All the Things They Said

алёна швец — мальчики не плачут

      Я чувствую, как моя щека врезается во что-то холодное. Должно быть, это стена. Хватаюсь за воздух в попытке сохранить равновесие, но вместо этого сбиваю составленные мётлы, и они с грохотом падают на пол. Темно, лишь полоска света из приоткрытой двери технического купе Хогвартс-экспресса разрезает черноту под ногами.       — Достаточно или ещё добавить? — издевательским тоном спрашивает Гойл. Крэбб за его спиной хохочет, но тут же затыкается, когда Малфой ледяным тоном отвечает:       — Я думаю, ему хватит.       Мои ладони упираются в пол купе, я шарю по нему в надежде найти свою волшебную палочку. Губа саднит. Наверняка останется шрам.       — Драко, как ты думаешь, стоит ли закрыть его здесь вместе с Долгопупсом? — тянет Крэбб. — Может, они оба найдут общий язык.       Взрыв хохота за моей спиной бьёт по перепонкам. Да где же палочка? Я ползаю на коленях, думая о том, как жалко это выглядит в его глазах. После стольких лет мне должно было быть плевать, но это всё ещё волнует, всё ещё заставляет мокрыми ладонями сжимать лямку сумки, когда я прохожу мимо него в коридоре школы, одновременно желая, чтобы он на меня взглянул, и страшась того, что принесёт с собой его внимание.       — Ты не это ищешь? — спрашивает Малфой, игнорируя выпад Винса. Я поворачиваюсь и вижу палочку из остролиста, зажатую между полом в коридоре поезда и подошвой его ботинка.       Поднимаю взгляд, и ударяюсь лицом об лёд. Это должно быть чертовски больно, но мне кажется, что я уже привык к холоду и боли. Я молчу, ожидая своего приговора. И что ты, мать твою, сделаешь в этот раз, Малфой? Разломишь её пополам, как разломал мою жизнь? Выплюнешь очередную дерьмовую тираду о том, какой я мерзкий ублюдок?       Это всё уже случалось, это всё уже было услышано тысячи раз.       Я вижу, как на секунду его выражение лица становится растерянным. Мои губы растягиваются в неподобающей ситуации усмешке, потому что я чувствую, как сжимаю в кулаке его маленький грязный секрет. Стоит мне разжать пальцы, и вся спесь посыплется, как старая штукатурка с облезшей стены. И под слетевшим слоем облупившейся краски будет то, что он так старательно прятал.       — Счастливой дороги до Хогвартса, — цедит он, и ботинком отталкивает палочку в противоположную сторону коридора.       Дверь купе захлопывается, и темнота становится осязаемой. Я сажусь на пол, приваливаюсь спиной к стене. Облизываю губу и чувствую металлический привкус.              Слышу, как за дверью Малфой тихо произносит запирающее заклинание. Щелчок замка звучит, словно пощёчина.       — Поздравляю с началом шестого курса, Тео, — шепчу я, отбивая пальцами по колену ритм удаляющихся в коридоре шагов.       Я прислоняюсь щекой к стене, чтобы услышать, если кто-то будет идти по коридору и поднимет мою палочку. Поезд потряхивает, и я закрываю глаза в надежде отыскать в памяти то, что по прошествии лет давно утонуло в ненависти и злобе.

