Соблазна книг не одолеть

Ах, ну кто же вам сказал, мадам, что небо безопасно?

      Повествование первое: Лондон.       Снаружи Лондон кажется богатым, но в большинстве своем люди здесь очень бедные. Лондон — это улыбающийся лгун. Усаживаясь в кресло, которое Лизель уже называла своим, представила неожиданного гостя по имени Олдос именно таким. Ещё один, подобный Оруэллу, улыбающийся лгун. Или это Оруэлл подобен ему? Зусак, если честно, разбираться в этом не хочется. Интуиция подсказывала ей — вот она, точка невозврата. Всё начнется именно сейчас. Новая сюжетная арка её жизни начинается именно так: неизвестный человек, ещё один такой же, как и главный мучитель в её жизни и его резкий визит пятого января, пока Уилтон Плейс 31 всё ещё укрыто зимней дрёмой.       Что ещё хуже — теперь она действительно ощущает, что в её теле присутствует что-то инородное, что черная жидкость, приспосабливаясь к крови, циркулирует в ноге.       Она не расспрашивала Джорджа Оруэлла о том, каково это — делить с Черным Человеком одно тело. Лизель решила разобраться в этом сама, когда поняла, что и сам Большой брат мало что знает. Возмущалась себе под нос — ты живешь с ним бок о бок больше двадцати, а то и тридцати, лет, но не знаешь ничего. Скорее всего, Оруэлл просто смирился, продолжая жить дальше, словно так было и задумано самой Судьбой. Но Лизель — нет. Она сама найдет ответы на свои вопросы, сама выяснит, кто же он такой, этот Черный Человек. Почему именно она? Почему Он хотел именно её?       Она обязательно узнает. Ведь она, нет, ведь ей ещё предстоит стать настоящей Леди, которая знает всё.       Джордж предупредил лишь о кошмарах, да и она сама поняла всё в первую ночь в больничном крыле агентства. Вот только с приездом в Лондон они её больше не мучали, а голос в её голове, раньше принадлежавший Смерти, сменился на другой:

Учись на своих ошибках, вместо того, чтобы проваливаться вновь и вновь.

      Леди, которая знает всё, по-свойски закинула ногу на ногу, усаживаясь в кресло глубже. Хотелось прям-таки слиться с ним воедино, прирасти к кожаной обивке. Осознавая всю ответственность, что теперь грудой лежала на её плечах, Лизель хотелось рассмеяться в голос истерически — «Твоя свобода — власть». Женщина не представляла, что ей делать, как себя вести, что говорить окружающим, друзьям и врагам. Зачем она всё это начала? Как заставить саму себя поверить в то, что теперь она у руля, а водитель из неё никудышный? Она угробит старую раритетную Импалу, названную Принципом Талиона. Как обрести свою внутреннюю силу, познать душевное равновесие — тоже была без понятия. Зусак прям так и хочется провалиться сквозь землю, а лучше в объятия анти-одаренного детектива, которого она оставила, ничего нормально не объяснив. Они ведь даже не поговорили о своих отношениях, а просто переспали, как избегающие ответственности подростки. Какие между ними теперь отношения? Они вообще между ними есть? Лизель была настолько беспомощна в этот самый момент, что не смогла себе дать ответ и на этот вопрос тоже.       Оставшиеся члены Принципа Талиона кинули на Зусак обеспокоенные взоры и уже хотели спросить, что случилось, как тишину прервали глухие, легкие шаги. Длинноволосый блондин, скинув с плеч пальто, прошел в зал к остальным, смиряя доброжелательным взглядом. Под черным кашемиром, как выяснилось, скрывался костюм, сшитый, казалось, по самому последнему писку моды, с утончёнными линиями и идеальной посадкой. Брюки, узкие и подогнанные, свободный пиджак, под которым скрылись однобортный жилет и фланелевая рубашка. И всё это, кроме белой классической, в одном оттенке — синем. Но не такой синий, дешевый, в котором ходит каждый мужчина, захотевший показать себя недоаристократом, а утонченный, глубокий, но не слишком темный. Лизель, кинувшей на пришедшего последний недовольный взгляд, показалось, что под манжетами блондин скрывает не только дорогостоящие часы, а кое-что ещё. Что-то темное и узорчатое, но пары секунд для того, чтобы подробнее разглядеть, ей не хватило — Лизель опять отвернулась.        После уже появился и Оруэлл, явно не довольный таким раскладом дел, возвысился позади темной, устрашающей горой. Скорее всего, у него не получилось прогнать неожиданного гостя, ибо тот пошел напролом. Три пары глаз устремились на высокого мужчину, пока Лизель поджала ноги в кресле, наново раскрыв книгу в золотистой обложке. Продолжила чтение, словно всё происходящее вокруг её совсем не тревожило.       — Ух-ты, какие вы все интересные, — улыбчиво произносит блондин, уважительно кивая. — Меня зовут Олдос Хаксли, приятно с вами познакомиться.       Могло показаться, что Олдос вытаращился на них, словно на диковинных зверят, коих никогда не видел. Под цепким взглядом алых глаз за спиной он не чувствовал угрозы и опасности, как это часто бывало с другими. Маневрировал умело от взгляда к взгляду, повесив пальто на вешалку. Не видел он только женщину с разноцветными глазами, что открывала ему дверь, но быстро разглядел её макушку в кресле, повернутом к проходу спинкой.       Шелли прижмуривается, слегка наклоняя голову в сторону — вот так кадр. Если прислушаться, можно даже уловить тихий скрип металла и шестеренок в протезированной руке, даже если их там и нет.       — Знакомы уже, — внезапно отвечает Мэри, приветственно кивнув.       — Я тебя не узнал, — воодушевленно охает Хаксли, стреляя глазами. — Блонд тебе очень идет.       — О, так ты знакома с нашим таинственным гостем? — оживляется Вороной, присвистывая, на что ученая кивает.       — С моей стороны было бы ужасно, если бы я не знал такую способную британскую инженерку, как миссис Шелли, — хмыкает Олдос, оборачиваясь на Мэри. — И сколько же он тебе заплатил?       — Меньше, чем ты внес денег в первых андроидов, — фыркает Мэри, закатывая глаза. — Но тоже хорошенькую сумму.       Хаксли удивленно обернулся на Джорджа, колко вымолвив:       — Скупишься?       В дверь снова постучали, но перед тем, как подорваться с места, Шелли додумалась отодвинуть штору, завидев курьера. Женщина хотела вновь попросить Лизель подняться, но заметив, что коллега вместо того, чтобы читать, просто упирается взглядом в пол, решила пойти и забрать заказ самостоятельно. Она хотела расслаблено похлопать подругу по спине, успокаивая. Шелли и сама расслабилась всерьез — ибо в обществе такого человека, как Хаксли, напрягаться противопоказано. И если её коллегам могло показаться, что возрастной незнакомец похож на Большого брата, то Мэри бы одним движением рассеяла подобные домыслы.       Олдос повернулся обратно на оставшихся, бесцеремонно прошел вдоль зала и занял второе, пустое кресло. Теперь он видел и проход в коридор, и мелькающую в нём белую шевелюру Шелли, и недовольного Оруэлла, скрестившего руки на груди, и двоих парней, недоверчиво на него покосившихся и, конечно же, читающую женщину с разноцветными глазами, что рыкнула на Джорджа так, словно он — провинившейся мальчуган. Мужчина вздохнул, быстро прошмыгнув взглядом янтарных глаз по остальному помещению.       Шагнув пару минут назад внутрь дома на Уилтон Плейс 31, он опять окунулся в атмосферу, где время словно замерло в тоске за ушедшими днями. Темные оттенки кожи, узорчатые обои и массивная мебель создают образ пышной роскоши, которая однажды царила здесь. Однако, теперь эти элементы, покрытые пылью, скорее напоминают об утраченном великолепии, чем о прежней изысканности. Здесь, в гостиной, отражения света играют с тенями. Здесь роскошные ковры и шикарные картины, некогда украшавшие пространство, теперь кажутся забытыми свидетелями прошлого благополучия, которое, конечно же, само по себе было наигранным. Но среди этой печальной красоты что-то изменилось.       — А такой дом хороший был, — вздыхает себе под нос Хаксли, глядя на Оруэлла. — О ремонте не думал?       — Ох, если ты в четвертый раз заделался ещё и в строители, то можешь заняться этим сам, — язвит в ответ Джордж, хмурясь.       — О, нет, ты не угадал, — пожимает плечами Олдос. — Я закончил курс политологии всего четыре года назад. Но если я действительно могу…       — Ого! — громко восклицает Вороной, усаживаясь поудобнее. — У Вас, что, четыре образования?! Вау! Кто же Вы такой, мистер Хаксли?       Пока Коля не скрываемо восторгался прибывшим гостем, Мэри вернулась с двумя коробками пиццы, легко прошмыгнув в сторону кухни. Шева, прикусив губу, всё ещё мысленно сканировал пришедшего — подозрений тот не вызывал. Но у мольфара было точно такое же ощущение, как и у Лизель — Олдос так сильно по поведению напоминал Оруэлла. Даже, нет… Сейчас этот мнимый образ улыбчивого лгуна распространяется только на мужчину, сидящего в кресле. Оруэлл же помрачнел, насупился и ни разу не улыбнулся. Словно, у него отняли маску, которую он давным-давно позаимствовал сам.       Жаль, что из-за предрассудков Принцип Талиона не могут воспринимать подаренный Судьбой «спасательный круг» таким, каким он есть — улыбчивым и учтивым.       — Я старый друг Оруэлла, — кивает Олдос, закидывая ногу на ногу. — И, по совместительству, его бывший наставник. Что интереснее — кто же вы такие?       — Приятно познакомиться, «старый друг Оруэлла», хотя, не такой Вы уж и старый на первый взгляд, — захихикал Вороной, прикрыв рот рукой. — Меня зовут Николай Вороной! По вашему — Николас. Я — алхимик.       — Алхимик? Не химик? — выгнул светлую бровь Хаксли пораженно.       — Алхимия звучит куда таинственнее, не находите? — черные глаза Коли сверкают. — Мне ещё нравится «шаман».       — Вот как, очень интересно, — удовлетворенно кивает мужчина, поворачиваясь на Шеву. — А Вы, молодой человек?       — Я мольфар, — Шева отвечает сухо, прищурив голубые глаза. — Шева.       — О, это что-то вроде ведающего целителя? — щурится в ответ Хаксли. — Как увлекательно — потусторонний мир… Да?       От неожиданности в осведомленности собеседника, Шева приоткрывает шокировано рот, пытаясь что-то сказать в ответ. Ему остается только удивленно моргать и довольно хмыкнуть в конце — удивил так удивил. Даже мгновенно расположил, но это не значило, что мольфар перестал к нему присматриваться с опаской, просто не так придирчиво.       