Одеан

не бояться грозы и думать, что ты нравишься богу грома, ни одна из треклятых молний в твою спину не попадет. он смеется, глаза прищурив, ты опять на краю разлома, и бежишь, пока ветер воет в чистом поле потанцевать... saya

      Следующим утром покой дома в яблоневом саду был нарушен нежданным визитом. Впрочем, неожиданным этот визит стал только для Верба. Арракис же без удивления встретил посланника из дворца, уважительно сложил руки ладьёй, приветствуя юношу в лёгкой серой одежде с перевязью, на которой был изображён царский герб.       Верб с крыльца наблюдал, как гонец сделал несколько жестов и поклонился, Арракис что-то бегло ответил и вдруг повернулся и указал гонцу на него, на Верба.       На мгновение Верб даже насторожился, он не любил внезапные взаимодействия с любыми представителями власти. Опыт учил, что если существует возможность, то для него лучше избегать таких пересечений. Но в этот раз посланник царский очевидно не сулил трудностей, вежливо поприветствовал Верба, даже улыбнулся и протянул ему небольшой мешочек, который достал из-за пазухи.       Верба сразу осенило — это плата за работу!       До этого дня он предполагал, что будет получать жалованье от Арракиса, но теперь смекнул, что ошибался. По всему выходило, что его услуги будут оплачиваться из казны самим царевичем. Верб был подарком, нанятой прислугой. Странное чувство, одновременно и приятное, и оскорбительное. Верб смутился, но мешочек с серебром, конечно же, принял не заглядывая внутрь, по весу определив, что там было много — больше, чем он мог ожидать, и, возможно, даже больше, чем заслужил и заработал. Но Верб был точно не из тех, кто стал бы возвращать излишек, тем более золоторогому царю.       Гонец распрощался: с Вербом — сдержанно, кивком, с Арракисом — почтительным поклоном, и ушёл. Верб подбрасывал в руке мешочек с серебром и думал, как, видно, дорог, значим был для Аристея Арракис. Забота, уважение, почёт, подарки. Наверное, дом и сад тоже подношения. Театр для него построил! Сделал главным артистом Лигии. Принимает участие в его судьбе. Друзья детства. Друзья ли?.. Не в первый раз мелькнула эта мысль. Арракис был красив, талантлив, бесподобен даже сейчас, будучи зрелым мужем, а в дни юности наверняка был просто восхитителен. И венценоснейший красавец Аристей! Что ослеплял!       По сердцу полоснуло ржавью, пред глазами замелькали образы переплетённых тел, сражающихся в сладкой, страстной битве на шёлке простыней царских покоев. Верб прикусил губу, но быстро совладал с этими овечьими размышлениями и пустыми догадками. В конце концов, что было, то ушло. Аристей — царевич Лигии, любим, влюблён, фортуною обласкан до навершия своих дивных рогов. А Арракис… Арракис был рядом. Рядом с Вербом.       — Я бы хотел сегодня сходить в город, — Верб раскладывал по тарелкам омлет. — Надо раздобыть кое-что из одежды. И теперь я могу участвовать в покупке провизии.       Арракис пожал плечами и взял вилку, потянулся к хлебу.       — Сходишь со мной? — поднял взгляд Верб и улыбнулся тому, как изумлённо вскинулись брови Арракиса. — Я не знаю город, — разделываясь с омлетом, говорил Верб. — Да и вместе веселее. Покажешь мне, что тут к чему, какие-нибудь славные места и лавки. Погуляем. В кои-то веки можно не готовить и пообедать где-нибудь в таверне. Я угощаю, — быстро допивая кофе, добавил Верб, подумав, вдруг у Арракиса совсем не густо с серебром. А тот задумчиво ковырял омлет, крошил меж пальцев хлеб и по бесстрастному лицу было не понять — интересно ли ему такое предложение, но Верб решил не отступать.       — Я здесь уже шесть недель, а ты ни разу не выходил за пределы сада.       Арракис брезгливо скривил губы и вылил из кофейника остатки кофе себе в кружку.       — Ну, соглашайся, — протянул Верб и задорно бросил в сторону Арракиса скатанный комочком хлебный мякиш. — Надо отдыхать хоть иногда! Развлечёмся. Неужели тебе самому ничего не надо в городе?       Арракис откинулся на спинку стула, демонстративно строго отряхнул тунику от крошек, брошенных в задоре Вербом, сощурился, словно прикидывая что-то, вспоминая.       — Пожалуйста… — сложил умильно руки Верб. — Обещаю, я буду паинькой и кротким как ягненок.       