Без солнца сад

Азирафель знал свои слабости, знал свои грехи. Он знал, что не может измениться быстро. Теперь он также знал, что может быть жадным, алчным и недальновидным в своем эгоизме. Но даже он мог усвоить урок, который вбивали ему в голову так жестоко и методично в течение стольких десятилетий. Когда он нашел Кроули в Южной Каролине в 1863-м, тот устало отдыхал среди полей золотарника, пока армия Союза готовилась выступать. Азирафель долго, очень долго смотрел на него, на его ржаво-рыжие волосы, обрамленные желтыми цветами, напоминающих его глаза, которые у него когда-то были, а потом ушел, не давая Кроули и шанса заметить его. Он взял с собой пучок мягко покачивающихся золотистых стеблей. Когда он нашел Кроули в Алгарве в 1897-м, тот читал под деревом, а вдоль его роскошного сада росли асфодели, говорящие о достатке и беззаботности в его уютном доме. Когда он услышал смех Кроули и увидел, как его ловкие пальцы быстро переворачивают страницы, уйти стало еще тяжелее. Он вернулся под покровом ночи, срезал усыпанные звездами стебли асфодели и остался наблюдать за мягким мерцанием фонаря, просачивающимся сквозь закрытые ставни окна, пока тот наконец не погас. Когда он нашел Кроули в Ипрах в 1917-м, тот был совсем мальчишкой, и уже было слишком поздно. Он умирал в грязи от пулевого ранения. Здесь не было цветов, ничего, кроме адского пейзажа войны, что положит конец всем войнам, ничего, кроме пустоши, отравленной воды и запаха смерти. Азирафель попытался исцелить его, но было уже поздно, его душа едва цеплялась за тело. Он обнял его, держал в руках ребенка с лицом Кроули и оплакивал его безмолвную, никем не замеченную смерть. Здесь не было цветов, но позже, когда белые, как кость, кресты выстроились нескончаемыми рядами, Азирафель вернулся и сорвал несколько маков, что росли подле его могилы.