В завершении, Хаксли переводит взгляд на Лизель, застывшую с книгой, как мраморная статуя, но какая-то странная, непропорциональная, словно собранная по кусочкам, готовая рассыпаться от малейшего прикосновения. Быстро хватает взглядом все яркие детали: книга в руках, белая прядь с правой стороны лица, небольшой рост. Вот только ему очень интересно, каким таким образом хрустально-серые глаза стали разноцветными и откуда у неё появилась трость, ведь вроде, по слухам, её не было.       — А Вы, мадам? — спрашивает Олдос, приятно прищурившись.       Лизель упорно его игнорирует, даже бровью не повёв.       — О, Воровка книг, я так предполагаю, — хмыкает себе под нос Хаксли, склоняя голову на бок. — Вы знаете, что Вам уделен целый параграф в истории Великой Войны Эсперов?             Зусак устало поднимает на него взгляд, вскидывая бровь. Услышав такую информацию краем уха, даже Мэри выглядывает из кухни, жуя кусок пиццы.       — Мило, — равнодушно отвечает Лизель и вновь утыкается взглядом в страницы.       Олдос вновь хмыкает, кое-кого вспоминая. Он осматривает женщину ещё раз, с кончиков торчащих на голове волосинок и до поджатых под себя носков, делая вид, что внезапная тишина его никак не напрягает, а скорее располагает. Бегло рассматривает лицо: скулы, подбородок, лоб, нос, форму глаз и губ. И решая проверить свою обоснованную теорию, задает странный вопрос:       — Ваше имя?       — Лизель Зусак.       — Это не Ваше имя, — отвечает Хаксли, сложив ладони в замок.       — В учебниках не пишут моего имени? — фыркает Лизель.       — Почти, — пожимает плечами Олдос. — Там дают два.       — Зачем тогда спрашиваете? — недоверчиво хмуриться Зусак, напрягаясь всем телом.       — Запамятовал вот, — наигранно, но не так, чтобы было заметно, чешет макушку Хаксли. — Елизавета… как там?.. Мемингер?       — Мимингер, — говорит та, закатывая глаза. — В переводе «е» превращается в «и».       Мужчина благодарно кивнул, не сводя с неё янтарных глаз. Ему большей информации и не нужно было. Он всё понял, но пока не решил, что ему с ней делать.       — Я думал, что пишется «е», а читается «и», — всё же решает продолжить этот диалог Олдос, расплывшись в улыбке.       — Зачем тогда придуриваться, что забыли? — фыркает Лизель, но после тихо дополняет, смирившись с безвыходностью этого диалога: — Но, да. Это тоже.       — Если хотите, я могу принести Вам этот учебник, — всё продолжает Хаксли, в этот раз склонив голову в другую сторону. — Вы даже сможете внести в него правки, как историческая личность.       — Мне не интересно, — отрезает Зусак, переворачивая книжную страницу с особым трепетом.       Пустив тихий смешок себе под нос, Вороной многозначительно бросает взгляд на Шеву, а тот, в ответ, нахмурившись, слегка тычет локтем тому в бок. Мэри, расслабленной походкой огибая насупившегося в проходе Оруэлла, вновь усаживается на диван, вытянув ноги. К ней на колени, с верхней опустевшей полки книжного шкафа, приземляется пушистая трехцветная кошка, довольно мяукнув. Она мнет лапками её бедра, переходя на живот, и тихо укладывается калачиком прямо там же, довольно зевнув. Шелли на это странно хмыкает, но вздыхает, переводя зеленые глаза на остальных присутствующих.       Джордж Оруэлл почему-то больше не улыбается во все тридцать два и пока остальные его коллеги все во внимании, он же стоит, как каменная глыба посреди прохода — не зайти, не выйти. Вот-вот и вспыхнет от ярости. Мэри глядит на него внимательнее обычного, долго, но тут же уводит взгляд в бок, опасаясь быть пойманной. Джордж же порицает самого себя — не был бдительным. Не расслышал его шаги на подходе к дому. Большой брат недовольно скрипнул зубами, тяжело вздохнув, да так, чтобы все услышали.       — Так и хочешь спросить, что я здесь забыл, да? — поднимает на него взгляд Олдос, улыбаясь. — Угадаешь или…?       — У тебя есть пять минут, чтобы объясниться, — злостно плюется ядом в него Джордж. — Или я не посмотрю на то, что тебя одним мизинцем пополам сложить можно.       — Ты так завидуешь, что я в сорок пять выгляжу лучше тебя в тридцать девять? — напыщенно и грациозно махнул рукой тот, вновь закидывая ногу на ногу. — Не волнуйся, пусечка, я успею объясниться за три.       — Скікі?! — разворачивается к Шеве Вороной в полном восторге. — Мені не почулося?       — Ні, — отвечает тому Шева, пораженно хлопая ресницами.       — Так вот, — начинает Хаксли, легко хлопая в ладоши. — Я хочу вам помочь.       — А с чего ты решил, что нам нужна помощь? — цедит Оруэлл, сжав ладони в кулаки.       — Орден Часовой Башни готов разорвать вас в клочья, — объясняет Олдос, пожимая плечами. — Чем вы им уже не угодили?       — А информацию ты опять берешь из воздуха? — фыркает мужчина в ответ. — Или, всё же, опять решил связаться с «паршивыми крысами»?       — О нет, спасибо, — отмахивается тот, ухмыляясь. — Я туда не возвращался, но не выписывать же мне свою фамилию из числа так называемой лондонской элиты, да?       — Ушел из Ордена? — спрашивает Мэри, удивленно вскидывая брови. — А с должности Королевского Ученого?       — Уволился уже как восемь лет, — отвечает Хаксли, поворачиваясь к ней. — Представляете, миссис Шелли, личный бизнес может приносить гораздо больше прибыли, чем такая высокопоставленная должность за все четырнадцать лет работы.       — И? — вновь перехватывает его внимание Оруэлл, ещё больше хмурясь.       — Орден Часовой Башни — бомба замедленного действия, — говорит Олдос, вздыхая. — И им очень интересно, почему вы вернулись именно в Лондон. Боюсь, друг мой милый, что замышляют они, как и всегда, что-то очень нехорошее. Тебе очень повезло, что три года назад меня не было в стране и я не смог влезть в твои планы, но в этот раз, пожалуйста, позволь мне помочь.       — И чего же они ждут у моря погоды тогда, раз им очень интересно? — фыркает Джордж, задирая подбородок.       — Выжидают, — щурится в ответ Хаксли, поджимая губы, но и аккуратно косится на потолок — деревянная балка над ним странно скрипит. — Думают, что с вами делать.       — Это всё? — вздергивает бровь Большой брат. — Если да, то так уж и быть, спасибо за информацию, можешь идти.       Мэри, Шева и Вороной лишь спокойно наблюдают за этой перепалкой, переводя взгляды то с одного на другого, то наоборот. Мольфар с вороном практически ничего в устройстве Ордена и элитарных лондонских семей не понимают, а потому покорно слушают, проявляя немалый интерес к происходящему. Шелли же поджимает выкрашенные красной помадой губы — она то знает, как там всё устроено. Если среди семей уже начали шептаться, то план по ликвидации Принципа Талиона появился гораздо «до» их прибытия. Они выкидывают информацию в общество только тогда, когда им самим выгодно, ей ли не знать. А поэтому Мэри напрягается, закусывая нижнюю губу — близится что-то явно не хорошее и Принцип Талиона не сможет залечь на дно, как планировал и тихонько выполнить план, никого в это не ввязывая.       Вздыхая, Зусак переворачивает ещё одну страницу — осточертело слышать недовольный бубнеж Оруэлла под ухом и видеть, как он, словно напыщенный индюк, пытается показать, что держит ситуацию под контролем. Лизель понимает, что они с ним ещё никому не рассказывали о «небольшой» смене ролей в их скромной организации, а поэтому Джордж делает вид, что хоть что-то ещё решает. Но женщине очень не нравится, как он себя сейчас ведет, и дело даже не в том, что таинственный Олдос Хаксли смог расположить её к себе, а в том, что Оруэлл делает вид, что помощь им не нужна. А она, между прочим, им ой как нужна! Особенно от человека, захотевшего и способного помочь. Олдос говорит интересные вещи, о которых Лизель хотела бы послушать повнимательнее, чтобы не повторять плачевный опыт Большого брата и вовсе не опустить Принцип Талиона на дно, но этот обиженный чем-то индюк всё портит. Делая глубокий вдох, Лизель спокойно закрывает книгу, выпрямляя корешок.       — Джордж, послушай, — не успокаивается Хаксли. — Вам правда нужна моя помощь. Я хочу помочь. Они сотрут и тебя, и вас всех, в порошок.       — Не сотрут, — отрезает Оруэлл.       — Тебя один раз уже стерли, — слегка фыркает на него в ответ Олдос. — Джордж, это Орден, они…       — Хватит, — рявкает Джордж. — Пошел вон.       — Но… — мужчина привстает с кресла, словно пытается до него докричаться.       — Вон, — повторяет тот. — Или я…       — Оруэлл, — шикает на него Лизель крайне недовольным тоном. — Закрой рот и дай послушать.       Не понятно, кто первый из них неожиданно осекся и замер — Оруэлл или Хаксли. Кажется, эти двое застыли от шока одновременно, изумленно приоткрыв рты.       — Одразу помітно — жінка головнокомандувач, — довольно кивает Шеве Вороной.       — Стули пельку, Вороний, будь ласка, — тихонько шикает ему Шева.       Раздраженно вздохнув, Зусак переводит холодный взгляд на Олдоса, недовольно поджимая губы:       — А Вы, дедуль, еблишком не щелкайте, рассказывайте.       Лицо Хаксли распрямляется, словно его только что выгладили раскаленным утюгом. Мужчина даже не моргает, смотря в разноцветные женские глаза. Анализ происходящего в его голове происходит так быстро, как только может — Олдосу даже не нужно отрывать от неё взгляда, дабы понять, что Зусак не только заставила Оруэлла послушно заткнуться, а и всех остальных присутствующих задержать дыхание. Уголки губ Хаксли медленно и хитро поднимаются — мужчина ухмыляется, спокойно выпрямляясь в кресле, занимая предыдущую позицию. Прочищает горло ненавязчиво прежде чем заговорить.       — Орден Часовой Башни, мадам, сможет одним движением затушить даже Ваш внутренний огонек, — Олдос расплывается в приятной улыбке. — Если, конечно, к ним заявится не подготовленными.       — А Вам, собственно, это зачем? — Лизель вздергивает бровью. — Зачем помочь-то хотите?       — Я слишком долго хожу в должниках у Оруэлла, — с небольшой ноткой грусти хмыкает тот, кидая быстрый взгляд на отвернувшегося от них Джорджа. — И я буду рад, если Вы достучитесь до вашего босса хотя бы из-за того, что хотите жить.       