Ариетта увядающей георгины

      Сегодня граф Д., давал званый вечер. В его поместье прибыли самые августейшие фамилии Мидгарда, не столько желая высказать уважение к хозяину, сколько заинтригованные обещанными развлечениями. Помимо игр в бостон, вист и штос, была объявлена мадемуазель Силон, одна из самых талантливых пианисток нашего века, и по слухам, незамужняя, что создавало дополнительный интерес к её персоне среди шальных фатов, и весёлых повес.        И вот настал долгожданный вечер. Общество неспешно заполняло просторную комнату, обитую тёмно-алой материей. Собирались кружки, плелись интриги и судачились сплетни, иначе говоря, происходило всё то, что обычно происходит на таких вечерах.        — Милейший, не знаете ли вы того франта? — Спросил один из гостей, показывая на молодого человека в строгом рединготе и с увядшей пурпурной георгиной в нагрудном кармане. — Кажется, хозяин выказывает ему много почтения.        — Признаться, вижу его впервые.        — А вы, мадемуазель Завистница, знаете его?        — Кого?        — Да вот того шатена в накрахмаленной рубашечке.        — Того что пьёт сорокаградусное виски?        — Его самого.        — Определенно нет, но думаю, на его экипаже я сегодня уеду домой.        — Ба! Какая нелепица, он, конечно, пришёл не один и вы... Ну-с, идите, и без вашей компании нам вполне неплохо. Правда, Милейший?        — Правда, Любезнейший. К тому же этот молодой человек идёт к нам, и думаю, он не даст заскучать. Добрый вечер.        — Bonsoir, — поздоровался юноша; ему ответили очень учтиво. — Ходит слух, что этим вечером мы услышим мадемуазель Силон.        — Будто бы да, а вы что же, её поклонник?        — Быть может, — уклончиво ответил он, — а что же касается вас?        — Я не стал бы с ней связываться, — признался Любезнейший, чем очень удивил Милейшего. — Да, не стал бы. Конечно, я не хочу сказать ничего предосудительного...        — Но вы уже начали говорить.        — Право, это всего лишь слухи...        — Ну-ну, продолжайте.        — Так вот, — завладев вниманием слушателей, довольно продолжил Любезнейший. — Бытует мнение, что ангажемент мадемуазель Силон, подписан с покровительством Венеры. Ну, вы понимаете.        — Признаться, вовсе нет.        — Любезнейший хочет сказать, — принялся растолковывать Милейший, — что мадемуазель Силон особа казотливая, и некоторые из её интрижек, не укрылись от внимания общества.        — А вас это так интересует! — Вмешалась в разговор Завистница. — Нечего им больше делать, только сплетни да пересуды обсуждать. Bonsoir, — улыбнулась она юноше, — вы здесь одни? Я так и знала. Не слушайте этих злопыхателей, они вам ничего хорошего не скажут. Действительно, у мадемуазель Силон могли случаться увлечения во время вояжа, но ведь это ровно ничего не говорит о её репутации, вы так не считаете?.. Вот и я придерживаюсь того же мнения. Отойдём, здесь что-то слишком шумно. Так вот, что касается мадемуазель Силон. Вы, конечно, считаете себя её самым первым поклонником, и это отнюдь не плохо, но стоит понимать, таких первых у неё пруд пруди, и вам стоило бы поискать внимания поближе. Ну, вы понимаете.        Юноша всё понимал, и узнал всё ему необходимое. Он в самых изысканных речах попрощался с Завистницей, и некоторое время, побродив по саду, вернулся в комнату, куда к тому времени внесли фортепьяно из белого дерева, расписанное чудесными тёмными узорами.        — Решили от меня сбежать? — Проворковала Завистница, ставшая в одночасье Прилипалой, и взяла юношу под руку. — Право, вы так быстро пропали, будто вам надоела моя компания.        — Вовсе нет, однако мадемуазель Силон вот-вот будет выступать, и мне, хотелось бы стать тому свидетелем.        Ждать пришлось недолго. Минутой позже, граф Д., объявил выход всеми ожидаемой пианистки. Общество замолчало в предвкушении, и несколько секунд казалось, вовсе забыло, как дышать. Наконец послышался цокот каблуков, и перед толпой предстала молодая девушка в платье цвета голубой волны с закрытым декольте, и обнажёнными плечами.        — Не правда ли длинные хвосты ей совсем не идут? Да ещё крашеные в аквамарин; ну что за моветон! — Воскликнула Завистница, она же Прилипала, но юноша уже не слышал её, всецело устремив внимания на пианистку.        