триада

Годжо разминает плечи, свешивает ноги вниз. В морге прохладно, да и сидеть на металлическом столе для разделки мертвых тел не то чтобы сильно приятно, но это мелочи по сравнению с тем пространством, где не было ни времени, ни ощущений. Однако ему ли, знающему саму суть прикосновений и погружения в бесконечность, тут жаловаться. Любой другой бы на его месте сошел с ума. Но ясности ума Сатору брошен иной вызов — слишком явно на лице Мегуми прочертились полоски татуировок Сукуны. Отвратительно и грязно. Иери рядом щелкает зажигалкой и затягивается сигаретой, а Идзити уже успел покинуть их. Табачный дым неприятно, непривычно, щекочет ноздри, и Сатору тянется почесать нос. В кубе не было никаких ощущений, зато теперь они взрываются разом, буквально оглушая. Бесконечные новости, вывалившиеся на него за раз, легче ситуацию не делают. Директор Яга и Нанами мертвы, тело Мегуми не принадлежит ему и теперь там властвует Сукуна, с которым ему предстоит сразиться уже совсем скоро. Всего на жалких девятнадцать дней Сильнейший пропал из магического мира, который встал за это время с ног на голову. Годжо бы рассмеялся, если бы смог. Но смеха в груди не зарождается. Даже призрачного намека на него нет. Только свинцовая тяжесть и застывшая механическая ухмылка на губах. Хотя, здесь только он и Секо. Перед ней мог бы и не стараться особо. Все равно она только хмыкает, когда скашивает на притихшего Сатору глаза и тушит сигарету о мысок собственной туфли. Не глядя выкидывает куда-то вбок бычок и, наконец, спрашивает самым спокойным тоном из всех, на которые вообще способна: — Утахиме не хочешь навестить? Она прекрасно видит, как плечи Годжо поднимаются чуть выше на вдохе, чем всегда; как трепещут ресницы; как замирает в одной точке взгляд и пальцы чуть крепче стискиваются в кулак. — Чего же ты боишься, Годжо Сатору? — хочет спросить Секо, но лишь поджимает губы. Догадывается, а потому и молчит. Тянется за новой сигаретой, когда раздается обманчиво бодрое: — Как раз собирался идти к ней, — Годжо спрыгивает со стола окончательно, потягивается и поводит плечами. Даже не спрашивает — а где, собственно, заклинательница находится. Пространство для него не проблема, но он ни на миг не сомневается, что Иори здесь — в Токийском техникуме. Время в кубе текло совершенно иначе, что нельзя не заметить — Сатору словно бы стал старше. И дело совершенно не в размахе плеч, высвобожденных из распластавшейся на лохмотья форменной куртки. — Как же там Химе без меня была все это время, а? Небось плакала, да? Скучала по моим красивым речам и глазам, верно ведь? — он смеется, запустив руку в волосы и вздыбливая их еще больше, но смех этот настолько обманчив, что режет по ушам. Секо так и замирает с раскрытой зажигалкой и поднесенной ко рту сигаретой. Пару секунд смотрит на фильтр и говорит на грани слышимости: — Я запрещала ей плакать. Как и самой себе. Все равно не поможет, а только навредит. — Какая же ты жестокая, Секо, — усмехается Годжо, склоняя голову к плечу и пытаясь поймать прямой взгляд подруги. Однако та — мастер скрываться от вездесущих шести глаз. Натренировалась за годы и не подыгрывает ему ни секунды. — Какая есть. Да и ты не лучше, — резонно замечает Иери. Замолкает, думает, а потом откладывает зажигалку в сторону и докатывается на дребезжащем стуле до своего рабочего стола. Сатору не мигая, пристально наблюдает за тем, как из верхнего ящика она достает небольшую аккуратную коробочку. Ту самую, которую он сам ненадолго ей доверил, — это, кажется, твое, — Секо показательно машет коробочкой в воздухе, все-таки всунув в зубы фильтр сигареты и зажевав его. Сатору подходит в два быстрых широких шага и аккуратно забирает у нее предмет. Сует коробочку в карман, тут же растворившуюся в его необъятных штанах. — Спасибо, что