Оруэлл скрипит зубами, раздраженно дергая челюстью. Мэри настороженно гладит трехцветную кошку, внезапно распушившую хвост, а Вороной с Шевой позволяют себе только тихо переглядываться с друг другом, иногда переплетая между собой пальцы. И только двое нагло смотрят друг другу в глаза, порой позволяя моргнуть или отвести взгляд в сторону. Хаксли слегка её опасается — прямая, грубая, вся напряженная, как на иголках, но имеющая не скрытую власть в этой затхлой организации «по спасению мира». И ему почему-то начинает казаться, что последнее слово как раз за ней, а не за его старым другом.       — Хотя, думаю, я уже, — мужчина склоняет голову на бок, прищуриваясь. — Достучался.       — Знаешь, что, Хаксли, — внезапно в разговор возвращается Оруэлл, оборачиваясь. — Тебе всё же стоит закрыть ро…       — Сам закрой рот, — перебивает его Олдос, улыбаясь. — Не видишь, я с главной разговариваю?       Лизель тихо хмыкает. Он же в ответ её напрягает — проворный, как уж, расчетливый, хитрый, привыкший занимать сторону победителя. Светящиеся янтарные глазища щекочут нервишки, ибо кажется, что разглядеть они могут и вправду всё, что скрыто. Хаксли не дразнит сейчас Оруэлла, нет. Олдос по одному их поведению понял, кто тут на самом деле заправляет балом.       После продолжительной и накаленной паузы, Лизель говорит:       — И что предлагаете?        Олдос, так же выдержав паузу, словив на себе заинтригованные взгляды присутствующих, отвечает:       — Не хотите проехаться?       — Куда? — Зусак вновь вздергивает бровью.       — Ко мне, — легко кивает Олдос, вновь бросая взгляд на скрипящую над ним деревяшку. — Боюсь, эта балка в один момент отвалиться и убьет меня. А, ну и конечно же потому, что Орден легко могли установить в доме прослушку.       — А Ваш от неё застрахован, значит? — хмыкает Зусак.       — Стены в моем доме облицованы шумоподавляющим материалом, а на каждом стекле расположены генераторы шумовых вибраций, — пожимает плечами Хаксли, вновь одаривая всех своей мягкой улыбкой.       Принцип Талиона неловко переглядывается между собой. Вороной издает ироничный смешок.       — Это Вы так соседям не доверяете? — ухмыляется Коля, легко поправив косу на плече. — Или у Вас личные проблемы с Орденом?       — Нет, — спокойно отвечает Олдос, отмахиваясь. — Всего лишь методы предосторожности из-за моего бизнеса.       — Вы, что, наркобарон? — шутит Вороной, прикрывая лицо рукой.       На что Хаксли лишь улыбается ему, подмигнув. Коля шокировано разевает рот, да и не сказать, что Шева с Мэри тоже остаются в стороне, а не потрясенно вытаращиваются на мужчину в кресле.       Лишь Лизель и Джордж никак ярко не реагируют. Если это правда, всё выглядит так, как будто перед ними не наркодиллер, у которого руки по плечи в крови должны быть априори и десятки-сотни тысяч поломанных жизней, а просто Робин Гуд и философ какой-то. Наркобизнес — одно из самых отвратительных занятий, которые только можно было придумать. Огромное горе, смерть, насилие, сломанные жизни и судьбы. И только очень глупые и абсолютно беспринципные могут восторгаться такими «бизнесменами».       — Если не можешь победить зло, то необходимо его возглавить, — в который раз Олдос легко пожимает плечами, медленно поднимаясь с кресла. — Ну так что? Проедетесь со мной?       — Один вопрос, — резко поднимает руку вверх Шева, зыркнув на Зусак. — А с каких пор?..       Лизель складывает губы в трубочку, неопределенно пожимая плечами:       — Где-то с моего пробуждения. Примерно.       — Почему я уже ничему не удивляюсь? — закатывает мольфар глаза, обреченно вздыхая.       — Поддерживаю, — слегка приподнимает механическую ладонь Мэри. — Я так и знала, что они задумали что-то еще перед расчленением того Шута.       — Вы его… расчленили? — кисло кривится Хаксли, одаривая их полным отвращения взглядом, но потом немолодое лицо так же быстро разглаживается, словно он вспоминает, что видел вещи и похуже. — Ладно, должен признать, что трансляция получилась, конечно, необычной. — мужчина резко переводит взгляд на Лизель. — Я не знал, что Ваша способность может работать так.       — Смотрел? — Оруэлл недовольно хмыкает себе под нос. — Надо же. Это уже обсессия, Олдос.       — Ну, я же жить без тебя не могу, пусечка, — ухмыляется Олдос, легко проводя ладонью по заплетенным в хвост блондинистым волосам.       Как же злостно на это фыркает Джордж, что прям таки пробуждает в Николае и Мэри тихие насмешки. Оруэлла воротит изнутри. Кто бы мог подумать, что всё пойдет не так. Карточный домик рушится прямо на глазах и не только у него, но и у остальных, делая Большого брата уж слишком уязвимым. Да и какой из него теперь Большой брат? Так, щепотка прежней власти и одно название осталось, и то — величественно-монументальное. Мужчина хоть и упорно заставляет себя поверить в то, что вины его прямой в этом нет, а сейчас всё портит его новоприбывший друг, но сколько бы Джордж Оруэлл не обманывал бы себя, даже в глубине своей непостижимой черноты, называемой душой, он прекрасно знает правильный ответ. Его вина. Но он не сдастся, не сейчас, а лишь тихо заляжет на дно, вырабатывая новую стратегию, ведь по-другому не умеет. Его промыли, его научили, что все вокруг — враги, а он — Большой, сука, брат, способный властвовать над людским восприятием и разумом. Да только вот… Почему всё обернулось так? Где он оступился? С каждой новой мыслью Оруэлл трескается, рвется на кусочки, мечется из стороны в сторону, как подстреленный зверь, загнанным в тупик своей собственной глупостью. Джордж Оруэлл слишком недооценивает людей и слишком переоценивает себя — вот ответы на все его вопросы. Когда-то он и предположить не мог, что появится человек, способный не только встать у него на пути, но и перекрыть кислород, но вот она сидит перед ним в кресле, недоверчиво пожирая глазами его бывшего наставника, когда тот, в свою очередь, нескрываемо глядит на женщину уж слишком завороженно.       Всё происходящее в голове отзывается у него странной цепочкой — в комнате собрались целых три мучителя, три бывшие жертвы. Оруэлл никогда не хотел знать, что или кто в свое время сломал Хаксли, всегда хотел забыть тех, кто сломал его и всю оставшуюся жизнь прекрасно будет помнить, что сделал с Зусак. Скорее всего, он будет биться в истерике, если предположит, что эта самая троица мучителей когда-то спасут друг другу жизни или станут чем-то большим, чем напряженное молчание или издевательские улыбки.       Но кто знает, каким образом распорядится Судьба?       Лизель неторопливо приподнимается с кресла, хватаясь за деревянную трость. Ей кажется, что однажды она на неё обопрется и всё — несчастная деревянная палка треснет, а Зусак упадет, и намного дальше, чем на пол. Будет бесконечно падать в темноте, без возможности встать, закричать или полететь в другом направлении. А потом шмякнется на черно-белую шахматную поверхность, окажется в коридоре где сотни-тысячи черных дверей и одна главная, где тихонечко будет поджидать Он. Лизель будет проигрывать ту несчастную шахматную партию раз за разом, пока резные фигуры не сведут её с ума. Зусак еле заметно хмурится, закрывая глаза — навязчивые мысли никогда не бывают во время, но в этот раз она в принципе забыла, для чего вставала. Оглядывается, осознавая, что чужие взгляды, так или иначе, прикованы к ней, ждут ответа, нет, прямо требуют.       — Ладно, — фыркает Зусак, вновь принимая свой привычный отстраненный вид.       Олдос Хаксли широко улыбается, благодарно кивая. Остальные же, как по указке, молча встают со своих мест, потихоньку разбредаясь по комнатам. Не сводя глаз с бывшей Воровки книг, он внимательно смотрит за тем, как медленно она ходит и как ещё неумело пользуется тростью. А что важнее — в какой комнате она живет.       Хаксли помнит эту комнату уж очень хорошо и помнит, как пару десятков лет назад уводил от этой комнаты тогда ещё Эрика Блэра, всего трясущегося от страха.       — В машину шестеро не поместятся, — отзывается Хаксли, останавливаясь ожидать их в коридоре.       — Все под контролем, мистер не-молодой-друг, — маневрирует по коридору к лестнице Вороной, игриво усмехаясь в своей обычной манере. — Я уж точно не потесню вас.       На это Олдос вопросительно вскидывает бровь, параллельно ухмыляясь детскому озорству, а Коля же подмигивает, плавно поднимая руки с широкими рукавами мантии вверх и резко взмахивает, крутанувшись. Миг — и перед ними порхает чернокрылый ворон, приветственно каркая.       — Вопросов больше нет, — поджимает губы Хаксли, безоружно поднимая ладони вверх. — Тогда поместимся, а хотя…       Мужчина переводит взгляд на Шелли, медленно спускающуюся с лестницы, видимо, уже собранную:       — А Адам с тобой?       Мэри замирает — одна нога зависает в воздухе, так и не ступив на последнюю ступеньку. Да что уж там — замерли все, дом мгновенно погрузился в тишину, даже трехцветная пушистая кошка навострила уши. Шева, Вороной, Зусак, Оруэлл — все ожидают, что же сейчас будет: буря, сносящая всё на своем пути или короткий едкий взгляд в сторону Джорджа. Но Шелли лишь медленно вздыхает, продолжая спускаться по скрипящим деревяшкам. Пожимает плечами неопределенно, накидывая сверху теплую дубленку.       — Нет, — тихо отвечает, застегивая молнию. — Не со мной.       И в тишине первой выходит за порог дома, бросая что-то о том, что пицца заледенеет к тому моменту, когда они вернутся. Шева, подоспевший на первый этаж как раз в этот момент, переглядывается с летающим в проходе вороном, неопределенно поглядывая блондинке в спину. Они покидают порог следом.       И лишь Зусак, шаркая по полу, хмыкает, бросая изучающий взгляд на удивленного Олдоса. Хаксли оборачивается к ещё более напряженному Оруэллу, тихо интересуясь:       — Что-то случилось? Я могу чем-то помочь?       — Без понятия, — сухо отвечает Оруэлл, снимая с вешалки черное пальто.       Странное, похожее на предательство, чувство, зарождается в груди, когда Лизель закутывается в оливкового цвета пальто — то самое, в котором она когда-то щеголяла по Йокогаме. Ещё и на уши приседает тот, кого она теперь может назвать внутренним голосом, живущем в правой ноге. Подстрекает. Будто женщина на сознательном уровне понимает, что Мэри и Джордж не просто так решили сыграть в молчанку именно при блондинистом нарко-авторитете. Мэри, при всей своей ядовитой натуре, смолчала, даже поджав невидимый хвостик.       