Соблазна книг не одолеть

      Несмотря на то, что Я не люблю перескакивать с момента на момент, ведь человеческую жизнь нельзя поставить на паузу, Я люблю многогранные истории.       Люблю и не люблю — поистине непривычные слова для Смерти.       Всё на этом свете относительно. Есть люди, которых развратит даже детская литература, которые с особенным удовольствием прочитывают в псалтыри и притчах Соломоновых пикантные местечки. Есть же и такие, которые чем больше знакомятся с житейской грязью, тем становятся чище. Публицисты, юристы и врачи, посвященные во все тайны человеческого греха, не известны за безнравственных.       Прежде, чем я поведаю вам о самом главном, помните:       Если в начале пьесы на стене висит ружье, то к концу пьесы оно должно выстрелить.

Несколько лет назад. Иерусалим.

      Идя по заполненным улочкам города, тёмноволосый мужчина стянул с головы шапку-ушанку из-за сильной жары. Новая, неизвестная ему страна встретила его ужасной духотой и жарой. Старый город — такое название носит здешний район, обнесённый стенами. Взглянув в купленную неподалёку брошюрку, Фёдор прогуливался дальше, непринуждённо оглядываясь по сторонам. Цель сама его найдёт.       «Существующие сейчас монументальные крепостные стены Иерусалима были построены в 1538 году османским султаном…» — прочитал тот, вздыхая. Он и без этого это знает. Он бы не стал соваться в неизведанную страну, не прочитав о ней в книгах, и на крайний случай в гугле. Мужчина был давно наслышан о том, как эта страна принимает у себя гостей.       Радушно. После шумных приветствий и объятий открывается бутылка терпкого красного вина, по ходу дела выясняется, что родом оно с Голанских высот или с Иерусалимского нагорья, из недр холодильника выуживается все его содержимое, ставится чайник, для тех, кто не хочет вина или не может, по причине предстоящего вождения машины, и не только по этой причине, как выяснилось чуть позже, все располагаются, где угодно, только не в креслах гостиной, а на поверхностях, вроде кухонной столешницы, ковра, и ведется разговор обо всем на свете; и все очень тепло интересуются, как ему тут, находит ли он Израиль интересным и красивым, как ему было в Иерусалиме на экскурсии, и пробрало ли его у Гроба Господня, и снизошла ли на него Иерусалимская благодать, подобно которой нет нигде в мире.       Не сказать, что у Фёдора были проблемы с выражением бурных эмоций, но сейчас, прогуливаясь Старым городом он понимает, что врать этим добродушным людям ох как было не легко. Их сердца пропитаны свободой и радостью, они едины с Богом. Ему не хотелось портить эту идиллию своим мнением. Тем более, посторонним людям лучше не вдаваться в подробности его пребывания тут, а самому лучше не подставляться. При всём добродушии, к одарённым тут относятся скверно. Отвратительно. Ужасно.       Великая война. Как мало подробностей о ней известно обычному человеку, не участвующему в ней же. Она относится к интенсивной войне, которая произошла в Европе, оплоте могущественных пользователей способностей, а именно Трансцендентов и Ордена Часовой башни. Она закончилась 13 лет назад и расширила влияние через страны за пределами Европы.       Ужасное время. Под влиянием огромных разрушений, в городах нишу правительства начали занимать самопровозглашенные короли, президенты одарённые. Обычным мирным жителям это не понравилось. Начались гражданские войны. Одна из самых выдающихся — «Книжная война». Интересное название, не правда ли? Урождённая Елизавета, только имя девушки было известно на то время; одарённая, что вместе с отцом и матерью заправляли книжным магазином в Иерусалиме, вдруг встала на сторону людей. Маленькая тринадцатилетняя девочка устроила резню эсперов сначала на своей свящённой родине, а потом и по всей Европе.       А потом, под влиянием пропаганды обиженных одарённых, та из героини превратилась в террористку. И обернула против себя весь мир. Её история, прошлое и дальнейшая судьба неизвестна никому.       