приберегла, — подмигивает он, на что Иери хмыкает, все-таки поджигая сигарету. Огонек приятно греет пальцы, и Секо все-таки бросает, однако уже Сильнейшему в спину: — Всего ей только не рассказывай. Не надо. — Просишь меня соврать? — Сатору не выглядит даже самую малость удивленным. И плевать, что его собственный блеф так со свистом раскрыли. — Видишь ли, ты буквально предугадала мои собственные мысли. Обидно, что ты считаешь меня настолько идиотом. Но ладно. Я, так и быть, закрою на это глаза. Бывай, Секо! Иери кивает больше себе, замечая, когда легкие уже начинает буквально резать, что затянулась гораздо сильнее, ем стоило бы в принципе. Давится, кашляет, ругается, чувствуя, как грязная брать резонирует от металлических холодильников. Невысказанное крутится на языке вперемешку с тяжелыми смолами и ментоловым привкусом фильтра. Утахиме сама ему все расскажет. Так надо. Так правильно.               И все же перед дверью комнаты, в которой остановилась учительница Киотского магического техникума, он, сильнейший и несломленный, замирает на продолжительные мгновения. Ему ли, Сатору, не понимать важность времени, но несколько десятков секунд он тратит совершенно напрасно. Потом поднимает руку и аккуратно ударяет костяшками пальцев по сухому дереву. Слышит, как по ту сторону что-то глухо ударяется об пол, а за этим звуком следуют легкие и быстрые шаги. Громкий вздох и настежь распахнувшаяся дверь. — Химе, — улыбается Годжо. И выходит это на удивление просто. Так, как будто бы он только что лишь вернулся из непродолжительной командировки и теперь постучался в двери ее скромной квартирки на самом краю центра Киото, — а я уж успел распереживаться, что ты даже не встретила меня. Прости, сообщений не писал, не звонил. Каюсь. Мобильник с собой как-то не подумал захватить. Утахиме молчит, привычно вздернув подбородок вверх, чтобы иметь возможность смотреть Сильнейшему в глаза. Молчит все то время, что Сатору толкает свою бредовую речь, и глаза ее светятся совершенно странным светом, который Годжо не знает, как толковать. Угадывает лишь облегчение, расплескавшееся по медово-шоколадной радужке. И от того на сердце становится настолько необычайно тепло, что даже сердце колет. — Идиот, — едва слышно выдыхает Утахиме, шагая в его объятия раньше, чем Годжо успевает распахнуть длинные руки и что есть силы прижать фигуру заклинательницы к себе. Так они и стоят, отбросив все слова в сторону. Лишь спустя бесконечно долгое мгновение Сатору отпускает ее от себя лишь для того, чтобы быстро захлопнуть дверь. — Сомневалась, что выберусь? — усмехается он краешком губ. За что тут же получает ощутимый удар в грудь. Иори бессильно роняет руку вдоль тела, опускает голову. Бурчит: — Я бы тебя своими руками вытащила. Чтобы не повадно пропадать было. — Ну надо же! А силенок бы хватило, а, Химе? — Уж поверь — нашла бы способ! — она резко вскидывает голову. Моргает быстро-быстро, чтобы Годжо не заметил вставших в глазах слез, которые заклинательница отчаянно пытается загнать как можно глубже. — Да и вообще! Как ты еще смеешь шутить?! Я…я места себе не находила! — Утахиме вновь шагает вперед, заносит руку. Сатору не нужна бесконечность — он сам перехватывает ее, дергает на себя, утыкаясь носом в густые темные волосы, знакомо пахнущие весенними травами и едва уловимой ноткой корицы, прижимает дернувшееся тело, обнимает плечи и свободной рукой зарывается в пряди. — Тише, Химе. Сейчас ведь все хорошо, не так ли? Зачем так разоряться, правда? — шепчет он ей в макушку. Какое там хорошо. Мир лежит в развалинах. Что-то такое и бормочет Утахиме ему в грудь, но прижимает крепче, впивается пальцами в лопатки и обмякает. — Вот и правильно. Незачем, — сам себе тихо отвечает Годжо. Он прекрасно ощущает, как увлажняется его футболка, усмехается краешком губ в волосы Иори, после аккуратно отстраняя ту от себя. — Ну-ка, посмотри на меня, — Утахиме отрицательно машет головой и еще ниже склоняет голову, пряча лицо за упавшей челкой. Она никогда не любила, когда он видел ее слезы. Отрицала до последнего даже тогда, когда все было очевидней некуда. Прямо как сейчас, например. — Как маленькая, честное слово. Сатору поддевает пальцами острый подбородок, пробегается подушечками по знакомой до боли линии челюсти, словно бы заострившейся еще больше, буквально вынуждает Утахиме посмотреть на него. Неужели действительно не проронила до этого ни одной слезинки? Чтобы все, что копилось, вылилось из глаз именно сейчас. В это самое мгновение. — Не надо, — говорит Годжо так мягко, как только способен. Большими пальцами стирает мокрыми дорожки, приникает к губам поцелуем сначала невинным, успокаивающим, который не может удержать в рамках этого надолго, сам распаляет движениями более глубокими, чувственными. Не раскрывая глаз, подталкивает Утахиме в запримеченной в углу кровати, садится сам на ее край, устраивая заклинательницу на своих коленях. Они целуются до тех пор, пока Иори не упирается ладонью ему в грудь, вынуждая отстраниться. Щеки Утахиме успели покраснеть, а дыхание - сбиться, но все же она собирается, поджимает губы и заглядывает в пронзительно-голубые глаза, в которых стоит немой вопрос. Который она обрывает раньше, чем Годжо успевает что либо сказать. Для надежности прикладывает палец к губам напоследок и поднимается, нервно разглаживая мико. Отходит к окну, поворачиваясь к Сатору боком. Но даже так он видит, как в напряжении подрагивает ее нижняя губа. — Я хочу тебе кое-что сказать. — Боги, Утахиме, неужели в любви наконец-то признаешься? — коротко усмехается Сатору, садясь ровнее. Заклинательница бросает на него привычно-раздраженный взгляд, но долго удерживать тот таковым не может. — Речь не об этом, — отрезает она. Мнется еще несколько мгновений, а затем снова возвращается к все еще сидящему на кровати Сатору и требовательно протягивает вперед ладонь. — Дай руку. — Оу, ну держи, — послушно подает руку ничего не понимающий Годжо, в глазах которого прыгают смешинки. — Если ты это хотела сказать, то что уж тут такого волнительного? Я бы точно не отказал тебе в столь простой просьбе. Но Утахиме вздыхает поразительно глубокого и резко дергает его ладонь на себя, шагает ближе, прикладывая руку Сатору к широкому поясу своего традиционного наряда. Годжо пару раз удивленно моргает, смотря прямо перед собой, а потом все же поднимая вопросительный взгляд на побледневшую Иори, которая одними губами выдыхает короткое: — Дошло? И только тогда осознание лавиной обрушивается на голову Сатору. Кажется, что-то в его лице слишком разительно меняется, потому что Утахиме тут же торопливо говорит: — Я хотела тебе сказать позже. Но, времени мало и… — Химе, — обрывает ее словесный поток Сатору. Его глаза щиплет, — ты хотела сказать то, что я думаю прямо сейчас? — Я не умею читать мысли, идиота кусок! — неожиданно свирепеет заклинательница и торопится отдернуть его ладонь, но Годжо не позволяет ей этого. Свободной рукой сгребает Утахиме под колени, вновь привлекает к себе, вынуждая сделать еще один шаг. Утыкается лбом в живот, горбя спину. В ушах его шумит. Заклинательница замирает. В наступившей тишине отчетливо слышно, как громко бьется ее сердце. Или это его собственное — Сатору не может разобрать. Биение третьего пока еще не слышно, но это лишь вопрос времени. Жизнь и смерть всегда идут рука об руку — отчего-то ясно всплывает в мыслях Годжо. — Я рад, — тихо произносит он наконец. — Какой срок? — Шесть недель, — также на грани слышимости отвечает Утахиме. Затем он чувствует, как ее рука опускается ему на макушку, гладит осторожно и нежно. — Когда ты узнала? — Сразу после