Всё же, проходя мимо двух мужчин, видимо собиравшихся покинуть мрачную обитель последними, она останавливается, искоса глянув Джорджу в красные глаза. Зусак даже интересно, что будет и поэтому, не сдержавшись и не остановив саму себя, она выдает едкое и предательское:       — Неужели боишься признаться, что всадил пулю в лоб шестилетнему мальчику?       В красных глазах в ответ отчетливо читается: «Какая же ты сука». Лизель на это уже не реагирует, а идет дальше к выходу, так же оценивая реакцию Хаксли. Светящиеся янтарные глазища ныне становятся обычными стекляшками, кажется, что в них даже блики пропадают. Женщина даже не может уловить его дыхание, как бы бедного «старикашку» удар не схватил. Зусак выходит за порог под тишину за спиной и тут же мысленно переключается на пятиступенчатую лестницу с крыльца на пешеходную дорогу — как бы не навернутся.       Уже спустившись и поравнявшись с остальными, она понимает, что не слышит шагов позади, а потому оборачивается — Хаксли и Оруэлл всё так же безмолвно торчат в проходе. Олдос отмирает первым, уже привычно ухмыляясь, берется за дверную ручку со своей стороны.       — Пару минут, — улыбчиво говорит он Принципу Талиона на улице, в тот же миг закрывая перед их носом дверь. — Воспитательная беседа.       В последнюю секунду Лизель замечает, что улыбка с его лица резко и стремительно пропадает.       — Что ты ему сказала? — Мэри хватает её за рукав пальто, заставляя повернуться.       — Всё, как есть, — отвечает Зусак, перенося весь свой вес на трость.       — Не нужно было, — раздраженно вздыхает Шелли, отпуская рукав.       — Если совесть на него не действует, то подействует он, — зачем-то оправдывается Лизель, пытаясь заглянуть подруге в глаза.       — Нет, Лиз, правда не нужно было, — тихо произносит Мэри, глядя себе под ноги. — Конфликт исчерпан.       — Он завалил твоего сына, напоминаю, — теперь уже ядом плюется Зусак, явно не понимая, что происходит. — Ты, ещё раз напоминаю, последние два месяца упорно с ним грызлась. Он, что, всё-таки промыл тебе мозги без согласия? Когда я тебе предложила забыть об Адаме неделю назад, ты встала в позу.       — Хватит, — отрезает Шелли, отворачиваясь. — Ничего он мне не промывал и забывать об этом, тем более, с помощью его способности, я не собираюсь. Просто… обстоятельства изменились.       — Не поняла, — почти шокировано и возмущенно та приоткрывает рот.       — И не поймешь, видимо, никогда, — отрезает язвительно вторая, уходя в сторону, этим же и заканчивая диалог.       Зусак так и остается стоять посреди улицы, вся на иголках. Шева, глядя на эту трагикомедию, вздыхает, оборачиваясь к ворону, примостившемуся на плече мольфара.       — Ты хоть что-то понял? — шепчет тот птице, на что получает утвердительное «кар!». — И я, кажется, тоже догадываюсь… Пиздец.        Ворон в очередной раз каркает, ещё и артистично расправив крылья, полностью соглашаясь.       Закатывая глаза, Лизель поднимает взгляд на небо — усеянное тучами, без единого солнечного проблеска, настоящее, зимнее. Морозный ветер бьет по лицу — если бы не он, снег на улице воспринимался бы лишь как декорация. Небо серое. Цвета Европы. И хоть Лондон в этой серой картине и маячит золотым пятном, небо в городе всё равно остается монохромным. Ещё одна одинокая душа в Лондоне, похожая на остальных — та же Лизель, тот же Шева и Вороной, та же Мэри, Оруэлл, но не Хаксли. Ей почему-то кажется, что этот Олдос… она даже не совсем знает, как его описать. Низкий эмоциональный интеллект её здесь роли не играет, и эмпатия её, ещё ниже плинтуса, никак не отзывается. Никаких эмоций она к нему не чувствует — это и удивляет. Олдосу хочется и не хочется доверять, его хочется и не хочется слушать.       Вдали над берегом нависал Тауэр, молчаливый страж Лондона, примостившийся на коленях у реки. Лизель не могла видеть, но твердо знала, что Хаксли именно мост. Обветренные камни казались запятнанными ржавчиной или обрызганными кровью — таким и казался ей высокий, худой блондин с янтарными глазищами и хитрой ухмылкой.       Она и не услышала, как входная дверь позади наконец заскрипела, открываясь. Не услышала и шагов за своей спиной и не увидела Оруэлла, судорожно поправляющего высокий ворот свитера, почему-то ещё и потиравшего шею. Не заметила, как рядом с ней остановился тот самый Тауэрский мост, глянув сверху вниз практически впритык.       — Стоите, мадам, прямо в позе Доктора Хауса, — улыбаясь, произносит Олдос.       Лизель неторопливо переводит взгляд на него, слегка хмурясь:       — Кого?..       — Какой кошмар, — смеется Хаклси, оголяя верхний ряд зубов и небольшие клыки. — Сделаю вид, что я этого не слышал.       Мужчина достает ключи от машины из кармана кашемирового пальто и взгляд Зусак резко расширяется. Она думала, что такой, на первый взгляд, довольно аристократичный англичанин, ездит на беленьком Ламборджини, но ключ и марка говорит о раритете. Женщина оглядывается в поиске машины и видит лишь одну, припаркованную неподалеку, в нескольких метрах на противоположной стороне улицы. И, кажется, удар сейчас схватит её и остальных, проследивших за разноцветными глазами.       McLaren F1 1995 года.       Или, проще говоря, двадцать миллионов долларов.       — Ебанный в рот, — смотря в сторону машины, куда спокойно направляется Олдос, почти беззвучно произносит Шева. — Он точно наркобарон.       — Восемь лет назад Хаксли оставил должность, которую выгрызал зубами, — внезапно говорит Джордж, подошедший к ним сзади. — И начал создавать огромную монополию. Во всей Англии у него нет конкурентов, каждый из дилеров, курьеров, химиков, лабораторий, каждый грамм в этой стране — его.       — Это подводка к покупке машины стоимостью как столетний бюджет Зимбабве или к чему? — выгибает бровь Зусак.       — К тому, что Орден Часовой Башни, расценивающий любой уход с должности, как предательство, его и пальцем не тронули, даже выпереть из элитарного, аристократического сборища, не посмели, — прочащая горло, объясняет Оруэлл. — Хотя, казалось бы, удар ниже пояса — променять такую высокую должность и посвящение в королевский круг на подпольный бизнес.       — Это как он тебя там приложил, что у тебя резко начался такой словесный понос? — фыркает Лизель, выпрямляясь. — Ещё и восхваляющий.       — Я о том, что если мы закроем рты на замок и послушно будем кивать под его дудку, то будем под железным куполом, — цедит мужчина, поправляя красные очки на переносице. — А сами, притаившись, будем думать, что делать дальше.       Лизель угрюмо вздыхает:       — Когда ты уже поймешь, что в этой жизни необязательно кому-то подчиняться, Оруэлл? Если твой бывший друг хочет помочь или загладить какую-то там вину, то дай ему это сделать, а не ищи оправдания в подобном стиле.       Когда Шева с вороном на плече и Мэри скрылись в автомобиле, а Олдос развернулся к оставшимся, Оруэлл тихо ответил:       — В этом и проблема, Лизель. Он даже замахнуться на меня не смог. Он уничтожает меня одной своей бескорыстностью. Каждый, чертов, раз.       Она молчит, переваривая откровение от того, от кого вряд ли могла его услышать. Недоверчиво хмурится, понимая, что просто так Джордж Оруэлл никогда бы так искренне ничего не сказал без стороннего вмешательства. Не важно, какие отношения между членами Принципа Талиона — за каждого, если не каждый, так сама Лизель готова стоять горой. Даже, если это тот, кто держал её на привязи в подвале, промывая непромываемый мозг.       — Что за воспитательная беседа произошла? — поворачивается к нему та, изучая уж слишком расслабленный мужской профиль.       — Мне напомнили, что два плюс два не равно пять, — отрезает Оруэлл, взяв женщину под руку. — Пошли.       И что бы это не значило, Лизель проглатывает, осознавая, что Оруэлл опять начинает играть в Загадочника. А он же, на самом деле, отвечает донельзя искренно, просто женщина об этом и не подозревает. Зусак не знает, что для Джорджа значит «два плюс два равно пять» и, мужчина надеется, что никогда не узнает. И не от него и не на личном примере, а та вполне может, учитывая её острый язык и незакрывающийся рот. Оруэлл однажды решил выйти в свет, заявив о себе и своей мощи — Орден захлопнул медвежий капкан, как только нога Джорджа вновь ступила на британскую землю. И даже Хаксли смог вытащить его оттуда лишь спустя четыре года, когда было уже поздно.       Лизель рвется в бой, Оруэлл прекрасно это видит. Лизель, если и не промыта помыслами Черного Человека, то её внутренняя тяга к справедливости, какой бы она не оказалась, моментально может завести её в место хуже, чем могила. Здесь нельзя говорить Ордену в лицо то, что думаешь, нельзя выходить на конфликты, нельзя перечить, не соглашаться, а исключительно вести аккуратные переговоры. Зусак, ох, Джордж нутром и жопой чувствует, об аккуратности даже не думает, а даже если и попытается начать вести дела спокойно, в какой-то момент её прорвет, ведь элитарщина лондонских семей будет выводить из себя. И Зусак вспыхнет.       А потом их всех убьют.       Выстрелят в спину, сожгут живьем, подстроят под самоубийство, да что угодно сделают!       Остается только гадать, чье же «правление» окажется лучшим — Большого брата или Леди, которая знает всё. Оруэлл, старясь рационально взглянуть и оценить начинающуюся катастрофу, вспоминает только одну древнюю латинскую фразу, про которую ему сказал сам Олдос, когда Джордж сам ещё не осознавал, в какого монстра его превратили или превратился он сам. Фраза, ставшая одним из важнейших принципов судопроизводства:       «Furiosus furore solo punitur» — невменяемый наказан самим своим безумием.       Лизель уже думает залезть на заднее сидение к остальным, как-то примоститься с краю, но Хаксли галантно открывает ей дверь на переднее, приглашая. Ещё и руку подставляет, захотев, видимо, помочь аккуратно залезть, чтобы трость не мешалась. Зусак недовольно фыркает — она не калека какая-то и не какой-то неизвестный ей Доктор Хаус, кем бы он ни был. И ей меньше всего сейчас хочется выглядеть той, кому нужна помощь сесть в машину, стоящую больше, чем её поганая жизнь.

