Aconitum

Больно. Так больно, что глаза режет крупными горячими слезами. И совсем темно, будто ничего вокруг никогда и не существовало. Сначала Зигмунду показалось, будто глаз он вовсе не открывал. Темно… темно, холодно и больно. Но даже темнота под веками не бывает столь плотной, непроглядной и однородной. Она полнится едва различимыми узорами и ярко-белыми точками, а тут… ничего. Зигмунд моргнул раз, другой, но вокруг всё осталось таким же неизменно чёрным. Неужели ослеп?! Да как же… Как такое могло случиться?! Он было дёрнулся, потянулся протереть, ощупать глаза, чтобы проверить, не случилось ли с ними чего, но от одного этого движения его кинуло вперёд, будто кто-то толкнул в спину. Нога запнулась за ногу, и Зигмунд было раскинул руки, теряя равновесие, но падения не последовало. Вместо этого он, не видя решительно ничего, включая даже собственное тело, завис плашмя в пустоте, беспомощно барахтаясь. Горло сдавило, и с тихим, беспомощным всхлипом он забился ещё отчаяннее, пытаясь вернуть телу вертикальное положение. – Ваше Высочество! – позвал Зигмунд жалобно, надрывно, но собственный голос он услышал лишь в голове, будто губы его оставались сомкнутыми, – Кристиан! Ваше Высочество Кристиан! Но звучащий лишь в мыслях голос никак не смог бы добраться до адресата. Зигмунд снова всхлипнул, и в пустом тёмном пространстве тело его перевернулось, будто он сам пожелал лечь на спину. Что происходит?.. Голова опустела, и даже барахтаться в тягучем чёрном воздухе уже не хотелось. Если бы только здесь был Кристиан… – Ваше Высочество, как же так?.. – с надрывом снова попробовал выдавить из себя хоть слово Зигмунд, но голос опять не поддался, не выпустив вопрос дальше мыслей. Он перестал бороться. Может быть, слишком быстро. Чем бы ни было это место, Зигмунд не понимал, что делать в нём и как выстраивать с ним диалог. Такими вещами всегда занимался Кристиан… И в отсутствии других вариантов юный паж лишь поджал к груди ноги, обнимая колени; свернулся, как кошка в холодный день, и всё равно не увидел даже собственных рук. Будто и нет его вовсе. – Ваше Высочество… – Зиг. Юный паж вздрогнул. До слёз, до дрожи знакомый голос оглушительно зазвенел в сознании, и Зигмунд, подхваченный волной надежды и трепета, неумело встал на ноги в пустоте, заозирался. – Ваше Высочество! Ваше Высочество, я здесь! – собственный крик в мыслях оглушил, и паж зажмурился, ожидая, когда в голове перестанет гудеть и он сможет прислушаться получше. Ну же, Ваше Высочество, скажите же ещё хоть что-нибудь… – Зигги. Улыбка, кривая, дрожащая, непроизвольно разрезала губы, и Зигмунд кинулся вперёд, надеясь, что вот-вот голос принца станет ближе. Двигаться оказалось легко, словно тело вовсе ничего не весило, а оттого каждый шаг превращался в прыжок. – Ваше Высочество! Вы меня слышите? – изо всех сил завопил он, но этим только заставил голову разболеться сильнее. Впрочем, другая боль, пронзающая всё тело, куда-то ушла. – Зиг. Паж остановился, завертел головой в непонимании. Он не считал, сколько бежит, но бежал явно давно, а голос так и не стал ближе. – Ваше Высочество, где Вы? Я Вас не вижу! И тут его пальцев, начавших неметь от холода, что-то коснулось. Зигмунд дёрнулся, взгляд опустил к рукам, но так ничего и не увидел. Только ощущение крепло. Чужая тёплая, бархатная, со знакомыми мозолями от меча и пера горячая рука сжала его ладонь. – Ваше Высочество?.. – Спасибо, Зиг, – стало ему ответом, одновременно удушливо близко и предательски далеко. Паж попробовал сжать ладонь господина в ответ, только пальцы отчего-то слушаться перестали. – Ты спас меня. Ты молодец. – Ваше Высочество, о чём Вы? – растерянно прошептал юноша, всё озираясь в надежде выхватить из густой темноты хотя бы силуэт принца. – Я награжу тебя, как героя. Только возвращайся, Зиг. И снова прикосновение. В этот раз – совершенно другое. Горячие принцевы пальцы погладили по голове, будто прядь убирая со лба. И холодную безвольную руку сжимать он не переставал. – Возвращайся. Зигмунд оторопел. Ноги подогнулись без его ведома, и он опустился на колени, теряя всякое ощущение себя в этом месте. Возвращаться? Но откуда?.. Он зажмурился, крепко, до рези в глазах. Зажмурился и попытался вспомнить. Юного пажа будто подхватили под руки, понесли куда-то, и он совершенно не мог сопротивляться. Но когда он снова открыл глаза, плотная чернильная темнота сменилась тенью подвала. Руки нещадно саднило от связывающих их верёвок. Твёрдый, колючий канат перетянул горло вместо ошейника, какие обычно стискивали на шеях заключённых. Ему снова семь. Маленький, исхудавший и грязный мальчишка, с тёмными кривыми когтями на мелких чёрных ладошках, сжался в углу, прижав колени к груди. Сальные, спутанные колтунами рыжие кудри упали на лицо, когда он вдруг вскинул голову, заслышав скрежет замка. Дверь отворилась, и в сырую, пропахшую плесенью и отходами камеру вошли двое в полудоспехах и длинных серых плащах. Лиц их мальчик не разобрал, сколько бы не всматривался. Один из мужчин присел рядом и, ничего не говоря, достал нож. Мальчишка вскрикнул, когда холодная сталь прижалась к запястью. Но клинок лишь проскользнул под верёвку, лёгким быстрым движением разрезая её. Перерезал он и канат на шее. – Бери, – скомандовал первый мужчина второму и сам подхватил мальчика под руку, что спустя пару мгновений сделал и его напарник. Мальчик забился, невнятно закричал и заплакал, пытаясь вырваться, но хватка двух взрослых в больно впивающихся железом в кожу перчатках не ослабела. По лестнице рыжего выволокли сначала в длинный каменный коридор, где его крики на неизвестном солдатам языке эхом начали отражаться от стен, а затем и вовсе наружу. Мальчишку поставили на землю, и он, не удержавшись на слабых ногах с разбитыми загноившимися коленками, осел на землю, где тут же его шею сзади сжали железные пальцы и лёгким движением уткнули лицом вниз. Мальчик перестал кричать и бросил попытки сопротивляться: только тихо завыл загнанным зверем, задыхаясь. – Нет, нет, пусти его! – раздался откуда-то сверху такой же детский, даже, наверное, младше, голос; высокий, надрывный и требовательный, – Хочу посмотх’еть! Покажи! – Поднимите лицо мальчишки, – строго приказал ещё один невидимый взрослый. Железные пальцы вцепились в рыжие вихры и резко задрали голову рыдающего, измазанного в пыли и соплях мальчика. Заплывшими от слёз глазами он смог различить только силуэты. Две лошади, и на одной из них - взрослый в тёмном, а на второй - закутанный в фиолетовое мальчик. – Кто? – спросил детский голос, и взрослый тут же пояснил вопрос: – Что это за ребёнок? – Ведьмино отродье, Ваше Высочество! – с готовностью пояснил один из солдат, тот, что держал мальчишку за волосы, не давая спрятать заплаканное лицо, – Был перехвачен в Северной Долине. Пытался в лес удрать, когда мы прирезали Белую Ведьму и её травника-муженька. – Так это сын Белой Ведьмы? – со скепсисом переспросил взрослый на лошади, – Нам сообщали, что она, наконец-то, была убита, но я не верил. До этого момента. – Конечно её отпрыск, сэр регент! Только взгляните на его глаза! Второй солдат сжал подбородок ребёнка, отчего тот завопил только громче, и сдвинул волосы чуть выше. На две фигуры всадников уставились бледные голубые глаза с красными прожилками прямо на радужке. – Посмотх’еть, посмотх’еть! – затребовал детский голос, и названный сэром Регентом спешился, тут же снимая с лошади мальчика. Ребёнок в фиолетовом остановился перед заплаканным рыжим замарашкой, окинул его изучающим, взрослым взглядом, а затем сдвинул волосы с лица маленькой горячей ладошкой. – Глаз! – удивлённо воскликнул он, глядя на бордовый символ, вытатуированный на лбу мальчишки. – Грязная женщина успела пометить его, Ваше Высочество, – коротко объяснил солдат, продолжая держать голову пленного ребёнка, – Он порчен её колдунствами. Наверняка и силу передала! Прикажете избавиться от отродья? – Нет! - протестующе заявил мальчик в фиолетовом и пристально посмотрел в зарёванные глаза, – Хочу его себе. Отпусти. Солдат, кажется, замялся, но благоговейно повиновался приказу маленького принца. Железные пальцы разжались, и ребёнок обмяк, снова жалобно завыв на одной ноте. – Не плачь, – приказал маленький принц, – Как тебя