      1991

      Я смотрю на то, как моя разбитая коленка кровит, и вдруг всё вокруг становится каким-то смазанным, расплывчатым. Тихий всхлип срывается с губ, и я тянусь к кусту с лопухами, чтобы сорвать листок и приложить к ране. Это больно. Гораздо больнее, чем укусы гномов, которых отец всё никак не может вытравить из сада.       — Тео! — слышу за спиной голос Драко. — Ты как, нормально?       Трава под его ногами шелестит всё громче и громче. Я прижимаю листок к коже и шиплю, сгибая ногу в колене. Будь проклята новая метла Малфоя.       Он опускается напротив и испуганно осматривает мои конечности, наверняка размышляя о том, что если случилось что-то серьезное, Люциус запрёт его в подвале с призраками в наказание за то, что Драко взял метлу без спроса.       — Нормально, — отвечаю я, и мой голос предательски дрожит.       Драко ободряюще улыбается и треплет меня за плечо.       — Ничего страшного, заживёт. Я позову Добби, и он принесёт бадьян из дома. Никто даже не заметит. Ты только не плачь.       — Тебе легко говорить — это не ты свалился с метлы прямо в траву и проехался по земле коленом, — фыркаю я, отнимая лист от кожи. Кровь и не думает останавливаться. Главное не запачкать новые шорты, иначе мама будет волноваться.       — Отец говорит, что мальчики не плачут, — деловито отвечает Драко, поднимаясь на ноги. — Если ты хочешь вырасти настоящим мужчиной, эмоции стоит держать под контролем. Представь, что рядом оказались девчонки, неужели и дальше будешь сопли распускать?       Я недоумённо шмыгаю носом, пытаясь понять, причем тут девчонки, но Малфой не даёт мне как следует задуматься над этим — он опускается на колени и срывает ещё один листок, прикладывая к ране. Я не двигаюсь, наблюдая за тем, как его руки проворно расправляют лопух. Он случайно касается подушечками пальцев моей кожи, и я дёргаюсь.       — Больно? — Драко хмурится, и мне хочется, чтобы он об этом не беспокоился. Когда он оказывается рядом, боль отходит на второй план, уступая место чему-то тёплому и тянущемуся, как смола, что стекает по моим плечам и оседает где-то в груди. Где-то, где гулко стучит сердце.       — Нет. Не больно, — отвечаю я, мотая головой. Мне хочется добавить, что его пальцы, оказывается, такие тёплые, но я не успеваю этого сделать. Малфой берёт меня за запястье и прикладывает мою ладонь к коленке, вновь поднимаясь на ноги.       — Добби! — кричит он и оборачивается, посылая мне одну из своих тёплых улыбок. И клянусь, она греет сильнее, чем палящее над нашими макушками солнце, и обжигает быстрее, чем пламя камина заледеневшие после мороза пальцы.              Меня это не пугает. Пока нет.