***

Лондон, 1941 Когда его попыталась завербовать женщина из разведки, Азирафель ей отказал. Его утомляла сама мысль о том, чтобы играть с ней в кошки-мышки. Германия в ходе своей операции «Блиц» продолжала бомбить Лондон, и каждую ночь Азирафель закрывал свой магазин и шел помогать с укреплением убежищ и направлять людей в безопасное место. Однажды он оказался слишком близко к области взрыва, его сбило с ног, но отделался он лишь порезами и ушибами. Он бы не сказал, что хотел, чтобы его развоплотило. Он не знал, что будет делать на Небесах спустя столько времени. Но была внутри какая-то тяжесть, пустота, которая накрепко засела в нем за последнее столетие. Тишина и одиночество, которые начинали ходить рябью всякий раз, когда он встречал очередное человеческое воплощение Кроули и которые возвращали его в свои темные объятия, когда он продолжал жить без него. Было в нем что-то, что просто не знало, что теперь делать, не знало, куда повернуть, не понимало, в чем теперь цель его существования. Он должен был отдать должное Роуз Монтгомери — она была полна решимости. Потребовалось довольно сильное чудо, чтобы убедить ее, что она никогда о нем не слышала, и это дало ему отсрочку в несколько недель, а потом она вернулась, словно оса, учуявшая варенье. А следом за ней стук в дверь и медовые глаза, блеснувшие из-под широкополой шляпы, очаровательная улыбка, молодое лицо без морщин. В руках букет белых тюльпанов (предлог, как он объяснил позже, чтобы постучаться в дверь книжного, не вызывая подозрений). «Роуз Монтгомери — не та, кем кажется, — пояснил Кроули с мягким шотландским акцентом. — Она — член нацистской шпионской сети и должна была выманить нужного им человека». Он же, напротив, был добросовестным агентом Секретной Службы, и приехал, чтобы бедный мистер Фелл не попал в ловушку. Если бы это был кто-то другой, Азирафель захлопнул бы дверь перед их лицом и эмигрировал в Австралию до окончания войны. Но это был Кроули, Кроули, сам усмехающийся от нелепости своего объяснения, Кроули, пытающийся скрыть беспокойство за книготорговца, который мог попасть в беду, Кроули, бросающий взгляд в магазин, едва заметно нахмурив лоб, словно знал это место. Кроули, такой блистательный и красивый, нетерпеливый и любопытный, ворвавшийся в мир Азирафеля, словно падающая звезда. Азирафель впустил его. Налил выпить. Согласился помочь. Только раз, подумал он, отчаянно, эгоистично, болезненно. Только эта короткая встреча. Кроули нет причины задерживаться, только если Азирафель не даст ему повода. Кроули протянул ему букет тюльпанов (для вида), Азирафель позволил их пальцам на секунду соприкоснуться и вздрогнул. Все прошло именно так, как они планировали. Нацисты были расстреляны прикрытием Кроули, когда они попытались провернуть двойной обман, и Азирафель не нашел в себе сожаления по поводу их кончины. Кроули не пострадал, хотя должен был, ведь Роуз направила пистолет прямо на него и спустила курок. Но чудом из-за какой-то неисправности пистолет взорвался у нее в руке, и Кроули уложил ее прежде, чем она успела пискнуть. На книгах не было ни царапинки, и Кроули с улыбкой отдал их Азирафелю, а потом предложил подвезти домой. Его машиной была старой, на вид ей было не меньше пятнадцати лет, но в свое время она очевидно была роскошной моделью, и Кроули хорошо заботился о ней, холил и лелеял, как бессменного компаньона. «Бентли 1926 года», — с гордой улыбкой пояснил Кроули, когда его спросили, Азирафель не поверил бы, что ему пришлось сделать, чтобы заполучить ее, ох, какие истории могла рассказать эта машина… — Такая красивая, — сказал Азирафель, Азирафель, который никогда не обращал внимания на все эти новомодные машины и извергающие дым двигатели, но он не мог не любить то, что так сильно любит Кроули. — Впервые такую вижу. Все закончилось слишком быстро. Кроули проводил Азирафеля до дверей книжного и замешкался, и наступил тот момент… Тот момент, которого Азирафель страстно желал, он знал, что произойдет, если он позволит. Но он резко отвернулся и произнес: — Было приятно работать с вами, мистер Кроули. Удачи в будущих начинаниях. — Ох. Да, — это было похоже на разочарование. Может, просто удивление от резкого прощания. — Вам тоже, мистер Фелл. Надеюсь, увидимся по другую сторону. Он вернулся несколькими неделями спустя. Азирафель запер дверь и притворился, что его нет. Кроули возвращался еще три раза, прежде чем сдаться, а может его перевели по работе в это неспокойное военное время. Азирафель нашел себя у ящика с письмами, потемневшими от времени и потрепанными от постоянных касаний, но отвернулся и пошел в ночь, спасать всех тех, кого мог спасти.