того, как тебя запечатали. Знает только Секо. Больше я никому не говорила. — Какая ты умная у меня, Химе, — хвалит с усмешкой Годжо, чувствуя, как женские пальцы зарываются в растрепанные волосы глубже и предостерегающе дергают. Его губы против его собственной воли дрожат. Непривычное, странное и душное переживание наполняет грудную клетку, вытесняет кислород. Он, на самом деле, не строит лишних иллюзий. Да, в своей эпохе он Сильнейший. Но лишь в своей. Да и Мегуми… От мыслей о нем становится тошно. У пацана вряд ли остался хотя бы один шанс на то, чтобы выжить. Да и нужна ли ему эта жизнь будет, если он буквально своими руками отправил на тот свет сестру? Сатору слишком хорошо знает Мегуми, как и про технику Десяти теней. Не просто так когда-то рассказывал Фушигуро о том, как шестиглазый глава Годжо и Зенин-обладатель этой техники друг дружку благополучно кокнули. Раз история уже знает такой момент, то есть ли у него право безоговорочно верить в свою победу? Конечно, нет. Только вот одно ему запрещено строжайше — показывать, что сомневается. Ни студенты, ни другие маги, ни Утахиме не должны даже на секунду усомниться в его непоколебимой уверенности. Тогда остатки всего окружающего их сейчас рухнут еще быстрее, чем могут в случае наихудшего исхода. И свою собственную смерть Сатору вполне допускает вероятной. А потому свободной рукой незаметно лезет в карман штанов, натыкаясь пальцами на маленькую коробочку. Все-таки и о будущем клане Годжо, в котором он остался один, подумать стоит. Плохая защита, но, если ребенок унаследует Шесть Глаз, то отпираться уже не будет никакого смысла. Тайну можно продержать до рождения, но точно не после. Нет, тайна обязана оставаться тайной, хотя бы сейчас, когда над ними всеми нависает уже не призрачная, а вполне себе материальная тень Сукуны. И лже-Гето. — Ты чего замолчал? — спрашивает Утахиме. Ее голос словно вырывает Годжо на поверхность. Ну конечно, он столь разговорчив всегда, что в такие моменты, когда полностью уходит в себя и свои мысли, несомненно вызывает вопросы. — Да так, — вновь улыбается Сатору, — дай теперь ты мне свою руку, — шаманка бросает на него странный взгляд, медлит, но подает ту самую руку, которая до этого покоилась серебристо-платиновых волосах, — Годжо не отводит своих глаз. Впитывает всей кожей то, как пораженно расширяется черный зрачок, затопляя собою всю медовую радужку; как распахиваются губы и мелко-мелко дрожат ресницы. Ни грамма суровости не остается в женском лице. Растерянность и недоумение отвоевывает себе все пространство. Сатору не становится на одно колено. Лишь смотрит снизу-вверх выжидающе, зажав между двух длинных пальцев поблескивающий тонкий обруч с небольшим, но редчайшим голубым бриллиантом. Утахиме прижимает тыльную сторону запястья ко рту. Молчит, видимо, пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце. Да и ждет явно того, что Годжо скажет. И он не подводит ее ожидания. — Не так я все это себе представлял и хотел сделать. Уж прости, медового месяца пообещать не смогу, как и красивое платье и кучу гостей. Время не то, но так будет лучше. На всякий случай, — кривее, чем хотелось бы, усмехается он, — не могу оставить своего ребенка без своей фамилии. Ну вот. А еще не хотел, чтобы Утахиме засомневалась в его искренней вере в собственную победу. И кто за язык-то тянул? Но Иори проглатывает ком в горле, требовательно протягивает пальцы вперед, позволяя кольцу скользнуть по безымянному пальцу левой руки. — Более кривого предложения я не слышала, — заявляет заклинательница, — но я согласна, — вряд ли ничего не понимает. Скорее просто предпочитает отодвинуть это от себя как можно дальше, забыть на время и не доставать, пока не наступит злополучное 24 декабря. За это Сатору ей премного благодарен, а потому беззаботно скалится: — А много слышала, Химе? Я вроде первый. Или чего-то не знаю? Утахиме отрывается от разглядывания кольца, хмурит брови. — Сейчас передумаю, — угрожает она. Сатору не может не расхохотаться. Встает, выпрямляясь во весь рост. По ее фигуре, тем более скрытой за столькими слоями наряда мико, еще долго никто не скажет, что Утахиме в положении. Это хорошо, думается ему. Однако он более не может отделать от мысли, что внутри нее — его ребенок. То, что связывает их неразрывной нитью, скрепляет сильнее золотого кольца на тонком пальце. Он обхватывает ее лицо ладонями, заглядывает в глаза, мигом теплеющие, как бы тщательно она не пыталась этого показывать. Говорит тихо: — Хочу, чтобы это был мальчик… Но и против девочки ничего не имею. Не надо обвинять меня в сексизме! — тут же торопливо добавляет, видя как вновь недовольно съезжаются на переносице тонкие темные брови. Дальнейшим словам Сатору предпочитает поцелуй. Нарочно старается не обращать внимания на то, как цепко и отчаянно Утахиме цепляется за его плечи. Отчаяннее, чем в те мгновения, когда повисала в его руках над многокилометровыми обрывами над городами и лесами.               Через три недели они женятся. На скромной и незаметной церемонии нет никого кроме самого священника, Секо и Идзити, которого Годжо также посвящает в свою большую тайну. Утахиме прекрасна в белом свадебном кимоно, которое сменяет на привычное мико раньше, чем они переступают порог храма, покидая его. Даже уходят по отдельности и через разные выходы, чтобы никто ничего не заподозрил в случае внезапной слежки. Сукуну бы Сатору не стал подозревать в подобном, но Секо вполне резонно заметила, что таким может промышлять другой их невольный знакомый. Календарь показывает 11 декабря. Они лежат на явно не рассчитанной на габаритного Сатору кровати вместе так, что Утахиме приходится буквально заползти сверху, чтобы ненароком не соскользнуть вниз. Дополнительно ее страхует рука Годжо, покоящаяся на талии. Дыхание у обоих уже успело восстановиться и теперь в помещении царствует редкая гостья — тишина. С Утахиме Сатору играть и притворяться сложнее всего. Да и наедине они оказываются чаще всего только в ночных сумерках, когда Сильнейший и без того измотан ежедневной, ежечасной и ежесекундной игрой. Это порочный круг, в который он сам себя добровольно поместил. — Да, я действительно представляла себе все не так, — первой нарушает тишину Утахиме. Голос ее звучит отстраненно. — Я уже извинялся, — с тенью улыбки на губах напоминает Сатору. — Знаю, — пожевав губу, соглашается Утахиме, — не препятствуй моему присутствие в Шибуе. Сатору прикрывает глаза. Вот он — краеугольный камень, в который они упираются вот уже полторы недели. Накануне сегодняшнего дня даже практически в пух и прах разругались перед своими студентами. По правде сказать: на стороне Годжо не было ни одного более менее весомого одновременно и логичного аргумента кроме того, которому на протяжении всей перепалки не позволял даже намеком соскочить с языка. Сделал это только тогда, когда они остались наедине. Утахиме сверкала глазами и своих позиций не сдавала, в итоге Сатору пришлось временно уступить, раз за разом напоминая себе, что женщине в ее положении волноваться вот уж точно не стоит. — Химе, — устало тянет он, но оказывается бесцеремонно перебит ее ладонью, зажавшей ему рот. — Ты с самого начала задумал использовать мою технику. И не оправдывайся. Нужна бы она была тебе, если бы ты, как и раньше, безоговорочно верил в свою силу и победу? Ответ очевиден. А я не могу не помочь тебе. К тому же техника не может мне навредить, если уж ты переживаешь не только за меня. Достаточно убедительно? Годжо смотрит в отливающие в такой темноте золотом радужки и кивает. Тонкая ладонь все еще не покидает его губ, так что вариантов особо