Защита Древних I

       Отступление о размышлениях       Прежде чем я начну рассказывать вам о нашем новом герое, я, как и обычно, хотел бы сделать небольшое отступление. Юрнеро — это имя нашего воина, он же Юринеро, раннее Юрине Ито — это человек волевой, неумолимый и очень гордый. Он может стать объектом споров и разговоров о том, насколько сильно человеческое сердце может измениться вследствие разных обстоятельств. И может ли. Юрнеро — это не злодей (я бы так о нём не сказал), но и хорошим человеком его далеко не назовёшь.       Как часто мы сопереживаем тем, кто на первый взгляд чист и невинен, и в то же время презираем тех, кто жесток и эгоистичен? Что вообще такое невинность и эгоистичность? Есть ли в этих… феноменах… место для таких вещей, как абсолютность, гибкость, противоречивость? То, что мы видим с первого взгляда, не всегда истинно, и всё же почему именно в это мы верим сильнее всего? Наивность — это мера того, насколько однозначно мы разделяем окружающих нас людей — и вещи, и происшествия — на хорошие и плохие? Можно ли называть наивным того человека, который верит в то, что добро — это хорошо, а зло — это плохо? Ведь эта вера — вера в очевидное, а раз очевидно — значит до примитивности просто. Наверно. То ли отличает человека от бездушной машины, что человек время от времени не способен совершить хороший поступок и не совершить плохой?        Люди придумали, что такое добро и что такое зло, только ради того, чтобы у них было оправдание считать правильным то, что они считают правильным, исходя лишь из своих прихотей. Так ли это? Мы окружены искусственными идеями о тьме и свете. Притом тьма очень тёмная и страшная, а свет очень светлый и добрый. А что находится посередине? Иначе говоря, почему всю свою жизнь человек проживает, без устали осуждая других? Кто прав, если каждый из нас считает правым себя?        Человек, который стал нашим героем, не настолько одинок, как волшебница с прошлых страниц. О том, каким бывает одиночество, я мог бы писать очень и очень много. Юрнеро ведь тоже по-своему одинок. Хотя, об этом позже.        Новый ученик       Это было за несколько лет до событий, описанных мной в предыдущих частях. В один ясный осенний вечер в крепость Огней пришёл юноша, одетый в штаны никкапокка, на его плечах висела меховая шкура, а лицо закрывала белая авалонская маска мэнгу. На дворе было ни души, все ученики отдыхали в своих комнатах после тяжёлых тренировок. Юноша прошёл через весь двор, вошёл в прихожую, а из неё — в холл. В самом додзё была только любимая ученица мастера Зина, Сяо. Она тренировалась с дайто, стоя ко входу правым плечом, и с большим сосредоточением смотрела на свой хват и лезвие меча. На ученице были авалонская чёрная хакама, обычная белая сорочка, как у сентинельцев (по-видимому, замена традиционному нижнему кимоно) и деревянные сандали гэта. У Сяо были чёрные волосы, связанные в хвост, узкие глаза и небольшой тонкий нос — в целом она выглядела, как обычный человек из юго-восточного региона Сентинеля.        — Это ты, Шин? — спросила она, не поворачивая голову.        Незнакомец безмолвно подошёл ближе.        — Эй! — посмотрев на гостя, воскликнула она. — В додзё нельзя входить в обуви!        — А служанкам нельзя брать в руки нихонто, — лениво ответил он.        — Гляди какой умный. А ну быстро снял обувь, а то вылетишь отсюда!        — Тебе жить надоело, дочь крестьянки? Сколько пальцев тебе отрубить за твою дерзость?        — Ха! — ученица прекратила упражняться и, утерев пот со лба, повернулась на незваного гостя. — Дурак, уж кому надоело жить — так это тебе. Я отрублю тебе ноги, чтобы ты больше не заходил на додзё в обуви.        Они оба встали друг напротив друга. Ученица наставила на него остриё меча, а таинственный незнакомец держал руку занесённой над эфесом своего дайто, но не спешил обнажать его.        — Зачем ты пришёл в додзё?        — Увидеть Ямамото-сэнсея.       — На том свете его увидишь.        За мгновение обнажив нихонто, гость, на удивление своей визави, отбросил его в сторону, а сам, по-видимому, собирался сражаться одной лишь саей.        Внезапно их прервал возглас.        — Что происходит? Сяо! Кто это?        — А? — ученица оглянулась на голос. — Ханзо, не мешай!        Это был один из лучших учеников додзё Райто, Ханзо. Он носил маску, отдалённо похожую на маску незнакомца, но она была окрашена в тёмные тона и покрывала лишь нижнюю часть лица авалонца, оставляя открытыми его лоб и голубые глаза. Его кожа была бледной, а волосы — бардовыми. Мало у кого из авалонцев волосы бардового цвета. Одет юноша был не по-авалонски: на нём были сентинельские узкие штаны чёрного цвета, чёрная льняная туника простого кроя и тёмно-коричневое пончо, которое защищало одежду от пыли.       — Ханзо? — незнакомец вдруг повернулся на него.        — Юрине.        — Ты его знаешь? — удивлённо спросила Сяо.       — Ханзо, объясни, почему при входе в кэйкодзё сэнсея меня встречает какая-то китанай ину?        — Юрине, это первая ученица сэмпая. Зря ты выбросил свой Акакирю.       — Всё, довольно! — прервала их Сяо и бросилась на Юрине.       Её движения были точны и стремительны, словно бросок кобры. Юрине успел лишь самодовольно усмехнуться, как её меч оказался у его горла.        — А теперь назови причину, чужак.        — Причину?        — Причину не убивать тебя.        — У меня есть только одна причина.        — Какая?!        — Представь, что моя сая — это моё нихонто.        В гневе она даже не заметила, как кончик ножен упёрся ей под ребро.        — Если бы я не бросил меч, ты бы сейчас истекала кровью, — с презрением сказал Юрине. — Ты до сих пор думаешь, что одной только саи мне не хватит, чтобы забить тебя, как свинью или овцу?        — Т-ц!.. — цокнула она и отошла, убрав катану в ножны. — Тебе повезло.        Вдруг со стороны входа раздался ещё один яростный возглас.        — Юрине! Ксо! Ты, дерьма кусок!        — А вот и Шин, — украдкой усмехнулся Ханзо.        На додзё вошёл (предварительно скинув с ног сапоги) ещё один ученик — Шин. Несмотря на свой горячий нрав, среди многих он считается одним из лучших учеников, если не лучшим. Весь его вид кричал о том, что он авалонец до мозга костей: он носил практически такой же костюм, как у Сяо, но только новый и с иголочки, а поверх него — тёмно-серый плащ в пол, однотонный и без всяких карманов и застёжек. Ну и конечно же на его поясе оби висела его маска. Лицо у Шина тоже было, как у типичного авалонца: светлое, овальной формы, с крупным носом.        — А я знал! Знал, что ты живой!        — И я рад видеть тебя, Шин.        — Заккэнаё! Бейся со мной!        — Биться? — усмехнулся Джаггернаут. — Тогда принеси верёвку.        — Зачем?        — Пусть Ханзо завяжет мне руки. Так хоть интереснее будет.       — Тикусё!       — Я тоже по тебе соскучился. Как успехи в сентинельском?        — Отлично. Я могу послать тебя тридцатью разными способами.        — Ха-ха! Бакаяро…        — Пойдём выпьем са-э-э-э… чаю, — Шин хотел было сказать «сакэ», но с опаской покосился на Сяо, которая уже грозно смотрела на него, уперев руки в бока. — Выпьем чаю из ромашки.        — Засунь себе свой чай знаешь куда? — усмехнулся Юрине. — Я бы выпил ширского виски, вина из Амори или хотя бы гэллоуэйского мёда.        — Губу закатай, — буркнула ему в ответ девушка. — В додзё нельзя пить спиртное.        — Это кто сказал?        — Мастер.        — Послушай, девочка, я знаю сэмпая со своего детства. Я могу сюда хоть бочку спирта прикатить, он мне нихрена не сделает.        — К-хм…        — Ваш сэнсей — просто старый пердун. Уж поверьте, я его сто лет знаю.        — К-хм…        — Вы хоть знали, что он был моим слугой? Учителя в благородных домах — это всё равно что слуги. Так что если я скажу, он мне ещё сакэ с сашими принесёт.        — К-хм!        — Вообще, мне пора бы с ним увидеться. Что за бардак он тут развёл? Вам, черни, ничего не… Ай! А-а-ай!        Вдруг из-за спины Юрине вышел сэнсей и ухватил того за ухо.        — Ай-ай-ай! Больно!        — Ну что? Без уха тебя оставить, маленький зазнайка? — недовольно ухмыльнулся он.        — Отпустите! Вы же из меня эльфа сделаете!        — Ишь как заговорил. А тебе, между прочим, не помешает.        — А-ай! Пустите!        — Эльфы вежливые и скромные. Тебе есть чему учиться.        — Да понял я, понял!        — Ладно, — вздохнул Зин и отпустил Юрине. — Что нужно сказать?        — А-а-а, — разочарованно и униженно протянул он. — Извините за грубость.        — Да не мне извиняйся, дурачьё, а товарищам своим.        — А? Ладно, — пожал плечами юноша и немного преклонил голову в сторону Шина. — Шин, Ханзо, друзья… простите, что хвастался и дурачился перед вами.        — Так лучше, — кивнул Мастер. — А ты никого не забыл?        — К-хм! — в который раз кашлянула Сяо.        — Вы на неё намекаете? — Юрине презрительно развёл рукой в её сторону. — Хотите, чтобы я унижался перед любым отбросом? Я на холопа похож?        — Ты похож на баку, который набрался дурных сентинельских слов.        — А Вы похожи на глупого старика!        — Ладно, предлагаю решить наш спор, как это делают буси.        — С этого и надо было начинать. Что будет, если я выиграю?        — Мы будем прислуживать тебе всем додзё целый месяц. Но если выиграю я, то ты извинишься перед Сяо, а также будешь месяц мыть полы в нашем додзё.        — Договорились, — кивнул Юрине. — Женщина, принеси мой дайто. Только руками не…        — Сам принеси! — злобно ответила Сяо. — Мастер, этот придурок правда очень силён. Вы же проиграете.        — Не веришь в меня, Сяо?        — Верю, но…        — Ну вот, — развел руками сэнсей. — Сейчас я преподам ему урок.        — Ха-ха! Сэмпай! — усмехнулся Шин. — Постарайтесь победить! А то завтра моя очередь убираться.        — Ши хаи ку тсу кано мэн о чоури ши ни ики масу, — сказал Ханзо на авалонском и, вздохнув, ушёл.        (Пойду сварю немного лапши.)        Зин обнажил свой меч дао, Юрине медленно и пафосно обнажил дайто. «Киккакэ, — усмехнулся Шин. — Карэ ни кёкун о осиеру, сэнсей!» (Ладно, ладно, сейчас я переведу-. Так уж и быть. Наверное, это будет… «Показушник. Преподайте ему урок, мастер».) Они оба встали в стойку и выглядели так, будто собираются друг друга насмерть зарубить.        — Буси хаи тсу дэмо ши о укеирэру джунби га де ки теи ру хитсуйоу га ари масу. Хаи, сэмпай?        (Буси должен быть готов принять смерть в любой момент. Да, сэмпай?)        — Намаики ни наранаи дэ ши ха Ханзо ни ана та о кассеика су ру ёу ни ген и масу нодэ, ана та ха соуджи кара нигéру котоха дэ ки масэн.        (Не зазнавайся, юноша. Я скажу Ханзо оживить тебя, так что от уборки не отвертишься.)        Они разом скрестили мечи. Удары сенсея были сильными и точными, а оборона Юрине — неприступной, как крепость в горах. Каждый удар чуть ли не выбивал искры из стали, из которой были сделаны эти мечи. С каждой минутой бой становился более ожесточённым, а движения бойцов — более яростными. Их янтарные клинки в своём танце были подобны языкам пламени.        — М-мастер!.. — хотела окликнуть его Сяо, но Шин остановил её.        — Тихо, ты только всё испортишь.        — Но он может его ранить.        — Ранить? — усмехнулся парень. — Да он его может надвое разрубить. Ты посмотри в его глаза.        — Кто? Мастер?        — Юрине.        — А… Но на нём же маска.        — А, ты не поймёшь.        Бой растянулся на десять минут, всё это время Зин и Юрнеро бились без отдыха.        — Нихон га ши ндэ кара маиничи дарека о короши тэ ки та, — процедил сквозь зубы Джаггернаут, когда их с Мастером мечи вновь скрестились. — Ана та ва о токо то та такаттэ иру нодэва наку, акума то та такаттэ и ру нодэс!       (С тех пор, как погиб Нихон, я каждый день кого-то убивал, — … — Ты бьёшься не с человеком. А с дьяволом!)        — Ха! — усмехнулся Зин, стараясь не сбивать дыхание. — Ама та хама да широуто дэсу, Ито-сан.        (Вы всё такой же дилетант, Ито-сан.)        — Ваташитачи ха сорэ ни тсуи тэ ми тэи ки масу.        (Это мы ещё посмотрим.)        — Если ты дьявол, то я тогда, что, орден Тайлера?        Они обменялись несколькими ударами и вновь сомкнули мечи.        — Ана тано омона джакутэн, сэнсей ха, ана та га джишинкаджо дэару тои у кото дэсу.        (Твоя главная слабость, учитель. Ты слишком самоуверен.)        Юрнеро подался плечом немного вправо и, надавив на меч, опустил его вниз. Клинок его нихонто соскользнул по лезвию меча дао Зина, и Джаггернаут изловчился одним метким движением выбить меч из рук сэмпая.        — Коно татакае ха овари маши та, сэнсей.        (Этот бой окончен, учитель.)        Те двое, что наблюдали за боем, ахнули в изумлении.        — Учитель, он же убьёт Вас! — воскликнула Сяо.        — Ну ты даёшь, Кусотарэ!        — Ана тано джинсэи ха ши но тэ но нака ни ари масу, — пафосно произнёс Юрнеро, медленно поднимая клинок к шее учителя.        (Твоя жизнь в моих руках.)        — А твоя, Юрине — в такие моменты ты всегда открыт слева! — неожиданно воскликнул Зин и ударил его в бок правой ногой.        Этот удар был таким быстрым, что Джаггернаут даже не успел среагировать. Мастер тут же ушёл вправо, к левому боку своего оппонента. Он знал Юрине лучше, чем Юрине знал себя сам. Когда противник приближался к юноше слишком близко, чтобы тот не мог использовать меч, то он по привычке уходит вперёд и перехватывает своё дайто, чтобы с размаху насадить на него своего врага прямо со спины. Джаггернаут, конечно, не собирался насаживать своего учителя на меч, но привычка таки сыграла своё.        Юрине подался вперёд, а Зин, смотря в противоположную от него сторону, соответственно, отскочил назад, чтобы своим телом и дальше не позволять ему размахнуться мечом. Зин обхватил его талию обеими руками и выполнил бросок, повалив его на спину, после чего поставил ногу ему на левое запястье, чтобы не дать Юрине использовать меч.        — А… — выдохнула Сяо. — Я… Даже не сомневалась.        — Это дзюдзюцу, — пояснил Шин. — Мастер обучился этому единоборству у нас в Нихоне.        — А здорово он его бросил.        На звуки боя из комнат вышли и другие ученики:        — О, сэмпай. Кто это там лежит рядом с ним?        — Там, что, Юрине?        — Да, это Юрине! Он всё-таки живой!        — Глядите-ка, а! Опять он нашему сэнсею продул!        — Юрине, здорóво!        Его тут же окружили остальные ученики и подняли всеобщий гул. Они были так рады его видеть, что буквально облепили Джаггернаута и Мастера.        — О каери наса и вата ши но юуджин, — с улыбкой вздохнув Зин, отпустив Юрине и встав. — Подсобка в четвёртой комнате слева в коридоре.        (Добро пожаловать домой, друг мой.)        — А, а я-то думал… — вздохнул Шин и махнул рукой. — Коно Юрине ва тениоэнаи! Как обычно…        (Этот Юрине неисправим!)        — А… А сколько они с мастером уже знакомы? — спросила Сяо. — Ты, видимо, больше меня знаешь.        — Я всегда ему говорил, чтобы он не открывался слева, — бубнил про себя Шин, уходя в сторону столовой. — Тупой Юрине. Бакаяро!        — Так он открывается слева, да? Надо в следующий раз это использовать.        — Пойду поем рамена с Ханзо.        — О, я с тобой.        — Не ходи за мной, придурошная.        — А? Ты чего?        — Чё тебе непонятно в слове «отвали»? — рявкнул он и, обернувшись, указал на Сяо пальцем. — Иди цветочки пособирай, там. Что там ещё обычно женщины делают.        — Что такое, Шин? — она развела руками. — Нормально же общались.       — Юрине только в одном прав, ты бездарность. Даже секунды против Юрине не продержалась.        — Ой, да иди к чёрту!        — Сама иди! Удзаттэ!        Так они и разошлись в разные стороны.        Гений        С этого дня Юрине стал жить в крепости Райто. Он знал многих, кто здесь жил и тренировался, а с Шином и Ханзо они ещё на Авалоне были не разлей вода. Тем вечером ученики пошли в город и пили в таверне по случаю прихода их старого знакомого. Они очень его любили и не оставляли ни на минуты без внимания. Они пили валашское пиво, водку, донимали Юрине расспросами о всяком разном. Ну а Юрине…       Многих из этих ребят он помнит ещё с детства. В детстве у него было много друзей. Больше всех на свете. Больше, чем светит звёзд в небе в ясную ночь над Раусудакэ. Почти каждый был его другом.        Это сделало Юрине холодным и жестоким.               Когда на следующий день Сяо вышла в додзё, она очень удивилась, что додзё мыли почти что все, но только не Юрине.        — Э-э-э… а что происходит? — она развела руками, смотря по сторонам. — О! Уэда! — окликнула она одного из сэмпаев. — Почему все убираются?        — Это Юрине им так сказал. Глупцы, — ответил сэмпай. — Тебе тоже не помешало бы присоединиться.        — А сам-то чего не работаешь?        — Я… Я иду работать в другую секцию. И вообще, это не твоё дело.        — Знаю я, как вы работаете. Вы запираетесь в той комнате в правом крыле и пьёте сакэ.        — Да неужели?        — Ага, после вас там спиртом воняет.        — Ну так иди и нажалуйся сэнсею. Ты же это любишь делать.        — Вы, авалонцы, все такие придурки?        Юрине сидел у входа на ступеньках и курил трубку с приподнятой чуть выше рта маской, его нихонто висело на поясе. На крыльце стоял дым от табака.        — О, а вот и работник, — с упрёком сказала Сяо и упёрлась руками в бока. — Был уговор, что ты должен убираться.        — Я и убираюсь, — ответил он, даже не посмотрев в её сторону. — Чего тебе, крестьянка?        — Я не!.. Так. Либо ты сейчас же идёшь и убираешься…        — Либо что?        — Либо… Я расскажу Мастеру. И он…        — Симатта. Погас. Ignis — Precantatio, — положив ладонь на трубку, он произнёс пару аспектов, и табак в трубке снова вспыхнул.        — О, ты колдуешь?        — Да. Тоже попробуй, вдруг в магии ты не такая бездарность.        — Вообще-то я сэмпай, а ты только недавно в додзё. Ты должен обращаться ко мне уважительно.        — Скажи спасибо, что я не курю в додзё.        — Ну… И то верно.        — А теперь проваливай.        — Юрине… — вздохнув, Сяо села рядом. — Почему ты такой грубый? Мы же в одном додзё.        — Почему? — отвлёкшись от курения, он повернул на неё голову. — Хочешь знать?        — Я просто пытаюсь, ну… Знаешь, тут довольно трудно заводить друзей. Все считают, что я хуже других, потому что я девушка.        — Ладно. Хочешь знать? Вот ответ: потому что ты чернь… — вздохнув с презрением, Юрине встал, сделал пару шагов назад, кивнул головой и, придерживая трубку сверху, развернулся и пошёл прочь. — Меня просто выворачивает от черни… Ещё раз подойдёшь ко мне… и я тебя зарублю.        — Т-ц… это… Эх, это что-то новенькое, — вздохнула Сяо.        Ханзо в это время был за стенами. Он стоял на выступающих над пропастью роках и читал какую-то книгу.        — Эй, Ханзо!        — А, это ты, Сяо? — он обернулся и пошатнулся.        — Аккуратней там.        — Всё нормально. Ты чего тут делаешь?        — Я? Э… я не знаю.        — Не подходи близко к краю. Хотя, если упадёшь, я всё равно тебя воскрешу.        — Хорошо, что хоть ты с катушек не слетел. А то Шин вчера сам не свой был.        — Шин? Что он такого опять натворил?        — Да ничего… То есть не в этом смысле.        — Хотя не отвечай. Я, кажется, понимаю.        — Он ни с того ни с сего нагрубил мне вчера. — вздохнула Сяо разочарованно. — Мне даже обидно было.        — Я понимаю. Вы с Шином друзья.        — Мы, ты хотел сказать?        — Да, мы.        — Что с ним такое? Может, ты знаешь?        — Это всё Юрине.        — Опять этот Юрине?        — Подожди, дай слезу.        Спрыгнув с роков, Ханзо сел на край утёса и положил книгу позади. Сяо села рядом.        — Всё дело в Юрине. Они с Шином с детства дружат. Хотя…        — Что хотя?        — А? Нет, не важно. Шин просто завидует Юрине.        — Завидует?        — Ты заметила, как Шин вчера огорчился после победы сэнсея?        — Ага… А откуда ты знаешь? Ты же ушёл.        — Я знаю Шина и Юрине очень давно. Знаешь, почему он расстроился?        — Почему?        — Потому что сэнсей победил Юрине.        — И, и… и что с того?        — Видишь ли, — развёл рукой Ханзо. — Шин и Юрине — это одновременно и друзья, и соперники.        — Это как?        — Вот так. Шин всегда стремился стать лучше Юрине во всём, ну а в первую очередь — в мече. Понимаешь, он очень гордый и самоуверенный. Он желает, чтобы его соперник был самым что ни на есть непревзойдённым, и тогда, если он его победит, он станет лучшим.        — А… Я начинаю понимать… — покачала головой Сяо. — Проигрыш Юрине разочаровал Шина. Но неужели он и правда надеется, что мастер может проиграть Юрине?        — Надеется? — усмехнулся Ханзо. — Однажды Юрине победит сэнсея в честном поединке.        — Не может быть!        — Поверь.        — Ладно, пошли в додзё. Нельзя пропускать тренировки.       Девушка и молодой буси вернулись в крепость, в которую не мог проникнуть холодный осенний ветер. Золотой ветер летел на юг, а жизнь в Райто шла своим чередом. Жители додзё сновали по двору, грелись у костра, подметали листья и пыль с тропинок и помостов, носили корыта с постиранным бельём. Все они хотели побыстрее покончить дела и пойти тренироваться. «Сэмпай», — встречали они Ханзо и Сяо.        В самом додзё в это время полыхал пожар яростной битвы. Ученики дрались сильнее и ожесточённее обычного, они бросались с криками, раздавалось много ударов деревянного бокуто о тело. От таких ударов да как только щепки не летели?        — Что это у них там? — спросила Сяо и, сняв ботинки, побежала через холл.        — А сама как думаешь? — спросил Ханзо и побежал за ней.        То, что юная ученица там увидела, заставило её смотреть немигающим взглядом. Две, а то и три дюжины буси сражались на боккенах с новичком, Юрине. Этот бой был просто невероятен. Они бросались на него со всей своей яростью, а он был подобен смерчу. Юрине крутил меч в своих руках, как трикстер искусно жонглирует картами, выписывая им невообразимые движения и при этом парируя удары нападающих на него учеников. Он выполнял пируэты, прыгал на полтора метра в сальто, делал приёмы, присущие акробату, но никак не мечнику — и при этом не пропускал ни одного удара. И как с него не слетела его белая маска?        — Ханзо, Ханзо! — ошеломлённым возгласом позвала его Сяо. — Гляди, а, гляди же! Что он вообще творит такое?!        — Потешается, — усмехнулся её друг, встав у её правого плеча.        — Чего?       — Юрине стало скучно, и он устроил один их своих потешных поединков.        — Разве человек вообще может такое?       — Юрине особенный, он настоящий гений меча. На Сентинеле нет ни единого воина, который может по-настоящему с ним сравняться.        Бой между тем продолжался. Противников у Юрине становилось всё меньше, но к кохаям стали подтягиваться более опытные сэмпаи, что заставляло Последнего с Авалона быть серьёзнее в своей технике. Его ротации по арене стали более логичными, а движения — более простыми и техничными. Он уже не позволял себе просто так скакать по плечам своих оппонентов. И всё равно ни один не мог нанести ему и удара.        И вот, когда выдохшийся и изнурённый, но совсем целый Юрине, тяжело дыша, стоял над толпой побитых учеников, на сцену вышел Шин. С сияющей под маской улыбкой и таким же сияющим лезвием своего дайто он скинул ботинки и зашёл на додзё.        — Ну, что? — кивнул он на Юрине.        — Что? — через одышку спросил тот.       — Готов?       — Я? — усмехнулся он. — Издеваешься? Всегда готов.        — Ну так защищайся!        Начался новый поединок, на этот раз — между Юрине и Шином. Лучший ученик додзё совсем не щадил своего оппонента, он бил по бокуто Юрине с такой силой, что каждый из его ударов мог выбить меч из рук. А Последний с Авалона прилагал все свои усилия, чтобы не сдать позиции оппоненту.        — Эй вы! — выкрикнула Сяо. — Это же нечестно! А ну прекращайте, а то убьётесь!        — Помолчи немного, Сяо! — крикнул в ответ Шин. — Это мой бой!        — Не отвлекайся, приятель, — сказал Юрине и поймал момент, чтобы огреть его мечом по макушке.        — Ай! — воскликнул он. — А что, киккакэ, уже не прыгаешь и не скачешь?        И правда, теперь Юрине стоял к своему оппоненту лицом, а его удары были прямыми и примитивными. И дело не только в том, что он изнурён: Шин не даром считается претендентом на звание лучшего ученика додзё. Он один из немногих, кто мог бы наказать Юрине за первый же его подобный трюк. А ведь Последний с Авалона ничуть не менее горделивый и самовлюблённый, чем сам Шин.        Их бой действительно выглядел, как бой, но никак не шоу каскадёров. Они твёрдо стояли друг напротив друга, обмениваясь ударами и ища возможность контратаки. Каждый из них в своих сдержанных движениях, в своём сокрытом за маской взгляде и ровном дыхании был подобен тигру.        — Знаешь, какие у них были прозвища в Нихоне? — спросил Ханзо.        — Прозвища? — обернулась на него Сяо. — И какие же?        — Чёрный Тэнгу и Яростный Óни. Люди знали их как демонов меча, двух восходящих гениев. Уверен, если бы Нихон не…        А битва тем временем продолжалась…        — Долго будешь убегать, а, ворон Тэнгу? — с издёвкой ухмыльнулся Шин в ответ на то, как Юрине раз за разом пятился и блокировал удары.        — У меня была хорошая разминка, — усмехнулся в ответ Юрине. — Ну а ты сам?        — Что я?        — Куда делась твоя яростность? Я сейчас начну зевать.        — Ну так выйди и дерись!        С этим злобным возгласом Шин обрушил очередной град ударов на своего оппонента, от которых Юрине даже выронил меч.        — Это всё? — насмешливо развёл руками он, направляясь в сторону своего отлетевшего меча. — По мне бей, а не по мечу.        — Т-ц! Тиксё!        Дав ему подобрать боккен, Шин возобновил свой напор грозных и яростных ударов. Деревянный меч Юрине не выдержал и разлетелся в щепки после очередного из них. И Шин, уже возрадовавшись от победы, даже не заметил…        Как Последний с Авалона подставил ему свою ногу, запнувшись о которую, Яростный Они с грохотом упал на дощатый пол додзё. В миг лезвие его же дайто оказалось у его шеи.        Тренировочный бой был окончен.        — Шин.        — Юрине, ксо…       — Последствия, Шин, — Юрине встал и протянул ему руку.        — Последствия, мой друг, — он взял его за руку и поднялся.        — Что ещё за последствия? — спросила Сяо у Ханзо.        — Последствия их клятвы, — ответил тот. — Юрине всегда произносит это после каждого их боя.        — А что за клятва?        — Клятва отречения.        — Отречения?        — Ещё давно Шин и Юрине дали клятву отречения. Но тебе необязательно это знать.        — Обычно после таких слов становится ещё интереснее.        — Ну а для чего тебе это?        — Да, собственно…        — Поверь, после поступков Юрине даже его прошлое не заставит тебя лучше о нём думать.        — Этот Юрине… Чёрный Тэнгу… он весь додзё на уши поставил с самого своего прихода.        Тут их отвлёк подошедший Юрнеро.        — Ханзо, не хочешь потом сразиться? — спросил он.        — Извини, дружище, я сейчас не в лучшей форме, — ответил буси и похлопал его по плечу.        — Жаль. Тогда придётся просить сэнсея.        — Ты был хорош сегодня. Прямо как тогда, в Хансоне.        — Мы разве встречались с тобой в Ашкаворе?        — Нет, но я много слышал про тебя от тамошних головорезов.        — Ну да. Но в одном ты ошибся.        — В чём?        — Когда я резал бандитов в Хансоне, я был с ног до головы покрыт их кровью.        — Ха! Ха-ха-ха! А ведь верно!        — Ха-ха-ха-ха-ха!       — О чём он говорил? — спросила Сяо у Ханзо, когда Юрине ушёл. — Над чем вы смеялись?        — Он рассказал один забавный случай из Хансона.        — Он был у меня на родине?        — Юрине бродяжничал по всему южному Сентинелю после гибели Авалона. Он был и в Ашкаворе, и в Кладде, и в Иберии. А что?        — Да просто.        — А ты скучаешь по дому?       — Я? Да ты что! — усмехнулась она. — Ты сам-то хоть был в Ашкаворе?       — Был. Не самое приятное зрелище.        — Вот и я о том же.        — Я спрашиваю об Ашкаворе до войны.        — А-а-а… ну, то было раньше, — вздохнула Сяо. — Сейчас-то уже не вернёшь.        — Ладно. Пойду сварю удон.        Raison d'être        Золотой ветер нёс тепло на юг, а жизнь в додзё шла своим чередом. К вечеру на небе сгущались тучи, предвещая шторм в ночи. В такую ночь ни одному бродяге не позавидуешь. Ученики спешили убрать поскорее двор и потушить костёр, чтобы успеть вернуться в додзё и сесть у огромного камина.        Шин стоял посередине двора, смотря на чёрные облака на севере. Его плащ развевался по ветру. В правой руке буси держал маску мэнгу, левая лежала на эфесе его нихонто.        — Мрачный ты какой-то, — раздался голос Сяо. — Что, расстроился от проигрыша?        Шин обернулся. Он улыбался, а его глаза сияли.        — О, — удивилась Сяо. — Первый раз вижу, чтобы так радовались поражению.        — Юрине. Он невероятен, согласна же?        — Ну… Он очень способный.        — Юрине лучше всех. Не только на Сентинеле, но и во всей вселенной.        — Наверное…        — Знаешь, у нас в Ниппоне говорили, что, когда воин появляется на свет, от его души откалывается осколок и превращается в его будущий меч.        — Занятно.        — Так вот, этот осколок от души Юрине — это не просто меч, это сама идея меча. Сама суть этого оружия.        — Шин… Ты что, влюбился в него, что ли?        — Думай, что говоришь, дурная.        — А чего ты тогда говоришь о нём, как девчонка какая-то?        — Потому что Юрине сильнейший. А я…        — Что ты?        — Я тот, кто повергнет сильнейшего.        — А… Получается, Ханзо был прав.        — В чём прав?        — Да так, — Сяо пожала плечами.        Вечером ученики тренировались в додзё, а те, кто отдыхал после дневных тренировок, жарили мясо на камине, наблюдали за сражениями и разговаривали о разном. Шин и Юрине тоже тренировались, несмотря на то что оба они уже бились сегодня днём. Ханзо спарринговался вместе с Сяо.        — Ты сегодня вялый какой-то, — заметила она, обмениваясь с ним ударами меча. — Двигаешься медленно, бьёшь слабо. Ну а что, месяц не тренировался. Не дело это.        — Мне было не до тренировок.        — Хочешь стать тауматургом. Авалонец-тауматург — это даже звучит смешно.        — Я не изучаю таумотургию.        — А что тогда ты изучаешь?        — То, чего нет в сентинельской Коллегии. Магию авалонцев, айлитиров.        — Я в этом всё равно ничего не понимаю. Не отвлекайся!        Ближе к ночи ученики стали расходиться по своим комнатам. Главный зал додзё пустел, пока в нём не остались только Шин и Юрине, но, когда пришёл сэнсей, он даже их прогнал спать. Потушив камин и протерев пол, Зин оставил додзё во тьме. Шторм бушевал за окном.        В полночь в пустой зал вошла Сяо, держа свой нихонто. В холодном сумраке она увидела танцующую тень.        — Это ты, Шин?        — Сяо? — обернулся на неё буси, убрав свой нихонто за спину.        — Что ты делаешь?        — А ты тоже тренируешься ночью?        — Вообще-то нет, — ответила она с укором и упёрлась руками в бока. — А что значит «тоже»? Ты что, тренируешься ночью?        — А сама-то явно не чай пить пришла.        — Не умничай мне тут. И как долго ты правила нарушаешь?        — Никак. В смысле, только сегодня.        — Да ла-а-адно, — махнула она рукой. — Мне-то можешь сказать. Я никому не расскажу. Я же твой друг.        — Ты… извини…       — Да мне-то какая разница? Нарушай, сколько влезет…       — Нет, я про вчера. Извини, что говорил тебе то, что… ну, то, что говорил.        — А…        — Тебе было жутко неприятно.        — Тут одним извини не отделаешься, брат, — усмехнулась девушка.        — А что нужно?        — Бери бокэн. Будем вместе правила нарушать.        Взяв деревянные мечи, они встали в боевые стойки друг напротив друга и приступили к тренировкам.        — Только бей не слишком сильно, а то мы всех тут разбудим, — сказала Сяо.        — Ладно. А ты чего вдруг решила по ночам тренироваться?        — А что?        — Я тебя раньше ночью тут не видел.        — Раньше? Постыдился бы!        — Ну так всё-таки?        — Ну, это личное.        — Личное?        — Я хочу сразиться с Юрине.        — Сразиться? Зачем?        — Чтобы…        — Чтобы поставить на место этого зазнавшегося бакаяро?        — И за этим тоже. Но скорее, наверное… — протянула Сяо в задумчивости. — Чтобы доказать, что я тоже человек и со мной нужно считаться.        — Кому ты хочешь это доказать? Кохаям? Другим сэмпаям?        — Даже не знаю. Наверное, самой себе.        — Я уже долго тебя знаю, Сяо. Локоть не опускай!        — Ага!        — Ты хочешь стать сильнее, как и все мы. Ты стала нашим с Ханзо другом. Помнишь, как тот ахо, Такахиро, доставал тебя?        — А как же.        — А потом он пришёл на додзё с фонарём под глазом.       — Это ты его так?        — Мы вместе с Ханзо.        — Правда? — удивилась Сяо, раскрыв рот, и даже опустила меч. — Ребята, я…        — Да ладно тебе, — усмехнулся Шин и развёл руками. — Ты ведь считай что пятый Клинок Отречения.        — Кто?        — Мы с ребятами так назвались ещё давным-давно. Но неважно. Давай, теперь ты в атаке.        — Ага, — ответила девушка и встала в атакующую стойку.        — Ты слишком опираешься на правую ногу, опирайся на обеи, чтобы лучше перемещать центр тяжести на удар.        — Ага, — сказала она и, поправив свою стойку, ударила.        — Вот так, давай ещё.        — Ага.        — Но про Юрине забудь.        — А что, он, типа, только твой противник?        — Просто у тебя так и так не получится его одолеть, а пока будешь пытаться — проблем не оберёшься.        — Не получится, потому что он более талантливый?        — Он не просто более талантливый. Он настоящий гений.        — Ханзо тоже так говорит.        — Все, кто видел, как он сражается, рано или поздно это понимают.        — Ну тогда я возьму упорством. Ты же знаешь Юрине, он же тот ещё разгильдяй, да?        — По большому счёту, да, наверное… Но только не в мече.        — Да ладно?        — Он не был бы таким, если бы не тренировался с самого детства. Он… хотя лучше я тебе покажу. Пошли за плащами.        — А куда?        — Ну а куда, как ты думаешь, можно пойти в плащах?        — На улицу, что ли? Но там же буря.        — А ты за меня держись, тогда тебя не унесёт.        — Ой, шутник, тоже мне.        Надев плащи и натянув на лица капюшоны, они вышли за ворота, и тут же в них подул порывистый ветер.        — Не погода, а прям дьяволы бесятся, — сказала Сяо. — Ну, куда нам?        — За ворота.        — С ума сошёл? Там же ветер ещё сильнее!        — Пошли давай!        Они пробежались через двор, отпёрли ворота и вышли за стены. Ветер там был и правда жуткий, ученикам приходилось прогибаться против него, их плащи буквально тянуло прочь, а в чёрном небе гремели раскаты грома.        — Шин, если мы сюда просто так вышли, я тебя прибью!        — О, дорогая моя Сяо! Ты охренеешь, когда увидишь!        Пелена ливня застилала всё вокруг. Ученики шли через тьму по мокрой траве, пока не подошли к скалам.        В полуночном шторме, прямо на мокрых камнях виднелась тень, танцующая с клинком под ледяным ливнем, против крепкого и порывистого ветра. Эта тень будто билась с самой природой. Ни ветер, ни холодный дождь, ни скользкие камни не могли помешать её неумолимой жажде боя.        — Что вы двое здесь забыли? — выкрикнул в дождь Последний с Авалона.        — Видишь? Он нас заметил, — сказал Шин и развёл рукой. — Эй, ворон Тэнгу! Ты хоть дождь-то с ветром пощади, а!        — А тебе что, скучно стало, Яростный Они? — Юрине спрыгнул с камней на траву, убрав свой дайто в саю, и повернулся к ним.        — Эй, Юрине, одень своё мэнгу! Тут Сяо!        — Кто?        Сверкнула молния, на миг озарив лицо Юрине. Всего лишь на миг, но после него Сяо буквально почувствовала злобный взгляд Джаггернаута.        — Ты видела моё лицо?        — А?.. — проронила девушка.        — Видела?!        — Я даже не…        — Ашкаворская сука, зачем ты смотрела на моё лицо?! — со стальной злобой вопросил он.        — Что ты от меня хочешь?!        — Готовься. Сейчас я убью тебя.        Сяо не успела моргнуть, как услышала лязг металла. Юрине занёс над ней меч, и Шин остановил его своим нихонто.        — Шин, не мешай, — сказал сквозь зубы Последний с Авалона. — Эта дура уже мертва.        — Она мой друг, Юрине. Думаешь, я дам тебе её убить?        — Т-ц, — опустив меч, вздохнул Юрине. — Девчонка, тебе повезло, что Шин за тебя заступился. Ещё раз увидишь меня без маски — я сниму с тебя скальп. Уяснила?        Сяо кивнула в безмолвии. Она была объята ужасом.        — Уходите. Мне нужно тренироваться дальше.        