приятно, хотя и жутко горько. Лишь бы только и Ангела за это не постигла та же участь, что и его самого. – Деревни к югу отсюда уже безлюдны, – продолжал Ангел. – Это ли не конец? Я только лишь хочу узнать, в чем Твоя цель? И слышишь ли Ты меня? Слышишь ли Ты всех их?       Он немного помолчал, а потом в последний раз посмотрел наверх, и, убедившись, что никто так и не ответит, разочарованно выдохнул. Кроули мог бы ответить на его монолог сам – да, Ангел, ты не можешь им помочь, ведь всё это для Всевышней не больше, чем игра, в которой Она устанавливает правила. А теперь ему тоже казалось, что Она и вовсе устала и оставила их, оттого всё и катится в пропасть.       Азирафаэль постоял еще с минуту, будто надеясь на что-то, а после направился к выходу из церкви. Кроули поспешил скрыться.       Ему было тоскливо от того, что он увидел. Это откровение было предназначено не для его ушей, однако, все равно им услышанное, и Азирафаэль от этого нравился ему только больше. Его сочувствие к людям не было таким же всеобъемлющим, но Кроули все равно мог представить, как трудно сейчас приходится Ангелу. Уж к нему-то сочувствия он испытывал достаточно. Хотелось как-то… поддержать его? Если уж этого не делает даже их Создатель.       Одно движение ладонью, и на балконе одного из кривых домиков распускаются самые настоящие белые лилии. Другое движение – и легкий порыв ветра срывает один из цветков. Лилия опускается прямо под ноги Ангела, стоящего на пороге церкви, и тот удивленно приподнимает брови, но все же подбирает его с земли. На один короткий миг, его лицо снова озаряет улыбка, по которой, признаться честно, Кроули успел соскучиться.       И что только значила эта лилия? "Чистота, благородство, непорочность" – смело заявляют людские толкования. "Мне очень жаль", "Если бы я только мог всё это исправить", "Прошу, не отчаивайся", – думает Кроули, и немного надеется, что Азирафаэль поймет эту лилию так же.       Проводив его взглядом, он тоже удаляется, так и не решившись окликнуть.

***

      Эту их встречу Кроули не раз вспоминал впоследствии, только лишь из-за того, как безмятежна она была, особенно после нескончаемой черноты прошлого века. Случай вновь свёл их вдали от Лондона, где оба привыкли быть, а именно в летней пылающей Италии. Солнце в тот день было беспощадно, от того так приятна была тень от пышных зеленых крон.       Вокруг была сонная тишина, сладкие запахи бесконечно цветущих растений заполняли воздух, и все вокруг так и млело от жары. Где-то у горизонта блестела морская синева, а два не совсем земных обитателя лениво потягивали отменное вино, ведь сейчас им совсем никуда не нужно было торопиться. Хотелось бы остановить это мгновение и жить в нем вечно, но ведь тогда вся его скоротечная прелесть исчезнет, не так ли? – Напоминает тот самый Сад, тебе не кажется? – Довольно прикрыв глаза, произнес Азирафаэль, и откинулся назад, на стену из светлого кирпича. Лучи солнца пробивались сквозь густую листву и задорными пятнами плясали на его лице. – Нынешние людишки никак не могут помнить тот Сад, а тем более возделать такой же. Им это не под силу, они уже совсем испорчены, – протянул в ответ Кроули, оглядывая буйство красок вокруг них. Однако, он прекрасно понял, что за чувство овладело сейчас Ангелом, так как испытывал то же самое. – Помнить, конечно, не могут, но я совсем иного мнения о способностях людей. Они очень изобретательны и не лишены творческого подхода. Не в масштабах Всевышней, разумеется… – Ох уж этот их хваленый творческий подход, например: три сотни оригинальных пыток, или самый креативный способ навредить соседу. – Усмехнулся Кроули. – Сдаётся мне, нашим будет совсем не трудно замарать души остатка человечества и восторжествовать на Земле.       