«Я (не)приду к тебе завтра»

«Прости, что пишу так много тебе ㅠㅠ» «Я рад, что мы с тобой общаемся, пиши мне в любое время <3» И тысячи других обещаний растворились также, как и пыль на ветру, растаяли также, как и снежинка на ладони. Слова о вечной любви, поцелуи в разные области лица или тела, а также тёплые прикосновения — это всё осталось далеко в той квартире с тошнотворными зелёными, если не болотными, обоями, украшенными постерами, похабными стикерами и полароидами с совместных прогулок, где на лицах молодых людей всё ещё красуются улыбки. Это было далеко в прошлом. И даже надпись «Я приду к тебе завтра», что была написана красным маркером и крупными буквами, уже не имеет никакого смысла, да и имела ли она смысл раньше? Они были обычными подростками, что обоим вскружила голову любовь. Они были лишь незрелыми людьми с большим потенциалом и перспективным будущем, но обоим нужна была помощь. Они умирали также медленно и постепенно, словно сами бабочки умирали в них, забирая с собой всё более беззаботные времена и мечты, а также эту любовь, оставляя после себя упавшие на дно крылья, что гнили и не расцветали лозами. «Сынмин, ты занят?..» Прочитано. Даже если глаза тёмные, они умеют сиять, но свет в его глазах начал угасать, делая их более бездонными. И снова бессмысленно смотря в экран телефона, он уже не знает, что написать, ведь в конце концов бабочки начали забирать с собой и надежду, оставляя те самые лозы с шипами, кто подбирались к юношескому горлу, распространяясь в грудной клетке и начиная сжимать всё вместе. «Прости, был занят, ты что-то хотел?» И всё начинается снова. Свет появляется и лозы с шипами больше не душат и не колят, и те не отступают, но и бабочки больше не оживают. И всё как в первый раз. Смех. Улыбка. Невинные прикосновения. Шутки. Совместные фотографии в фотобудке. Стоит только ему сказать извини — как жизнь приобретает краски. Ведь он всё ещё любит, он ведь извинился. А другой продолжит любить — ведь ничего и никто больше не приносит столько радости и надежды в жизни, как Ким. Он — его большая и личная бабочка, через которую он позабыл о своих, точнее о себе. — Чонин, блять… Я больше не буду резать это, — размахивая рукой тараторит Мин, а Ян на это улыбается и посмеивается, при этом беря его руку, и рассматривая порез из которого медленно вытекает алая жидкость. — она зацветёт, — он смотрит в глаза другому и улыбается, — твоя рана… все твои раны, но ты должен дорезать, твоя очередь. Но, кажется, он был также был прав, частично. Вместо розовых и белых роз зацвели хризантемы, но без него и не на нём. И Сынмин больше не приходил. А Чонин жил, расцветая лавандой.