звать? Пленник только громче расплакался и закрыл лицо когтистыми грязными руками. – Отвечай, когда тебя спрашивает Его Высочество, отродье, – раздался сверху грубый голос сэра регента. – Зе-елдри-ис, – провыл пленник, и грязными ладонями завозил по лицу, пытаясь стереть слёзы. – Не нх’авится, – нахмурился Его Высочество и обернулся на регента, - Фх`едех`ик, пх’идумай другое, Зелдх`ис мне не нх’авится, хочу без х`! – Как скажете, мой принц. Зелдрис, хм… Не желаете ли назвать его Зигмундом? – Зигмунд… – мальчик будто катал имя на языке, примеряясь, – Зигмунд мне нх’авится. Тепех’ь ты Зигмунд. Никто не стал спорить, когда маленький принц, только недавно справивший свой пятый день рождения, пожелал вместо взрослого мальчишки-пажа, великодушно подаренного ему одним из аристократических домов, оставить Ведьмино отродье, не убитое лишь из страха солдат резать таких маленьких детей. Новоназванного Зигмунда отмыли, и оказалось, что руки у него вовсе не чёрные и не когтистые: кожа просто была крепко испачкана, а ногти отросли так сильно, что ладони стали напоминать лапы животного. Рыжие кудрявые патлы слуги долго пытались продрать, но расчёски застревали в них, а лучше всё не становилось, поэтому было принято решение остричь мальчишку едва ли не налысо. По приказу маленького господина Зигмунда поселили в небольших покоях недалеко от королевских вместо того, чтобы отселить на нижние этажи левого крыла, где обитали все служки. К мальчику тут же приставили учителей и надсмотрщиков, которые в первое время косились на него с недобрыми огоньками в глазах. Принца Зигмунд больше не видел, а незнакомые люди и незнакомое место приводили его в ужас. Он постоянно плакал, забиваясь в дальний угол, не слушал, и вместо ответов на вопросы молил не трогать его или вернуть его обратно домой, к папе и маме, то и дело переходя на рокочущий странный язык. Учителя сначала пытались успокоить его, уговорить выйти из своего угла, но все как один рано или поздно начинали ругаться. Однажды самый молодой из учителей принёс с собой тонкий гибкий прут. Он показал её мальчику, рукой провёл по длинной поверхности, а затем взмахнул. – Знаешь, что это? – строго спросил мужчина, – Это розга. Запомни её. Если ты не выйдешь – я накажу тебя ею. Понял? Зигмунд только сильнее сжался в углу между кроватью и небольшим шкафом и громко завыл, как дикое животное, в страхе закрыв голову руками. – Я считаю до трёх. Мальчик не понимал, что говорит ему этот большой человек. Он начал перечислять по очереди незнакомые слова, последним из которых было “три”, а потом вдруг замахнулся розгой. Зигмунд закричал и крепче прижал руки к короткостриженной голове. Раздался свист рассекаемого воздуха, тыльные стороны ладоней обожгло, и ребёнок взвизгнул, начав задыхаться. Больно! Так больно! – Нельзя, – вдруг раздалось от двери. От слов этих все трое учителей, что стояли вокруг, вдруг отшатнулись, уставившись куда-то туда, на вход. В одном-единственном слове странно сочетался колокольчик детского голоса и железная властность. – Ваше Высочество… – Нельзя его бить. Я запх’ещаю. Мелкие, быстрые шаги приблизились, и когда Зигмунд поднял глаза, перед ним стоял мальчик в фиолетовом, который дал ему имя. Только фиолетового на нём теперь не было вовсе. Среди тёмных строгих одежд выделялась только ослепительно-белая рубашка и пушистый фонтанчик ткани на шее. – Почему ты плачешь? – Я хочу к ма-аме-е… – протянул Зигмунд, всхлипывая. – Твоя мать мех’тва, – коротко отрезал пятилетней мальчик с недетской холодностью, и Зигмунд снова разрыдался, – Она была ведьмой. Ведьмы плохие. Они должны умих’ать. – Мама не плохая! – воскликнул рыжий и, утерев рукавом новых одеяний глаза, поднял взгляд, – Мама хорошая, она огонь заговаривала, чтобы не обижал! – Это колдовство, – покачал головой маленький принц, и тёмные, прямо как его одежды, волосы, едва касающиеся плеч, заиграли бликами ламп, – Колдовство – плохо. Я дал тебе шанс стать хох’ошим. И имя. Ты тепех’ь Зигмунд. Больше не её сын. Понял? Мальчик смотрел на принца молча, и только слёзы продолжали течь по щекам. – Вставай. Тебя бить больше не будут. Хрустальные глаза Ведьминого отродья невольно скользнули на три взрослых фигуры, возвышающиеся за спинами принца. – Ну же, – требовательно повторил он, – Вставай. Зигмунд замотал головой, крепко зажмурившись. Покинуть угол казалось ему самой страшной из всех возможных затей. – Винсент, подними его, – приказал тогда маленький принц, и старший из учителей, седовласый старик с короткой бородой, подхватил рыжего под руки, попробовав поднять. Стоило ему поставить Зигмунда, как мальчик тут же попытался съехать обратно на пол, но ему этого не позволили. Утирая лицо рукавом, он уставился на маленького принца. Тот смотрел на него снизу вверх своими огромными, пронзительными серыми глазами, слишком умными для ребёнка. – Тепех’ь ты мой друг, – заявил он, и от такого Зигмун опешил. Мальчик замотал головой. – Нет, я не могу. – Почему? – принц сдвинул брови, и нос его смешно наморщился. – Я не знаю, как тебя зовут. – Не знаешь? – переспросил маленький господин, и глаза его, и без того большие, стали ещё шире, – Пх’авда? – Да. – Меня зовут Кх’истиан, – гордо задрав голову, представился принц, и с не менее гордым видом оттарабанил явно заученное: – Его Высочество пх’инц Кх’истиан де Умбх’мунт. Ты должен звать меня Ваше Высочество. Понял? Мальчик кивнул. – А тебя зовут Зигмунд, – продолжил принц, – Ты мой друг. Моё. Я твой хозяин. Запомни. И он запомнил. Что-то было такое в этом маленьком железном мальчике, в его огромных железных глазах, что заставило Зигмунда принять новый порядок вещей как данность. Он успокоился, но снова принялся плакать, как только принц ушёл, и благоговейное раболепие с трёх учителей спало. И Зигмунд плакал и шептал что-то на своём странном языке, отказываясь от еды и лишь изредка проваливаясь в беспокойный сон, пока господин вновь не навестил его на следующий день. – Как он? Зигмунд снова очнулся в плотном чёрном нигде. Он заозирался, пытаясь найти источник звука, но прояснения так и не произошло. Напряжённый, как струна, он лишь снова прикрыл глаза, – хоть это и оказалось полностью бессмысленно, – чтобы лучше сконцентрироваться на звучании голоса. Это снова был Кристиан. В этот раз дальше, чем раньше – юный паж едва различал слова. – Чахнет, Ваше Высочество, – жалобно прошептал второй голос, намного ближе, – Боюсь, клинок был отравлен какой-то несусветной дрянью… Всё, что мы делаем, не даёт никаких результатов. – Вы узнали, что это за яд? – требовательно спросил принц. – Ещё нет. Ваше Высочество, послушайте, у нас нет на это времени, он ведь уми… – Значит, плохо стараетесь, – жёстко перебил, судя по всему, лекаря молодой господин, – Стража. Этого в подвал, будем решать вопросы о его компетентности позже. Привести мне его ученика, выписать нескольких лекарей из столицы, срочно. Времени и правда мало. – Но Ваше Высочество! – только и успел воскликнуть второй голос перед тем, как приблизились лязгающие шаги и началась возня. – Ваше Высочество, прошу, не горячитесь! – только хотел воскликнуть Зигмунд, вложив все усилия, чтобы протолкнуть сквозь губы хоть один звук, но его снова подхватило, завертело и утянуло в дебри расплывающегося сознания. Изначально к новому принцеву любимцу во дворце относились с опасением и даже отвращением, всегда витавшим в воздухе. Он постоянно плакал, почти не говорил, а знак на лбу было вовсе нечем прикрыть - волосы росли ужасно медленно. Иногда Зигмунд слышал, как у самых дверей шепчутся учителя: они всё пытались понять, передала ли мамаша Ведьминому отродью хоть каплю своих волшебных сил, и если да – то как скоро он станет опасен. Но никаких сил в себе мальчик не наблюдал. Зато во сне он видел маму. Такую же красивую, как в день, когда она просила его бежать: с длинными, похожими на лунный свет белыми волосами и рубинами колдовских глаз. Она пела ему колыбельные на рычащем наречии, гладила по голове и целовала в лоб, и улыбка её была самой тёплой на свете. А отец, сам совсем ещё юный, с маленьким, туго затянутом на затылке хвостиком рыжих волос, всегда сидел где-то рядом. Он молчал, но с ласковой улыбкой смотрел на сына, кивая каждый раз, когда ловил на себе