Два револьвера в зарослях цикория

— Я знаю, что играть хочется только мне, — грустно протянула Венда. — Ты можешь одеться, если хочешь. Хару кивнул и натянул футболку назад. — В любом случае, светленький, ход за мной. Мы выпьем — не обещаю, что немного, и я задам тебе пару-тройку вопросов, а потом расскажу обо всём, что ты хочешь спросить. Без ограничений. Лицо девушки тут же засветилось, будто и не было грустно-серьёзности только что. — Как это?.. А! Кампай! Опрокинув в себя треть стакана водки, Венда внимательно проследила за тем, чтобы Хару повторил её подвиг, а затем начала расспросы: — Про жениха своего я уже всё, что хотела, знаю, а вот про тебя, светленький, нет! Короче, у тебя нет девушки, да? — Верно. — И эта, ну, сестрёнка Дайсуке тебе нравится? Детектив фыркнул. — Ага-а-а-а… А живёшь ты один? О, по морде лица вижу, что один. Не-не, не буравь меня взглядом! Почему тебе нравится эта твоя полиция? Не одижавший резкой смены курса, Хару рассмеялся. — Да-да, я поняла уже, что ты женат на своей работе, и в этих отношениях любая девушка — любовница. Но почему? — Людям хочу помогать. — А в полицию почему пошёл? Врач тоже помогает. И учитель там всякий разный. Хару пожал плечами. — Мечтал стать героем. — Стал? — Дайсуке говорит, что стал. — Ты в чём-то прав… — задумчиво постучала по носу девушка. — О том, что мы герои, нам всегда говорит кто-то другой или третий. Нельзя почему-то вот так просто прийти и сказать: «Ребятки, а я огероиться какой геройский герой!» Ладно, герой, ты давно уже обещал мне допрос с пристрастием, всё равно роешь под меня вовсю. — Это вообще-то Дайсуке обещал… — Ничего не знаю! — перебила Венда. Жду вопросы! — Уверена? — Не сегодня — никогда! — Что ж… Я хочу услышать ту твою «долгую историю». Про то, почему ты живёшь как живёшь. — Чёрт, с козырей ходишь! Без ножа режешь, гад! — Режу? Кого? — Забей, это выражение такое. История так история. Итак, история… Нет, мы сначала выпьем. Мы ведь выпить забыли! «Что же такого страшного у неё случилось, что она не хочет говорить?» — наблюдая, как Венда наливает себе полстакана водки и выпивает их разом, подумал Хару. Он хотел было отказаться от вопроса, но девушка продолжила: — Конечно же, я не всегда жила в подвале. Когда-то у меня был дом и родители. Сейчас мне почти 27 — второго октября будет — то есть я уже без малого десять лет… хм… пусть будет бомжую. Чтобы ответить на твой вопрос, мне нужно кое-что уточнить, если позволишь. Хару, что ты знаешь о Сарматии? — Страна такая, — удивившись, что его назвали по имени, ответил он. — Столица — Чергород. Население — сарматы — говорят в основном по-русски… — Это всё и так ясно, но про нашу жизнь ты что знаешь? — перебила Хару Венда. — Ничего? Хотя… У вас раньше пропадали люди… Все сарматские девушки мечтают выйти замуж… У вас нельзя быть геем и есть подпольная сеть… Всё. Девушка горько усмехнулась. — У нас много всего интересного. То, из-за чего я теперь там, где есть — интересный закон, введённый 15 лет назад. Проще говоря, я прячусь от армии. Мне осталось ещё три года тотального подполья — и я теоретически могу вернуться. — От какой армии? Ты военная преступница? — не понял Хару. — Звучит как идея! Ладно-ладно, объясняю толком: 17 лет назад сарматское правительство заметило, что с демографией у нас всё плохо, с армией тоже не очень: призывники-юноши уклоняются от полуторагодового долга Родине всеми правдами и неправдами. Ты полицейский, тебе, наверное, не понять, но у нас в армии мало кто хочет служить, а забирают туда всех парней от 18 до 30. То есть мой женишок мог бы сейчас неплохо смотреться в форме, если бы вдруг у него обнаружилось сарматское гражданство. А ты… сколько тебе там? — Уже не годен. Мне 31. — Повезло, — завистливо протянула Венда. — Так вот, наше Сарматское Вече решило убить всех зайцев сразу: школы объединили с детскими садиками, а в расписание для школьников добавили два новых предмета: основы военного дела для мальчиков и основы воспитания детей для девочек. План был гораздо хитрее, чем звучит: уроки для девочек не были обязательными. Вот только школьные психологи внимательно следили за тем, кто приходит и как ведёт себя с детьми. Я не просто так сказала, что видела геев только в аниме — в Сарматии нельзя любить любить своего пола. И менять пол тоже нельзя. А ещё нельзя быть чайлдфри. Ты спрашивал у меня, почему мальчиков я люблю только в теории? Вот так всё просто. 