***

Лондон, 1967 Но Кроули вернулся однажды, десятилетия спустя. Он постарел, осунулся, его скулы заострились так, как это бывает в последние месяцы жизни. Он зашел в книжный в конце дня и тихо стоял, пока Азирафель не оторвался от бумаг, не узнал его. — Знаешь, — сказал Кроули сиплым голосом, подточенным болезнью, как и весь он сам. — Почему-то я не удивлен. — Нет? — прошептал Азирафель, слишком пораженный, чтобы притвориться, что не узнал его. — Совсем не удивлен найти тебя здесь, — пояснил Кроули. Его акцент сгладился, хотя еще можно было услышать в нем шотландский говор. — Ни на день не постаревшим. — Я… Кроули зашелся кашлем, отвернулся, достал из кармана салфетку и прикрыл ею рот, пока кашель его не отпустил. — Было в тебе что-то странное, — продолжил он, когда снова мог говорить. — Ты мне снился, знаешь? После нашей встречи. Азирафель молча сидел, оглушенный горем и раскаянием. Кроули изучал его лицо, а потом вздохнул. — Но теперь это не имеет значения, — прохрипел он. — Мне осталось совсем немного. — Я знаю. И сожалею. Кроули пожал плечами, отвернулся. — Я просто хотел выяснить. Это я сумасшедший, или все-таки ты… другой. Азирафель поднялся, обошел стол, подошел к Кроули. Осторожно он взял его лицо в руки, посмотрел ему в глаза, читая страдание, пролегшее в каждой морщинке. Азирафель вдохнул, выдохнул, и боль покинула Кроули, оставив того трястись и хватать ртом воздух, широко раскрыв глаза. — Что ты сделал… — Я не могу спасти тебя, — прошептал Азирафель, вкладывая в эти слова сотни лет, просто и сокрушительно. — Но ты больше не будешь страдать, я обещаю. Когда придет время, это будет легко. Кроули сглотнул, обмяк, словно марионетка, у которой обрезали леску, и обнял Азирафеля. Он пах точно так же, как он мог пахнуть точно так же спустя сто пятьдесят лет и четыре жизни, и как его прикосновения могли раз за разом возвращать сердце Азирафеля на место в зияющую дыру в груди? — Спасибо, — произнес Кроули ему в плечо. Они стояли там несколько минут, что ощущались как долгие часы, и когда Кроули наконец его отпустил, он вытер рукой мокрые щеки и сказал: — Что ж. Хорошо. Я лучше… — Будь осторожен, — сказал ему Азирафель, снова чувствуя пустоту в груди. Бездонную и полную сожалений. — Спасибо, — повторил Кроули, а затем ушел. Почти год спустя — Кроули никогда не сдавался без борьбы — Азирафель получил неожиданное наследство. Оно пришло в виде связки ключей в коричневом конверте и записки с адресом видавшего виды гаража в Ливерпуле. Бентли выглядела потрепанной, несмотря на десятилетия попыток держать ее на ходу. Азирафель не разбирался в машинах, но понимал, что эта никогда уже не заведется. С ключами не шло ни инструкций, ни последней просьбы, но Кроули не оставил бы ее ему, если бы намеревался пустить ее на металлолом. Он подумал о том, какой Бентли была в ту ночь во время Блица, когда Кроули был полон триумфа и так радовался его компании. Он закрыл глаза и щелкнул пальцами, а когда открыл, то машина была почти новенькой, с едва заметными следами износа, которые только показывали, что все эти годы ее холили и лелеяли. Азирафель не умел водить, но это и не имело значения. Он скользнул на водительское место, положил руки на руль и тихо произнес: — Отвезешь меня домой? И Бентли отвезла.

***

Когда он нашел Кроули буквально в получасе ходьбы от Сохо в 2008-м, это было похоже ощущение пропавшей под ногой ступеньки. Название цветочного сразу зацепило взгляд — «Дар Эдема»: как смело, как вызывающе, как иронично. Это могло бы прийти в голову любому человеку, но как только он всмотрелся в окна, он уже знал, знал прежде, чем заметил рыжие волосы в отражении окон. Он должен был уйти. Но вместо этого открыл дверь. Кроули был там: в окружении цветов, с убранными волосами, непослушными прядями, свисающими над нахмуренными бровями из-за сложностей с букетом. Азирафель упивался этой картиной, на секунды забыв обо всем кроме него, здесь и сейчас. У него перехватило дыхание, когда Кроули прикусил губу, умелыми пальцами покрутив ленточку, а потом прядка рыжих волос лениво выскользнула у него из-за уха, щекоча ему щеку. Он все еще мог уйти. Кроули даже не поднял головы, не видел его. Он мог бы запечатлеть этот момент в своем сердце и уйти. Он должен был. А потом Кроули сказал: — Один момент, — и впервые за все жизни, его голос был такой же, язык был такой же, акцент был такой же, интонация была та же, и Азирафель просто не смог уйти, не смог сдвинуться, не смог воспротивиться. — Вот ты где, — сказал он. Кроули поднял голову.

***

Это было ошибкой, конечно же это было ошибкой. И когда Азирафель понял, как близко он к тому, чтобы снова уничтожить Кроули, он сбежал. Все что он мог — это стереть себя из его жизни, даже если это значило оставить книжный, даже если это значило — ранить Кроули. По крайней мере, спустя столь короткий промежуток времени, ему будет не так больно его забыть. (Но сможет ли он? После того, как Кроули смотрел на него, протягивая папоротник. Как смотрел на него, когда Азирафель захлопнул дверь перед его лицом…) Он бесцельно путешествовал несколько месяцев, кончилась весна, наступило лето. Он пересек экватор, на другую сторону земного шара, остановился в Кейптауне, отправился в Новую Зеландию, где зима блистала заледеневшими ветвями и заснеженными горами. Великолепный пейзаж не был похож на Англию, но чем-то все равно напоминал дом. Даже слишком напоминал. На улице в Крайстчерче он замер у цветочного, который выглядел точь-в-точь как у Кроули, вот только растения были и вполовину не так хороши. В ведре у двери стояли розовые гвоздики. Азирафель очень долго глядел на них, пока не понял, что у него мокрые щеки, пока слеза не капнула с подбородка на крепко сцепленные руки.