Арракис усмехнулся, посмотрел в окно — на небе тяжело бродили тучи, обещая к вечеру дождь, а пока — скрывая солнце. Отличная погода — не зной, не удушающая сушь, а тёплый бриз, предгрозовой, и ветреная свежесть.       «Хорошо, — показал Арракис, и Верб не таясь просиял радостью, чуть не подпрыгнув со стула. — Но мне надо переодеться», — добавил медленно Арракис, и Верб кивнул.       — Я тоже схожу наверх и освежусь. Часа тебе хватит? — нетерпеливо постучал он по столу. Арракис пожал плечами и скрылся за своим занавесом.       Что ж… Верб готов был ждать. Главное, что Арракис согласился! Вербу очень, очень, очень хотелось побыть с ним вместе за пределами дома — не там, где Верб был нанятым помощником, прислугой, а где-то, где они будут равны, и он сможет… сможет представить, что они друзья. Или что у них свидание!       Вербу было удивительно легко от этих глупых мыслей. Будто бы внутри него скопились пузырьки от лимонада, и, лопаясь, они покалывали изнутри, запускали дрожь, мурашки, искры, кислинку возле скул и будто голод, от которого немели мышцы, мысли. Мир был обеззвучен, но прекрасен! Всё кругом теперь было красиво, всё на свете!       Верб у себя наверху умылся, освежился, переоделся во всё чистое и, как мог, привёл в порядок волосы — его жёсткие, выгоревшие в рыжину на солнце вихры не без труда, но уложились в подобие пригожей причёски. Верб посмотрел на себя в зеркало и рассмеялся — ну жених! Он много месяцев так не старался, не наряжался и в общем, наверное, никогда не испытывал такого волнения перед, казалось бы, просто прогулкой.       Эти чувства… были в новинку для Верба — эта робость, надежды, этот свет, заполнивший всё его естество. Ему нравилось это всё ощущать! Испытывать это мучительное томленье, совершенно беспричинный восторг и острую потребность прикосновений! Да, Верб который день ловил себя на жгучем, нестерпимом желанье касаться Арракиса. Руки почти болели от неисполнимой тяги. И Верб воровал вскользь эту радость — цеплял будто случайно плечом, краешком запястья, коленом, но… хотел губами! Губами, чёрт возьми, хотел коснуться он Арракиса. Скользнуть по его гладкой коже своим жадным ртом — и, наверно, взлететь! От одной мысли дыхание Верба сразу же учащалось, а в груди, в солнечном сплетении начинало жечь и петь как свирель.       Верб отсчитал треть монет из царского мешочка, прихватил заплечную котомку и спустился вниз.       Арракис шуршал за своим пологом ещё с четверть часа, изводя Верба ожиданием, но вот занавесь колыхнулась, и он вышел в кухню, а Верб остолбенел, даже осел на стул и, видимо, восторг в его глазах был так очевиден, что Арракис изысканно поклонился, безмолвно принимая такой комплимент.       На нём был чёрный слитный наряд, облегающий торс и спадающий лёгкими складками брючин вниз. Искрящийся шёлк темнее самой чёрной ночи. Глаза, глубоко подведённые сурьмой, блестели словно звёзды, подчёркнутые ещё и тем, что всю нижнюю часть лица скрывал чёрный муар — вуаль от глаз до подбородка укрывала Арракиса. На запястьях браслеты из чёрного оникса, на бёдрах пояс, и к нему подвешен кошель из бархата, вышитый явно умелой золотошвейкой.       Верб с минуту молчал, разглядывал прекрасное видение, но вдруг рассмеялся, словно сбросил морок колдовских чар.       — Серьёзно?! — качнулся он на стуле. — Ты вот в этом пойдёшь?       Арракис ошарашено вскинул лицо, ресницы его недоверчиво, быстро взметнулись.       — Не пойми неверно, — встал Верб со стула и подошёл ближе. — Ты… — он восторженно махнул рукой. — Ты сногсшибателен! — Арракис тут же милостиво улыбнулся. — Но ты думаешь, что вот в этом тебя никто не узнает? — шутливо изогнул бровь Верб, а Арракис кивнул и указал на вуалетку.       — Это не поможет, — рассмеялся Верб. — Уверен, что даже в Лигии мало сыщется мужчин, кто выглядит как пава-дива…       Арракис сделал резкий жест и замельтешил руками, а потом рысью прыгнул к Вербу и треснул кулаком ему в живот. Тот закашлялся и согнулся — от неожиданности: сам удар не был для него болезненным и сильным, а, выправившись, снова рассмеялся.       — Я не сомневаюсь в том, что ты мужчина! — хохотал Верб. — А вот в том, что умный — теперь очень даже.       Арракис, сведя брови, сжимал и разжимал кулак, видимо ушиб костяшки о рёбра Верба.       — Хотя легко сойти за умника, если всё время молчишь… — Верб едва успел отпрыгнуть, когда Арракис снова собирался ему врезать. — Прекрати! — отбежал за столешницу от него Верб. — Я не в обиду. Но прошу… Давай сегодня ты наденешь что-то… обычное.       Арракис недовольно замер возле противоположной стороны стола и медленно вывел: «Например?»       Верб шумно вздохнул, запустил пятерню в волосы, пожал плечами:       — Ну, во-первых, смой грим, — нашёлся он, — сними вуаль и шёлк. У тебя есть просто брюки и рубаха?       Арракис стянул с лица вуаль и, поджав губы, мотнул головой.       — Почему-то я не удивлён, — хмыкнул Верб. — Вот как раз, может, и присмотрим в городе тебе что-то… Ну, не для танцев, — он задумался. — Знаешь что, неси те штаны, в которых ты огород поливаешь, а я дам тебе свою рубаху. Заправишь её в брюки, будет велико, но, наверно, мило.       Арракис закатил глаза и фыркнул, даже передёрнул плечами, явно демонстрируя максимальное презрение к простой одежде и, тем более, чужой.       — Я же носил твою, — заметил Верб. — Иди-ка умойся, надень брюки, а я сейчас принесу рубашку. И не скалься, — почти пропел Верб, всем сердцем сейчас ощущая внезапную чудну́ю растерянность Арракиса. Видимо, до Верба никто не смел ему сказать, что он частенько выглядит как одалиска. Прекрасная, роскошная, но…       Арракис ушел к себе переодеться. Послышалось журчанье воды от его умывальника. Верб сходил наверх и взял чистую серую рубашку — простую, мягкую, с маленькой заплаткой у кармашка. Не заглядывая за портьеру, он протянул рубаху Арракису и стал ждать.       — Перестань сопеть и выходи, — спустя десять минут не стерпел уже Верб. — Уверен, всё не так плохо.       Послышался лёгкий звон и шелест, занавес медленно и неуверенно отвёлся… Арракис, смущённый, покрасневший, вышел и неловко встал возле Верба. Простые, из сивой холщи, брюки, серая рубаха, никаких браслетов, украшений, грима — испуг в глазах и робость. Верб затаил дыхание, сердце сжалось. Обычный юноша, красивый и высокий, с перепуганным лицом, огромными глазами и румянцем, в его рубашке, подпоясанной кожаным ремешком. Арракис выглядел моложе, проще, но… краше не был он для Верба, чем вот сейчас!       Они стояли перед зеркалом, Арракис у отражения, Верб позади, и оба настороженно смотрели — один чувствовал себя нелепо-непривычно, а другой понимал, что окончательно пропал.       — Можно? — протянул Верб руку к тёмным волосам, что были аккуратно зачёсаны назад. Арракис утвердительно кивнул. Верб слегка растрепал чёлку и пряди у висков, вышло очень небрежно и игриво, словно ветер причесал в дороге. Верб глянул в отражение, сражаясь сам с собою, чтоб не обнять ровную гордую спину, не уткнуться в тёмный славный затылок, не сказать что-то приторно-нежное и неуместное.       — Ты… прелесть, — выдохнул он, держась на волоске от более откровенных слов и действий. — И замечу, — улыбнулся Верб, — так тебя точно не узнают. Ну, или не сразу, — хмыкнул он.       Арракис ещё с минуту разглядывал себя и ощущал горячее дыхание над ухом, волну тепла, уверенности, и ему было приятно в этом полукруге, словно щит невидимый, заслон, поддержка. Он чувствовал исходящую от Верба силу — и она была добра.       Он! Он был добрый, честный, прямой, свободный — и он так смотрел! Не как другие — с вожделением или подобострастно, или, напротив, с плутовством, презрением, иногда осуждая, чаще — с откровенно похотливыми желаньями, порой — с намереньем подчинить, покорить, владеть. Нет. Верб смотрел иначе.       ТАК смотрел, что Арракис, натыкаясь каждый раз на этот взгляд, терял самообладание, вёл себя неосторожно, непривычно. Но ему было не страшно! Никогда ещё Арракис не чувствовал себя так защищённо, так спокойно. Даже с Аристеем… Ведь они оба были когда-то пленниками во дворце Ирхаса, с той лишь разницей, что в жилах одного текла царская кровь, а у другого — кровь пришлого из Азарфата кузнеца всего лишь.       Верб улыбнулся одобрительно и подмигнул отражению. Арракис шутливо ткнул его локтем в живот, и тот отстранился, отошёл на шаг.       — Идем? — кивнул он на крыльцо, и Арракис, последний раз полоснув взглядом по зеркалу, уверенно шагнул следом за ним.       