его взгляд – и мальчику от этого становилось хорошо. Никто так точно и не понял, почему маленький принц выбрал именно Зигмунда. Не понимал и сам мальчик, но каждый раз, когда Его Высочество приходил проведать его со странной для ребёнка отстранённостью во взгляде, Зигмунд переставал плакать. Даже регент относился к нему с подозрением. Но спустя неделю сорвавшему криками и слезами голос мальчишке объявили, что он обязан теперь сопровождать маленького принца на занятиях. Приказ регента, что уж поделаешь, против него не мог пойти никто. Удивлены были все, кроме, кажется, самого Кристиана, который встретил подобное решение с присущей ему невозмутимостью. Кажется, он понял смысл этого поступка быстрее, чем кто бы то ни было. Зигмунд же понял, что стало причиной смены настороженности на милость, только в тот момент, когда её, эту самую причину, сунули ему под нос. Растерянный и не понимающий ничего, он сидел рядом со своим господином, когда к маленькому принцу в учебную комнату пришёл преподаватель словесности и начал урок. – Прошу Вас, Ваше Высочество, – бархатным голосом проговорил мужчина, кладя перед Кристианом толстую книгу в обложке с золочёными буквами, – Давайте начнём с того момента, где мы остановились. Мальчик лишь кивнул и принялся листать хрустящие страницы, пока не остановился на одной из них по одной ему ведомой логике. Зигмунд тоже заглянул в книгу, но быстро отстранился: вязь палочек и крючков была ему совсем непонятна. – Я ули-чи-ла. Е-го*, – принялся читать маленький принц по складам, отрывисто, чётко, с расстановкой, корча губы сильнее, чем при обычной речи. К следующему слову брови его сдвинулись к переносице, – Спх`о-сив… – Прошу, остановитесь, Ваше Высочество, – прервал его мужчина и обернулся на Зигмунда, – Ты, Отродье. Покажи мне свои руки. Мальчик захлопал глазами, не понимая, но тон у учителя был такой, что не повиноваться Зигмунд не мог. Он вытянул руки над столом, ладонями вверх, и огромными хрустальными глазами уставился на старшего. В руке у того оказалась та же гибкая тонкая палка. Розга. Она засвистела так стремительно, что мальчишка только и успел зажмуриться перед тем, как на мягкой коже ладоней пролегла тонкая свежая царапина от удара. Он вскрикнул и заплакал, прижимая руки к себе. – Нельзя, – едва ли не зашипел на учителя маленький принц, и вид его сделался ещё напряжённее, – Его бить нельзя. Бх`ось х`озги. Учитель замялся на секунду, но затем покачал головой. – Не могу, Ваше Высочество, – со строгостью в голосе ответил он, хотя в глазах читалось лишь благоговение перед юным принцем, – Приказ сэра регента: Ведьмино отродье должно сопровождать Вас и получать наказания за Ваши ошибки. – Не нх`авится, – уверенно произнёс маленький принц. Он, кажется, знал, что так будет, но всё равно хотел спорить; видел, что учитель боится его и его гнева, и хотел надавить, – Не хочу так. Нельзя его бить. Зигмунд мой, бить могу только я. – Сожалею, Ваше Высочество, – покачал головой учитель, – Я не могу ослушаться сэра регента. Давайте вернёмся к уроку. Прошу Вас, старайтесб лучше, если не желаете, чтобы я бил это Отродье. Кристиан замолчал. Он смотрел то на книгу, то на рыжего мальчика, глотавшего слёзы рядом. – Не плачь, – скомандовал он Зигмунду, прижимающему ладони к груди, – Нельзя плакать. Ты отвлекаешь. И после он снова приступил к чтению. – Я у-ли-чи-ла. Е-го. Спх`о-сив. Как ум-х`ёт… – Достаточно, Ваше Высочество. Ты, руки. Зигмунд замотал головой, всё прижимая раненные руки к груди. – Руки, сейчас же. В голосе учителя скользнуло железо, и он схватил мальчишку за запястья одной рукой, заставил его открыть ладони и снова с силой рассёк их розгой. Зигмунд вскрикнул и отшатнулся, едва не падая со стула. Маленький принц вжал голову в плечи, нахмурился только сильнее, но протестовать в этот раз не стал. – Продолжайте, Ваше Высочество. К концу урока Зигмунд тоненько скулил от каждого собственного движения. Ладони, разодранные колючей розгой с двух сторон, он не мог сжать даже немного, и лишь держал их перед собой, растопырив пальцы; смотрел на собственную кровь и плакал. Лишь когда занятие завершилось, Кристиан приказал позвать лекаря, а сам, нахмурившись, спрыгнул с высоковатого ещё ему стула и ушёл в сопровождении двух служанок. Зигмунд случайно нашёл его, когда впервые выбрался осмотреться во дворце. Он сам не понимал, что хотел найти, и заблудился сразу же, потеряв в паутине коридоров собственную комнату и возможность вернуться. Его Высочество обнаружился в дальней части правого крыла. Маленькая детская фигурка сидела на тяжёлом каменном подоконнике у витражного окна. Сквозь цветные стёкла на него падали разноцветные огоньки. Мальчик держал в руках круглое серебряное зеркало в резной оправе, и сосредоточенно корчил ему рожи. Зигмунд так и застыл, наблюдая за тем, с каким усердием маленький принц занимается делом, и лишь убедившись, что его не замечают, стал аккуратно подбираться ближе. – Х`! Х`-х`-х`! Х`! – раз за разом повторял Кристиан, по-птичьи поворачивая голову на бок и вытягивая губы то так, то эдак. Он остановился, лишь когда в маленькое зеркало случайно угодила перевязанная плотной тканью рука. Зигмунд тут же прижал её к себе, но было уже поздно. – Ты, – в голосе маленького принца послышалась лишь лёгкая нотка удивления, – Зачем ты здесь? – Извини, – промямлил рыжий, переминаясь с ноги на ногу и бесцельно глядя на собственные замотанные руки, – Я заблудился… – Извини-те, – строго поправил его господин. – А? – Не называй меня “ты”. У тебя нет на это пх`ава. – Но тебя же не много, – рассеянно не то сказал, не то спросил Зигмунд. – Я один, но моя жизнь дох`оже десятех`ых, – высоко задрав голову, выученным текстом пояснил маленький принц. Зиг заметил, что когда он говорил не своими словами - каждый раз так задирал нос. – Хорошо, Ваше Высочество, – тихо согласился он. – Иди сюда. Садись, – приказал мальчик и указал пальцем на подоконник. Зигмунд повиновался. Упёршись локтями в камень, чтобы не касаться его больными ладонями, он подтянул следом тело и уселся рядом с маленьким принцем. Тот положил зеркало рядом с собой и уставился на мальчишку с интересом. – Скажи “х`”! – Р? – неуверенно переспросил Зиг. – Да, х`! Только до-олго. Вот так: х`-х`-х`! – Р-р-р-р… - протянул Зигмунд, непонимающе глядя на маленького господина. Его Высочество подался вперёд, и пальцами вдруг принялся раздвигать губы мальчика, заглядывая ему в рот. – Ай! – рыжий отшатнулся, прикрывая рот перетянутой рукой, – Ты.. то есть Вы чего делаете?! Принц нахмурился. – Не мешайся. Сделай так ещё х`аз. Зигмунд замешкался, но под взглядом железных глаз мальчика убрал руку от лица и снова зарычал, на этот раз зажмурившись и позволив господину терзать его губы как душе угодно. Уголки рта болезненно закололо и на глазах выступили слёзы, но он терпел. – Не-а, не то, - подытожил маленький принц, убирая руки от чужого лица. Вид у него был как у дикой кошки, высматривающей добычу: внимательный и насторожённый, – А тепех`ь сделай так. Он растянул губы так широко, будто их свело судорогой, раздвинул зубы, показывая язык, и захрипел, пытаясь издать звук, хотя бы отдалённо напоминающий “р”. Глаза Зигмунда расширились от удивления, но спрашивать он не стал, а только попробовал повторить за Его Высочеством. Принц же подвинулся близко-близко, почти вплотную, и уставился ему в рот с таким интересом, будто обнаружил там по меньшей мере окно в мир духов. Быстро в таком положении звук “р” сошёл на нет, и Зигмунд сначала зажужжал, потом тоже захрипел и закашлялся. – Нет, – твёрдо сказал маленький принц, - Не так, не подходит. Всё не так. И вдруг быстро, беззвучно, зло заплакал, сдвинув чёрные брови к переносице. Слёзы покатились по его щекам так быстро, что Зигмунд оторопел. Почему-то он думал, что этот железный мальчик не умеет плакать. – Ваше Высочество?.. – аккуратно спросил он. – Не получается. “Х`” у меня не получается! Нечестно, нечестно! Я не понимаю, как её говох`ить, а пока я не скажу пх`авильно – тебя бить будут. Глупый Фх`едех`ик! Это он пх`иказал. И плакать тоже он запх`етил. Глупый, глупый! Мальчик всхлипнул, всего единожды, утёр крупные слёзы белым рукавом рубашки, и вдруг успокоился, так же резко и неожиданно, как