нет. К тому же Утахиме действительно абсолютно права. Его возражения иррациональны. Шаманка убирает ладонь, забирая с собой мягкость кожи. Кольцо она не носит. Такая открытая демонстрация опасна. — Ты не могла сразу попросить поставить кровать шире? И желательно, длиннее? — на этот раз тишину нарушает уже Сатору, в очередной раз безуспешно попытавшийся вытянуть ноги, — хотя бы накануне брачной ночи, из уважения к супругу. — Это было бы странно. — Что странного в том, что изнеженной преподавательнице Киотского техникума захотелось спать с большим комфортом? Ай! — разумеется, за такую реплику его ожидает быстрая расплата в виде несильной оплеухи, от которой на таком маленьком пространстве Годжо не имеет ни малейшего шанса увернуться. Зато вполне может легко и бережно перехватить руку Утахиме и ловко опрокинуть ту на бок, погребя под собой и крепко обняв. Шаманка пыхтит и возится, но вывернуться из-под Сатору невозможно, поэтому она предпочитает просто затихнуть. Тем более, что широкая мужская ладонь находит ее живот и ложится на него. Оба замирают, дыша через раз. — Секо сказала, что через неделю можно попытаться узнать пол, — едва слышно говорит Утахиме. В такие мгновения они всегда переходят на шепот — общее негласное правило. 18 декабряя. Еще 6 дней. — Будет славно, — улыбается темные волосы Сатору, привычно отплевываясь от лезущей в рот прядки, — все равно я уверен, что это будет мальчик, — затем чуть ли не давится смешком от проскользнувшей в голове случайной мысли, — как думаешь, если бы Мей Мей знала о твоем интересном положении, то уже начала бы принимать ставки на то, кто родится? От абсурдности и реалистичности этой мысли Утахиме тоже невольно прыскает, но быстро берет себя в руки и накрывает ладонью руку Сатору на своем животе. — Спи давай, — фыркает беззлобно и глубоко вздыхает, настраиваясь на сон. — И тебе сладких снов, госпожа Годжо.               Это действительно оказывается мальчик. Сатору радостно подскакивает, но быстро успокаивается, садясь обратно и переплетая руки с Утахиме, которая только молча хлопает ресницами и не может оторвать взгляда от маленького экранчика. Секо смотрит на них усталыми печальными глазами, но быстро берет себя в руки и прячется за яркой улыбкой. Запах табака на ее одежде надежно перекрыт чистотой выстиранного халата и самыми цветочными духами из всех, которые смогла у себя найти. 21 декабря, сидя в ее кабинете, оперевшись локтями о широко-расставленные колени и склонив голову вниз, Годжо говорит Секо: — Если что-то пойдет не так, расскажи все Оккотцу. В самом крайнем случае. Женщина бросает на него быстрый взгляд и от открывшейся картины, стянувшей холодное сердце стальной сеткой и сдавившей так, что дышать становится больно, ей хочется затянуться сигаретой так, чтобы, как в старые-добрые, перекрыло все чувство на долгие несколько мгновений и оставило после себя блаженное ничего. Сейчас же щиплет глаза и колет в носу. Лучше предпочесть думать, что это аллергия. — Хорошо, — легко кивает Секо. Такие уж они друзья — когда хреновей всего, ни за что этого друг другу не покажут. От того-то сатору и выпрямляется, салютуя ей ладонью и даря знакомую-знакомую нахальную улыбку. Секо прекрасно знает, что сегодня они впервые тренировались с Утахиме, репетируя первые аккорды грядущей главы.               