Ангел своего возмущения старался не показать, но прочитать его было легче раскрытого пергамента. Он резко нахмурился, но тут же принял прежний невозмутимый вид, говорящий о его беспрекословной вере в собственную правоту. – Ты преувеличиваешь. К тому же, как бы ты ни старался, у них всегда есть шанс на раскаяние и прощение.       Эти слова вдруг кольнули Кроули где-то в груди, лишний раз напоминая, что у него самого такого шанса не будет никогда, даже если бы он захотел и как бы он ни старался. Азирафаэль, кажется, подумал о том же и осекся, переводя тему. – Все же, мне интересно, на что на самом деле способны люди. Мне кажется, именно для этого они и были созданы – Всевышняя хотела посмотреть, куда они придут. – Брось, Ангел, это безнадежно. В большинстве своем, они с куда большим удовольствием наказывают друг друга и разрушают все сущее, чем стремятся что-то познать о мире вокруг и создать что-то новое. Наблюдать за этим, конечно, тоже занятно.       Ненадолго повисло молчание, нарушаемое только мягким шорохом листьев. – Однако, мне слышится горечь в твоём голосе. – Тихо произнес Азирафаэль. – Разве не положено тебе гордиться этим?       Кроули ничего не ответил, а только продолжил вглядываться в синь горизонта сквозь тёмные стёкла очков. Азирафаэль кивнул сам себе, и, кажется, одними уголками губ улыбнулся. – Они еще себя покажут. Ты же и сам встречал те редкостные умы, которые стремятся быстрее и дальше других. Человечество не потеряно, пока среди них мыслит хотя бы один такой ум, идущий в иную сторону. И однажды, я думаю… – Азирафаэль вдруг прикрыл глаза, – я думаю, они доберутся до самых звезд, увидят каждую из них.       Сердце, кажется, пропустило удар. Намеренно или нет, каким-то образом ангел умудрялся подбирать слова, проскальзывающие в самую его суть.       Азирафаэль будто очнулся ото сна, и вдруг принялся что-то искать в сумке, что лежала у его ног. – Посмотри, как раз, вот, чем со мной поделился наш общий знакомый!       Он положил на стол слегка помятую рукопись. Лист был густо исписан чернилами, а в центре его был нарисован чертеж. – Только представь! Это же невероятная, прорывная идея – механизм, что способен поднять человека вверх, словно птицу!       Кроули внимательно слушал, как его Ангел подробно объясняет принцип работы этого устройства, указывая пальцем на каждую интересную ему мелочь на рисунке. Слушал, но невольно пропускал мимо суть, замечая лишь то, как тот увлечен, и как искрится энтузиазмом его голос. Лучи солнца, согревающие его кожу, будто пробрались и глубоко под нее, разливая тепло внутри, и было это совсем не от вина.       И больше ему не хотелось говорить и слова поперек, упомянув, например, о том, как этот же самый их общий знакомый создает не менее точные и удивительные чертежи оружия. Хотелось только, хоть на секунду, разделить с ним эту светлую веру в лучшее.       Цветущее над ними апельсиновое дерево вдруг обронило несколько самых ароматных и красивых своих цветков прямо в дорожную сумку Ангела.       “Я опьянен твоей любовью к этому миру”, думает Кроули, мысленно внося еще один цветок в словарь.