Лёгкий ветерок обдал их лица. Они миновали сад и вышли на песчаную пыльную дорогу, что вела через ближайшие дома к дороге главной — в город. Обнесённые изгородями домики стояли в глубине дворов, перемежаясь с давильнями, каретниками, винокурнями и птичнями. Кое-где виднелись фермерские сараи с соломенными крышами, над пригородом стоял густой запах скотины и парного молока, вдоль дорог рос ветвистый кустарник, цветы кругом. Окраина Лигии была изобильна на оливы, яблони, сливы, тонкий орешник и лимонные деревья.       Проходя мимо очередного птичника, Верб заметил Рами. Девушка, как всегда, хлопотала с бельём, натягивала цветное, тяжёлое покрывало на веревку. Рами тоже заметила Верба и, отбросив волосы с лица, громко позвала:       — Верб! Вербум! — и тот оглянулся, чуть замедлив ход. — Кто это там с тобой? — с любопытством крикнула девушка и, приложив ладонь ко лбу, вгляделась.       — Это приятель мой, — гаркнул Верб от дороги. — Он нездешний.       Рами засмеялась и подбоченилась.       — Эй, познакомь нас! Я обожаю высоких!       Арракис зарделся и потупился, пряча лицо, а Верб, смеясь, выкрикнул:       — Распутница! Мой приятель занят уже, — и они пошли дальше, отдалённо слыша, как Рами в шутку сетует о своей безмужней судьбе.       «Уже успел обзавестись подружкой?» — вывел медленно Арракис, когда они отошли подальше.       — Что?! — вскинулся Верб и рассмеялся: — Рами? — замотал он головой. — Не-е-ет, что ты!..       Арракис сощурился, скривил мину, явно означающую недоверие.       — Я слишком занят, чтоб крутить с кем-то, — поддел Верб Арракиса локтем, и тот очень строго вывел: «Вот и правильно».       И Верб был не уверен — всерьёз он это или вновь шутит: по Арракису часто было трудно определить, что именно таится за бесстрастной маской отчуждения и прямым пустым взглядом.       Постепенно дворы становились всё уже, дома зачастили, словно слипаясь один к другому, заборы исчезли, стали появляться лавки — кузница, тележная мастерская, стеклодувня. Зелени было всё меньше, а дорога становилась ровнее, плавно переходя с песка вначале в щебень, а дальше в брусчатку.       И вот стали появляться один за другим большие каменные дома с лужайками, лепниной и металлическими вывесками с именами жильцов. Верб и Арракис постепенно подходили к центру города. Уже виднелись башни храма жрецов и шпиль дворца царя Фирра, дома становились всё выше, улицы чище, прохожие понарядней. Яркие витрины запестрили, слышалась музыка и звон посуды, шум редких фонтанов, окрики, разговоры.       Верб нередко бывал в гуще событий, в городской бурлящей живой суматохе, а вот Арракис словно сник, всё больше прятал глаза и будто жался поближе к Вербу. И хотя тот был вовсе не против, но такая реакция Арракиса на людей и городской гомон его удивила.       — Всё в порядке? — вкрадчиво спросил Верб, когда они остановились возле небольшого фонтана, что изображал крылатого мальчика, приложившего пухленький палец к губам, из которых выплёскивалась ледяная струйка воды. — Не устал?       Он с тревогой смотрел на Арракиса, и тот вымученно улыбнулся и медленно показал: «Не люблю людей».       Верб молчаливо окинул его тёплым взглядом: вдруг понял, что его спутник правда так хрупок, что он неспроста затворник, живущий на окраине города почти в глуши. Это был его выбор!       «Что же с тобой было?..» — тоскливо подумал Верб, вновь едва сдерживаясь, чтоб не прижать этого перепуганного грачонка к себе, закрыв от всего и от всех.       — Расслабься, — тихо сказал он, — тебя никто не узнает. Я рядом. — Арракис вскинул глаза и посмотрел, как показалось Вербу, с благодарностью, будто он сказал что-то нужное вот сейчас. — Идём. Найдём одежду. Перекусим. Всё будет хорошо. Купить тебе мороженое? — улыбнулся Верб, видя позади лоток мороженщика. — Ты какое любишь?       Арракис улыбнулся и показал: «С финиками», — и Верб бегом метнулся к тележке. Сам он терпеть не мог мороженое, но был рад, что угадал для Арракиса.       В лавке с готовым платьем Верб выбрал себе брюки и пару рубашек полегче, склонил и Арракиса на покупку простого наряда, хотя тот сопротивлялся и наотрез отказался от примерки. Хорошо, что местная портниха намётанным глазом без труда подобрала ему по размеру.       