Ученица отошла от шока, только когда они вместе с Шином вернулись в додзё. Шин разжёг камин и усадил её перед огнём, принёс для неё чай и плед.        — Он бы и правда меня, того, ну, прямо там? — проронила она дрожащим голосом.        — Юрине? Да не-е-е… — ответил буси растерянно. — Он же не психопат какой-нибудь…        — За что он меня так ненавидит?        — Поэтому я и говорил тебе оставить свою затею. Это третья причина. В отличие от тебя, Юрине может убить абсолютно любого без малейшей тени сомнения.        — Он просто дьявол.        — Поэтому его называли Тэнгу. Он впервые убил человека, ещё будучи ребёнком. Ребёнком, Сяо. Так что если он решит убить тебя, то нас с Ханзо и сэнсеем может не оказаться рядом.        — Но раз так, то сэнсей должен выгнать этого монстра из додзё.        — Он никогда этого не сделает. Ну а Юрине никогда не ослушается сэнсея.        — Что-то он не похож на примерного ученика!        — Дело не в одном только ученичестве. Мы негласно считаем сэнсея четвёртым Клинком Отречения.        — Вот опять, Ханзо говорил про какую-то клятву отречения, ты повторяешь. Что это значит?        — Я уже сказал, тебе это знать необязательно. Просто пока что не пересекайся с Юрине.        — Я хочу знать, что связывает Юрине и вас с Ханзо. Вы были друзьями детства?        — Я расскажу тебе немного о нём. Многие знают меня, как заносчивого и самонадеянного человека. В детстве я был ещё более невыносим. Я хотел быть лучшим везде и во всём, в том числе и в мече. Юрине всегда был на шаг впереди меня, когда дело касалось фехтования. Даже сэнсей признавал его талант. Но лучший не тот, кто сильнейший, а тот, кто победит сильнейшего. В один день я решил, что я во что бы то ни стало превзойду Юрине, превзойду будущего сильнейшего мечника. Это стало моей единственной целью, моим raison d'être.       — Ре-чем?       — Смыслом жизни.       Шин задумчиво смотрел на танцующее пламя.       — Нихон погиб. Мы все лишились своего дома. Моя душа опустела. Если бы не Юрине и мысль о том, что я должен его превзойти, я бы сошёл с ума.       Двести дней смирения        Додзё Райто Ёсай продолжало жить своим чередом в уединении, среди гор. Когда деревья в рощах, что росли вокруг, пожелтели, осенний ветер объял весь город облаками из красно-жёлтых листьев, эти листья долетали и до крепости. Она тогда и правда напоминала крепость огней. Её обитатели работали во дворе, носили дрова, убирались в холлах и тренировались с осенним чувством, тем самым чувством жёлтых листьев и жухлой травы.        Глава крепости Огней, Зин Ямамото, всё так же часто отлучался в город, сэмпаи всё так же часто пили сакэ, а кохаи иногда умудрялись стащить у них немного напитка, Ханзо всё так же часто отлынивал от тренировок, чтобы почитать книжки о тёмной магии, Шин и Юрнеро всё так же часто сражались друг с другом, а Сяо всё так же часто надоедала другим со своими дурацкими правилами. Здесь, в самой середине Сентинеля, как будто воцарилась атмосфера сгинувшего Острова Масок. Здесь осталась его частичка.        Сяо по совету своего друга старалась держаться подальше от Чёрного Тэнгу, да и ему до неё не было никакого дела. Шин не знал, существует ли что-нибудь, что заставит нынешнего Юрине отринуть злобу и обиду, заставит перестать ненавидеть всех чужаков. Один раз, когда они были в городе, Юрине чуть не зарубил какого-то зеваку, чтобы просто проверить заточку своего меча — благо, Шин успел его остановить.        Он боялся, что если его друг не распрощается с ужасами прошлого, то он будет обречён всю свою жизнь плутать в кошмарах наяву. Ведь Юрине видел, как его дом, его родина уходит в пучину вод, прямо своими собственными глазами. Он любил свою родину так сильно, что лишь приверженность к ней заставила его принять изгнание с верой в то, что в один день он вернётся и отомстит тем, кто его изгнал. Эта любовь к ней, к семье и друзьям была тем тусклым лучиком света, что озарял его избалованную, честолюбивую, тщеславную и отравленную лестью душу. Из-за того, что он потерял это, Юрине не мог признать остальной мир — ему оставалось лишь выплёскивать свою жестокость на всё вокруг. Он считал себя человеком с чёрной душой, в которой пылает чёрный огонь, а весь мир вокруг себя — лишь хворостом для его внутреннего пламени. Он похоронил глубоко внутри всё светлое, решив, что без его родины этот мир больше не заслуживает ни капли любви и света. Всех, кроме своих друзей и немногих оставшихся авалонцев, чёрный Тэнгу воспринимал не как людей, а только как часть этого отвратительного и ненужного мира. После смерти единственное, что ждёт Последнего с Авалона — это нескончаемые муки в ледяном пламени Обливиона. Но пока это не случилось, весь мир познает его злобу.       Юрнеро пришёл в Райто Ёсай, потому что оно было тенью прошлого Авалона. Он не то чтобы искал здесь света или облегчения от печали, ведь зачем это тому, кто забыл чувство тепла? Он пришёл сюда со своими собственными помыслами. Порой кажется, что после его прихода в крепость Огней даже небо становится чёрным, когда ветер, пролетая через Юрнеро, впитывает его пепельную злобу и несёт в облака. Облака становятся пепельно-чёрными, и пепельный дождь падает с неба. Осенние дни были пепельно-серыми, а ночи — беспросветно чёрными.       Наблюдая за этим, Зин боялся, как бы вместо снега с неба не посыпались хлопья пепла. Но зима отбелила всю грязь, оставшуюся после осени. Райто Ёсай было объято белым пламенем, и Юрине, наблюдая за танцем мириад снежинок, и сам понемногу замечал, как здесь, среди его друзей, он обретает покой. Вдруг и в его душе когда-нибудь прекратится пепельная буря и на осевший пепел упадёт чистый белый снег?        Теперь оружием учеников в додзё стал не меч, а лопата: они днями напролёт чистили снег во дворе, с крыши додзё, с каменных стен и с округи. Ещё они часто ходили в город и помогали местным дворникам убирать снег по особенно снежным дням. Зимы здесь холоднее, чем на юге и чем были на Авалоне, так что для Юрнеро это было даже как-то непривычно. Он мог часами стоять в раздумьях на краю пропасти в горах, и лишь его плащ развевался на фоне снежных туч. Словно призрак древнего и злобного тауматурга, который тоже ждёт чего-то где-то на севере уже сотни лет.       Когда выпал снег, весь двор додзё Райто Ёсай вдруг стал усеян снеговиками. Их было две, а то и три дюжины. Их слепили Шин, Сяо и Ханзо. Шин даже засунул в одного из них своё нихонто вместо стержня.        — Это мистер Миямото Мусаси, — Шин указал на своего снеговика.        — Почему именно Миямото Мусаси? — спросил Ханзо.        — Потому что в нём мой клинок. А у тебя, Ханзо, кто?        — Просто снеговик.        — Ну, тогда это Саито младший.        — А моего снеговика зовут Юрине, — усмехнулась Сяо.        — Ого, — удивился Шин. — С чего это вдруг?        — Ага, — подтвердил Ханзо. — Ты же его терпеть не можешь.        — Ну да, — развела руками Сяо. — Вот, смотрите.        Она сняла голову со снеговика Шина и достала из него меч, а затем разрубила своего снеговика напополам.        — Вот! Будешь знать, как на додзё в обуви заходить.        Снеговик Шина после такого тоже развалился.       — Нет, мистер Миямото Мусаси! — воскликнул Шин и попытался поставить его, как было.        Ханзо просто рассмеялся.        — Вот так и кончилась жизнь знаменитого буси, — сказал, посмеиваясь, подошедший Зин. — Сяо, а у тебя ни капли жалости.        — Мастер, а хотите, мы слепим целую армию Юрине? И всех их покромсаем, — усмехнулась Сяо и оттряхнула перчатки от снега.        — Целую армию? Да упаси Эбису! Нам и одного вот так хватает!        Они вчетвером рассмеялись.        Юрнеро не пришёл и не испортил их веселья.        Он часто бродил по заснеженным склонам гор или улицам Дар-Мэрунта, объятым белым пламенем. Юрине скучал по своему прошлому. Он перебирал воспоминания о своём доме, его огромных залах, о прислугах, о родителях, об улицах его родного Ямасиро, о бамбуковых зарослях и зимних горных долинах. Воспоминания об уличных лавочках, на которых лежали только что пожаренные шашлычки якитори, о чайных церемониях с моти и данго, об онигири, которые они с Шином и Ханзо уплетали после тренировок Зина. Воспоминания о его отце, господине Ито-сан, который всегда пытался быть с Юрине как можно строже, но у него это получалось просто ужасно. Воспоминания о его матери, которая была идеалом всего женского: скромная, гордая, верная своей семье, весьма остроумная и при этом не лишённая чувства юмора. Даже воспоминания об изгнании… Всё это не давало Юрине потерять себя в пепельной буре внутри его души. Если бы Чёрный Тэнгу был способен лить слёзы, от этих воспоминаний его слёзы лились бы проливным дождём.        Здесь, в Валахии, он испытывал только отвращение к сентинельским людям и культуре. Он боялся стать ещё более злым и потерянным, чем он есть сейчас, поэтому Последний с Авалона пытался найти что-то прекрасное в этих чужеземных краях. День за днём, постепенно — у него это понемногу получалось. Он уже мог без злобы смотреть на Сяо и на других чужаков.        Зима в Валахии окутала мягким снегом его чёрную душу с гранями настолько острыми, что они вечно ранили нутро. Его сухое сердце заиндевело.        