15 лет назад девочек, которые не проявили интереса к воспитанию детей, стали призывать в армию наравне с мальчиками. Казалось бы: десять лет бомжарской жизни — слишком высокая цена, чтобы не служить полтора года, да? Вот только не всё так просто. Нормально служить могут только контрактницы. Всех остальных в армии «учат жизни», — развела руками Венда. — Демография поправилась, пусть и за счёт сведённых с ума одиноких мамочек. Аборты у нас запрещены, знаешь ли. За их проведение положена смертная казнь. Как тебе у нас, а, японский кавайный милашка Хару? У нас в Сарматии очень здорово. Оставайся навсегда, а? — девушка со злостью смахнула непрошенную слезу. — Ты сбежала, чтобы не попасть в армию, — суммировал детектив. — Прости, пожалуйста, что поднял эту тему. — Да нет, что ты, — махнула рукой Венда. — У вас в Японии для таких, как я, даже слово специальное есть, кажется, да? Не помню… — Дзёхацу, — подсказал Хару. — Именно. Что ж, у тебя ещё один вопрос. «Разве вопросы ограничены?» — подумал детектив, но уточнять не решился. Вместо этого он спросил: — Почему Венда? Это ведь не твоё настоящее имя, правильно? — Теперь настоящее. Но вообще правильно. Ты как, детишек любишь? — А? То есть? — Важно для рассказа. — В принципе да, — пожал плечами Хару. — Своих нет? — Не-а. — Значит, можно рассказывать, — кивнула девушка. — Венда — это акроним. Вера, Елена, Нина, Диана, Алина. — Кто это? Твои предки? — В каком-то смысле. Это девушки, которые чуть больше десяти лет назад все вместе взяли и приехали в один весьма милый — каваии, так сказать! — детский дом. Девушки очень любили детишек — гораздо больше, чем весь персонал детского дома вместе взятый. Они подошли к малышам и рассказали им, что их ждёт, когда они вырастут. Рассказали, куда делись их мамы и какими мразями были их папы. Понимаешь, что это был за детский дом? — Там жили дети призванных девушек? — Десять баллов за сообразительность! Или какая у вас система оценивания в школе? Ладно, неважно. Упомянутые мною выше пять девушек спросили у детишек: «Хотите ли вы жить в такой замечательной стране?» — Можешь не продолжать, — выдохнул Хару. — Э нет, я всё же закончу! — Венда стукнула кулаком по столу. — Детишки ответили: «Нет, не хотим». Тогда Вера, Елена, Нина, Диана и Алина достали автоматы и отправили на небо всех, даже тех мразей, кто этого ни капли не заслуживал — чёртов персонал, вравший детям на каждом шагу. Это был громкий судебный процесс, и всех пятерых, разумеется, расстреляли. Знаешь, что они сказали в своём последнем слове? «Эти дети ничем не заслужили страдать в таком пиздецовом месте!» И нет, они не о детском доме — они обо всей Сарматии! — Венда не заметила, как перешла на крик. Хару не мог понять: то ли язык Венды становится всё более витиеватым с каждым выпитым стаканом, то ли это он сам уплывает в дальние дали. — Если у вас всё так плохо, почему ты просто не уедешь? — И правда, а почему же? — девушку уже было не остановить. — Да потому, что из Сарматии выехать невозможно! Хотя нет, возможно! Но если ты где-нибудь засветишься — банковской картой заплатишь за что-нибудь, например — тебя сразу же вернут в родную Сарматию. Снять жильё — «а предъявите-ка документики, гражданочка!» Так какая разница, где бомжевать?! «Это истерика», — осознал Хару, наблюдая, как Венда опрокидывает в себя очередной стакан. Чего уж он не ожидал, так это что она выбежит из дома и помчится куда-то в сторону леса. Бегать на пьяную голову — затея отвратительная, но бросить Венду в беде не позволяла совесть. А она в беде. Как вообще, так и конкретно в этот самый момент. Отбросив все сомнения, Хару бросился догонять девушку.