Пока Верб примерял своё, Арракис рассматривал с неподдельным интересом несколько поясов, выложенных на прилавке в отделе дамского белья. Верб как раз выглянул из примерочного отсека и видел, как тот трепетно проводит рукой по тонкой нижней перевязи, совершенно непрактичной, и Верб даже не мог сообразить, для чего она толком нужна. Прозрачное кружево, искусственный перламутровый жемчуг, серебряная застёжка. Безделица для чаровниц, точно не мужская деталь наряда. Украшение для соблазна — нижний пояс, изготовленный для любования, а не для носки.       Пальцы Арракиса прошлись по шву и вышивке, поддели жемчуг. Глаза его горели, и он глянул на ценник, но тут же и отвёл ладонь. Верб смекнул, что пояс Арракису очень понравился — он любил красивые вещи, одежду и роскошь, но, видно, сейчас не по карману бы вышло.       Арракис в итоге расплатился за рубаху и брюки, что подобрала портниха, и вышел на воздух дожидаться там Верба. А тот, быстро забрав свои покупки, попросил упаковать ещё и дивный пояс жемчужный. Под лукавым взглядом продавщицы Верб думал, что это безумно расточительно… но очень уж ему хотелось увидеть снова блеск в глазах Арракиса, угодить ему, обрадовать. Пусть не по средствам — ничего, если что — заработает где-нибудь, проживут. А сейчас хотелось побаловать себя радостью для другого. Тёплое чувство, звонко-бескорыстное.       Верб никогда не покупал подарков. Не было причины, желания. В лучшем случае букет маргариток, бутылка рома… Все его портовые интрижки были быстротечные, лёгкие и пустые. Разгоняли кровь и тоску, но не оставляли после себя долгих воспоминаний и сожаления о разлуке. Неделя, реже месяц, совсем редко два. Бурная страсть, зов громкий плоти, и вновь корабль, море, ветер — путь длиной в жизнь. Верб не дарил подарков. Не устраивал свиданий. Верб не влюблялся.       Арракис нервно теребил краешек ремешка, когда Верб вышел из лавки портнихи.       — Перекусим? — спросил он, и Арракис закивал.       Тучи сгущались, воздух потяжелел — вот-вот грянет гроза, над сводами храма полыхнула уже пара молний.       — Знаешь, где можно хорошо посидеть? — спросил Верб, и Арракис, к его удивленью, кивнул.       Заведение, которое указал Арракис, оказалось не совсем чтоб таверной, по крайней мере, точно не такой чадной дырой, к которым привычен был Верб. Большой зал, никаких тебе бочек и криков, аккуратные отполированные столы, разносчицы в чистых фартуках, в углу парочка музыкантов наигрывала что-то невразумительно тихое, не мешая гостям переговариваться. К слову, посетителей было немного. За широкой дубовой стойкой стоял рослый мужчина, картинно протирающий безупречно прозрачный стакан. Пахло одурительно мясом и жареным сыром, и Верб замялся. К такому он не привык, чувствовал себя неудобно, но отступать было поздно — Арракис быстро прошёл уже через весь зал и, выбрав самый теневой, дальний столик, расположился за ним. Верб сел напротив и взял в руки табличку с меню, что было бесполезное дело — прочитать он её всё равно бы не смог.       Подошла разносчица, опрятная миловидная девушка в длинном фартуке и с дежурной улыбкой на юном лице.       — Добрый вечер. Отужинаете? — приветствовала она.       Верб кашлянул, скрывая смущение, и решил заказать наобум.       — Нам три отбивные без крови, свежие овощи, сладкий пирог и вино. Лучше красное и не дорогое, — выпалил он, озираясь и прикидывая хватит ли расплатиться.       — Хорошо… — улыбнулась разносчица и вдруг осеклась, вспыхнула, грудь её колыхнулась под тугой блузой: — Это… ВЫ?! — горели её глаза, впиваясь в лицо Арракиса. — О, боги!.. — выдохнула она, и Верб растерялся, подумав, уж не лишится ли она чувств. — Вы — Икарр! Я большая поклонница… Хожу на все выступленья. Умоляю, Божественный, дайте амаэ!       Арракис строго поднял лицо и сухо кивнул. Верб не понял ни слова, кроме того, что девушка узнала в Арракисе артиста, но догадался, что «Икарр», видимо, сценический псевдоним, а амаэ?.. Но тут Арракис вынул из кармана брюк свой платок, лёгкий небольшой лоскут ткани, почти что прозрачный, и протянул его девушке. Та просияла как солнце, схватила платочек так быстро и цепко, будто это была исцеляющая настойка для страждущего больного. Она бережно уложила платок себе в декольте и с наслаждением прикрыла глаза. Верб смутился. Это было так откровенно и страстно.       — Мы бы были признательны, — опомнился Верб, — если бы вы сохранили в секрете визит… — он замялся, подавляя смешок, — Божественного! — округлил он глаза и, не сдержавшись, метнул озорной взгляд на Арракиса. Тот изогнул бровь надменно-потешно, и Верб чуть не прыснул от смеха. Высокомерный засранец не дрогнул даже от его слов. Привык к поклонению, значит. Верб был растерян, но всё это его и веселило. Ведь он не видел в своем спутнике «Божественного Икарра» — он видел грачонка, который с трудом мог разжечь камин и приладить к нему чайник с водой.       Девушка закивала и, как ласточка лёгкая, упорхнула за стойку. Верб усомнился, что она сдержит их тайну. Он посмотрел на невозмутимого Арракиса, что крутил в руках табличку с меню. Кто он был? Настоящий? «Божественный Икарр»? Перепуганный грачик? Безупречный танцовщик? Бывший любовник царя? Простой раб? Мужчина, любящий женские тряпки? Кто он такой? Верб смотрел и смотрел.       Арракис поднял взгляд и едва-едва краешком губ улыбнулся, будто бы извиняясь. Он протянул по столешнице руку, ладонь в направлении Верба, словно хотел прикоснуться к нему, но тут же сжал пальцы, опомнившись, запретил себе эту вольность.       И вопросы у Верба рассыпались прахом.       Он был всем! Всем!       Этот мужчина напротив был всем для него!       Вот так просто в какой-то таверне, в середине лета перед грозой Верб вдруг ясно и чётко понял, что любит, что влюблён. Впервые! И так неудачно.       — Я… — Верб не знал, что сказать, внезапное озарение его оглушило. — Я не знаю, что такое амаэ, — выдохнул он.       Арракис медленно, осторожно, не привлекая внимания, показал: «Это личный предмет, который поклонник использует для поцелуев».       Верб вскинул брови и хмыкнул:       — То есть она будет целовать твой платок?       Арракис дёрнул небрежно плечом и кивнул.       — И тебя это не смущает? Такое… — Верб даже не смог подобрать слов. Сколько их было? Этих девушек в Лигии, кто ночами целовали вот так лоскутки его шарфов, блёсток, платков… Верба это даже пугало. И ещё больше пугало равнодушие Арракиса. Он вполне внешне оправдывал звание божества. Бесстрастный, отлитый из золота истукан, одним жестом своим вызывающий бурю и трепет, но холодный как сталь, строгий, сердитый, словно бездушный. Его знали таким и, к удивлению, таким и любили.       Верб вдруг вспомнил, как несколько дней назад мазал подсолнечником мозоли на сбитых ступнях Арракиса, и как тот стенал, заламывал горестно руки, едва не ревел и угомонился только после чашки какао.       Верб улыбнулся собственным мыслям. Пусть. Пусть для всех он есть, будет и остаётся Божественным неприступным Икарром! Но Верб знает — и от этого сладко в груди — знает, знает! Какой он ранимый, печальный, нетерпеливый и скромный, как мало ему нужно для радости и покоя, как много он трудится, как горит своим делом! Пусть они все не знают. Не надо. Пусть только Верб… только он будет рядом и нужен.       Ужин был потрясающий. Верб и сам неплохо готовил, но, конечно же, не был кулинаром в полном смысле этого слова. Мясо было отбито так тонко, что оно почти растворялось на языке. Соус, овощи, зелень — всё бесподобно. Гармония вкуса. Ягодные пирожки, очень маленькие, помещались в рот целиком и будто таяли, оставляя восторг и усладу, а вино обрамляло эту вкусовую палитру.       Верб сыто сдобрел и расслабился. Расхваливал кухню, рассказывал Арракису о том, как готовят обычно на кораблях, тот даже несколько раз рассмеялся, красиво накалывая микроскопические кусочки своей отбивной на тонкую вилку. Он всегда ел очень изящно и долго, в отличие от Верба, что быстро и не заботясь сметал всё с тарелки.       — Помню, как-то сготовили нам гороховый суп! — потешался Верб. — Вот уж гром стоял, думали, все трюмы взорвутся.       Арракис сморщил нос и бросил в Верба салфетку.       — Я клянусь, — хохотал тот, — тарарам стоял будто в шторм. А гороха было этого полный камбуз. Думали, там и помрём. Уж лучше крыс потрошить…       Вечерело. В таверну заходило всё больше людей. Музыканты стали играть чуть погромче, перекрывая звук с кухни. Верб потягивал молодое винцо. Подошла их разносчица, и Верб потянулся за кошельком.       — За счёт заведения, мастер, — улыбнулась ему девушка. — Подарок хозяина для Божественного Икарра, — обласкала она взглядом вновь сделавшегося равнодушным и строгим Арракиса.       — Что ж… Спасибо, — удивлённо выдохнул Верб. — Передайте хозяину благодарность и похвалу. Мясо было великолепным.       Девушка покивала, но не уходила, всё мялась возле стола и, видно решившись, смущённо вдруг протянула к Арракису ладонь.       — Окажите мне честь, — тихо проговорила она, заливаясь румянцем и легонько кивая в сторону музыкантов.       Арракис изумлённо отпрянул, возникла короткая пауза: девушка трепетала, Арракис бросил взгляд в зал, но тут встал Верб и, мазнув взглядом по пылающему лицу разносчицы, сказал, как отрезал:       — Вот уж дудки. Если Божественный и будет с кем танцевать, то только со мной, — и тоже протянул большую, натруженную ладонь Арракису.       Тот вздрогнул, изумлённо уставился на руку Верба и на пухлую девичью ручку, что тянулась с ней вровень. Верб застыл, улыбаясь: он не умел танцевать, и вообще это всё было глупо и дерзко, да и сердце девичье бы пожалеть, но! Арракис встал и уверенно вложил свою руку в ладонь Верба, и что-то сместилось в груди у того, что-то щёлкнуло, прокатилось к кончикам пальцев, будто молния. Он сжал тонкое запястие Арракиса и повёл его в центр зала. Музыканты обрадованно заиграли приятную мелодию, медленную, светло-нежную.       Верб не умел танцевать. Он сложил руки на талии Арракиса, тот, откровенно смеясь, овил его шею, и они стали покачиваться в такт клавишам-струнам.       — Я кретин, да? — скривился Верб. — Разбил девичьи грёзы.       Арракис покачал головой.       — Не хотел, чтобы ты… — Верб замолчал и осёкся. Не хотел что? Чтобы Арракис танцевал? Чтобы касался мягкого стана девицы? Чтоб его не узнали? Чего именно не хотел?       Арракис опустил глаза, а потом неожиданно склонил голову ему на грудь. Верб даже вздрогнул и на полтакта остановился, но, взяв себя в руки, продолжил неспешно передвигать одеревеневшие ноги. Он осторожно, мягко коснулся волос Арракиса, будто пригладил их воздухом, провёл с нежностью до затылка и оставил там руку.       — Вот так хорошо, — тихо-тихо сказал он, вдруг понимая, что Арракис наверняка слышит, как грохочет в груди его сумасшедшее сердце, почти разрывая рубаху и кожу. Пусть слышит. Пусть чувствует. — Всё хорошо, — повторил Верб, поглаживая почти невесомо мягкие волосы Арракиса, — всё хорошо.       Возвращались домой они поспешая. Ветер усилился, становился шквальным и резким, молнии всё чаще резали тучи, гром грохотал всё ближе и громче. Вот-вот будет буря. Но Верб с Арракисом успели добраться до песчаной дороги, и оставалось до дома всего ничего, когда первые крупные капли посыпались на пыльный тракт.       — Бежим! — крикнул Верб, — Сейчас ливанёт!.. — он схватил Арракиса за руку, и они побежали.       Ветер наполнял лёгкие, вздыблял волосы, пузырил их рубахи.       Верб чувствовал крепкий хват Арракиса и видел, как рядом мелькают его быстрые ноги, как горят его щёки, и как он беззвучно смеётся. Верб был счастлив! Уже почти у ограды их сада — Верб даже видел жёлтую крышу — ливень обрушился резко и разом, словно стена из воды пала с небес. Бежать больше не было смысла, но они всё равно неслись вместе, не расцепляя рук, уже вымокшие до нитки.       Запыхавшись, влетели в дом, отсекая дверью гул непогоды. Верб на ходу стал стягивать рубаху и брюки, мокрыми комьями они остались лежать на полу. Первым делом разжечь камин — затрещали поленья, пошёл ароматный дымок хвойной щепы, свет пламени заплясал по полу и стенам.       Арракис скрылся за своим занавесом переодеться.       «Не простудился бы…» — подумал Верб.       Он зажёг пару светильников и поставил на огонь чайник. Надо согреться. Верб укутался в плед и сел возле камина, но вдруг вспомнил, что не разобрал котомку с покупками. Наверняка в ней всё тоже намокло. Повязав плед как мантию себе на плечи, Верб стал вытаскивать из котомки вохкое содержимое. Всё было чуть влажным, но сильно не пострадало. Он достал свои новые брюки и сразу надел их, рубахи развесил на спинке стула, чтобы просохли. Вещи, купленные Арракисом, лежали на дне и были совершенно сухими, а в середине покоился жемчужный пояс — Верб уже и забыл, что купил его.       