***

      Я иду за Поттером и Лавгуд по коридору и слышу отдалённый шум из Большого зала. Язвительный смешок едва не вырывается из моего рта, когда я думаю о том, что эта странная когтевранка, похоже, спасла своим появлением всех убогих неудачников в Хогвартс-экспрессе.       Двери распахиваются, и я пользуюсь тем, что всеобщее внимание достаётся Поттеру, перепачканному в крови. Воротник моей собственной рубашки всё ещё заляпан алыми каплями, но никому нет до этого дела. И не будет.       Я сажусь на скамью за самый край стола напротив тех, чьё имя никто и никогда не запоминает. Их обычно называют «Эй, ты, урод» или «Вон тот мудила» — вариаций гораздо больше, но я не даю им задержаться в памяти слишком долго. Ковыряю вилкой пустую тарелку, пока директор толкает очередную вдохновляющую речь. Что-то о сплочении и взаимопомощи. Все эти ёбаные придурки, хлопающие в ладоши, не имеют никакого представления о том, что на самом деле происходит. И это злит.       Когда на столе появляется еда, я слышу шорох сбоку и уже по неторопливым и вальяжным движениям могу понять, что это Забини. Он молча садится рядом и накладывает кучу еды в свою тарелку, как будто сможет всё это съесть. Я рвано кусаю тост и просто жду, когда он заговорит, ведь Блейз никогда не приходит просто так.       — Где ты был?       Хмыкаю, вытирая пальцы салфеткой. Он продержался без вопросов меньше минуты.       — Задержался, — отвечаю, отхлёбывая тыквенного сока. Напиток щиплет рану на губе, и я отставляю бокал в сторону. Похоже, сегодня обойдусь лишь сухими тостами.       Он молчит, гул в зале усиливается.       Я скольжу взглядом по столу своего факультета и вижу Малфоя, хмуро сидящего в центре. Вокруг него хохочут Крэбб и Гойл, но его разум блуждает где-то далеко отсюда — это видно по расфокусированному взгляду и сжатым кулакам. Я ненавижу себя за то, что знаю, как он выглядит, когда бывает задумчивым. Я знаю, как блестят его глаза, когда он счастлив. Я видел, как напрягается его челюсть, когда он возбуждён.       Ненавижу.       — Он опять что-то сделал? — голос Забини вырывает меня из раздумий, и я замечаю, что салфетка в моих руках разорвана на кусочки.       — Нет, сам шёл в коридоре поезда и случайно напоролся на угол губой. — Смотрю на своё отражение в мутном кубке. Кажется, всё же можно будет избежать шрама, если вовремя сходить в Больничное крыло. — Как и Поттер.       — Мерлин, Тео… — сокрушается Блейз, склоняясь ближе ко мне, чтобы никто вокруг не услышал. — Сколько это будет продолжаться? Сколько ещё ты будешь терпеть это дерьмо от него? Он и так настроил против тебя практически весь факультет.       — Когда-нибудь ему надоест играть в эту игру.       — Ты ведёшь себя так, будто это какой-то пустяк, а не настоящая травля. Я не знаю, что между вами произошло, но вы двое когда-то были друзьями. Неужели нельзя было решить всё мирно?       Нельзя, Забини. Нельзя. С Драко никогда так не получается. Ты либо терпишь, стиснув зубы, либо бьёшь в ответ. Если я ударю в ответ, Малфой сломается. От него не останется ни-че-го.       — Не понимаю, почему тебя это так беспокоит, — отвечаю я.       Блейз усмехается и опускает взгляд, сжимая вилку в кулаке.       — Странно, что ты этого не понимаешь, ведь мы же…       Он запинается, но я знаю, какое слово Забини не произносит.       Друзья.       Одно слово, шесть букв, тысячи обозначений, и ни одно из них в точности не описывает того, что связывает меня с Блейзом. Если редкие столкновения, разделённая напополам сигарета на вершине Астрономической башни и несколько пьяных посиделок в гостиной Слизерина считаются дружбой, то возможно.       Я неопределённо мотаю головой и возвращаю свой взгляд к Драко.       Он прожигает глазами пустую тарелку, и я вспоминаю о том, что когда-то с таким же выражением лица он закрывал меня своей спиной от тех, кто хотел сделать мне больно. Теперь Малфой сам стал окурком, что оставляет болезненные, обугленные следы на моём теле. И меня тошнит от того, что мне хочется коснуться этих следов кончиками пальцев и оставить на коже, как напоминание о его присутствии в моей жизни.