Что касается остального додзё, за эту зиму отношения среди учеников пошатнулись, и всё из-за влияния Юрине. Ведь он — самый, не побоюсь этого слова, самый талантливый воин, все в Райто Ёсай его знали и уважали. Дело в том, что Юрине далеко не единственный, кто презрительно относился к «чужакам». Да, вы прекрасно понимаете, о ком я. До его прихода сэнсей, Шин и Ханзо приложили немало усилий, чтобы другие кохаи и сэмпаи приняли Сяо. А затем, увидев, с каким презрением Юрине, самый сильный мечник и к тому же член Клинков Отречения, относился к этой ашкаворке, остальные авалонцы вернули своё прежнее небрежное отношение. В крепости Райто появился раздор, часто кто-нибудь ссорился друг с другом. А Сяо ходила мрачной, как зимнее небо в буран.       Шин порой смотрел на зимнее небо, как облака сгущаются и снуют низко над долиной и городом.        «Тучи голодные, носятся низко над бездной.»        Он думал о Юрине и о Сяо. Думал о том, что нынче движет его другом, какая у него теперь цель. Юрине потерял себя после гибели Авалона, но так и не смог найти новый смысл, чтобы жить и двигаться дальше. Было ли гуманнее, если бы он тогда остался в Нихоне? Теперь он лишь носит в сердце печаль и бушующую злобу, которую срывает на окружающий его мир. Шину становится особенно неприятно, когда под раздачу попадает Сяо, которая каждый день прилагает колоссальные усилия, чтобы другие согласились признать её.       Шин знал Юрине с детства: у Юрине ведь на самом деле доброе и чуткое сердце, и если бы он смог избавиться от тёмных чувств, обрести облегчение от печали по утраченной родине, то он бы признал Сяо как равную себе. Но более того, он наконец открылся бы миру и познал, что такое жизнь без ненависти.        Так, в долине Скулящих Гор настала весна. Казалось, что оттаяли не только склоны гор и городские улицы, но и тусклое сердце Последнего с Авалона. Он иногда стал улыбаться. Однажды в полдень, во время тренировок, в додзё вернулся Мастер и объявил:        — Ну что, лодыри и тунеядцы?        — Почему это мы тунеядцы? — спросил Шин, спаррингующийся с Юрине.        — Потому что с зимы нихрена не делали. Собирайтесь все, кроме тех, чья очередь убираться. У нас новое задание.        — Что ещё за задание? — спросил Юрнеро, пока все прекращали свои занятия и возвращали бокуто по местам.        — Время от времени в городе появляется разная халтура, на которую сэнсей нас записывает, — объяснил Шин. — Как зимой например, когда мы ходили в город чистить улицы от снега.        — А в этот раз что?        — Скорее всего, фестиваль на очередной весенней ярмарке. Нас поставят там следить за порядком.        — Я что, нанимался в гвардейцев?        — Ты можешь не идти, — пожал плечами Шин. — Клинкам Отречения можно не ходить на подобное.        — А ты пойдёшь?        — Конечно пойду, ха-ха, смешной такой. Ведь за всю такую работу сэнсею платят из городской ратуши, и на эти деньги он как раз и содержит додзё.        — У сэнсея что, своих денег нет?        — Есть, конечно. Там.        — Где?        — В… — Шин хотел было ответить в рифму, но не стал, заметив рядом Сяо. — Сам знаешь, где.        — А…        — Если нырять любишь, попробуй достань. Додзё бы на десять лет хватило.        Ханзо в это время гулял в горах, проходя по тающим склонам, искал пятна весны и завязь первоцветов. Отречённый от всего светского, в такие моменты он находил покой внутри своей нелюдимой души, и его бардовые волосы развевались в крепком весеннем ветре. Ханзо чувствовал, что вскоре он уйдёт из крепости Райто. Он был человеком, отчуждённым от всего на свете. Ни в одном уголке мира он не мог обрести чувства, что там ему было бы место. Наверное, это его айлитирская кровь раз за разом взывала авалонца искать в изнурительном странствии облегчение от тоски.

Ты ищешь тот золотой край

Где странник окончил свой путь

       Бродяга-Ханзо ничего не искал, кроме старого и так хорошо знакомого ему чувства странствия.        После полудня все в додзё засуетились, вышли наперевес со своими дайсё, а кое-кто из них даже напялил свои старые ламеллярные доспехи о-ёрой. Зин построил их в колонну и повёл в город, а Ханзо плёлся в самом конце, держа свой нихонто за спиной на простой верёвке.        — Ты сегодня такой хмурый, дружище, — усмехнулся Юрине в попытках его подбодрить. — Что, снова тоскуешь?        — А?       — Куда хочешь пойти? Ты в последнее время только и смотришь, что на север.       — Откуда ты знаешь?        — Я? Скажу по секрету, но парня по имени Саито Ханзо я с детства знаю.        — Так уж прям знаешь?        — Ну…        — Брось, брат. Даже я не знаю себя. Уж тебе-то…        — Ты прав, мы не знаем ни о себе, ни друг о друге практически ничего, — развёл рукой Последний с Авалона. — Но я знаю, что мой друг Саито Ханзо — кот, который гуляет сам по себе. Никогда такого не было, чтобы он раздумывал, куда бы ему пойти. Он просто брал и шёл. Уж с собой-то он точно был искренним.        — Тогда ты плохо знаешь этого парнишку, брат, — вздохнул с тоской Багровый Ракшас.        — Плохо, но достаточно, чтобы сказать, что ему не за чем тосковать, когда всё вокруг пробуждается в дыхании весны.        — Да я не то чтобы тоскую… — вздохнул Ханзо. — У меня такое каждую весну, как я пришёл в Райто Ёсай. Хочу уйти, но и хочу остаться.        Прошлое        В это время Сяо шла рядом с Мастером впереди.        — Мастер, как Вам полдень?       — Неплохо. Свежий ветер и яркое солнце.       — А не позволите кое-что спросить?        — Только не про погоду.        — Скажите, Вы что-нибудь знаете о некоем «клинке отречения»?        — О ком?        — Мастер, не делайте вид, что не знаете.        — Ну что ты, я и правда первый раз слышу.        — Мастер… — Сяо остановилась и пристально посмотрела сэнсею в глаза.        — Что такое?        — Последствия, Мастер…        — П… п…        — Ну?        — Последствия…        Произнеся это, Зин сдержанно посмеялся.        — Ну, вот опять! Что значит это слово?        — Шин и Юрине так говорят после каждого своего поединка, — пожал плечами Зин. — Вот и всё.        — И что, оно ничего не значит? Какие «последствия» тогда имел в виду Юрине?        — «Тогда»?        — Когда победил Шина.        — Сяо, умница ты моя, не забивай голову всякой ерундой. От кого ты вообще услышала эту чушь? От кохаев? Им старшие чего только не рассказывают.        — От Шина и от Ханзо.        — А… Ну, тогда не удивительно.        — Шин сказал, что Вы — негласный член Клинков Отречения.        — Проболтался, сукин сын.        — В смысле?!        — Ч-щ-щ-щ, пошли отойдём.        Зин отвёл Сяо в сторонку и махнул другим, чтобы сами шли до города. Он ждал, пока все остальные буси пройдут мимо.        — Чего глаза лупишь, придурок?! — внезапно он рявкнул на кого-то из колонны. — Топай себе.        — Сэнсей? — удивлённо ответил Юрине и приостановился. — Что такое?        — Что непонятного, ксотарэ? Ноги в руки, и чтоб я твою спину видел.        — А эта? — он кивнул на Сяо.        — Ты со стены свалился, остолоп? — поддакнула девушка, уперев руки в бока. — Чё, мастера не слышал? Так он тебе уши-то прочистит! Увалень безмозглый! Ноги в руки, и чтоб мы твою спину видели!        — Хм… — хмыкнул Последний с Авалона и пошёл дальше.        — А ты побледнела, — подметил Зин, проводив его взглядом.        — Я труп, — проронила Сяо. — Труп… Я труп… Труп — я…        — Ха-ха-ха! А ты видела? Видела?        — Мастер, мне нужно уйти из додзё. А лучше вообще из Сентинеля…        — Да нет же, ты слышала?        — Что я должна была слышать?        — Он усмехнулся.        — П-правда?        — Ага.        — Наверное, он уже тогда представил, как будет снимать с моего лица скальп…        — Ха-ха-ха! Нет, ему понравилось.        — Вы у-у-уверены?        — Давай я кое-что расскажу о Юрине.        Он родился в богатой и знатной семье, его отец был чиновником при высокопоставленном буси в провинции Ямасиро. Юрине с детства был окружён притворной лестью. Что в школе, что в моём додзё — все вокруг него старались ему прельстить. Учителя были с ним чересчур мягкими, а дети из кожи вон лезли, чтобы стать его друзьями.        Госпожа Ито привела его ко мне, когда ему было только пять лет. Я увидел перед собой мальчика с сияющими глазами. Если бы я знал всё наперёд, я бы никогда не учил его мечу.        — Всё ясно, типичный баловень из богатой семьи, — хмыкнула Сяо.        — Нет, тогда всё было совсем не так, — мотнул головой Зин.        Он умолк в раздумьях.        — …        — …        — Мастер?        — Табула Раса.        — Что?        — Знаешь, что это такое?        — Не знаю.        — Это глиняная табличка. Древние монфорцы писали на них свои первые заклинания.        — И при чём тут таблички?        — Все таблички из глины априори пустые. То, что будет на них написано, зависит только от того, что ты на них напишешь.        — Мастер, в этом есть какой-нибудь смысл или учение?        — Нету.        — Тогда зачем Вы мне это рассказываете?        — Первые годы Юрине воспитывала мать. Она нанесла на глиняную табличку то, что ей казалось самым главным. Скромность, гордость и любовь. Именно таким передо мной предстал мальчик с именем, подобным голосу лилии. Гордый, но скромный, с душой, облечённой любовью. Ненависть была для него лишь незнакомым кандзи.        — Ка — чего?        — Иероглифом.        — А…        — Любовь сама по себе, в скорлупе, рождает лишь страх. Страх рождает гнев, гнев плодит ненависть, а ненависть — залог страданий. Чтобы любовь не превратилась в ненависть, нужно было дать этому мальчику силу. Так я думал тогда.        — Но Мастер, если это всё правда, то как невинный мальчик превратился в монстра? Это из-за гибели Авалона?        — Кто тебя учил старших перебивать?..        Так вот. Первые года своей жизни Юрине учился быть послушным. Все вокруг него не замечали его, и даже госпоже Ито не всегда хватало времени, чтобы побыть с сыном. Для малыша это было первым уроком: будь послушным, чтобы получить то, что хочешь больше всего — улыбки и внимание ближних. Его благоговейная робость поначалу усыпила мою бдительность. Ну а дальше — ты догадываешься?        — Когда Юрине пошёл в школу и оказался в окружении сверстников, что-то изменилось?        — Изменилось? Ха-ха! Всё встало с ног на голову! Перевернулось вверх дном! Вверх тормашками! К-хм…        Зин снова замолчал в раздумьях на какое-то время.        — Помнишь, что я говорил в начале? Он сразу же стал окружён лестью. Лесть окружила его, окутала, как паучиха окутывает в кокон своё потомство. Понимаешь?        — Да, Вы же именно так и говорили… — озадаченно произнесла Сяо. — Учителя, сверстники, слуги, наверное, даже соседи. Когда юный вельможа стал хоть чуть-чуть соображать, все вокруг стали лизать ему за… пятки. Чтобы угодить по любому поводу.        — Вскоре его окружили сплошные лизоблюды. А ведь мальчик привык, что внимание надо заслуживать упорным трудом. Это был кризис отрочества Юрине.        Сначала улыбки и внимание ближних дарят тебе радость, избавляют от одиночества. Юное сердце было не способно различать искренность и лесть. Тот поток лести и притворного обожания, в котором с головой захлёбывался Юрине, заставил его измениться. В его сердце зрели плоды гордыни, тщеславия, высокомерия, заносчивости, жестокости. Те улыбки и внимание, которые радовали его раньше, со временем Юрине стал принимать как должное. Затем — как надоевшую мелодию. День за днём, год за годом. Как следствие — любое доброе слово стало ему отвратно. Юрине теперь желал не внимания, а искренности. На уроках он капризничал, а в отношениях со своими товарищами и со старшими — грубил по-чёрному. Он делал так не потому, что стал избалованным или чёрствым. А потому что хотел услышать что-то искреннее.        — А, я поняла, что Вы имели в виду, — сказала Сяо в задумчивости. — Про таблички. Что на табличке напишешь, то оно и будет. Юрине просто стал жертвой обстоятельств.        — Не совсем. Вот тут-то мы подошли к тому моменту, о котором ты спрашивала.        — Вы о «Клинках Отречения»?        — Всему своё время. Я немного загустил краски, сказав, что Юрине утопал в лести. Как-никак, именно в моём додзё он познакомился с теми, кто ему не льстил. Это были юные Шин и Ханзо. Первый — сын скромного буси, простой парнишка из провинции. Второй — изгой и цель для насмешек, из-за того что он был на четверть айлтитиром.        — Да, у Ханзо бардовые волосы, как у тёмного эльфа. А что, над ним из-за этого издевались? Бедняга…        — Шин и Юрине сразу же сдружились, предварительно друг друга поколотив. Талантливых людей притягивает друг к другу. А у Шина было обострённое чувство справедливости. Именно он обратил внимание на Ханзо.        — Как избыток внимания отразился на Юрине?        — С другими он стал высокомерным, с друзьями — заносчивым, а со мной — самоуверенным. Его врождённый талант меча не давал никому сбросить с него спесь.        — А как Шин и Ханзо относились к его спесивости?        — Шин не оставлял попыток её сбросить. Они с Юрине были типичными друзьями-соперниками. В их компании они были заводилами, а Ханзо постоянно ошивался с ними. Шин часто задирал Юрине по поводу того, что семья Юрине богаче евонной. Они часто дрались из-за этого. А Юрине это нравилось: никто другой прежде не смел его доставать. Поэтому Шин стал первым, кого признал Юрине.        — Признал?        — Признал равным себе.        — А что заставило Юрине признать Ханзо? Как я поняла из Ваших слов, Ханзо был…        — Тюфяком? Ты права. Я долго задавался этим вопросом, пока Шин однажды мне не рассказал. Однажды юный Ханзо сказал, что ни один человек на Сентинеле не может его подчинить. Юрине услышал эти слова, но понял их совершенно не так, как имел в виду Ханзо.        — Наверное, этот зазнавшийся мальчишка просто обернул всё в обёртку высокомерия?        — Около того. Я и сам сначала так подумал, но Шин пересказал мне, что сам Юрине подразумевал под этими словами. Он понимал их так: «Если мне суждено, я склоню свою голову; если же нет — ни один человек на Сентинеле не сможет меня подчинить».        — Ого… Я бы не подумала, что Юрине фаталист.        — Да. Юрине верил в судьбу как в нечто предписанное. Именно это и стало главной причиной клятвы Отречения.        — Отречения? Вы наконец-то расскажете?        — Да, всё подошло к этому. Юрине был весьма умным малым, несмотря на своё высокомерие. Достаточно умным, чтобы видеть мир, и он видел, что в мире вокруг него от его воли не зависит то, что было ему важно. Внимание, а затем и искренность — он получал это лишь упорным трудом. Он чувствовал себя обделённым. Верил в то, что каждому предписана своя судьба. Считал, что добиться желаемого можно либо судьбой, либо собственными усилиями. И его усилиями как раз таки стала клятва Отречения.        Когда Юрине было четырнадцать, Ханзо получил от меня свой личный нихонто. Я выдавал мечи тем детям, кому исполнилось двенадцать. И после этого они, собравшись втроём в очередной день и похваставшись, какой у кого нихонто, решили принять клятву. Юрине опустил меч перед собой и сказал: «Я отрекаюсь от лжи». Вторым протянул свой клинок Шин, он скрестил его с лезвием меча Юрине и сказал: «Я отрекаюсь от слабости».        — Так это было всего-то детской церемонией?! — воскликнула Сяо удивлённо.        — Нет, не просто. По крайней мере, для Юрине.        — А что было такого в словах «Я отрекаюсь от…» От чего он там отрёкся?        — Как я уже сказал, для Юрине это значило больше, чем просто слова. Это была его клятва. Такой гордый человек, как он, скорее умрёт, чем нарушит свою же клятву.        — И всё же?        — Помнишь, я говорил, что Юрине добивался всего своими усилиями, против судьбы?        — Ну да.        — Помнишь также, что я обучал его с шести лет?        — Вы говорили, с пяти.        — Неважно. Смысл в том, что я слишком рано вытесал в нём дисциплину. Он интуитивно искал правила и следовал им. Клятва стала для него одним из таких правил, хоть и в своеобразном смысле. Есть те, кто идут за своей волей, а Юрине идёт за своим долгом. Для него нет мечты или воли, есть лишь свой долг и свой путь.        — У самурая нет цели, да-да… Знаем, слышали.        — Хм… — Мастер задумчиво потёр подбородок. — А ты сама за чем следуешь?        — Я? — переспросила Сяо. — В смысле?        — За долгом или за собственной волей?        — Да ни за чем. Я не из тех, кого волнует эта ерунда.        — А, молодёжь, — махнул рукой Зин.        — Кстати, а от чего отрёкся Ханзо?        — В смысле?        — Ну, — развела рукой Сяо. — Юрине отрёкся от лжи, якобы потому что ему надоело, что все ему льстят. Шин — от слабости, потому что хочет одолеть Юрине. А Ханзо?        — А, так ты об этом…        — А Ханзо-то от чего отрёкся?        — Э-э-э… — протянул сэнсей. — Я что-то не припомню…        — Не помните?        — Ага…        — Как? Это же Ваш третий лучший ученик!        бес в моих в глазах        пятнает ковёр весны        пеплом и злобой        В это время Юрине спускался к городу, на его плечах развевался дырявый и потёртый плащ цвета кровавых ликорисов. Облака плыли по синему небу, куря трубку солнечного света. Нихонто Джаггернаута стонало в темнице ножен стоном злобы. Весна встречала юного буси улыбкой таящего снега. Буси встречал весну воспоминаниями о резне в Кастилии и кровавыми расправами у окраин Аквилы.        Акакирю стонал проклятиями, он уже полгода не пил ничьей крови.        Ещё со склона горы Райто можно было видеть, как искрят жизнью улицы весеннего города в преддверии фестивалей. Купцы из Богемии, Империи, Сентинеля, северного Вайтстоуна и ближних валашских городов съезжались сюда, толпясь на тесных улочках, как муравьи. Буси смотрел на них, как на муравьёв.        — Что за рваньё ты одел на свои плечи, мой друг? — отвлёк его кто-то из сэмпаев. — Возьми лучше мой плащ. Такому, как ты, не подобает…        — Спасибо, Цю, — повёл рукой Юрине. — Я могу носить лишь красные ткани на своих плечах.        Слова на его родном языке были колыбелью для его стонущего нихонто.        