Подходя к календарю, висящему на стене, и находя взглядом 24 декабря, уже наступившее, подкравшееся так внезапно и одновременно ожидаемо, Сатору хочется просто сорвать его со стены. В голову помимо всего лезут еще и воспоминания о Гето. Сам ведь, в конце концов, эту дату назначил. Чтобы годовщину потом дважды отмечать не пришлось. На этот раз это Утахиме приходит в его комнату, прерывая мысли Сильнейшего уверенным стуком в дверь, сопровождающимся легким перезвоном. Вне всяких сомнений, уже надела ритуальные браслеты. — С добрым утром, — лучезарно приветствует ее Сатору, привлекая к себе и кладя голову на затылок, чтобы женщина уткнулась носом ему в грудь. Утахиме ничего не говорит и только кивает, а Годжо вновь борется с желанием просто закрыть ее в этой комнате и приставить кого-нибудь охранять. Лишь бы не допустить в гущу событий. Лишь бы ничего не случилось. Шаманка итак последние две недели себя неважно чувствует — мучает токсикоз, от которого Иори выглядит бледнее и мрачнее, чем обычно. И потому Сатору вновь заговаривает мягкое: — Химе, послушай… — Нет! — она тут же яро выпутывается из его объятий, гневно заглядывает в лицо. В глазах разгорается злость и боль, окрашивающие шоколадную радужку в золотой. Его собственный кристально-голубой, потяжелевший всевидящий взгляд Утахиме выдерживает. Уже приноровилась, — все будет так, как мы обговорили. — Какая же ты невыносимо упрямая. Надеюсь, у нашего сына не будет твоего характера. В крайнем случае согласен на то, чтобы его хотя бы сгладила моя обаятельность, — спориться сейчас действительно бессмысленно, а потому Сатору тянется рукой к щеке заклинательницы. Мягко проводит по ней, скользит по волосам, доходит до живота, надежно скрытого диковинно повязанным поясом, подхватывает тонкое запястье, отозвавшееся ему перезвоном золотых бубенчиков, и прикладывает к губам. На сотую долю секунды лицо Утахиме искажает страдание, которое тут же исчезает, стоит Сатору моргнуть и укрыть глаза белоснежными ресницами. Она тоже шагает ближе, приподнимается на цыпочках, обхватывает ладонями лицо, задевая кожу металлом своих браслетов, мажет поцелуем по покорно приоткрывшемся губам. Долго в таком положении не выдерживает, опускается, но голову Сатору не отпускает, заставляя того прильнуть к своему лбу. Так и стоят, пока Иори (уже не Иори, в само-то деле), не комкает в руках белую ткань его накидки, стискивает ту до предостерегающего хрустнувшего звука. — Пообещать тебе победу? — криво улыбается Сатору. Глаза он так и не раскрывает. Наслаждается благоговейной темнотой и быстрыми ударами сердца женской фигуры, прильнувшей к нему. — Нет, — сипло выдыхает Утахиме, — пообещай вернуться. Нам обоим пообещай, — требует так отчаянно, что один удар сердце Сильнейшего все же пропускает. Используешь запрещенный прием, дорогая, — думается ему, — заставляешь врать собственному даже не рожденному еще сыну. Но шанс-то на победу все-таки есть, а значит и не будет он абсолютно бессовестно лгать, так ведь? О, этот голосок Сатору внутри собственной черепной коробки уже много лет не слышал. Просыпается старая подружка вера. Да и надежда с ней заодно. Поэтому-то он почти уверенно обещает: — Вернусь.               Сатору знает, что Утахиме сильная. Если не физически и техниками, как он, Сильнейший, то вот по силе моральной она способна обойти многих. Сильная, хоть сам Годжо и на протяжении многих лет дразнил ее обратным, называя слабой, а сам поражаясь иногда стальным стержнем, что прятался в этой женщине. Утахиме сильная, и она справится. Даже без него. А пока ему нужно подбодрить студентов. Всего на одно мгновение, под веками Сатору вспыхивает образ — мальчик, неуловимо похожий на него, но с глазами более мягкими, раскосыми, но все же пронзительно-голубыми, и непослушной копной иссиня-темных волос. Он торопливо моргает и вопросительно склоняет голову к плечу, тут же растворяясь, стоит белому свету прикоснуться к Шести глазам. Похожий на него. Похожий на Утахиме. Похожий на Мегуми. Галдящие студенты окружают его, и Сатору становится легко. Что ж, как минимум жизнь он прожил не зря. Взгляд вновь цепляется за замершую в стороне фигуру Утахиме, рефлекторно сложившую ладони на животе и не успевшую спрятать от него быструю, но теплую улыбку. Да, определенно не зря.