Мадемуазель Силон села за фортепьяно, и её утончённые белоснежные пальчики заиграли чувствительное анданте, посвящённое уходящей весне. Мелодия навивала романтические грёзы, будоражила сердца и вызывала румянец. По окончанию композиции, многие дамы нашли своих кавалеров куда более приятными, чем они являлись в действительности, а кавалерам, их дамы показались ещё обворожительней, чем пару минут тому назад. Такова магия музыки, и без сомнения, всё общество тем вечером попало под влияния чаровницы. Так однажды в салоне мадам Мариньон, играл сам Дьявол, и ему выказывали куда меньше внимания, нежели мадемуазель Силон в тот вечер. Своими волшебными пальцами, она касалась не клавиш фортепьяно, а струн душ.        После короткого антракта, начались танцы. Мадемуазель Силон играла «Образы», ничуть не хуже автора, а может даже и лучше. Её приглашали танцевать, но каждому из воздыхателей, она давала отказ, оставаясь неприступно холодной, и ни милости Милейшего, ни любезности Любезного не склонили её изменить решение.        Кончилось выступления, авторской ариеттой.        На высоком холме, сокрыта от глаз,        росла георгина;        прелестный бутон, тонкий стебелёк,        тенью дубрав укрыта;        обнесена палисадом из шипов,        защищена от ветра;        и ласковыми лучами солнца,        взращена и согрета.        Ни одна птушка, ни один жучок,        покой её не нарушали;        и только феи, да сильфы,        о существовании георгины знали;        первые красавицы, прелестный бутон оберегали,        а вторые, завладеть им возжелали;        долго они воевали, и в битве той,        вторые над первыми, вверх одержали.        И самый прелестный из сильфов,        до георгины добрался;        отцом аквилоном вéдом,        он лепесточки бутона, сорвать намеревался;        речами витиев, строчками пиитов,        плут в доверия прокрался;        и над самой душой красавицы,        злой дух надругался.        Покинул её,        когда надоела,        и не зацвела больше,        прелестная дева.        Общество не поняло сюжета композиции, ведь невозможно понять нот написанных слезами, а ими, безусловно, была наполнена музыка, но всё нашли её очаровательной и долго аплодировали.        Отыграв на бис, комильфо этого сезона, звезда вечера пожелала удалиться. Граф проводил её в коридор.        —Мадемуазель, позвольте выразить — начал, было, он, но мадемуазель Силон остановила его взмахом ладони, как бы имея в виду: «да, я всё это слышала и вы не скажите мне ничего нового». — И всё же, вы бесподобны! Такая игра! Такие чувства! Право, я ещё никогда не бывал на концертах в Опере, но думаю, упустив эти вечера, восполнил пробел, услышав вас!        — Моя комната?.. — Терпеливо спросила мадемуазель Силон.        —Да-да! За мной, прошу, идёмте наверх... Комната подготовлена специально для вас! Я слышал, вы любите зеленый, поэтому приказал обить стены в зеленый жаккард, устелить пол зелёным ковром и повесить зелёные занавески!        Граф не солгал и, войдя в комнату, мадемуазель Силон увидела всё то, что с таким восторгом восхвалял её провожатый. Ещё несколько минут, он пустословил о талантах гостьи, пока та, ссылаясь на мигрень, не попросила его удалиться.        Оставшись наедине со своими мыслями, мадемуазель Силон опустилась в мягкое кресло, позволяя отдых своим уставшим членам. Особенно сильно того просили кисти рук. Для пианиста очень важно верно располагать руки во время игры, а это, не всегда согласуется с комфортом.        Неожиданно скрипнула дверь, но Силон преисполненная той неги, что ощущается особенно чутко после тяжелого дня, не предала тому значения, лишь осведомилась, кто нарушает её покой.        —Ваш поклонник. — Прозвучал ответ.        И голос этот откликнувшись в сердце ядовитой горечью, заставил, всё девичье существо встрепенутся. Она вознамерилась подняться, но ладони — такие знакомые и ласковые — приковали её к месту. Это был он, сильф; явился в очередной раз, чтобы сорвать новые лепесточки в преддверье холодов и уйти, как уходят сны.        — Я ждала вас, Сид.       — Ведь я всегда прихожу.       — Зачем?       Снова этот вопрос.       — Я страдаю без вас.       И снова этот ответ.       Это происходит регулярно. Где бы ни выступала Силон, Сид проникал внутрь и уличая удобный момент, настигал её.       Зачем?       Я страдаю без вас.       — Дни мои безотрадны, ночи бессонны. — Продолжал Сид. — Мне хочется вас видеть, смотреть, как вы блистаете на сцене в прелестных платьях, такая недоступная и гордая, как сотни очей вожделенно устремляются к вам. Я ищу разговоры только о вас; всё остальное перестало меня интересовать. Я болен, я пьян, я страдаю. У меня горит грудь, кружится голова и перехватывает дыхание. Я не могу без вашего голоса, без ваших взглядов и просьб; я ваш раб, располагайте мной, но только не гоните. Это любовь, Эпси, и я опускаю её к вашим ногам.       Сид обогнул кресло, и опустившись на колено, приник губами к девичьей лодыжке. Мадемуазель Силон знала, что так случится, ведь это происходило каждый раз. Далее воздыхатель снимет туфельки, разминая уставшие после вечера, ступни, и она найдет это прелестным, станет целовать до мурашек, всё выше и выше, взбираясь по бедру, поднимая подол платья...       Так и произошло.        Мадемуазель Силон принимала попытки сопротивления, но слишком вялые, чтобы расценивать их, как призыв остановится, а вскоре и вовсе прекратила, наслаждаясь ласками влюблённого, такими пьянящими и страстными. Ей даже подумалось, что Сид действительно до безумия любит её, но какой-то своей, извращенной любовью. И прежде чем их губы встретились, она сказала об этом, против воли, увлажнив свой чувствительный взор.       — Если вы так любите, то прошу, остановитесь и забудьте обо мне.       — Вы говорите это каждый раз.       — И каждый раз вы не слышите.       — Я слышу, что шепчет ваша душа, и речи эти совершенно иные.       Она хотела возразить, но Сид опередил слова, сомкнув их уста. Каждый его поцелуй становился глубже предыдущего. И когда мадемуазель Силон отпрянула, откинувшись на спинку кресла, уже ощущала свою беспомощность перед внутренним вожделением. Так происходило всегда, произошло и сегодня.       Пальцы любовника скользнули под платье, и сладострастная ария родилась на устах Силон. Он искусно играл на её теле, подобно тому, как сама мадемуазель сегодня играла на фортепьяно; заставлял исполнять lento чуткими движениями пальцев, и переходил к andantio, завершая композицию экспрессивным vivo. Она знала, что это лишь начало, и от предвкушения грядущего концерта на двоих, всё её женское естество покрывалось дрожью нетерпения. Сид прочёл это в девичьих движениях, но ещё большее увидел в глазах мадемуазель, наполненных просьбой, не подобающим мадемуазелям.       Сид сделал, как она велела, и заиграл новыми нотами, старую песнь. Играл vivo, играл presto, играл prestissimo, аккомпанируя альтерации Силон.       Это продолжалось до раннего утра.       Первые лучи солнца уже проникали в окно, когда утомлённые любовники нежились на ложе, и Силон боялась засыпать, ведь понимала, что проснувшись, не застанет Сида. Её уста, то и дело открывались, чтобы сказать ничего не значащую глупость, например:       —Я люблю тебя.       (Они перешли на ты, ведь между ними воцарилось перемирие).       — И я тебя. — Отвечал Сид.        На что Силон, ехидничала:        — Как же, а мне казалось твоя любовь, точно вампир — засыпает с первыми лучами солнца.        — Моя любовь никогда не дремлет.        — Тогда зачем ты сбегаешь?        — Сейчас я здесь, а остальное не имеет значения.       — Имеет. Ты верно принимаешь меня за какую-нибудь Валери.        — Вовсе нет.        — Тогда ты просто дурак.        — Я любящий дурак, а таким многое прощается.        — Но любить ты, предпочитаешь на расстоянии.       Она замолчала, а Сид внутренне согласился с ней. Да, он любил мадемуазель Силон, свою Эспи и только для этого уходил; сбегал, чтобы не давать очагу их чувств затлеть. И наблюдая за тысячами пар, усмехался их наивности, ведь нет ничего смешнее стабильности в любви. Любовь, точно море. Оно должно бушевать время от времени, приливами нести влюбленных в тихие воды, где возведена их гавань.       — Мне очень понравилась твоя ариетта, — шепнул Сид на ухо Силон, но она уже уснула и не слышала этих нежных сантиментов. — Конечно, ты пела про нас: про своё одиночество и мой эгоизм. Пожалуй, это правда. Но как зима сменяется весной, так и за нашими ссорами, следуют медовые периоды; я возвращаюсь, и твой внутренний бутон снова зацветает. Да, возможно я и правда забрал твои лепесточки, то есть чувства, оставляя голой и пустой для других; но каждый из этих лепестков, иначе говоря, чувств, остаётся для меня не трофеем, а самым ценным кладом. Я храню их, Эпси и каждый день ими любуюсь.       Совсем скоро рассвет заполонил комнату любовников, изгоняя тени, а вместе с ними и юношу. Очнулась мадемуазель Силон уже одна, обнаружив на месте Сида, цветущую пурпурную георгину.