***

      В бальном зале было душно, тесно, а от смешавшихся запахов духов и того, что они были призваны скрывать, и вовсе кружилась голова.Оркестр фальшивил слишком уж явно, намекая на то, что на порядочных музыкантов у хозяина мероприятия денег уже нет, но отказаться от пышных приемов было бы для него бóльшим позором. Кроули не любил выбираться на подобные вечера, но на сей раз у него была отдушина в виде настежь открытого окна и прекрасной компании. К тому же, обстоятельства позволили им общаться друг с другом весьма свободно, ведь это был не просто бал, а бал-маскарад.       Азирафаэль наслаждался мероприятием куда больше, впрочем, тоже не скрывая недовольства музыкой. Хотя закуски, по его мнению, оставались все так же хороши – недаром за вечер он перепробовал их все. – И что только люди нашли в этом, – пробурчал Кроули себе под нос, покрепче прижимая к лицу безупречно-черную маску. – В чем именно? – Да всё здесь как-то не так. У тебя глаза не болят от количества позолоты на потолке? – поморщился он, – ах, прости, это вполне себе ваша, ангельская тема. Но вот эти бесконечные парики, рюшечки… В глазах рябит. – Но это очень красиво! – возмутился Азирафаэль, – они создают красоту, как на себе, так и вокруг себя. К тому же…       Взгляд Азирафаэля вдруг задержался на нем так выразительно, что заканчивать фразу не потребовалось. Сам Кроули был, как и всегда, одет по последней моде, ныне включающей в себя те самые "рюшечки" и прочее безобразие, пусть и в более темных тонах. Что ж, издевка засчитана. Кроули неопределенно повел плечом. Что придворные дамы, что юноши, сегодня находили этого загадочного мрачного незнакомца вполне привлекательным, и он уже жалел о том, что явился в таком виде. – Я просто стараюсь не выделяться. А они своим видом создают только показуху, да еще и выполняют всю работу за меня. Ты только прислушайся, какие гадости они нашептывают друг другу – я просто в восторге. А вот что тебя, милый Ангел, сюда привело, в это порочное царство разврата… – Точно то же, что и тебя, а именно – работа. – Отрезал Азирафаэль, спешно отряхивая ладони от крошек, но после паузы продолжил. – И, чего уж скрывать, местная кухня. – Хоть один присутствующий в этом зале искренен, – насмешливо ответил Кроули. – Ах, да, еще возможность потанцевать, – вздохнул Азирафаэль, демонстративно разглядывая публику, – но под настолько дурно играющий оркестр хочется только свернуться калачиком на полу, закрыв уши.       Кроули привычно поднял бровь, пытаясь понять, правильно ли уловил намёк. Судя по намеренно скучающему лицу собеседника, всё он понял верно, да и сам он уже давно хотел прекратить эту пытку. В следующую минуту музыкантов словно подменили, и приятная мелодия полилась из-под их рук.       Неподдельное счастье отразилось на лице Азирафаэля. – А если ты действительно просто стараешься не выделяться, то я бы порекомендовал тебе влиться в ряды танцующих, – хитро улыбнулся Ангел.       Замешкавшись с остроумным ответом, Кроули вдруг осознал, что Азирафаэль протягивает ему руку. – В этом обществе, конечно, специфичные нравы, но тебе следовало бы одеться сегодня в платье, чтобы так запросто приглашать меня на танец. – Или тебе, – все так же хитро щурился из-под своей нарядной маски Ангел, дожидаясь согласия.       Кроули принял протянутую ему ладонь, что оказалась такой теплой и мягкой, что он на мгновение растерялся. Пробежала запоздалая мысль: "Ангелы ведь не танцуют?"       Его Ангел, очевидно, танцевал, и вполне умело. Было ли в зале всё еще так душно, или просто Кроули даже в вечерней прохладе испытывал только обжигающий щеки жар, нельзя было сказать точно. В приятном полумраке мерцали сотни крошечных огоньков свечей, поблескивая в позолоте и отражаясь в бесконечных зеркалах, отчего и сам зал казался бесконечным. Они кружились, и Кроули казалось, что это похоже на самый невероятный сон, в котором они оба впервые чувствовали себя так свободно.       Кроули знал, что как только этот вечер подойдет к концу, и все маски будут сорваны - Азирафаэль отступит на прежнюю дистанцию, как бы горько это ни было. Но сейчас он мог быть так близко, насколько только позволяла совесть, чувствовать тепло таких любимых рук, и совсем беззастенчиво не отрывать взгляда от глаз напротив. У Кроули от этого танца останется только невыцветающее воспоминание; Азирафаэль же, покинув бал далеко за полночь, вдруг обнаружит нежно-розовый цветок шиповника прямо у себя за ухом.       В человеческом толковнике, который много позднее Кроули довелось подержать в руках, шиповнику уделено всего три слова, добавить к которым лично ему было нечего: “наслаждение и боль”.