Арракис вышел в кухню в тёплом халате.       — Будешь чай? — спросил Верб, и тот кивнул, показав ещё: «С малиной».       — Вчера только насобирал утром, — довольно достал Верб крынку с малиной. — Как знал, пригодится, — захлопотал он над приготовлением чая. — Твои вещи сухие, — говорил Верб в процессе заварки. — Я положил на комод, — и кивнул в сторону больших ящиков справа.       Арракис укутался в полы халата и с интересом взглянул на свёрток, оставшийся на столе, указал на него пальцем.       — А… это… — смущённо потупился Верб. — Это — тебе, — подтолкнул он свёрток по столу к Арракису. Тот удивлённо коснулся бумаги и настороженно, прежде чем развернуть, посмотрел Вербу в глаза, словно спрашивая: «Ты уверен?»       — Это подарок, — улыбнулся тот и совершенно по-глупому залился краской смущения.       Арракис развернул упаковку и вздрогнул, улыбнулся и снова поднял глаза, в которых читалось изумление и блеск восторга. Мягко пальцы прошлись по жемчужинам и тонкому кружеву, коснулись застёжки. Арракис приложил руку к груди и медленно отвёл её в сторону Верба — знак расположения и благодарности. Подарок пришёлся по вкусу и принят. У Верба отлегло от души: он боялся, что Арракис поймёт его искажённо, отвергнет, рассердится. Воспрявший духом и обнадёженный, Верб улыбнулся, и слова сами бабочками порхнули из его живота.       — Примеришь? — выдохнул он свою радость, и Арракис замер; пальцы его нервно дрогнули над поясом, будто бы обожглись. И Верб сразу же пожалел, что ляпнул такое. Ну что за олух!       Но Арракис задумчиво щёлкнул серебристой застёжкой, медленно встал и сбросил с плеч свой халат. Верб так и охнул, сердце застрекотало в груди: Арракис был совершенно нагой и был ослепителен! Деловито и сдержанно поддел он пальцами пояс, невозмутимо овил им свои стройные бёдра и застегнул. Верб не мог даже сглотнуть, не мог пошевелиться. Тело Арракиса что сладость — манкое, безупречное, гладкое. Вот так, целиком, Верб видел его впервые, и рассудок мутился, ни одной связной мысли, кроме: «Коснуться!»       Пояс вышивкой, жемчугом и каймой укрывал нежные чресла, но не целиком — самый краешек розовой плоти, завлекая взгляд, показывался из-под ткани — и это было больше, чем мог вынести Верб.       Он никогда не думал о том, что такие вот украшения могут так соблазнять! Укрывать, но показывать. Заслонять, но манить. Прятать, но побуждать обнажить… и скорее, боже, скорее… Верб чувствовал, как наливается кровью, желанием, страстью каждая клеточка его тела, как рвётся стон из груди: «Аррррракисссс!» Арракис и этот про́клятый пояс, укрывавший его аккуратную, нежную плоть.       Что-то тёмное и горячее, вопящее пробудилось внутри Верба, и он, не помня себя, почти рухнул на половицы и, как пёс, пополз к дивным ногам. Арракис стоял статуей.       О, древние, злые, прекрасные боги, вы оставили семя своё на этой земле — и оно возросло… вот оно — пламенеющее, литое, яростное, за которое не жаль отдать жизнь, душу и все семь небес!       Верб подполз к Арракису и в забытье, как мечтал, как уже долгие дни грезил и грезил, припал алчным ртом к его голени, провёл, сладко вдыхая, кончиком носа по коже к колену, поцеловал и его, страстно и жадно обвёл языком острую чашечку, из груди рвался стон и проклятия, а может, молитвы… Молись, Верб, молись, дурень, твоё желанье сбылось — ты к нему прикоснулся!       Верб скользнул во влажном тумане горячими, ненасытными губами к бедру, почувствовал его напряжение и… дрожащий испуг Арракиса. Буйный восторг в груди, в сердце, в тлеющем разуме тут же сменился досадой.       Верб уткнулся лицом Арракису в твёрдый живот, словно каясь, словно прося, умоляя.       — Я влюблён в тебя, — тихо выдохнул Верб и погладил высохшими губами кожу возле пупка. — Я люблю…       Арракис резко отпрянул. Верб даже не смог поднять головы — так и стоял, будто грешник у алтаря. Щёлкнула гневно застежка — к ногам Верба упал пояс жемчужный. Верб, сглотнув разочарование, всё-таки поднял глаза.       Арракис стоял прямо и гордо, не смущаясь своей наготы. Он пронзил Верба взглядом, полным презренья, и медленно вывел: «Амаэ», — и, чуть подтолкнув ногой пояс в сторону Верба, развернулся и скрылся за своим пологом.