Фёдор остановился, оглядываясь. Забрёл тот, полностью погруженный в свои мысли, в неизвестный ему квартал. Тут было не особо людно, если быть точнее — ни одной живой души. Хорошо, что всегда под рукой есть карта местности, но…та пропала. Мужчина оглянулся ещё раз, прищурившись. Позади послышался небольшой шорох, заставляющий его развернуться. Крыса. Серая с чёрными, как бусинки, глазами.       — Крысы могут быть очень внезапные, — раздался женский голос позади.       Он же говорил, цель сама его найдёт.       — Мальчик, тебе не жарко? — продолжила незнакомка, оглядывая мужчину. — Как ты ещё от жары не откинулся?       Под мальчиком она имеет молодую внешность Фёдора или видит его детские забавы насквозь? Да и сама она стоит, облачённая в хлопковую белую рубашку, в которой бывает очень жарковато в подобное время года, и брюки, чёрные, притягивающие к себе солнечный свет. Её каштановые волосы, с одной белой прядью у лица завязаны в низкий, довольно мелкий хвост, ведь сами еле достают до плеч. Серые, мрачные глаза — такие, что взглянешь — и сердце остановится. Со стороны — обычная израильтянка, работающая где-то в мастерской или магазине, но одежда пошита словно лично на неё, ещё и выглажена, как будто в этих трущобах за углом завалялся утюг. И розетка. И электричество в принципе.       — Елизавета? — тихо спрашивает Фёдор, прищуриваясь.       — Лизель, — поправляет его та. — Ли-зель Зу-сак, никакой Елизаветы.       — Прошу меня простить, — Достоевский кивает, спокойно глядя на стоящую перед собой террористку.       — Ишь какой галантный, — Зусак хмыкает. — Впервые таких клиентов вижу. За тобой хвоста не было?       — Хвоста? — тот ухмыльнулся. — Не наблюдал.       — Слушай, все прекрасно понимают, зачем к нам в город приезжают такие ребята как ты, — девушка вздохнула, облокачиваясь на каменную стену. — И есть некоторые личности, очень сильно желающие меня прирезать.       — Удивлён, — брови того легко взмыли вверх. — Люди и правда безрассудно глупы, чтобы не замечать такого потенциала в тебе.       Лизель взглянула на него так, словно перед ней стоял сумасшедший, несущий полный бред. Она смерила его взглядом ещё раз, глянув куда-то в сторону. Эта реакция очень его заинтересовала, глазами он проследовал за её, но ничего там не нашёл. Зусак усмехнулась, отрываясь от стены.       — Чаю? — мило улыбнувшись, она получила одобрительный кивок и развернулась, направившись в глубь переулка. — И да, ты можешь разговаривать со мной на русском, Фёдор Достоевский. От твоего английского кровь из ушей идёт.       Тот остановился на полушаге, резко глянув на её ускользающую фигуру. Это было занимательно.       Откуда она знает его имя и то, что он русский? — вот что тревожило его сейчас…       …Войдя в ничем непримечательный старый дом, насчитывающий всего два этажа, Фёдор оглянулся. Не то что бы, он представлял обитель преступницы по другому, но точно не думал, что та живёт в милой, маленькой квартирке на первом этаже, с двумя прибившимися к крыльцу кошками, плетёным ковром на всю комнату и электрическим чайником, светящимся различными цветами. И различными музыкальными инструментами.       На диване, видимо, служившем ей и как кровать, и как рабочий стол, лежал раскрытый футляр от скрипки, а сам инструмент покоился на подушке. Рядом стоял старенький-старенький синтезатор, видимо, одна из первых современных моделей. Гитара, а точнее что-то похожее на неё, припоминается ему, что этот инструмент зовётся бандурой. Бандура отличается полнотой звучания и ярким характерным тембром. Строй смешанный, в нижнем регистре квартово-секундовый, в верхнем преимущественно диатонический, в современных инструментах — хроматический. Играют на бандуре, защипывая струны пальцами с надетыми специальными «ногтями» или без них.       А ещё там был даже бубен, чёрт возьми. На востоке многие народные танцы исполняются под единственный аккомпанирующий инструмент — бубен. Инструмент обладает задорным тембральным окрасом, который создают маленькие бряцающие элементы, прикрепленные к корпусу бубна. Получается интересный звук барабана в сочетании с перезвоном бубенцов. Удивительно.       Заметив заинтересованный взгляд брюнета на своих вещах, Зусак ухмыльнулась, ставя чайник.       — Это не виолончель, — первой перейдя на русский, та хмыкнула, отворачиваясь. — Но тоже не плохо.       — Откуда ты знаешь? — вновь удивленный, задается Фёдор вопросом.       — Ну…я не думаю, что сравнивать скрипку или бубен с виолончелью будет уместно…       — Я про русский, — тот прервал её, оглядывая низкий потолок.       — Мы в Израиле, чувак, — Лизель в пол-оборота развернусь к нему. — Тут иврит, английский и русский льются из каждого дома.       — Не слышал, — тот вздыхает, косо глядя на девушку.       — Ушки почисть значит, великий глухой, — та цыкнула себе под нос, продолжая заниматься чаем. — Какой чай предпочитаете, мальчик?       — Почему мальчик? — Достоевский легко склоняет голову набок, взглядом прошерстив полку с чаем. — Обычный чёрный, пожалуйста.       — Потому что, я старше тебя, — девушка хмыкнула, кивнув на диван. — Присаживайся.       — Ты не знаешь моего возраста, поэтому заблуждаешься, — отвечает тот, легко присев на свободный край дивана.       — Знаю, — отвечает она, ухмыляясь. — Я всё о тебе знаю.       — Всю мою жизнь? — он скрещивает пальцы в домик, опираясь локтями на колени.       — Ты хочешь спросить, что такое жизнь? — отнекивается она вопросом на вопрос, переводя тему. — Лучше спроси, что такое морковка. Морковка — это морковка, и больше ничего о ней неизвестно.       — Морковь это двулетнее растение, в первый год жизни образует розетку листьев и корнеплод, во второй год жизни — семенной куст и семена, — отвечает тот спокойным голосом.       — Ты ебанутый? — Лизель шокировано глянула не него, хмурясь. — Это была метафора.       — Я в курсе, — он кивнул, выпрямляясь. — А это был сарказм, девочка.       — Хуевый у тебя сарказм, Федя, — Зусак краем глаза заметила, как он дёрнулся на это обращение, хотя сама чуть ли не закипала внутри. — И какая я тебе девочка?! Ты даже возраста моего не знаешь!       — Двадцать восемь, — отвечает Фёдор, ухмыляясь. — Я знаю. Я тоже всё про тебя знаю.       На улице раздаются чужие, людские голоса. Второе, что потрясло Фёдора в жизни террористки, это то, что та живёт на довольно оживлённой улице. И этот смешной и живой «Вавилон» вдруг замолкает и становится очень серьезным, когда муж какой-то женщины, кинув взгляд на свой пейджер, срывается с места и бежит, как есть к своему автомобилю, успев крикнуть второму мужчине, чтоб довез девушку домой. И он с изумлением прислушивается, узнавая, что этот мужчина — боевой летчик Израильского ВВС в звании майора, находящийся на «коненут» — боевой готовности, в случае вызова на базу при необходимости.       А что может быть за необходимость — в этой маленькой отважной стране, окруженной недругами и одарёнными — можно только догадываться. У каждого в этой стране есть кто-то знакомый, который погиб, её охраняя. Это трудно понять, в это трудно поверить, но представьте: у каждого человека в возрасте около тридцати лет здесь есть хотя бы один «кто-то», кто положил свою жизнь при обороне этого государства, вынужденного ежедневно, ежечасно бороться за безопасность своих граждан и за свое право существовать; или — пал жертвой теракта. От её ли рук?       Достоевский осознаёт, что уже несколько минут вместе с Воровкой книг прислушивается к звукам на улице, а перед ним на журнальном столике уже стоит чашка чая. И не пакетированного, и не Липтона, а настоящая заварка чёрного чая.       — В этой стране опасно жить, — та присела рядом, откидывая футляр от скрипки на пол. — В любой момент может что-то прилететь по дому или в ближайший.       — Я слышал, — начинает Фёдор, легко делая глоток. — Что однажды тебя нашли под завалами. Что произошло?       — Я не вспоминаю прошлое, извини, — Лизель мило улыбнулась. — И не общаюсь с клиентами на такие темы.       — Ох, вот оно как, — тот вздыхает. — С чего ты взяла, что я твой клиент?       — Словно не понятно, что вам всем от меня надо, — она устало опрокинулась на спинку. — Того убей, того подставь, тех устрани, там терракт… Знаешь, совсем не в кайф убивать людей, когда у тебя нет настроения.       — А когда есть, в кайф? — он делает ещё один глоток. Чай обычный.       — Естественно, — Лизель улыбается. — Перерезать глотку своему обидчику или взорвать чьего-то реб…кхм, не важно… В общем, это так прекрасно!       — Но сейчас ты на государственной службе, насколько мне помнится.       — Вот именно, что службе! — та вздохнула, Фёдор был готов поспорить, что она сейчас разрыдается от обиды. — У меня кризис!       — Среднего возраста? — дополняет он, лукаво глянув в её сторону.       — Сначала девочка, а теперь бабка? — та подорвалась, глядя на него. — За такое оскорбление, я имею право выставить тебя за дверь!       Достоевский хмыкнул.       — Сначала ты говоришь, что мой сарказм ужасен, а теперь обижаешься на него?       — Один-один, крыса, — она вновь устало откинулась на диван. — Так…чего тебе надо-то?       — У меня есть одно предложение к тебе, — отвечает он, вновь переходя на английский. Шифровка тоже полезная штука.       — Префектли, — коверкает она, потирая пальцами виски. — Из вэри инглиш…э-э-э… Ауар инглиш из перфект!       Фёдор вздыхает, на пару секунд вновь погружаясь в размышления. Да, люди бывают разные, особенно больные и пострадавшие ментально на войне, как Лизель, но чтобы настолько ребячествовать… Хотя, по слухам, она прошла через Ад, так что возможно у неё наблюдаются очень сильные психические отклонения. При этом, Достоевский уверен, что она идеальный вариант. Всегда нужно помнить одно: когда скрываешь свою биографию, скрывай и биографию своих родных. Отца например.       — Я ищу одну Книгу, — продолжает он. — А ты… Книжная воровка?       — Это тоже метафора, не ворую я книги! — огрызается она. — И не украду для тебя этот священный артефакт, даже не мечтай.       — Ты ведь хочешь вечности? — не слушая ту, говорит мужчина, переводя на неё взгляд.       — Чё? — Зусак клипает глазами, застывши под взглядом Демона.       — Чистый, вечный мир, — Достоевский ухмыляется. — Без войн, дискриминации и…одарённых.       — А с этого момента поподробнее… — она подсаживается к нему поближе, хотя должна была дрожать под его демоническим взглядом.       — Предлагаю сделку, — мужчина отодвинулся. — Ты выполнишь моё поручение, а взамен, если миссия будет успешна, все эсперы исчезнут.       — Сделка с Дьяволом, значит… — девушка призадумалась, прищурившись. — Это не предвещает ничего хорошего.       — Ты можешь отка-       — Я согласна! — та лучезарно улыбнулась, протягивая руку.       — Оу, занимательно, — Фёдор взглянул на её руку, поднимая свою. — По рукам.       Они пожали друг другу руки, как-то странно ухмыльнувшись. Не раскрепляя рук, застыли на пару секунд. Ударная волна прошлась от кистей до плеч, переходя в толчок в грудь, отбрасывая их от друг друга с огромным грохотом.       Ударившись головой об стену, мужчина испуганно взглянул на свою руку. Способность…не сработала? С другой стороны комнаты, впечатавшись в холодильник, с кряхтением поднялась Зусак, так же шокировано глядя на свою ладонь, а потом прямо на него.       — Какого? — шепнула та, прокашлявшись. — Твоя способность что, тоже убивает от прикосновений?       — Верно, — Фёдор поднялся за ней. — И твоя?       — Ага, но как бонус идёт ещё бесплатная библиотека, — пробубнила та.       — Чего?       — Забей.       Они вновь глянули на друг друга, одновременно злостно прищурившись.       — Будем считать, что это была подпись нашего договора, — брюнет отряхнулся, надевая шапку-ушанку на голову. — Я пойду.       — Ага, бывай, мальчик, — Лизель хмыкнула, наблюдая за тем, как гость уже подходит к выходу. — А мне обязательно вступать в Смерть Небожителей или там собеседование у вашего военного надо проходить?!       Фёдор остановился в шаге от того, чтобы покинуть этот дом навсегда. Холодок прошёлся под одеждой. Что это с ним? Откуда страх? А страх ли это?       А что важнее:       Откуда. Ты. Это. Знаешь.       — Ох, вижу немой вопрос на твоём застывшем лице, дружок, — та ухмыльнулась, включая чайник повторно. — Это очень долгая история, послушаешь?       В тот день Достоевский переосмыслил свою жизнь. Возможно, это шизофрения, а возможно…она правда говорит со Смертью.