***

      В тот день не просто шел дождь, он лил беспрерывно, и Лондон мог бы утонуть в этом ливне и уйти на дно, как пресловутая Атлантида. Экипажи проносились по улице, окатывая невезучих горожан водой с ног до головы. Небо было затянуто тяжелыми серыми тучами. Такая же тяжесть была и на душе у Кроули.       Тяжело было нести в себе такое светлое и легкое чувство, как безусловная любовь. Тяжело от того, что она, похоже, никогда не будет взаимна до конца: он правда не понимал, что сильнее – симпатия Ангела к нему, или его приверженность к “своей” стороне. Тяжело от того, что он смирился с этим, и ни за что не отказался бы от своих чувств, пусть даже они острыми шипами будут колоть его демоническую суть до скончания веков.       Азирафаэль не мог решиться, и Кроули не винил его, однако, внутри него закипал бурлящий котел, полный ненависти к границе, разделяющей их, но так же полный любви к самому невыразимому созданию из всех возможных.       Кроули знал, что в том, что он задумал в этот невероятно дождливый день, нет совершенно никакого смысла. Но это было то, чего требовала его изнывающая душа. Он не смел просить о взаимности, но не сказать о том, что так рвётся наружу, было более не в его силах, и будь что будет. Сказать, конечно, не словами – цветы лучше слов.       Азирафаэля весь день не было на своём привычном месте, но, с минуты на минуту, он должен был вернуться в книжный магазин. Кроули сидел в точно таком кэбе, какие десятками проезжали мимо магазина, с одним только отличием, что тот стоял неподвижно уже второй час. Кучер чудесным образом задремал, позволяя демону использовать транспорт в своих целях. По пробуждении тот найдет в кошельке на порядок больше монет, чем в нём было до, и кое-кто сказал бы Кроули, что с его стороны это было очень мило.       Время тянулось, как жесточайшая из пыток, но даже ей, рано или поздно, должен прийти конец. И здесь мы будем вынуждены оставить нашего демона в одиночестве, только лишь чтобы иметь возможность заглянуть в книжный магазин вместе с ангелом, который вот-вот окажется внутри.       Азирафаэль не смог поймать себе кэб, возможно, как раз потому, что последний свободный в окрестностях кучер сейчас сладко сопел под шум дождя. Теперь он, раздосадованный, шлепал по лужам, уже даже не пытаясь спасти любимую пару обуви - ей уже все равно поможет только чудо. Все, чего ему сейчас хотелось – оказаться в любимом кресле, в тепле и уюте, и дочитать, наконец, недавно попавшие ему в руки редчайшие издания английских сказок.       Звякнул колокольчик у входной двери, покачнулась табличка "закрыто", почти никогда не повернутая к прохожим другой стороной. Азирафаэль едва успел снять свой цилиндр, да так и замер у порога, заливая пол дождевой водой.       Весь его магазин был наполнен цветами. На каждой поверхности было хотя бы несколько кустовых роз, они лежали на столе, между книг, устилали подоконники, заполонили книжные полки, и едва ли их здесь было меньше, чем книг. На стеблях не было ни единого шипа, в густых зеленых листьях прятались бутоны, и пышно цветущие, и еще нераскрытые: белые, бежевые, едва-едва розовые…       Азирафаэль, кажется, даже задержал дыхание, не решаясь и шагу ступить. Он не мог слышать этого, но каждая роза пронзительно кричала.       Ангел взял в руки ближайший к нему бутон. "Ты – мой мир", – говорил цветок. Он прошел вперед, подобрав еще пару. "Я восхищаюсь тобой", "Только ты в моих мыслях" – вторили они. "Мои чувства сильнее меня" – шептали цветы, зажатые между книг. Хоть он не мог слышать их, но мог чувствовать сквозящее в каждой розе отчаяние и до того сильную любовь, что щемило в сердце.       Азирафаэль выглянул в окно, но за пеленой дождя был виден только проезжающий мимо черный кэб.