***

Крайстчерч, 2008 Это вино в подметки не годилось старым французским сортам, но было вполне приемлемо для любителей старых вин, и было одним из тех, что он никогда не пил с Кроули. Кроме того, конечной целью было не смаковать его вкус, а погрузиться в приятный алкогольный туман, при этом не выпив слишком много, чтобы хоть как-то унять боль, воющую в его груди. Это был тонкий баланс. И в этот вечер он не очень хорошо его поддерживал. Он был на второй бутылке, когда ощутил дрожь и мерцание явления ангела. Он замер и, прежде чем поднять глаза, постарался придать лицу спокойное выражение. Гавриил стоял возле его стола и глядел на него с легким недоумением. — Азирафель, — сказал он с жизнерадостной язвительностью и присущей ему надменностью. — Что ты здесь делаешь? Ты ведь должен быть в Лондоне. Он не мог заставить себя протрезветь, не когда Гавриил стоит прямо здесь. Азирафель осторожно вздохнул, убедился, что его не ведет, а язык не заплетается. — Я решил, что пробыл там достаточно времени, — четко и ясно ответил он. — Я… не хотел привязываться к месту, сам понимаешь. Решил, что стоит проверить, как дела в мире. — Это, конечно, похвально, — признал Гавриил, хотя по его тону было понятно, что он предпочитал, чтобы такие «похвальные» решения сначала подтверждались в головном офисе. Он как будто и не заметил язвительности, вложенной в слово «привязываться». — Но тебе надо возвращаться. Процесс запущен. — Какой процесс? — Глобальный процесс. — Гавриил возмутительно самодовольно ухмыльнулся. — Финальный отсчет. Конец времен, Азирафель. Нам поступила информация, что антихрист прибыл на Землю, как и предрекали. Азирафель ощутил, как к горлу подступает паника, не дающая нормально вздохнуть. — Армагеддон? — надломлено переспросил он. — Уже сейчас? — Нет, не прямо сейчас, мальчик для начала должен вырасти. А мы должны подготовиться в битве. Но конец света произойдет в Англии, поэтому необходимо, чтобы ты отправился в Лондон и держал ухо востро следующие одиннадцать лет. — Одиннадцать лет, — несмотря на присутствие Гавриила, Азирафель сделал большой глоток вина. — А затем… Гавриил неодобрительно нахмурился, окидывая взглядом бутылки на столе. — Зачем ты поглощаешь это? — спросил он, презрительно указывая на бокал в руке Азирафеля. — Это же вино, — ответил Азирафель, слишком потрясенный и огорошенный, чтобы соблюдать приличия. — Даже ты должен знать, что такое вино, Гавриил, его придумали еще во времена Ноя. Тебе налить? — Я не оскверняю храм своего те… — Да-да, знаю, — вздохнул Азирафель. — Тебе стоит попробовать, может тебе вдруг понравится. — Глубоко сомневаюсь, — Гавриил странно посмотрел на него, да, осуждающе, но еще и опасливо, словно он не был уверен, что делать с отвечающим ему Азирафелем. — Так ты вернешься в Англию? — Вернусь, — сердце сжалось от одного упоминания о возвращении, но мысли уже неслись далеко вперед, опережая события. Что будет с Кроули, когда миру придет конец? Вернется ли он к своей настоящей форме, только чтобы его кинули с мечом в руке на амбразуры последней битвы против Небес, против Азирафеля? Или он просто… погибнет со всем человечеством? — Одиннадцать лет? Все что нам осталось? — Что за лицо, Азирафель? Это то, к чему мы стремились! Настала пора ловить момент! Азирафель отставил бокал. Он поглядел, как вино мягко плещется, постепенно приходя в покой. Он подумал о цветах, и о книгах, о медово-карих глазах — влажных и разбитых, и все из-за решений, которые он принял. — Да, — наконец ответил он. — Пора настала.

***

Храни любовь в своем сердце. Жизнь без любви — это сад без солнца, все цветы в котором увяли. Оскар Уайльд.