заплакал. – Не говох`и никому, что видел. Не смей. Понял? Зигмунд, от удивления не в силах и слова сказать, кивнул. Лишь на секунду его снова вернуло в чёрное “ничего”. Сквозь мутный туман прошлого он почувствовал резкую боль в спине и чужие руки, мокрые и холодные, причиняющие её. Чувствовать не хотелось. Хотелось только спрятаться, а потому он вновь зажмурился, позволяя реке памяти снова нести его. Маленький принц приказал каждый день приходить к нему после уроков, которые они должны были теперь посещать вместе. Зигмунд только смотрел со стороны - никто не собирался учить ещё и его. Но ему хватало: он лицезрел, как его господин учится словесности, как под диктовку учителя пишет непонятные закорючки в ряд; как изучает он арифметику - Зигмунд понял только, что это чужой язык, и что символы его письма совсем другие, больше похожие на те, что знал он сам: отрывистые и чёткие. Смотрел он за тем, как занимается Его Высочество верховой ездой на специально обученной лошади и фехтует с учителем деревянной шпагой. С особым упоением он наблюдал за уроками танцев и музыки, когда маленький принц обучался игре на ребеке, и нестерпимо хотелось попробовать так же, но он не смел и подумать о том, чтобы просить о таком. И хотя каждая ошибка юного принца оставалась на руках, спине или груди Зигмунда провоточащими тонкими полосами, тоска по дому оставила мальчика быстро: он привык к новой жизни, стал меньше плакать, но удары без слёз терпеть всё не мог. А по вечерам Кристиан вызывал его к себе. И тогда они долго, бывало, даже часами сидели друг напротив друга и “рычали” друг другу в лицо. Зигмунд видел, как искажается от натуги и стараний лицо маленького господина, и даже застал пару раз, как он снова вдруг начинал плакать, а затем успокаивался столь же стремительно и неожиданно. Никогда он не делал этого при слугах: только когда очередная личная служка отходила по мелкому поручению, оставляя мальчишек наедине, принц позволял себе короткую, полную злости и странной тоски эмоцию. Зигмунд быстро понял, что у принца родителей, как и у него, совсем нет. Он узнал, что это называется “сирота”, и отчего-то не мог без содрогания говорить это слово. Маленький принц, напротив, говорил его так, будто это не значило решительно ничего. Ещё он узнал, что Фредерик, регент, был, вроде как, дядюшкой юного господина, и держал власть в стране, пока Кристиан не станет старше. Даже принц не мог оспорить его приказы, хотя попыток не оставлял. Каждый раз, когда Зигмунда снова стегали розгами, он шипел, как дикая кошка, и требовал прекратить, хотя знал, что послушаться учителя не посмеют. – Зачем Вы защищаете меня? – однажды спросил своего господина рыжий, сидя на огромной мягкой кровати в его покоях. – Потому что ты моё, – с уверенностью ответил принц, – Я тебя выбх`ал, чтобы ты был моим дх`угом. Никто не смеет тх`огать моё. – А почему Вы выбрали меня? – Потому что захотел, – буднично пожал плечами Кристиан, – Ты такой стх`анный был тогда. На кутёнка беговой гончей похож. Они тоже тощие и вопят, когда тх`онешь. И глаз у тебя этот стх`анный. Спих`альки на голове смешные ещё, как у овцы, и цвет стх`анный – ни у кого таких нет больше, – Он запустил маленькую детскую ручку в отрастающие рыжие кудри, потрепав, – Я подумал, ты будешь забавным. Спустя несколько месяцев их ежедневные тренировки дали плоды. Железные глаза маленького принца загорелись небывало ярко, когда вместо привычного натужного хрипа разных тональностей у него получилось зарычать на Зигмунда в ответ. Опешили оба: одновременно резко замолчали, уставившись друг на друга, будто впервые встретились. Никогда раньше паж не видел такого лихорадочного блеска в глазах не по возрасту сдержанного принца. И вдруг рассмеялся. Впервые за время, что пребывал во дворце, рассмеялся, громко и звонко, так же резко и неожиданно, как Кристиан начинал плакать. – Чего смеёшься?! – возмутился Его Высочество, но уголки бледных губ тоже поползли вверх. – У Вас получилось! – воскликнул Зигмунд, – Скажите, как гончая делает: “р-р-р”! – Р-р-р-р! – зарычал принц,и звук снова вышел, как надо. А потом рассмеялся, так же громко и звонко, как его паж. Вдруг подавшись вперёд, рыжий подтянул Его Высочество ближе, стиснув в объятиях так крепко, как только мог. Принц, кажется, растерялся, и обнял его в ответ лишь через пару секунд. И заплакал. Он смеялся и плакал, плакал навзрыд, икая между смешками, а Зигмунд смеялся и обнимал его, крепко-крепко. – Они больше не будут тебя бить! И действительно. На следующий день на уроке словесности маленький принц читал быстро и чётко, и каждый раз, когда дело доходило до треклятого звука, его щёки покрывал предательский гордый румянец. – “Я ули-чи-ла. Е-го. Спро-сив. Как ум-рёт. Э-тот от-рок. И у-ли-чу. Е-щё раз. Ты же нас. Рас-су-ди. Со вни-мань-ем”, – читал он, и учитель не прерывал, отчего с каждым складом Кристиан светился всё ярче. За этот урок Зигмунда не ударили ни разу. – Зиг. Чернота разверзлась вслед за голосом юного господина. Зигмунд слушал, не открывая глаз – разве был в этом смысл, когда вокруг всё равно ничего? Он слушал, но с трудом различал слова. Кажется, принц рассказывал о событиях на заставе, о ежедневной рутине, о подготовке к боям… Зигмунд слушал только звук его голоса, ощущая, как медленно горячие принцевы пальцы гладят его онемевшую руку, и боль, проснувшаяся вместе с темнотой, отступала. Воспоминания снова настигли его, лишь когда принц замолчал. К концу года маленького принцева любимца стали воспринимать как данность. К великому празднику Йоля, который все во дворце отчего-то назвали Рождеством Богоматери, волосы Зигмунда отрасли достаточно, чтобы чёлка прикрывала татуировку глаза и слегка падала на глаза. Тогда слуги стали собирать его кудри в маленький хвостик - когда-то похожий, только повыше, был у его отца, - и перестали бросать косые взгляды, рассматривая символ-подарок матери. Зигмунд сопровождал принца повсюду. Разве что на балы ему не давали допуск, и то лишь потому, что он оказался для них слишком мал. Зиг не понимал, почему: ведь принц на два года младше него, а ему туда можно, - но не спорил и не сопротивлялся, в ночи торжеств преданно дожидаясь возвращения своего молодого господина у двери его покоев. Однажды, наблюдая за тем, как Кристиан лежит на кровати под светом стоящей рядом масляной лампы и изучает что-то в большой толстой книге, маленький паж решился задать давно волнующий его вопрос: – А что это за закорючки? Принц приподнялся на локтях, глядя на сидящего на коленях у кровати мальчика с удивлением. – А ты не знаешь? – Нет, Ваше Высочество. Кристиан сдвинул брови к переносице, как всегда делал, когда был недоволен. – Ты что же, читать не умеешь? – Умею! – вспыхнул Зигмунд, и неловко затеребил подол своего ночного платья, – Но разве такие каракули можно читать? – Это не каракули, – в тоне Его Высочества проскользнула обида, но лишь на секунду – не будь всего того времени, что Зигмунд провёл с ним, распознать бы не смог, – Это буквы скриры. Так зовётся письменность нашего языка. Как же ты читаешь, если не знаешь её? Паж замялся, а затем вдруг поднялся на ноги. – А хотите покажу? Глаза маленького принца блеснули интересом. Зигмунду нравилось, когда он выглядел так: настороженно и заинтересованно, как коршун, готовый спикировать на добычу. Таким Кристиан становился каждый раз, когда замечал возможность узнать что-то новое. Уже скоро они вместе сидели на полу, и Зигмунд, зажав в пальцах кусочек угля, выводил на деревянной табличке острые, прямые символы родного языка, совсем не похожие на закорючки скриры. – Вот, – показал он принцу результат своих трудов. Тот долго изучал взглядом неизвестные символы, а затем спросил: – Что это? – Это Ваше имя, – с улыбкой пояснил паж, – Смотрите: это руна кано, это - райдо, это - ис”. Вот это - соулу, снова кано, эваз и наутиз. А вместе читается как Крискен. На моём родном языке Вас зовут Крискен. – Мне нравится, – с довольством сообщил принц, – А полное имя сможешь? – Конечно, Ваше Высочество! Вот, видите? Звучание почти не меняется, только будет не “де Умбрмунт”, а “ди”. – Здорово! А как на твоём языке будут звать Фредерика? Зигмунд стёр рукавом рубашки прошлые письмена и начал заново. – Смотрите: феху, райдо, иса, манназ, эваз, снова райдо и иса, и в конце кено. Получается Фри-де-рик. – А твоё? А твоё имя как будет? – Альгиз, эваз, лагуз, манназ, райдо, иса и соулу. Так и будет – Зелдрис. Кристиан нахмурился, голос его стал раздражённым. – Это больше не твоё имя. Забудь его. Я приказываю. Я спрашивал про твоё настоящее имя. – Но ведь это и есть… – Не спорь. Твоё настоящее имя – Зигмунд. Я дал его тебе. Как ты смеешь?! – Хорошо-хорошо, не злитесь, Ваше Высочество, – губы Зигмунда растянулись в печальной улыбке. На глаза выступили слёзы от обиды, но он старался не подавать виду, – Давайте тогда напишем это имя. Рукавом он стёр так разозливший принца набор рун, и поверх принялся писать новый. – Соулу, иса, гебо, манназ, уруз, наутис и дагаз. Выходит Сигмунд. Почти не меняется, видите? – Нравится, – снова повеселел маленький принц, глядя за усилиями своего компаньона, – Мне нравится твой язык. Научи. А я научу тебя читать скриру. – Конечно, Ваше Высочество. – И говори на вашем чаще. Мне нравится. Зигмунд не казался самому себе хорошим учителем. Его самого ещё нужно было многому научить – матушка успела показать ему только старшие руны и только начала обучать складывать их в сигилы, когда её не стало, а потому его собственные знания были неполными и быстро оказались слишком малы, чтобы утолить любопытство маленького принца. Он с завидной скоростью овладел тем же, что умел его паж, и принялся сам искать информацию о странном рокочущем языке в дворцовой библиотеке. Зигмунду же скрира давалась тяжело и долго, отчего он только и мог, что с белой завистью смотреть, как бегло читает и пишет на ней его господин. А ещё маленькому принцу нравились песни. Песни родного для Зигмунда рычащего языка, которые он иногда затягивал перед тем, как ночью распрощаться с господином и отправиться в собственные покои. Ему и самому нравилось петь: это единственное, что получалось у него лучше, чем у Кристиана. Голос у него был звонкий и мелодичный, а тексты народных песен лесного люда маленький принц не мог бы найти даже в самых старых книгах. Зигмунд пел о девушке, что была отдана замуж за златоглазого змея; о крылатой ведьме, что заклинала огонь (он всегда думал, что эта песня сложена о его матушке, только крыльев у неё совсем не было); о переплетении дорог, подобном переплетению судеб, и о бессмертном рыжем колдуне, что подчинил себе саму Смерть. Маленький принц слушал его с упоением, и раз за разом засыпал под переливы голоса своего пажа. Когда Зигмунд снова вернулся в темноту, он снова различил голос своего принца. Отринув тягучий язык Умбрмунта, Кристиан пел на рычащем наречии. Голос его, хриплый, совсем недавно потерявший последнее подростковое звучание, не подходил для песен, и принц нещадно не попадал в ноты, отчего мелодия искажалась, но юный паж обнаружил, что улыбается. Он слушал, как его господин поёт балладу о красавице из лесного народа, чей возлюбленный отправлялся в поход, далеко-далеко. Слушал, и становилось спокойнее, легче. Сквозь пелену, сковавшую разум, Зигмунд вспомнил, что эта баллада была первой, которой он научил господина. С тех пор, как Кристиан совладал с буквой “р”, Зигмунда почти перестали бить на уроках. Раны от розог, ранее раздиравшие его кожу, затянулись в тонкие белые линии. Вместе с этим учителя привыкли к нему настолько, что маленький паж стал непосредственной частью уроков. С тех пор, как Его Высочество научил его писать на скрире и считать, Зигмунд стал стараться учиться вместе с ним, и розги получал уже за собственные ошибки. И если словесность и арифметика ещё давались ему, то верховая езда стала сущей пыткой. Мальчик боялся лошадей. Боялся до слёз и нервного тика, не мог подходить к ним один, и от одной мысли о том, чтобы влезть на одну из них верхом, хотел спрятаться и убежать. Но принц каждый раз безжалостно приказывал продолжать занятия. Негоже ведь королевскому компаньону не освоить езду! И Зигмунд, стиснув зубы и утерев слёзы, продолжал, хотя после каждого падения ещё долго мучился от кошмаров, где лошадь, скинув, затаптывает его заживо. Со временем Зигмунд узнал, что во дворце приняты совсем другие праздники. Они не отмечали Бельтайна и Литы, Самайна, Йоля и Имболка. Начало года знаменовалось у них праздненством Рождества Богоматери. Восхваляли они Святейшее Имя Её; отмечали тот день, когда Богоматерь снизошла на землю для крещения первого короля Умбрмунта. В Снежную Луну, которую они звали февралём, при дворце начинали Великий Пост, а в конце Вороньей Луны отмечали Пасху. Они не оставляли подношений Духам предков, не общались с домовыми и лешими, они не искали фей и не боялись вампиров. Все молитвы дворца возносились к имени Богоматери, и вскоре Кристиан научил, как молиться ей. Зигмунд исправно соблюдал все их праздники, странные и непонятные, но тайком оставлял вечерами на окне подношения Духам дворца, прося не гневаться на его маленького господина. К двенадцати годам ему позволено было сопровождать десятилетнего принца на придворных балах. Кристиан сам пожелал заняться обучением танцам своего компаньона. В малом бальном зале для их тренировок играли две скрипки из королевского оркестра. – Ты умеешь танцевать? – спросил Его Высочество, когда в первый раз привёл Зигмунда в залу не как наблюдателя, а как ученика. – Конечно! – тут же откликнулся юноша. Он помнил, как на деревенских ярмарках выступала его матушка. Как под звуки фретели и виолы она кружила в танце односельчан, приковывая к себе все взгляды, как сияла её улыбка в те редкие моменты. И когда по команде принца музыка заиграла, паж закружился, напевая под нос весёлую песню про джигу бесов, прямо как его мать. – Стоп! – вдруг скомандовал принц, и музыка стихла. Зигмунд остановился лишь через пару мгновений, – Что это? – Танец, – непонимающе ответил рыжий, большими глазами глядя на господина. – Никакой это не танец! Не делай так больше. Это некрасиво. На глазах снова выступили слёзы, но юноша уже мог сдержать их, а потому лишь зажмурился, чтобы не подавать виду. – Давай покажу, как надо. Слушай музыку и запоминай, – жестом он снова приказал музыкантом играть, – Ритм – это шаги. Один шаг вперёд, плие, леве. Плие, снова леве. На пальцах, видишь? Принц двигался легко и грациозно, будто уже был рождён с умением к этому странному танцу. Зигмунд с трудом успевал за ним, и ноги всё никак не хотели вставать в такие же позиции. – Первый шаг, затем – три маленьких на пальцах. Вот так: вверх, вверх, вверх. И опускайся. Пятки вместе! – Пятки вместе… – растерянно повторил мальчик и попытался исполнить приказ, но чуть не завалился набок. – И вверх! Три шага на пальцах, вот сюда, и плие. Пятки вместе! – Пятки вместе… – Вот, возьми меня за руку. Зигмунд растерянно схватился за горячую принцеву ладонь. – Вот, теперь держать равновесие будет легче. Следи за ногами. Один шаг, вперёд, и три маленьких. Один, три маленьких. Вот так, да. Ты начинаешь понимать. Вот в таком духе. Запомнил? – Нет? – Зигмунд совсем растерялся. Кристиан нахмурился. Его раздражало, когда паж не схватывал на лету вслед за ним. – Давай ещё раз повторим, – рукой он дал жест музыкантам, – Сначала. Но лишь через пару занятий у мальчишки начало получаться держать пятки вместе. Носки разворачивать правильно он научился лишь к пятому. Кристиан перестал показывать ему. Он нашёл себе длинную палку, очистил её от сучков и бил Зигмунда по лодыжкам каждый раз, когда он ошибался. Но палка не была розгой, и бил принц не так, как учителя: сильно, наотмашь, до ссадин и тонких шрамов, – а легко, назидательно. И плакать хотелось не от боли, а от обиды. Мальчику не нравилось расстраивать своего господина. К седьмому занятию Кристиан счёл навыки своего пажа хоть сколь-нибудь сносными. Рядом с грациозным не по возрасту, элегантным принцем его компаньон смотрелся действительно жалко: оступался время от времени, забывал шаги, и ноги его постоянно разъезжались по сторонам. Но Его Высочеству многое было не по возрасту – он словно был заточённым в детском теле взрослым, понимающим и умеющим больше, чем может ребёнок; в то время как Зигмунд был… Зигмундом. – Давай в этот раз попробуем вместе. Глаза рыжего загорелись. Это не были слова признания его трудов, но нечто очень близкое к ним, и он не мог не улыбаться. Сердце заколотилось быстрее: он не мог ударить в грязь лицом перед своим господином. Кристиан взял его вытянутую чуть вперёд руку так, будто держал какую-то высокородную девчонку на настоящем балу. – А когда начинать? – растерянно уточнил мальчик, когда музыка заиграла, но партнёр его не сдвинулся с места. – Я скажу, – принц прикрыл глаза, и чуть склонял голову то вправо, то влево в такт, прислушиваясь к игре двух скрипок, – Сейчас. И… Раз-два-три, раз-два, раз-два, раз, раз-два-три… – Немного быстро. Давайте помедленнее? От скорости у Зигмунда заплетались ноги, в то время как каждое движение Кристиана оставалось отточенным и грациозным. – Менуэт – это танец радости, он должен быть быстрым. Мы и так идём слишком медленно. Не теряй ритм. Но поспевать за Кристианом паж начал только к четвёртой попытке, а той же грации и лёгкости добиться так и не смог. Но это оказалось и не нужно: на первом своём балу он был настолько напуган количеством людей в цветастых пышных нарядах, что всю ночь простоял у принцева трона, глаза опустив в пол. Вскоре после первого бала юного пажа стали обучать и фехтованию. Даже тут принц решил обучать его сам. Первую часть урока Кристиан занимался с преподавателем, вторую – с Зигмундом. – Самое важное – правильно держать ноги и корпус, – строго объяснял Его Высочество, держа в руках деревянную шпагу и размахивая ею, подобно указке, – На втором месте – шаги. Как в танце. И только потом по важности идут сами удары. Понял? Зигмунд кивнул. – Есть одно правило, самое важное: удар начинается в одной стойке, в момент столкновения переходит в другую, и завершается в третьей. Ты не должен открываться ни в один момент. Стойки помогают быть защищённым даже в момент удара. Паж слушал своего господина с тихим упоением, не в силах даже помыслить о том, что однажды ему самому придётся применять эти уроки. Он лишь восхищался. Восхищался тем, как много юный принц знает обо всём вокруг. Несчётно больше, чем Зигмунд. – Есть разные стойки. Это очень важно запомнить. Многие стойки подходят для почти всего одноручного оружия, если не драться с щитом. С щитом – это другое. Но если ты сможешь понять, как работают стойки – ты сможешь драться почти чем угодно. Понял? Кивок. На самом деле Зигмунд не то, чтобы понимал хоть что-то. Он никогда не дрался, даже в мальчишеских перепалках в деревне. Что уж говорить об оружии… – Прйдёмся по основным. Эта стойка называется “День”. Мальчик поднял меч вверх, будто занося для удара. Зигмунд вздрогнул, ожидая резкий взмах, но его не последовало, и рыжий лишь с восхищением уставился на своего господина. Ноги юного принца стояли широко, чуть согнутые в коленях, а локти прижаты к голове, крепко-крепко. – Вот так. Выровнявшись, он посмотрел на своего пажа с требовательностью учителя. – Встань так же. Зигмунд попытался так же. Но движениям его не хватало принцевой грации, а руки тут же задрожали, стоило поднять деревянный меч над головой. – Плохо. Принц снова сдвинул брови к переносице, как всегда это делал. Голос его засквозил учительской назидательностью. – Чем ты смотришь? Ноги шире, – деревянным мечом он стукнул по щиколотка пажа, заставляя шире расставить их, – И колени согни. Они пружинить должны. Следующий удар последовал под колени, и Зигмунд зажмурился, закусив губу, чтобы не заскулить, но покорно повиновался. – И руки ближе к голове. Ты хочешь, чтобы тебе их отрубили? Лёгкий удар последовал и по локтям, и Зигмунд прижал их к ушам, так крепко, как только мог. – Меч должен выше смотреть. Не запрокидывай его себе за голову. Остриё вверх, вот так. Поддев деревянное лезвие, приподнимаясь на носки, принц перенаправил его снизу вверх. Руки Зигмунда задрожали сильнее. – Ладно, уже неплохо. Сойдёт. Давай дальше. Разом потеряв интерес к стойке своего подопечного, Кристиан принял новое положение. – Эта стойка называется “дурак”. Меч в этот раз был опущен вниз, едва ли не упёрт в землю, и сам Кристиан подался корпусом вперёд, хотя ноги всё так же крепко стояли на земле. Кристиан показывал ещё и ещё. С присущей королевским особам грацией и лёгкостью, он показывал и “плуг”, левый и правый, и “быка” с перекрестьем на уровне глаз, и “железную дверь”, в которую, по словам принца, пытается встать каждый, кто берёт в руки меч. И так это у него легко получалось, что Зигмунд невольно любовался чёткими движениями десятилетнего мальчика. Но бои давались пажу едва ли не хуже, чем верховая езда. Руки его дрожали, и стойки он вечно путал, а когда Его Высочество атаковал в первых их спарринках – пугался так, что меч выпадал из рук, и Зигмунд судорожно закрывал голову от удара. Через два года они перешли на мечи настоящие. Полутора килограммовое лезвие летало в руках крепкого утончённого юноши, которым стал Кристиан к своим двенадцати годам, с той же грацией, с какой принц танцевал. Зигмунд же, длинный, тощий, с потными ледяными ладонями, с трудом выполнял удары из нужных стоек, и лезвие всё клонилось остриём книзу. Но он старался. Старался так сильно, чтобы не видеть больше разочарования в железных серых глазах своего господина. На коже Зигмунда кроме следов розг, что становились всё реже и реже, появлялись теперь и мелкие ранки от мимолётного касания меча. Но он сам господина достать смог всего один раз. Зигмунд даже не понял, как это получилось. Может, Кристиан отвлёкся, а может, на его несуразного в битвах пажа вдруг снизошло секундное озарение. С новым выпадом рыжего меч просвистел прямо перед лицом Его Высочества. Принц отшатнулся назад с глазами, огмроными от секундного ужаса, а сам Зигмунд выронил меч из дрожащих пальцев, не в силах поверить, что только что чуть не совершил непоправимое. Вслед за громко лязгнувшим лезвием на землю медленно опустилась криво срезанная прядь враново-чёрных волос. Ещё никогда Его Высочество не смотрел на Зигмунда так. Паж вовсе не мог припомнить, чтобы хоть раз видел столь же сильный страх на лице господина. Зрачки сузились до маленьких точек, оставив место бездонному блеску стали радужек. Он смотрел так на компаньона лишь пару мгновений, после чего вдруг улыбнулся и похвалил даже, кажется, но Зигмунд почувствовал, как слёзы режут глаза. Он не хотел, отчаянно не хотел, чтобы Его Высочество смотрел на него так снова. – Зигмунд! Рыжий ожидал в этом голосе что угодно: страх, осуждение, гнев или ненависть. Что угодно, только не довольство. – У тебя начало получаться! Только будь аккуратнее в тренировочных боях. Присев на корточки, юноша подобрал с земли прядь собственных волос, отряхнул и, осмотрев со всех сторон, протянул Зигмунду. – Возьми. Пусть будет твоим трофеем. Паж долго думал, что делать с таким щедрым даром. А вечером попросил служку, приставленную к нему, сплести из пряди тонкую косу и вплести в его непослушные рыжие волосы. С тех пор он не снимал её, длинную чёрную прядь волос юного господина, которая теперь всегда падала на его левое плечо. – Боже, прошу Тебя о нашем больном, о Зигмунде, названном сыне Короны… Сквозь темноту юный паж с трудом различил низкий бархатный голос, нараспев произносящий слова молитвы. Кажется, священник. Неужели всё так плохо?.. А он ведь так и не вспомнил, что произошло… – Призри на страдания его души и тела и яви ему милосердие Твоё. – Позволь ему почувствовать величие Твоего человеколюбия и в здравии и радости вернуться к нормальной жизни, – в молитву вклинился второй голос, куда тише, надсадный и хриплый. Кристиан. – А пока он болен, укрепи в нём уверенность в Твоих материнских планах и помоги покориться воле Твоей, а нам, его ближним, помоги окружить его сердечной заботой и пониманием. О Господи Богоматерь, в Свои земные пришествия Ты с готовностью отзывалась на мольбы об исцелении; Тебе препоручаем мы нашего больного. Богородица, Больных Исцеление, окружи его Своей материнской заботой. Аминь. – Аминь, – тихо повторил вслед юный принц. Зигмунд перестал различать слова. Кажется, они молились ещё, – этот священник и Его Высочество, – но он уже не слышал. Он провалился обратно, в омут воспоминаний. Чем старше становился юный принц, тем больше он понимал. И чем больше он понимал, тем больше требовал власти, положенной ему по закону. Особенно – когда к границам Умбрмунта