1992

      — Кидай мне! — кричит Гойл, и я поворачиваюсь на его голос. Грег ловит мою сумку, и из неё вылетают листы пергамента. Крэбб побегает к нему, и они начинают радостно топтать их ногами. Сумка летит на пол, но меня это не заботит.       Мне хочется исполосовать режущим заклинанием их противные рожи за то, что они посмели испортить мои рисунки. Я шарю по карманам в поисках палочки, но замираю, когда Гойл поднимает один из листов и начинает смеяться.       Кончики пальцев холодеют, и я прикрываю глаза, понимая, что это конец.       — Ты только посмотри, Винс… — он вручает рисунок Крэббу, и они оба рассматривают его, тычут пальцами и мерзко ухмыляются. — Ты что же это, Нотт, влюбился в Драко?              — Заткнитесь, — шиплю я и, наконец, нащупываю волшебную палочку в кармане. — Акцио, рисунки!       Листы, лежащие на полу, тут же прилетают в мои руки, но остаётся один — тот, что Крэбб сжимает в кулаке. Пергамент дёргается, но остаётся надёжно зажатым в его пальцах.       Я сжимаю зубы и делаю шаг вперёд, когда из-за поворота показывается белокурая макушка Малфоя.       — Что тут происходит? — спрашивает он, обводя взглядом закуток коридора.       Я молчу. Крэбб и Гойл переглядываются между собой, тихо посмеиваясь.       — Я спросил: что тут происходит? — громче повторяет Малфой, направляясь к ним. Он кидает быстрый взгляд на меня, осматривая с ног до головы.       «Я в порядке, Драко, — хочется сказать мне. — Пострадала лишь моя гордость».       — Да… ничего такого, — мямлит Винс, пряча мой рисунок за спиной. — Просто решили проучить Нотта за то, что он нам грубил.       — Что у тебя там? — Малфой вытягивает руку, показывая жестом, что хочет забрать листок. — Дай сюда.       — Там просто его дурацкие рисунки, — выплёвывает Гойл. — Видел бы ты, что он там изобразил.       Крэбб сдаётся под грозным взглядом Драко и протягивает ему скомканный листок. Я морщусь от стыда. Салазар, я так и знал, что не стоит поддаваться искушению и выплёскивать с помощью чернил на бумагу тот образ, что преследует меня во снах. Это неправильно. Сейчас Малфой поймёт, что я больной, и больше никогда не посмотрит в мою сторону.              Но он берёт пергамент и, не разворачивая его, протягивает мне. Я замираю, смотря в его глаза. И не вижу в них ни капли разочарования или отвращения. Лишь тепло.       Он слабо улыбается кончиком губ и подходит ближе, вкладывая листок в мои руки. Я тут же прячу его под другими, более безобидными рисунками вроде пейзажа Хогсмида и Чёрного озера. Мне так много хочется сказать ему, но я не успеваю, потому что он разворачивается и быстрым шагом направляется к Крэббу и Гойлу. Перемена в его настроении затягивает витражные окна замка тонкой коркой льда.       — А вы двое… — начинает он, и я вздрагиваю от того, какой холодной яростью сочится его тон. — Только попробуйте снова хотя бы пальцем тронуть моего друга. Я устрою вам такое веселье, какого подземелья ещё не видели.       — Драко, но ведь он… — пытается возразить Гойл, но тут же замолкает.              — Мне плевать. Повторять два раза не буду. Вам всё ясно?       Они синхронно кивают и разворачиваются, быстрым шагом удаляясь подальше от этого места в сторону подземелий. Малфой поднимает мою сумку и подходит ближе, протягивая её мне.       — Больше не теряй, — говорит он. — И не робей перед ними. Они просто пешки. Пока я рядом, тебя никто не тронет.       Я киваю и торопливо запихиваю рисунки обратно в сумку. Они комкаются, но мне плевать, потому что кровь в ушах шумит ужасно громко, а слова, что он сказал секунды назад, должно быть, отпечатались на внутренней стороне моих ребёр.       «Пока я рядом, тебя никто не тронет».       И я верю ему. Выдавливаю благодарную улыбку, накидываю лямку на плечо и отвечаю:       — Спасибо, Драко.       — Ты покажешь мне что-нибудь из того, что рисуешь? — спрашивает он, шагая со мной по коридору. — Если стесняешься, то я не буду настаивать.       — Да. Только вот эти… — Я хлопаю ладонью по сумке. — Уже испорчены.       — Жаль.       Его голос эхом отскакивает от влажных стен. Свет факелов танцует на коже Драко там, где мне хочется коснуться. Это то, что я делал во снах, и то, что пытался изобразить на бумаге, чтобы выкинуть эти мысли из своей головы.       Больше я не допущу такой ошибки. То, что приходит во сне, останется только там. Но я нарисую для него что-нибудь, что ему нравится. Сад Малфой-Мэнора, когда приеду погостить летом. Или матч по квиддичу. Или нас двоих.