***

      Вышедшее из-за туч солнце мягко освещало узкие улочки одного из элитных районов Лондона, когда черный автомобиль плавно подъехал к особняку. Дом выглядел удивительно скромно, почти незаметно среди высоких голых деревьев и изящных, припорошенных снегом садов, окружавших его. Внешний вид дома совершенно не соответствовал тому, что ожидали увидеть Принцип Талиона, зная, кому он принадлежит. Хаксли, казалось, мог бы позволить себе любую роскошь.       Лизель, отправив последнее сообщение Дазаю, выключила смартфон, переводя взгляд в окно. Даже, если и по дороге завязалась какая-то беседа — она не слушала. Теперь, из-за разницы в часовых поясах аж на целых восемь, каждый момент общения с Осаму для неё считается чуть ли не последним. Настолько она им поглощена. А когда Олдос, вновь притворяясь, или нет, джентльменом, подал руку, Зусак и вовсе решила его проигнорировать. Любезность до чертиков её почему-то напрягала и раздражала. Не то, чтобы она не привыкла к хорошему отношению к себе, но не заметить сильный интерес к её персоне она не могла. Хотя, возможно, она слишком себя накручивает — Хаксли подал руку и Мэри, когда настала её очередь выходить из машины.       Дом выглядел удивительно скромно для своей локации. Погрязнув в мыслях, женщина даже не заметила, как они, обогнув вымощенную кирпичиками дорогу, прошли сквозь высокие деревья и полутемный тоннель, ведущий к массивной деревянной двери с кованой ручкой. Оказавшись внутри, сразу же их взгляду предстал большой светлый просторный зал. Пол был выложен мраморными плитами, отражавшими мягкий свет многочисленных светильников. Высокие потолки с лепниной, изящные хрустальные люстры и большие окна, через которые струился свет. Тишина этого, на первый взгляд, уголка отшельника, была почти осязаемой, нарушаемой лишь их приглушенным дыханием.       Зал оформлен с безупречным вкусом: мебель из светлого дерева, мягкие диваны с бархатными подушками, изысканные ковры с мягким, белым ворсом. Пока остальные, кроме Оруэлла, оглядывались вокруг, Лизель подняла глаза на стены. Картины, конечно же, — «Качели», Жан Оноре Франогар и «Сон разума рождает чудовищ» Франсиско Гойя. Но её внимание привлекли больше полки с фотографиями. На них были размещены снимки только двоих — Олдос Хаксли и маленькая блондиночка с роскошными кудрями, курносая девочка. На фотографиях они улыбались: на пикнике, во время школьных мероприятий, у рождественской ёлки. Зусак вздернула бровями — неужели дочь? А где же фотографии матери?       Любезно улыбнувшись, Хаксли кивнул куда-то внутрь дома:       — Прошу, сюда.       В зале, вдоль одной из стен, тянулся широкий камин с мраморной облицовкой, украшенной искусной резьбой, и из этого же зала по несколько сторон вели парочку дверей в другие комнаты. Впереди была видна столовая с длинным дубовым столом и стульями. Зусак взглянула через всю комнату — за стеклянными дверями, в противоположной стороне, простиралась терраса, когда-то утопающая в зелени, с которой открывался великолепный вид на сад, но сейчас же там белым бело. Взгляд метнулся вправо, столкнувшись с новым её ночным кошмаром — закрученная, витиеватая лестница, ведущая на второй этаж.       Внезапно, в дверном проёме появилась женщина — низенькая, черноволосая, можно сказать, пожилая. Длинное, прямое черное платье в пол лишь утончало её из без того ветхую фигурку. Она улыбнулась им всем, быстренько прошмыгнув взглядом туда-сюда, остановившись на Олдосе.       — Мистер Хаксли, Вы вернулись, да ещё и с гостями, — она приятно прищурила голубые, уже практически бесцветные, глаза. — И Ленни скоро приедет. Накрыть стол?       — Спасибо, Джули, гости… — мужчина метнул взгляд на притаившийся за спиной Принцип Талиона. — …сыты. Накрой только Ленайне, когда она вернется.       Зусак зыркнула через плечо в прихожую, на фотографии маленькой кудрявой девочки. «Ленайна» — это имя такое? Женщина тихо хмыкнула, в какой-то степени поражаясь безграничной креативности.       — Как скажете, — Джули кивнула, оборачиваясь к дверям столовой, но потом слегка обернулась, глянув на Оруэлла. — Блэр? Вы?       — Здравствуйте, Джулия, — сухо кивает Джордж, нервно поправляя очки на переносице.       — Ох! А я ведь помню Вас ещё во-о-от таким, — она сузила большой и указательный пальцы вместе, подмигнув. — Рада видеть вновь в добром здравии, ну, не буду отвлекать.       Оруэлл лишь сдержанно кивнул, провожая женщину взглядом, вдобавок скрипя зубами. Ему уж слишком обременительно здесь находиться — видно это всем и невооруженным взглядом. Стены на него давят, пол под ногами словно шатается и трещит, потолок сжимает его в лепешку. Большое количество воспоминаний валят его наповал, как и в отцовском кабинете — этот дом видел многое и из жизни Джорджа Оруэлла в том числе. Джорджу хочется выбежать, закрыть глаза-уши-рот руками, чтобы не превращаться в маленького мальчика, проводившего здесь большую часть своего детства. И как Хаксли продолжает здесь жить, после всего того, что случилось, не даже с Оруэллом, а и самим Олдосом?       Джорджа ещё недолго, но будет мучить вопрос — как Хаксли вообще может двигаться вперед и продолжать жить как ему захочется? Но мужчина вздыхает, пока его бывший наставник показывает остальным куда можно присесть и они располагаются на диванах около камина — Олдос всегда двигался дальше, это Джордж плелся позади, скованный с ним метафорической цепью. Олдос его вытягивал, когда тот в ответ сопротивлялся. Хаксли параллельно и справлялся со своими неудачами и проблемами, но всё равно не бросал. Это чертово чувство вины поселилось глубоко, слишком глубоко, да так, что все его принципы в миг сошлись и обрушились в одной точке — в бедном семнадцатилетнем мальчике, перед которым Олдос Хаксли был так виноват. Но они уже не так юны, время идет, а Олдос всё ещё думает, что не прощен, а Джордж всё, что действительно от него хотел, так это чтобы тот скрылся с глаз его долой и больше никогда не показывался.       Но вот они здесь и узкая тропинка заворачивает в направление совершенно Оруэллу неугодное, но мужчина больше не в том положении, чтобы затыкать присутствующих одним взглядом и кичится властью. Теперь он эту роль, словно позолоченный и вымоченный в крови лавровый венок с торчащими шипами, перекладывает на чужую голову и вздыхает, понимая, что у него хоть и чуть-чуть, но есть времени отдохнуть, пока Лизель не придумает, какую роль поручить ему.       Она могла прикончить его, но не сделала этого. Зная Черного человека, тот начнет подстрекать к устранению через месяцок-другой, ведь Он существо хоть и паразитирующее, но моногамное, предпочитающее одного главного носителя, а не нескольких сразу — второстепенных зараженных можно повыкручивать, повысасывать негативные эмоции и бросить, подкрепившись. Ах, да, уточнение донельзя важное — Черный человек питается негативом, роится в переживаниях и страданиях, становясь сильнее. Так он Джорджа и нашел — семилетнего, с умершей тем же вечером сестрой и первыми материнскими побоями.        Сглатывая вязкую слюну, Джордж Оруэлл возвращается на землю, закрепляя очки на голове. Оглядывается ещё раз, но в этот уже не так болезненно — Хаксли примостился перед ними в хозяйском кресле, а Принцип Талиона на внушаемой софе, только Вороной в форме ворона всё еще сидит у Шевы на плече, заинтересованно разглядывая потолок своими глазами-бусинами. Но мгновение и он взлетает, перевоплощаясь обратно, артистично, как всегда, поправив длинную черную косу на плече и ухмыльнувшись хитро. Оруэлл смотрит на Шеву и Вороного, двух бывших рабов, а в голове чужим голосом Он ему напоминает:       Свобода — это рабство, Джордж Оруэлл?       — Начнем с того, что вы очень резко вернулись и это, конечно же, напрягло Орден, — начинает Хаксли, по-хозяйски закинув ногу на ногу. — Так почему же вернулись?       — Мы должны доставить Великий приказ сильнейшему воину человечества, — холодно говорит Зусак, скрестив руки на груди. — Ну, точнее, подделку.       — О как… — Олдос вздергивает брови в изумлении. — Зачем?       — Чтобы обменять на другой артефакт, — отвечает Лизель. — Не подделку. Но есть одна проблема — мы просчитались. С тем артефактом, что у него сейчас, ему и не нужен будет никакой Великий приказ.       — Замкнутый круг значит, — хмыкает Хаксли, склоняя голову на бок. — Получается, вы просто сбежали, чтобы затаиться и решить, что делать дальше?       — Можно и так сказать, — устало вздыхает Зусак, поджимая губы.       — И приблизительного плана у вас нет? — ухмыляется тот, не дождавшись ответа, словно знает, что он чертовски прав.       — Он в процессе, — незамысловато отвечает она, глядя из-под полуприкрытых век.       — О, и на каком этапе? — Олдос около насмешливо улыбается шире, тяжело вздыхая на ответную тишину. — Ясно. Вы не слишком-то печетесь о своих жизнях, если ещё ничего не придумали.       Оруэлл тихо хмыкает, облокачиваясь спиной на спинку дивана — Хаксли её топит. Прощупывает почву уже, здесь и сейчас, оценивая и ситуацию в целом и то, как Лизель с ней справляется в новой роли. И мужчина краем глаза видит, что хоть и чуть-чуть, но это сбивает Зусак с толку. Но ведь Олдос всё-таки уж, который манит жертву переливающейся на солнце чешуей и спокойствием, а потом окольцовывает шею, перекрывая доступ к воздуху.       Спасая ситуацию, Джордж отвечает ему первым:       — План у нас был, но из-за одной оплошности его нужно переделать. Раз ты хочешь помочь, то будь добр.       — Это я и хотел предложить, — Хаксли хмыкает, разводя руками. — Так что там с этим сильнейшим? Что за оплошность?       — Скорее всего, он понял, что мы играем в двойную, а то и в тройную. Фукучи, думаю, легко догадался, что ни ему, ни другим мы помогать не спешим, — вздыхает Оруэлл, переводя взгляд на картину, висящую над камином. — Решил подставить может, наконец-то выставить в плохом свете и открыть всей Японии, кто тут настоящее зло, уводя с себя подозрения.       — Ну да, по нашей телепередаче совсем не ясно, кто тут ебанутый, — закатывает глаза Шева, фыркая.       — Наш эфир лишь закрепил наше место во всей этой истории, — отвечает Оруэлл. — Мы должны были показать Японскому правительству, что мы их не боимся и будем делать то, что вздумается, а ещё мы должны были дать гарантии детективам, что со Смертью Небожителей мы не имеем ничего общего.       — По сути, у них и мыслей таких не было, — пожимает плечами Мэри, цыкая языком по небу. — Мы, скорее, их сильно напугали.       — Уточню, что за Смерть Небожителей и детективы чуть позже, — прочищает горло Олдос, поправляя манжеты рукавов. — Можно к сути?       — Для чего Фукучи ищет Великий приказ мы не знаем, но предположить не сложно, что он хочет поработить всевозможные армии мира себе и развязать войну, — тихо говорит Лизель, медленно закидывая ногу на ногу. — Мне правда не понятно, зачем? — она глубоко вздыхает, разминая шею. — Если мы доставим ему Великий приказ, то наш артефакт он, со стопроцентной вероятностью, не отдаст.       — А ещё у нас всего четыре месяца, — дополняет всю эту какофонию Вороной, улыбаясь. — Вот я, лично, предлагаю пуститься в пляс! Зачем выкручиваться, если можно закрутить своё?       — Ты сам напомнил, что у нас времени кот наплакал, — фыркает в его сторону Джордж. — Я придерживаюсь того, что план нужно лишь слегка видоизменить и двигаться по ситуации. Подделаем Приказ и вернемся в Йокогаму, будем плясать, но под его дудку, пока не добьемся своего.       — А я, всё же, больше согласен с алхимиком, — внезапно говорит Олдос, почесывая гладко выбритый подбородок. — А Вы, мадам?       Хаксли вновь впивается взглядом янтарных глаз в Лизель, притаившуюся между своими коллегами.       — Это Вы нас сюда привезли, чтобы что-то предложить, — отвечает та размеренно, подпирая подбородок рукой. — Так предлагайте.       Олдос ухмыляется, хмыкая.       — Мне не интересно, что за побрякушку вы ищете, но будет очень жаль, если вы упадете в грязь лицом, — мужчина выпрямляется в кресле, скрепляя руки в замок. — Хотите подделывать Великий приказ — я предоставлю лабораторию и работников. Но я ещё и хочу вам предложить укрепиться в обществе и среди организаций.       — У нас и так всё с этим в порядке, — язвительно подмечает Оруэлл.       — Поэтому вас считают организацией на побегушках, да? — саркастично хмыкает Хаксли. — Организацию, в которой состоит Большой брат, Воровка книг, гениальная роботостроительница и ещё две черных лошадки, считают пылью на книжкой полочке, которую можно смахнуть одним движением руки. О, мои дорогие, вас, если слухи не доходили, считают клоунами без авторитета.       — Предлагаете тот самый авторитет? — вопросительно выгибает бровь Лизель.       — Именно, мадам, — Олдос расплывается в белозубой улыбке, прижмуриваясь, словно кот на солнце. — С авторитетом будет и репутация, и власть, которой вам так не хватает. План мы с вами придумаем, не переживайте, и запасной вариант, в виде Великого приказа, тоже будет…       — Ты хочешь свергнуть Орден, я прав? — резко прерывает его разглагольствования Оруэлл, хмурясь.       Олдос выдерживает паузу, почему-то не прекращая играть с Лизель в гляделки. Улыбается — в этот раз искреннее, легко вздыхая, прикрывая глаза.       — Вы получаете власть и авторитет, я получаю то, что я хочу, — произносит он медленно, открывая глаза. — Вы легко могли бы получить нужную вам репутацию, заручившись поддержкой Ордена, но вам её не видать, ибо они точно не захотят признавать вас равными. Орден Часовой Башни — больше не героическая рыцарская организация, а сборище лицемеров и подлецов. — Хаксли разглаживает на себе края пиджака, ухмыляясь. — Моя помощь вам и переворот, который я хочу ускорить, отлично складываются в одну незамысловатую картину. Ведь если у Вас, мадам, получится, то равных уже не будет.       — У меня? — переспрашивает Зусак, выгибая бровь.       — Вести придется Вам, — объясняет Олдос. — А я помогу. Согласны?       — На то, что мы полностью отбрасываем прошлый план, делая его запасным, а сами будем свергать сильнейшую организацию одаренных, выстраивая себе авторитет? — уточняет Лизель, едко ухмыляясь. — И всё это при том, что вести себя нужно прилежно и осторожно?       — Да, — с полной серьезностью отвечает ей Хаксли, предвкушая ответ. — И всё это, конечно, за четыре месяца.       Принцип Талиона переглядываются между собой — кто-то задумчиво поджимает губы, кто-то пожимает плечами. Оруэлл недовольно хмурится — его не устраивает, ибо он прекрасно знает, насколько может быть опасен Орден и его члены, да и сам Олдос получасом ранее об этом раз десять предупреждал. Зусак молчит, впиваясь разноцветными глазами в мужчину в кресле. Сердце бьется неровно, словно пытаясь выбиться из клетки сомнений, в которой она его заключила. Впервые в жизни перед ней открывались двери, за которыми скрывалась власть. Власть, о которой воспевал в кошмарах и разговорах Черный человек.       Твоя свобода — власть.       Её внутренний голос говорил, если это конечно не Он, что это шанс один на миллион, что она не потянет коллег с собой на дно, что она станет лучше. Но с другой стороны, разум подсказывал, что за этим последует невообразимая ответственность, ещё больше, что лежала на её плечах прямо сейчас. Лизель знала, что её жизнь никогда не будет прежней, что назад дороги не будет. Знала она об этом каждый раз, когда встревала в новую авантюру — доброволец на войну, побег из Японии в шестнадцать, Лав в двадцать два, Принцип Талиона, шпионаж в Смерти Небожителей, детективы, Дазай, контракт с Черным человеком, шестьдесят на сорок, а теперь и это. Власть изменит её, потребует жертв, которых она не уверена, что готова принести. Да и сама Зусак, если честно, никого терять больше не собиралась.       Твоя свобода — власть.        Страх перед неизвестностью, перед тем, что она может не справиться, что это поглотит её и она потеряет саму себя. А разве уже не потеряла? Какая Лизель настоящая? Сидящая сейчас на диване ровно и гордо задрав голову, выжидающая, холодная, расчетливая? Уязвимая? Саркастичная? Сильная и решительная, меняющая мир вокруг себя? Перед глазами вставал тёмный призрак — образ её, запутавшийся в интригах и ответственности, давящих тяжёлым грузом. Власть меняет людей, и она не исключение. Если Леди, которая знает всё, должна восстать из пепла, оставшегося от Воровки книг, то Лизель пойдет по головам, чтобы не обратиться пеплом вновь. Не важно, какими путями. Не важно, с кем в союзниках и противниках.       Твоя свобода — власть.       С минуту Зусак сидела в раздумьях, чувствуя, как внутри всё переворачивается. Она медленно выпрямилась, взгляд разноцветных глаз стал твёрдым и уверенным, а красный левый так и вовсе, казалось, налился ещё большей краской.       — Мы согласны, — женщина кивает, щурясь.       — Лизель, — обращается к ней Джордж. — Над этим нужно подумать.       Зусак медленно оборачивается к нему, смотря таким взглядом, что у Шевы, сидящим между ними, в жилах кровь застыла. Лизель медленно натягивает на свое лицо подобие улыбки:       — Я подумала.       Олдос хмыкнул, прикрывая лицо кулаком. Между ними двумя, Лизель и Джорджем, кажется, не хватает только вспыхнувшей молнии или пафосного взрыва, как в американских боевиках. Обстановка резко изменилась — то ли камин греть перестал, то ли айсберг постепенно всплывал на поверхность. Остальные замерли в напряжённом ожидании. В воздухе витало что-то неуловимое, как первые предвестники снежной бури. Коллеги исподтишка поглядывали друг на друга, чувствуя приближающуюся бурю, причину которой понять могли немногие.       Мэри, додумавшись первой, что сейчас может произойти, поспешила прервать зарождающийся скандал:       — Хватит вам грызться, как собакам подзаборным.       Но этим она лишь привлекла внимание притаившегося в кресле Олдоса. Он то не знал, как Принцип Талиона может переживать изменения и в планах, и в руководстве. Особенно когда Лизель и Оруэллу только дай повод перегрызть друг другу глотки, что, по всеобщему мнению, они и жаждут. Атмосфера кричала «Зимой» Вивальди из «Времен года». Ледяные трели скрипки, передающие холод и напряжение зимнего пейзажа, словно звучали у остальных в голове. И только Оруэлл открыл рот, чтобы высказать своё «фе», как входные двери в дом громко захлопнулись, а вслед послышались звонкие, быстрые шаги, направляющиеся к залу.       И стоило в комнату войти маленькой девочке с кудрявыми волосами и футляром от скрипки за спиной, как холодное величие, окружавшее их, разом померкло.       — Папа?       Звонкий голос девочки разрезал тишину, наполняя зал живостью и теплом. Мужчина, который всего минуту назад хитро хмыкал себе под нос, а после замер, представляя, как будет разнимать двухметрового амбала и полторашку, вдруг улыбнулся так тепло и искренне, что эта улыбка казалась совершенно ему неподходящей. Хаксли развернулся в кресле, аккуратно кивнув притаившейся девчонке, когда та остановилась, завидев, что отец находился в комнате не один. Она аккуратно прошла дальше, от волнения перед таким скоплением людей, не совсем похожих на дружелюбных, сжав ремешок на футляре, а когда остановилась у кресла, Олдос аккуратно подхватил дочь на руки и прижал к себе, словно она была драгоценным сокровищем, которое он оберегает больше всего на свете.       — Познакомься, — мужчина аккуратно усадил дочь на колени, вновь оборачиваясь на успокоившийся Принцип Талиона. — Это мои друзья, не стоит бояться.       