подошла война. Кристиан знал, что так будет: ещё в тринадцать он начал объяснять своему компаньону, что война неизбежна, нужно только ждать. Только войну он не считал столь уж важной. Конфликты на границах происходят едва ли не каждый десяток лет, тогда к чему тратить бюджеты страны на это сверх меры? Кристиан хотел развития. Он хотел помогать учёным и медикам, искренне веря, что Умбрмунт так сможет подняться на небывалую высоту. Регент же думал иначе. Он видел в войне движение, жизнь всего королевства. И год от года споры их крепли. Зигмунда это беспокоило. Он боялся Фредерика. Боялся с первого дня, как встретил его, будучи ещё семилетним оборванцем, а не верным принцевым компаньоном. И Зигмунд боялся не зря. – Если Вашему Высочеству так угодно участвовать в решении военных дел, почему бы ему не узнать поближе, о чём он говорит? – Что Вы хотите этим сказать, Фредерик? В отличие от Зигмунда, Кристиан регента не боялся. Никогда. Начиная детством и заканчивая тем разговором – никогда. Ему было пятнадцать. Шестнадцать почти, и через пару месяцев он должен был войти в свои права, как новый король. Но выглядел он уже как король: статный, аристократически бледный, с длинными тонкими горячими пальцами. Волосы у него стали длинные, шелковистые, и всегда собраны в аккуратный хвост, а на лице проступала юношеская щетина, которую ему сбривали каждое утро. Не изменились только глаза. Стальные, серьёзные, буз капли эмоций. Такие пронзительные, что временами Зигмунд не мог стерпеть их прямой взгляд. Он сам стал ещё выше и тоньше, спину ровно держать стало труднее, а суставы стали заметнее. Рыжим кудрям, так и не поддавшимся рукам даже самого умелого королевского цирюльника, не давали отрасти больше, чем до плеч. Глаза, в детстве чистые и прозрачные, налились голубизной, из хрусталя превратившись в сапфиры. Лицо осунулось, заострилось, и в свои восемнадцать он, наконец, стал похож на взрослого мужчину. Только прядь тёмных мягких волос, вьющаяся от затылка к плечу, оставалась неизменной. – Вы поняли меня, Ваше Высочество, – коротко ответил Фредерик, постаревший за эти годы, – Я хочу, чтобы Вы отправились на северную заставу. – Отказано, – коротко ответил принц. – Не принимается. Это приказ, Ваше Высочество. Пока что их отдаю я. И я желаю, чтобы перед коронацией Вы больше узнали о делах, которые Вам предстоит принять. Сегодняшний бал станет для Вас последним во дворце до коронации. Но Кристиан смотрел на регента без страха. Он смотрел с превосходством стратега, верно рассчитавшего следующий ход своего противника, и руку Фредерика целовал, будто оказывая ему великую милость. Ничто не могло унизить юного принца. Ничто не могло унизить юного принца. Ничто не могло его напугать. – Он боится меня, – снисходительно объяснял Его Высочество своему пажу, что вился рядом, пока господина готовили к балу, – Он знает, что его власти скоро придёт конец. И попытается избавиться от меня там, на заставе. Я предполагаю, как. Скорее всего, так же, как убил моих родителей. – Но, Ваше Высочество, Их Величества ведь погибли в ходе… – Да-да, “неудавшегося государственного переворота”, который, какое чудо, смог предотвратить Фредерик. Не будь таким слепым, Зиг. Разве этому я тебя учил? Я почти уверен, что наёмники, убившие их, следовали его приказу. Он не станет убивать меня руками гвардии, которую отправит со мной – это было бы слишком глупо и вызвало множество подозрений. Скорее всего, наймёт кого-то из местных. Может, даже из вражеских дезертиров… Поэтому, Зигги, мне так важно, чтобы ты был рядом со мной. Железные глаза юноши впились в лицо пажа, и тот невольно потупил взгляд. – Не смей предавать меня, Зиг. Будь начеку, смотри вокруг, подмечай всё сколько-нибудь странное. И не смей предавать меня. – Ваше Высочество, я клянусь, мои душа и тело пренадлежат только Вам. Я с Вами до конца. Позволите мне… преподнести Вам скромный подарок в знак моей верности? – Вот что ты всё крутишь в руках. Покажи, что там у тебя? Рыжий, замявшись немного, протянул своему господину маленькую брошь, украшенную живыми цветами. Две ветви аконита и несколько мелких белых цветков. – Я сам её сделал, – неловко признался он, после позволительного кивка закрепляя подрагивающими руками подарок на сюртуке Его Высочества, – Аконит – символ рыцарской преданности. Я, конечно, не рыцарь, даже говорить о таком не могу… Но я предан Вам так же, как любой из них, Ваше Высочество. А кизил… – Пожелание преодолеть любые трудности, – закончил за него принц. Тонких бледных губ коснулась лёгкая, едва заметная улыбка, – Благодарю, Зиг. Я ценю твою верность. Не предавай моего доверия. К вечеру следующего дня они отправились в путь. Юный принц, его верный паж, и отряд королевской кавалерии, отправленный охранять Его Высочество. Зигмунд отчётливо помнил спокойное, отстранённое лицо его господина. Кристиан не боялся. Кристиан знал, что так будет, – рано или поздно. А сердце Зига не находило себе места, сжимаясь от одной мысли о северной заставе. Их провожали, как героев. И в этих проводах Зигмунду виделось прощание народа с принцем, так и не ставшим королём. – Что-нибудь удалось выяснить? С каждым разом разбирать слова становилось всё сложнее. Темнота давила, не позволяя ни дышать, ни пошевелиться. Стало тяжело. Так тяжело, что Зигмунду хотелось заснуть, заснуть даже в этой пустоте, лишь бы больше не чувствовать это. – Мы определили яд, но… Ваше Высочество, времени больше нет. Мне жаль, мы не успеем создать антидот. – Вы начали работу? – Поймите, Ваше Высочество, он угасает! Уже ничего не имеет смысла! – Довольно, – голос принца вдруг стал громче и резче, – Вон отсюда. – Ваше Высочество… – Я сказал: вон! Молись, чтобы твоя голова не полетела вслед за твоими бездарными предшественниками! Стража, найдите того, кто возьмётся за антидот в кратчайшие сроки. Немедленно! Путь затянулся. К четвёртому дню Зигмунд устал так сильно, что едва держался на лошади, но старался не подавать виду. Лишь Его Высочество казался таким же, как в день отправления: прямым, как клинок лучшего меча, и твёрдым, как слиток бронзы. Его гордый, лишённый человеческой усталости вид заставлял трепетать от одного только взгляда на непоколебимую его фигуру. Но Зигмунд знал: господин тоже устал. Знал по тому, как опускались его плечи в покоях постоялых дворов, которые встречались им на пути. По тому, как смотрел принц, ложась в постель. Кристиан не желал отпускать от себя компаньона даже ночами, а потому рыжий всегда оставался с ним, укладываясь спать рядом, на полу. От этого спина, натруженная долгой ездой верхом, болела только сильнее, но Зигмунд держался. Старался держать лицо так же, как его принц, хотя справлялся с этим намного, намного хуже. В ту ночь Зигмунду не нравилось всё. Что-то было не так. Он чувствовал это. Чувствовал, но не мог объяснить. Тревога переполняла его сердце, когда он помогал господину переодеться в ночное в новой комнате на их долгом пути. Застава была совсем близко – уже следующим вечером они должны были быть там. Но что-то всё не давало покоя. Что-то едва уловимое, непонятное. Что-то, что Зиг не мог объяснить даже Кристиану. – Ты устал, друг мой, – спокойно оборвал пажа Его Высочество, – Тебе нужен отдых, и тогда тревога отступит. Ты ведь не замечал ничего особо странного, так? – Так, Ваше Высочество, но всё же!.. – Успокойся и ложись спать, Зиг. Но перед этим спой мне что-нибудь. Как в детстве. Спой мне про неперелётных птиц. – Ох, конечно, Ваше Высочество! Взяв маленький табурет из угла комнаты, Зигмунд присел подле кровати господина. Свист. Свист и резкая боль, пронзившая спину. Стрела вошла так глубоко, что Зигмунд не мог вздохнуть. Только глаза удивлённо раскрыл, глядя потерянно, непонимающе на вдруг подскочившего господина. – Вниз! – крикнул Кристиан, молниеносно стащив своего пажа вслед за собой на пол. Его Высочество вжался в стену, наблюдая, как стрелы одна за одной врезаются в его постель, а Зигмунд лишь повалился с хрипом на своего господина. Боль сковала всё тело, не давая ни вздохнуть, ни, хотя бы, пошевелиться. Только он не плакал. Впервые в жизни не плакал. – Окно!.. – последнее, что услышал Зигмунд прямо над ухом прежде, чем темнота поглотила его. Вот оно. Вот что произошло… Случайность. По простой случайности он закрыл спиной тело Его Высочества, не позволив ему умереть. Грудь сдавило с небывалой силой, и среди темноты Зигмунд содрогнулся, сжимаясь в комок. Больно. Больно, больно, больно, больно, больно. Совсем нечем дышать. Мучительно остро внутри отдавался каждый удар сердца, заставляя содрогаться. Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук… Тук-тук… Тук… И тишина. Звенящая тишина, с которой начала отступать боль. Горло сжало острое отчаяние. Нет… Этого не может, не может быть! Этого… Зигмунд сел так резко, что в голове загудело, и вцепился в грудь оледеневшими пальцами. Больно. Больно. Больно. Он заставил себя сделать вдох. Один, второй. Потом третий. Лёгкие снова начали выполнять свою функцию, и он задышал хрипло, быстро, словно не в силах надышаться. Прижав руку к левой стороне груди, он всё слушал своё сердце. Бьётся. Снова бьётся. – Зиг, что такое? Голос Кристиана совсем рядом заставил прийти в себя. Резко зажмурившись на пару мгновений, паж замотал головой, словно отгоняя остатки вязкой, ненастоящей темноты и пустоты, а затем огляделся. Он сидел на простыни, расстеленной на полу, с тела сползло одеяло, а с кровати на него смотрел Его Высочество, обеспокоенный и хмурый. – Где… Где… – Тебе приснился кошмар? Дыши, Зиг, всё в порядке. Ты в безопасности. Юноша яростно замотал головой. – Нет, нет, не безопасно… Где… Где мы? Кристиан сильнее нахмурился. – Мы на подъезде к Гебиргсбургу. Дня два, и будем на заставе. Зигмунд закрыл лицо руками и согнулся, уткнувшись головой в колени. Гебиргсбург… Значит, сон говорил о будущем? Может быть, вещий?.. Да, верно, наверняка вещий! Матушка когда-то давно, в далёком детстве, говорила ему о таких снах-посланиях, и говорила о том, как важно их слушать. Зигмунд не хотел умирать. Настолько сильно, что руки непроизвольно сжимались, ногтями впиваясь в лицо. Настолько, что от одной мысли о событиях сна становилось дурно. Слишком чётко помнилось то чувство неправильного, опасного, что приследовало его там, когда они из Гебиргсбурга отправлялись дальше, вдоль реки Клангли, к дальним уездным деревням, где должны были провести последнюю ночь. Слишком отчётливо он помнил боль от пронзившей спину отравленной стрелы, что медленно убивала его; убивала, наверное, долго и очень мучительно. – Ваше Высочество, мне неспокойно, – честно признался Зигмунд, когда дневной зной спал, солнце начало клониться к закату, а тревога так и не отпустила его. Он не мог перестать думать об этом сне. О боли разорванной плоти. Об отравленных стрелах, втыкающихся в постель господина. О том, что лишь чудом принц успел ускользнуть. – Да? – тон Его Высочества оказался серьёзным и настороженным, – Ты что-то заметил? – Не совсем, ну… Понимаете ли… У меня был… Сон. – Так тебя тревожит тот кошмар? Успокойся, Зигмунд, сны – это всего лишь сны. – Вы не понимаете! – воскликнул он, но тут же стушевался, поняв, что повысил голос на самого принца. Кристиан не злился на него за такие проступки, но каждый раз Зигмунду становилось ужасно стыдно, – Прошу прощения, Ваше Высочество. Я имел в виду, что… Поймите, этот сон может быть вещим! Мне страшно. То, что я видел… Это очень плохо. Очень опасно. – Вещих снов не бывает, Зиг. Не дай народным предубеждениям затуманить твои мысли. – Прошу Вас, Ваше Высочество! Нам нужно быть ещё осторожнее. Пожалуйста. Чуть ослабив натяжение поводий, Кристиан положил пальцы на переносицу, глубоко вздохнув. – Хорошо. Когда прибудем на ночлег – прикажу усиленно охранять нашу спальню. Это успокоит тебя. Но даже это Зига не успокоило. По приезде он просил отправить стражу осмотреть всё вокруг, а стоило им оказаться в спальне – сразу же затворил окна ставнями. Он не должен умереть здесь. И Его Высочество не должен умереть здесь тем более. Только не здесь. Только не так ужасно, как в том сне. – Успокойся, Зиг. Ты сам не свой сегодня. Не стоило вчера давать тебе выпить на ночь… – Да нет же, Ваше Высочество! – паж сам удивился, какой смелости в разговоре с господином ему придал страх смерти, – Это не от пары глотков вина! Всё от этого… Он сдвинул кудрявую чёлку, показывая символ глаза, что с годами поблёк и будто расплылся, растянувшись вместе с ростом юноши. – Понимаете, матушка, когда сделала его, говорила, что он убережёт меня! Что поможет отсрочить неизбежное! Я думаю… Думаю, это оно. Кристиан позволил себе закатить глаза. Когда Зиг закончил помогать ему с переодеванием, Его Высочество забрался в кровать. – Прошу, оставь это, Зигмунд. Твоя мать не передала тебе и капли своего дара, иначе он давно дал бы о себе знать. Сны – это просто сны. А теперь ложись отдыхать. Но перед этим спой мне что-нибудь. Ту песню про неперелётных птиц. Зиг передёрнул плечами. Точно как во сне… И, устроившись на краю постели своего господина, затянул лиричный мотив чуть подрагивающим от волнения голосом. Эту же песню он напевал про себя, когда от последнего на пути постоялого двора они двинулись дальше, напрямую к заставе. Мелодия немного успокаивало всё не унимающееся сердце. Нет, всё не может быть так просто. Всё не может закончиться так. Отчего-то он знал – это не всё. Жизнь Его Высочества, его собственная жизнь – они обе в опасности до сих пор, даже если ночного нападения не случилось. Матушка всегда говорила об этом: смерть можно отсрочить, к ней можно подготовиться, но не избежать. И с каждым часом Зигмунд понимал это всё яснее. Тревога с новой силой подкатила к горлу, когда к занимающемуся вечеру они добрались до северной заставы. Народ встречал их. Встречал яркой радостью и громкими криками, светом среди приграничного мрака, сгустившегося с началом войны. Люди обступали лошадей, кричали, тянули руки… Верный конь Его Высочества взбунтовался, едва не встав на дыбы, когда особо рьяный из живущих недалеко от заставы крестьян кинулся вперёд, стремясь расцеловать его перепачканные долгой дорогой копыта. Пришлось спешиться: даже грозный вид королевских стражей не разгонял людей, что хотели взглянуть на принца, и Его Высочество запретил вредить им. “Пусть смотрят. Пусть знают своего короля в лицо. Это повышает преданность”. Зигмунд первым заметил, что что-то не так. Зигмунд первым заметил, как блеснуло что-то в толпе. Время будто остановилось. Человек, расталкивавший окруживших его зевак локтями. Платок, скрывающий его лицо. Напряжённые, злые глаза с сузившимися до точки зрачками. Клинок, небольшой, но очень острый, обмазанный чем-то почти прозрачным. Никто из солдат не заметил. Никто из солдат не успеет. Никто из людей не успеет. В голове встал образ. Кристиан, с широко распахнутыми стальными глазами, заваливается вперёд, и Зигмунд едва успевает его подхватить. На дорожном камзоле принца расплывается кровавое пятно. И смотрит он, как в ту секунду во время тренировочного боя: с ужасом, с осознанием собственной смертности, собственной уязвимости. Кристиан хрипит, и несколько капель крови с его губ слетают, впиваясь вечными пятнами в одежды пажа. Резкая боль, пронзившая спину. Крик Кристиана: “Вниз!” Стрелы, втыкающиеся в кровать. И долгая, чёрная пустота, полная воспоминаний. Умирать больно. Умирать страшно. Так страшно, что Зигмунд не задумался об этом вовсе в момент, когда осталась лишь пара мгновений. Всё, что он успел – со всей силой, что была в его худосочном, тощем и длинном, непропорциональном теле толкнуть Его Высочество в народ, подставившись под удар. Больно. Кинжал вошёл в спину, кажется, до самой рукояти, и Зигмунд коротко кашлянул. Ослабевшие от нестерпимой боли ноги подкосились, и он завалился вперёд. Прямо на руки своего господина. – Зиг! – раздалось над самым ухом. Надрывное, испуганное. Отчаянное. Таким голос принца он ещё никогда не слышал. Но в этот раз времени меньше. Зиг понял это по тому, с каким свистом, с какой адской болью давался каждый вздох. И сил всё меньше… Матушка, кажется, была права. Смерть всегда забирает своё, и когда хочешь её обмануть – забирает больнее, стремительнее, словно растратив к тебе всю жалость. А ещё он, кажется, ошибался. Умирать совсем не страшно, когда знаешь, за что… за кого. Умирать совсем не страшно, когда делаешь это правильно. Зигмунд улыбнулся из последних сил, и губы его задрожали. Тук-тук. Тук-тук… Тук…