***

      Кроули без стука вошел в книжный магазин. "Прямо как к себе домой" – пронеслась приятная, но самую малость тоскливая мысль. Это место не было его домом, но душа его оставалась здесь, и он знал, что его появление на пороге никогда не будет нежеланным. Колокольчик звякнул уже как-то по-родному привычно. Особенно приятно было вновь услышать этот звук впервые после того жуткого пожара.       Азирафаэля не было видно, но он глухо отозвался откуда-то из-за бесконечных книжных рядов, обещая вот-вот выйти и встретить его.       Кроули неспешно двинулся вдоль полок, мельком осматривая эту обширную коллекцию, тут и там подмечая новые книги, "подаренные" Адамом. Это наверняка стало большой радостью для хозяина магазинчика. Интересно, за какую из них он взялся в первую очередь?       Кроули остановился возле письменного стола, сейчас мягко освещенного заходящим солнцем. Здесь, как и раньше, царил свой, особый порядок, немного смахивающий на творческий хаос. Но ни одной новой книги на столе демон не увидел: только какая-то классика, да много пожелтевшей бумаги. Вот, прямо в центре стола и вовсе какой-то махровый антиквариат – таких альбомов Кроули не видел уже очень много лет. Любопытство заставило его приподнять обложку.       Первая страница была пуста. Остальные прилегали друг к другу неплотно, будто все были заложены закладками. Кроули перевернул страницу, но и там не было ни одной буквы, зато был аккуратно вклеен тонкий сухой стебелек. Это был, кажется, еще желтый одуванчик.       Кроули слабо улыбнулся, вдруг подумав о том, что собирать гербарии – довольно милая привычка, особенно подходящая его Ангелу. Он перевернул еще пару страниц, а затем еще, пока вдруг его не бросило в жар от осознания.       Это были те самые цветы. Те, что он дарил Азирафаэлю, думая, что тот об этом даже не догадывается. Но вот она – страница с белой лилией, а вот – с некогда бледно-розовым шиповником. Одна за другой, они складывались в письмо длиной в сотни лет, звучащее самыми нежными фразами - и все же, без единого слова.       Азирафаэль почти неслышно оказался за его спиной. Кроули обернулся, даже не представляя, что может теперь сказать. – Ох. Я как раз недавно думал… об этом, – мягко начал Ангел, но тоже, кажется, так и не нашел слов, чтобы продолжить. – Как давно ты знал? – сдавленно спросил Кроули. – Догадался немногим раньше, чем изобрели бумагу, и я смог их сохранить таким… деликатным способом.       Кроули было невыносимо стыдно. Не за искреннее выражение своих чувств, нет, а за уверенность в том, что Ангел ничего не знает. И лишь самую малость ему было обидно, что тот так ничего и не сказал ему. И все же… все эти цветы были здесь, и от этого было тяжело даже дышать. – Кроули. – Ангел подошел к нему вплотную, и, чуть помедлив, аккуратно снял с его лица очки. – Не уверен, что мой перевод хоть сколько-то точен… но я тоже могу говорить на этом языке. Закрой глаза.       Не в силах поднять взгляд, Кроули послушался. Секунды тянулись, а сердце тяжело билось где-то в горле. Азирафаэль нежно взял его ладони в свои, переплетая их пальцы, и от одного только этого жеста кружилась голова. Он стоял так близко, что все сознание Кроули сузилось до ощущения этого тепла и такого знакомого запаха. А затем он явственно ощутил другой, тонкий и сладкий аромат.       Когда Кроули открыл глаза, в его руках уже были воздушные, словно кружевные цветы, пестрящие всеми гранями фиолетового, лилового, жемчужно-белого. – Сирень. У людей она, в зависимости от оттенка лепестков, может означать много разных слов. – Азирафаэль смущенно улыбнулся, и после паузы продолжил: – Но больше всего мне понравились эти: "Моё сердце в твоих руках".       Кроули почувствовал дрожь в пальцах и сжал стебли сильнее. – Не для них. Что она означает для тебя? – хрипло спросил он, наконец сумев посмотреть Ангелу прямо в глаза.       Ни секунды не сомневаясь и не отводя взгляд, он ответил: – “Я выбираю нас”.       Цветы оказались отброшены на письменный стол, а Азирафаэль угодил в самые теплые объятия, что только можно представить. Кроули прижимал его к себе так сильно, что, казалось, вот-вот станет больно. Но Ангел взаправду обнимал его в ответ, одной дрожащей рукой зарывшись в рыжие пряди. А потом исчезло все – свет, звук, весь этот мир – остались только губы и руки, что не могли справиться с нахлынувшим счастьем.       Сейчас им не нужны были слова любви, что они непременно скажут друг другу тысячи и тысячи раз позже. Не нужны были больше и цветы – молчаливые, шепчущие, кричащие.       Нужно было только прижать к себе другого как можно ближе, так, как это делают люди – как самое важное обещание.