Девочка тихонечко кивнула и растопила лед. Напряженные лица тут же разгладились. Шева с Мэри же аккуратно кивнули, а Шелли и вовсе глянула на неё с нескрываемой радостью — помнила она эту кудрявую блондиночку еще с того времени, как ей было всего три, а Олдос, совершавший с ней сделку для Ордена Часовой Башни, приехал вместе с дочерью. Оруэлл сухо кивнул, радуясь, что скорую перепалку хоть кто-то прервал, а Вороной прям таки расплылся в улыбке, приветливо замахав рукой.       Лизель лишь замерла, считывая их схожесть, которую она не разглядела на фотографиях. Олдос и она — как две капли воды, тот же цвет волос, уж слишком похожие черты лица, а глаза были большими-большими, карими, словно у олененка.       — Это моя дочь Ленайна, — спокойно улыбнулся Хаксли.       — Ты работаешь? — Ленайна обернулась на отца, обеспокоенно хлопая ресницами. — Тогда я потом подойду.       — Не волнуйся, стесняшка, мы уже закончили свои рабочие дела, — Олдос засмеялся, ущипнув девочку за бок. — Как твои дела?       Ленайна тут же оживилась, забыв про напрягающих окружающих. Начала с воодушевлением рассказывать о своём дне, как прошли уроки в школе, как какой-то мальчик вылил второму во время обеда на голову суп и как по дороге домой на проезжую часть выбежала кошка, которую они с водителем успешно объехали. Олдос слушал её с вниманием, которое трудно было себе представить у человека, привыкшего держать в голове сотни деловых стратегий и комбинаций, управляющего целым подпольным бизнесом и захотевшим свергнуть власть. Он смеялся вместе с ней, подбадривал, поддерживал, и в его глазах отражалась гордость за каждое её достижение, каким бы незначительным оно ни было. Принцип Талиона для него испарился в тот же миг.       Лизель не смогла сдержать улыбки, не заметив, что она не скрылась от янтарных глаз. Мир за пределами одного кресла словно исчез, и оставались только они вдвоем — отец и дочь. Он смотрел на неё взглядом, в котором не было места ни хитрости, ни расчётливости, даже не хмыкал привычно. Любящий отец, готовый на всё ради своей дочери — вот так он выглядел. Ленайна была его отдушиной, лучиком в темноте, и ради неё он готов был стать кем угодно — даже самым заботливым и нежным папой на свете.       Девочка, закончив рассказ, теперь без страха разглядывала «друзей» своего отца, пока Олдос, подняв взгляд, не встретился глазами с Оруэллом. Пару секунд они даже не моргали. Джордж незаметно кивнул в сторону, сжав челюсти и Хаксли понял без слов — «Отойти на разговор».       — Познакомишься сама, пока я отойду? — Олдос наклонился к её лицу, улыбнувшись. Девочка уверенно кивнула. — Отлично, развлекайся.       Зусак тихо фыркнула в след поднимающимся на второй этаж Олдосу и Джорджу, но отдернула себя моментально — начинало казаться, что она превращается в контролера, которому нужно знать всё, похуже Оруэлла. Отвратительное чувство — ловить себя на таком.       Когда мужчины скрылись, четыре пары глаз переметнулись на кудрявую блондиночку, а она им в свою очередь улыбнулась, вставая с кресла, вновь натягивая на плечо футляр от скрипки. Лизель прищурила взгляд, заинтриговано улыбнувшись.       — Ленайна Мария Хаксли, — уверено произнесла та, сделав реверанс. — А… Вы?       — Мэри Шелли, — первой отзывается Мэри, приветливо кивнув.       — Ого, у Вас металлическая рука! — восклицает Ленайна, заметив протез Шелли. — Как круто!       — Спасибо, — мягко улыбается ей та, словив на себе подозрительные взгляды коллег, которые так и кричат: «Вау, а ты умеешь искренне улыбаться?».       Шелли закатывает глаза, скрещивая руки на груди, так, чтобы протез был хорошо видел заинтересованной и шокированной Ленайне, с интересом разглядывающей его.       — Да что там твой протез, — хмыкает Вороной, поправляя косу на плече. Он вмиг оказывается рядом с девочкой, обогнув диван, присаживаясь рядом на корточки. — Вот я умею в ворона превращаться! И фокусы показывать!       Молчаливые Лизель с Шевой переглядываются, тяжело вздыхая. Они вдвоем не питают сильной тяги к детям (во всех смыслах), а потому отмалчиваются, лишь наблюдая за разворачивающимся цирком.       — Правда? — карие глазенки Ленайны вспыхивают восторженными огоньками.       — А-то, — игриво ухмыляется Коля, вставая и поднимая руки вверх. — Смотри внимательно!       Олдос Хаксли, краем глаза глядя на всё это через перила второго этажа, ухмыльнулся. Второй этаж практически не отличался от первого по оформлению — широкий зал, смежный с первым этажом благодаря перилам, создавая впечатление небольшого балкончика, из которого все видно и при желании слышно, а дальше коридор с множеством комнат. Кабинет, спальни, второй этаж библиотеки, ванные, балкон со стороны выхода на террасу. Бежевые, белые, коричневые оттенки.       — Хорошая команда, — мужчина пожимает плечами. — Если бы ты её не проебал конечно, как сделал это со мной, Брэдбери и Браунелл.       Оруэлл злостно ворчит, цыкая.       — Как это мы так быстро переключились на белобрысую язву? — недовольно фыркает Джордж, скрещивая руки на груди.       — Просто невыносимо уже смотреть на повторяющиеся вновь и вновь ошибки, — объясняется Олдос, около печально глядя на мужчину в ответ. — Не хочешь узнать… как дела у Сьюзен?       — А ты когда в последний раз узнавал, как дела у Мэтью? — саркастично бросает тот, уводя взгляд в сторону.       Олдос тихо посмеивается, легко качая головой в разные стороны.       — Да только вот вчера, — Хаксли вздыхает, облокачиваясь бедрами на резные перила. — Я серьезно отношусь ко всем своим детям.       — Мефедроновая зависимость твоего сыночка уже прошла? — плюется ядом Оруэлл.       — Это моё личное наказание, Джордж, — Олдос вмиг стает серьезнее, даже хмурится на секунду.       — Вот и Сьюзен моё, — отвечает мужчина, глубоко вздыхая. — Четырнадцать лет я не узнавал как у неё дела, и сейчас не буду.       — Пятнадцать, — тихо поправляет его тот.       — Что?       — Ей уже пятнадцать.       Оруэлл мрачнеет, прочищая горло, считая в уме — да, пятнадцать. Его дочери уже пятнадцать.       Ленайна смеется, аристократично прикрывая рот ладошкой — её безумно веселят трюки Вороного. Вот он перевоплотился, летая вокруг неё, а после приземляясь на пол, резво то взмахивая крыльями, то выпрямляя ножки. Потом он перевоплощается обратно, артистично взмахивает широкими рукавами, из которых достает уже других воронов, а потом они так же резко пропадают в подоле темной мантии. Лизель тихо уточняет у Шевы, прошептав мольфару на ухо: «А он их правда в рукавах носит или новых создает?», на что получает ещё более тихое: «Я хуй знает».       Лизель никак не может оторвать взгляда от футляра с инструментом и спрашивает, когда Вороной наконец-то устало вздыхает, приземляясь на свободное место на диване:       — Играешь на скрипке?       — Да, — уверенно кивает девочка, встретившись с Зусак взглядами.       — Как давно? — слегка улыбается Лизель, интересуясь.       — С пяти лет, — отвечает Ленайна, уже предугадывая следующий вопрос. — Мне восемь.       — Нравится? — ухмыляется Зусак. Она тоже начала играть где-то в восемь-девять.       — Очень, — младшая Хаксли искриться воодушевленно. — Правда репетиторов постоянно меняю… Они какие-то не такие.       — Как это? — женщина склоняет голову на бок, белая прядь спадает на лицо.       — Они даже не могут сыграть Паганини! Заставляют по несколько раз играть то, что я выучила ещё в первый год! — девочка жестикулирует, обреченно вздыхая. — А я хочу учить дальше!       Вороной пихает Зусак в бок, прыская со смеху:       — Может Лизочек-цветочек будет подрабатывать репетитором?       Прежде, чем Зусак успела дать парню подзатыльник за прозвище и за то, что так быстро проболтался, её прервала изумленная интонация Ленайны:       — Вы тоже играете, а… эм… А как Вас зовут?       — Лизель, — отвечает спокойно Зусак, пустив нервный смешок. — Просто Лизель. Да, иногда играю.       — Малышарик, не верь ей, она прибедняется, — подмигивает кудрявой девчонке Коля. — Лизель у нас и на скрипке, и на фортепьяно, и на гитаре, и на… а на чем ты не умеешь играть? Она у нас этот, как его там… Мультиинструменталист!       Карие девчачьи глаза впиваются прямо в неё. Кажется, у Ленайны сейчас прервется дыхание от шока.       — Правда? — восклицает та, тут же подходя ближе. — Вы умеете играть Паганини?       — Умею, — неуверенно кивает Лизель, проклиная в мыслях Вороного и его подвешенный язык.       — А Моцарта? Вивальди? Ицхака? Джованни? Гавинье?       — Умею, — Лизель теперь уже искренне смеется, понимая, что Ленайна, похоже, никогда не видела человека, с которым действительно могла поговорить о композиторах или самой игре так, как хотела она сама.       Ленайна охает, прикрывая рот ладошками — её восторг не передать словами. И тут в голову Зусак приходит идея, совершенно неожиданная.       — У тебя есть любимая композиция? — спрашивает женщина, вставая с кресла, опираясь на трость. — Или та, которую ты мечтаешь сыграть?       — Ой, тут нужно подумать… — малышка призадумалась, закусив губу. — «Зима» Вивальди хороша, но идеально она звучит только в оркестре… Его «Шторм» такой же… Знаю! — она хлопнула в ладоши. — «Чардаш»!       — «Чардаш»? — удивленно переспросила Лизель, вскинув брови ко лбу. — Нравится или хочешь научиться?       — И то, и то, — Ленайна уверенно кивнула. — Но знаю, что мне ещё о-о-очень долго практиковаться.       — Да, он тяжелый, — женщина спокойно улыбнулась. — Если «Зиму» я смогла сыграть в двенадцать, то… — но вдруг она запнулась, вспомнив, для чего вообще завела этот диалог. — Хочешь, я сыграю тебе его?       — Сыграете? «Чардаш»? — переспросила девочка, словно не веря своим ушам. — …Хочу. Правда можете?       — Если поделишься инструментом, — ухмыляется Лизель, протягивая ей руку.       — С такими ногтями сыграете?! — потрясенно восклицает Ленайна.       — Я приловчилась, — Зусак подмигивает. — Ну так что?       — Да, пожалуйста! — закивала та энергично, быстро снимая футляр с плеча и доставая аккуратную, ухоженную скрипку со смычком в придачу.       Ленайна, с горящими глазами, наблюдала за Лизель, которая аккуратно брала инструмент в руки, и параллельно натягивала смычок. Она подняла скрипку к плечу, приложила смычок к струнам, и на мгновение в комнате воцарилась тишина. И если Мэри с Шевой и Вороным молчали и так, боясь прервать словесный понос двоих, видимо, родственных душ, то диалог на втором этаже так же затих, а Олдос слегка ступил ближе к перилам, внимательно наблюдая. Оруэлл фыркнул, раздраженно закидывая голову вверх. От его глаз не скрылся настойчивый интерес бывшего наставника к Зусак, и если она лишь подозревала и накручивала себя, не зная про Олдоса ничего, то Джордж понял наверняка — что-то не так.       Первые ноты прозвучали тихо и мелодично. Медленный темп «Чардаша» Витторио Монти наполнил комнату нежностью и далекой-далекой грустью, пронизывал воздух, как лёгкий ветерок, ласкающий кожу. Лизель играла с таким мастерством, что казалось, сама скрипка пела, рассказывая древнюю, трогательную историю. Ленайна присела на край кресла и сидела, не отрывая глаз, её короткое сомнение постепенно сменялось ещё большим восхищением. Звуки словно погружали её в другой мир, полный волшебства и красоты, в такой мир, который может представить себе только детский мозг.       Но вот, внезапно, мелодия изменилась. Медленный, печальный ритм резко уступил место бурному вихрю быстрых нот. Зусак, словно по волшебству, ожила вместе с музыкой. По сути, всегда оживала, играя, ведь музыка и инструменты — единственное, что связывало её с прошлым, приемным отцом и Вифлеемом. Её пальцы мелькали по грифу, создавая яркий и энергичный каскад звуков. Скрипка запела весело и страстно, как если бы сама жизнь влилась в неё. Темп становился всё быстрее, и казалось, что струны готовы вот-вот воспламениться. Каждое движение смычка было точным и выверенным, но при этом казалось совершенно естественным, как размеренное дыхание спящего.       — Где ты её нашел? — тихо спрашивает Хаксли, не отрывая янтарных глаз от быстрых пальцев на грифе и сосредоточенного взгляда разноцветных очей.       — В подвале, — незамысловато отвечает Оруэлл. — Она прирезала девушку.       — Умеешь же зарекомендовать своих коллег, — практически неслышно смеется Олдос. — Дай угадаю, всё, о чем писали о ней в новостях последние четыре года — твоих рук дело?       — Есть разница? — недовольно цыкает Джордж.       Ленайна не могла поверить своим глазам и ушам. Лизель играла так профессионально, что музыка, казалось, стала осязаемой, наполнив комнату вихрем страстей и эмоций. Она играла так, словно каждая нота была частью её самой, выражая всю гамму чувств — от радости до горечи, от нежности до страсти. По сути, это и был единственный способ привести эмоции и чувства в порядок и понять их.       Когда последние ноты «Чардаша» затихли, комната наполнилась звенящей тишиной. Девочка смотрела на женщину с широко раскрытыми глазами, её сердце билось учащённо. Зусак опустила скрипку, медленно выдохнув.       Олдос не ответил, лишь привычно хмыкнул себе под нос, скрещивая руки на груди и Оруэлл не выдержал:       — И многих ты так пожираешь глазами после смерти Марии?       — Какой же ты противный, Оруэлл, — оборачиваясь, Олдос кривится, морща нос. — Я вдовец уже восемь лет, но если тебя это так смущает, можешь навестить её могилу и нажаловаться каменной плите. — мужской взгляд на мгновение становиться холоднее. — И не вспоминай о ней в таком ключе. Пусть даже и мертвую, но её я обижать не позволю.       — Тогда чего ты так вцепился в Лизель, словно школьник, который короткую юбку впервые увидел? — скрещивает руки на груди Оруэлл, скрипя зубами.       — Вцепился? — насмешливо переспрашивает Олдос, хихикая. — О, нет, она мне просто очень сильно кое-кого напоминает.       Большой брат выжидающе молчит, краем уха слушая детские восхищения с нижнего этажа. Напоминает? Поэтому так взглядом пожирает? Неужели, задумал уже что-то побочное, опять же, своё и нужное только ему?       — Ещё помнишь Давида из бара? — начинает Хаксли, поворачиваясь к тому лицом.       — Он еще живой? — напыщенно и удивленно хмыкает Оруэлл.       — Пока да, — пожимает плечами Олдос. — Ничего не смущает?       — А должно? — брюнет вопросительно вскидывает густую, черную бровь.       Олдос пару секунд стоит молча, внимательно глядя на бывшего подопечного, а после его лицо озаряет искреннее удивление.       — Точно, ты же не в курсе, — Хаксли потирает уставшее лицо рукой, запуская пальцы с волосы. — Его фамилия — Мимингер.       — Совпадение, — противиться своему предположению Оруэлл.       — У них абсолютно одинаковые глаза, — продолжает Олдос. — Мимика. Черты лица, да Господи, форма черепа.       — Блядь, — вздыхает тот.       — Хочу их познакомить, — вновь пожимает плечами Хаксли. — Думаю, если у неё есть вопросы, то ответы найдет у него.       — Хуйню делаешь, Олдос.       — Посмотрим.       Внезапно, в зал на первом этаже заходит Джулия, неся в руках два бумажных конверта. Хаксли, тут же переключившись на вошедшую экономку, видит красную восковую печать.       — Опа, — восклицает тот, резко разворачиваясь к лестнице. — Я же говорю, в доме была прослушка.       Мужчина быстро спускается, благодарно забирая из рук Джулии два конверта.       — Ленайна, можешь выйти на пару минут? — оборачивается он к дочери, запаковывавшей скрипку обратно в футляр. — Нужно обсудить пару вопросов по работе.       — Хорошо, — Ленайна послушно кивает, ещё раз оборачиваясь на Лизель. — Вы играете просто восхитительно!       Зусак сдержанно улыбается, спокойно кивая. Девочка вместе с экономкой покидает зал, а Олдос и Джордж наконец подходят к остальным.       — Красная печать, — быстро объясняет Хаксли, распаковывая оба конверта. — Визитная карточка Ордена.       Янтарные глаза бегло читают текста. Оруэлл тоже заглядывает в написанное, чертыхаясь.       — Тут два пригласительных, мне и отдельное вам, — мужчина передает лист в руки Зусак. — Они никак не могли знать, где вы находитесь прямо сейчас, если не прослушивали наш разговор в доме. — Олдос оборачивается на Оруэлла. — Проверь его, каждый угол.       — И без этого знаю, — тот закатывает глаза.       — Что за пригласительные? — недовольно кривится Шева, вставая с дивана.       Зусак быстро пробегается разноцветными глазами по рукописному тексту. Сердце, если бы она была не подготовлена к какой-нибудь подлянке, упало бы в пятки.       — Орден Часовой Башни ждет нас на прием, — сжато пересказывает женщина, свернув пергамент. — Через неделю.       Надвигающийся ужас повис в воздухе, словно густой, тягучий туман, пропитанный неизвестностью. Никто не мог точно сказать, откуда он взялся и что означал, но каждый чувствовал его приближение. Просторный зал, наполненный парой минут назад музыкой, сейчас погрузился в гробовую тишину, нарушаемую лишь редкими звуками шагов и перешёптываниями.       Оруэлл ходил туда-сюда медленно, словно боясь потревожить эту неестественную тишину. Лица Принципа Талиона были напряжёнными, глаза метались в поисках ответов, которых не было. Сердца стучали в груди, гулким эхом разносившимся по телу. Ожидание уже сейчас превращалось в пытку, и каждый пытался справиться с нарастающим чувством тревоги по-своему.       — Я выйду покурить, — на удивление, это сказала Зусак, внешне спокойная, как удав.       Стуча по полу тростью и стараясь не шаркать позорно, она вышла на террасу. Хоть посмотрит на просторы это «маленького» заднего дворика. Вытащила из кармана накинутого на плечи пальто пачку сигарет, опять-таки, удачно одолженную у Большого брата. И думала.       Думала, думала, думала и ничего не придумала. Идей — ноль. Прежнее воодушевление, когда Хаксли, словно змей искуситель, предлагал выстраивание авторитета, быстро улетучилось. Черный человек — его подстрекания так же резко пропали. Время тянулось мучительно медленно. Каждая минута казалась вечностью. Вся атмосфера, абсолютно всё, пропитано этим жутким ожиданием, каждый звук, каждый шорох только усиливает чувство надвигающегося ужаса.       — Не переживайте так, — рядом останавливается Олдос, с зажатой сигаретой в зубах. — Вы сказали, что уделенный Вам параграф не интересен. А Черный человек?       Лизель напряглась, искоса глядя на то, как он подкуривает сигарету, выпуская дым.       — Я знаю человека, который очень долго его изучал, — ведет тему дальше тот. — И, если хотите, я могу Вас с ним познакомить.       — В другой раз, — выдыхает едкий дым Зусак. — Сейчас мне нужно за неделю подготовиться к встрече с Орденом, в душе не понимая, меня там смешают с говном или сразу арестуют.       Мужчина разразился приятным, несдержанным смехом.       — Ох, мадам, кто Вам сказал, что Орден настолько безопасен? — Хаксли улыбается во все тридцать два, глядя на неё то ли с издевкой, то ли просто поражаясь наивности. — Вам, скорее всего, очень повезет, если Мисс Кристи не расчленит Вас на своем же столе перед всей лондонской элитой.       Женщина застыла, даже не стряхнув накопившийся пепел на сигарете. Сглотнула подступивший к горлу ком. И как это вообще воспринимать?       Отмирая, Лизель попыталась придать голосу уверенности:       — Вы шутите?       — Ну, — Олдос делает внушительную тягу, хмыкая. — Еблишком, как говорится, не щелкаю, мадам.