В городе Последний из Авалона слонялся по самым оживлённым улицам, держа свой Акакирю в руке, у всех на виду. В заточении саи, этот янтарный демон, закалённый в крови всех прошедших битв, метался в гневе и ждал, когда хозяин вновь призовёт его. Буси боролся со своим дайто у себя в сердце. Каждый мимолётный взгляд чужаков заставлял чёрное пламя в душе Джаггернаута пылать сильнее и содрогаться. Он не даст сжечь себя дотла, не выпустит Акакирю бушевать наружу. По крайней мере, в его нихонто нет ни души, ни злобы. Оно холодно, как металл, из которого сделано. И никуда не рвётся. У меча есть лишь одно чувство — это холодная покорность.        Юрине понимал это. Стоя посреди людной улицы, он гадал, насколько он сейчас погряз в пепельной трясине. В этот ясный весенний день он не видит ни весны, ни солнца. Лишь бесы кормятся злобой в его глазах.        Вдруг раздавшийся голос выдернул его из мыслей.        — Эй, самураишка, чё ты тут стоишь? Траву охраняешь?        — Исчезни отсюда, чернь, а то зарублю, — злобно, в своей обыденной манере ответил он, даже не повернувшись на юный голос.        — Вот это у тебя катана… — продолжил незнакомец и неожиданно для буси вырвал нихонто из его рук, тут же рванув куда-то прочь.        — Мальчик, ты только что подписал себе смерт… — вздохнул Юрине, но того парня уже и след простыл. Буси увидел лишь его сапоги среди толпы и кинулся за ним.        С его грацией и ловкостью Чёрный Тэнгу подобно ветру проскальзывал через толпу, и вот, когда он нагнал воришку, он вот-вот ухватил его за его чёрные растрёпанные волосы, но тот увильнул в самый последний момент.        — Ах-ха-ха-ха-ха! — рассмеялся он во весь голос.        Он свернул в переулок между двумя трёхэтажными домами, буси — тенью за ним. Несмотря на свой рост — а был воришка головы на три ниже Последнего с Авалона, — он весьма удачно улепётывал от самурая, успевая оглядываться и корчить ему рожи. Но погоне настал конец, когда они упёрлись в кирпичную стену прилегающего дома.        — Чёртовы оборванцы, — цокнул Юрине, даже не запыхавшись. — Вас таких по всему Сентинелю.        — Эй, сам ты чёрт! — усмехнулся пацан и передразнил ему пальцами у своего лба, изображая рога.        — Ты так и не понял? — развёл руками буси. — Я заберу дайто и убью тебя.        — Как? Дайто?        — Тебя не это должно волновать.        — Эх, а сколько душ в него поместится!        Мальчик внезапно прыгнул к стене, зацепился за подоконник и при помощи лишь левой руки в два счёта забрался на крышу.        — Где он там тащится? — пробубнил он, смотря вниз.        Хотя самурай уже ждал его на крыше. Он вырвал свой нихонто обратно и пинком отправил воришку в обратный полёт.        Спустившись, он увидел, как пацан, сидя на земле, разминает спину, на которую он только что упал с сорока футов.        — Лучше бы ты свернул шею, — злобно усмехнулся Юрине. — Сейчас ты отправишься в ад.        — Ты что, служишь моему дяде?!        — Что ты несёшь, оборванец?        — Как тебя зовут?        — Меня начинает это утомлять.        Юрине обнажил Акакирю и поднёс остриё янтарного лезвия к горлу воришки. Пацан тут же отпрыгнул и попятился ползком.        — Э, э, э! — воскликнул он. — Погоди! Так ты служишь моему дяде или нет?        — Я знать не знаю, о чём ты. Заткнись и дай мне спокойно покончить с тобой.        — За что?!        — Заткнись, я сказал.        Парень отвернулся и зажмурился. Буси занёс над ним нихонто.        — Уже всё? Я уже труп?        — Т-ц, — разочарованно вздохнул Юрине и убрал клинок в ножны. — Встань.        — О, я выжил! Хвала Невермору! — воскликнул мальчик и, отряхиваясь от грязи, поднялся. — Слышь, самураишка, а как выпендривался-то, а?        — Это твоё «спасибо»? Я тебя пощадил, маленький отпрыск шлюхи.        — Не говори так, урод! — внезапно взбесился он и бросился на авалонца с кулаками.        Он умудрился вскользь задеть подбородок его маски, но буси схватил его за руку, заломал за его спиной и прижал его лицом к стене.        — Мразь! Отпусти! Извинись перед мамой! — вопил сорванец с едва уловимой ноткой отчаянности в голосе.        — Заткнись. Зря я тебя не убил.        — Смертный! — пацан каким-то образом вырвался и замахнулся для удара, но авалонец тут же приставил остриё меча к его горлу. — Чё, только со своим мечом сильный? Давай на кулаках, если не слабак!        — Ты надоедаешь. Можешь убежать, и я не буду за тобой гнаться.        — Зачем ты так сказал про маму? Ты её даже не знаешь!        — Мне плевать.        — Она умерла!        — И что?        — Тебе-то легко говорить, у тебя-то есть родители!        — Я авалонец, тупой ты кусок дерьма, — вместо того чтобы разрубить его горло, Юрине ухватил пацана за шею и с силой бросил на землю.        — Ну и что?        — Моя семья тоже погибла. Если ты не знал, то весь Ниппон затонул три года назад.        — Ты про Авалон?        — Да…        — И, ты оттуда?        — Да, идиот!        — Прости, я не знал.        — …        — …        — Ты тоже прости.        — Я не хотел воровать твой меч. То есть я бы отдал потом.        — Зачем тогда ты его украл?        — Хотел повеселиться. Я из дома без спросу сбежал, скоро за мной дядя придёт.        — Пацан, я не нанимался тебя развлекать. А что, если бы я тебя всё-таки убил?        — Ты всерьёз хотел убить меня из-за меча?        — Это не просто меч. Это Акакирю, память о моей родине.        — Но ты же его у меня забрал. Мог бы уйти.        — Ты меня разозлил.        — Ну и что? Меня тоже много кто бесит. Я же не режу всех подряд!        — У меня есть на это право.        — Что за право такое, убивать невинных?!        — Вы — не невинные. Вы чернь.        — Сам ты чернь. Мой дядя — князь. А мама вообще была лордом.        — Это не имеет значения. Для меня все одинаковые.        — Ты плохой человек, — обиженно сказал воришка, поднявшись и отведя разочарованный взгляд.        — Я знаю. Я бы хотел испытывать жалость к черни, но я пуст внутри.        — Да? Тогда я бы тоже хотел тебя жалеть. Ты никогда не увидишь света.        — А ты видел?        — Да. Я помню мою маму.        — Тогда мы одинаковые, — вздохнул буси и прошёл мимо парня. — У нас обоих остались только воспоминания.        — Нет, у меня есть мой дядя. У тебя тоже кто-нибудь должен быть, — сказал мальчик, идя следом.        — Не боишься, что я тебя убью?        — Ещё как боюсь. Но ты интересный.        — Ты бы хотел вернуться к матери?        — Иногда я думаю об этом. Её убийца до сих пор жив. Я живу чувством мести.        — Мне некому мстить. Последний год я думаю о том, что я слишком погряз в своей злобе.        — Но у тебя же есть кто-нибудь, ради кого ты должен стать лучше?        — То есть — есть ли у меня долг стать лучше?        — Ты это так называешь? — усмехнулся мальчик.        — Наверняка это мой учитель. Он хотел бы увидеть меня со светлым сердцем.        — Ему было бы приятно?        — Наверное…        — Но?..        — У учителя есть его додзё.        — Что?        — Додзё. Это такая авалонская школа.        — А…        — У меня нет ничего. У учителя во мне никакой надобности.        — Слышал, люди тоже хотят чувствовать, что они кому-то нужны.        — Тоже? А ты, что, не человек?        — А тебе-то какая разница?        — А вдруг ты ёкай.        — У вас, у авалонцев, совсем туго с шутками?        Они вышли из переулка прямиком на одну из улиц.        — Ого, ну и тучи… — сказал мальчик и поморщился, взглянув на зловеще тёмные облака. — Никак гроза будет.        — Не будет, — ответил буси. — Ещё не май.        С неба упали первые капли. Вдруг раздался возглас.        — Морти! Эй, я тут!        Мальчик и буси повернулись на голос. Это кричал один ибериец, одетый чисто по-иберийски, в треуголку, костюм и красный плащ через плечо. Даже шпагой подпоясанный.        — Это мой дядя, — сказал парнишка и сломя голову ринулся к нему. — Мистер Чейн!        — Какой проказник, опять из дому сбежал, — склонившись на одно колено, ибериец обнял его и обратился к Юрине. — Спасибо, что присмотрели за моим племянником, господин самурай.        — Он стащил мой нихонто, и я за это чуть его не прикончил, — ответил буси, сложив руки на груди.        — Извините его. Ему нужно было чуть-чуть внимания.        — Ваш брат — или сестра, — часом, не белка?        — А что?        — Этот сорванец лазает по стенам, как белка по дереву.        — Ха-х…        — Ха-ха-ха! — рассмеялся воришка. — Ладно, прощай, злющий-презлющий самурай. Стань добрее.        — А ты не убегай от своего дяди.        Иберийский князь и его племянник исчезли в трансгрессионной вспышке. Тучи едва не разразились плачем тысячи вдов, но, как только те два странных иберийца исчезли, проглянуло солнце и небо прояснилось.        — Дэбиру ри…        (Чертовщина.)        Диалог об исканиях        — Сэнсей.        — Юрине?        Чёрный Тэнгу нашёл Мастера сидящим на камне и смотрящим на вечерние горы. Их серые макушки утопали в закатном свете. Светлый день знаменовал не менее светлый закат.        — Ва о ки и темои дэсука, сэнсей?        (Мы можем поговорить, мастер?)        — Юрине?.. Ана та ха фуан ни миэ масу.        (Ты выглядишь встревоженным.)        — Встревоженным? — Юрине подошёл ближе и поравнялся плечом с сэнсеем. — Я чувствую, как пепел злобы переполняет меня. Он у меня в груди. В горле. На моём языке.        — Ты убил не одну сотню человек, Юрине. Чем ты удивлён?        — Я задыхаюсь в этом пепле.        — Убивая кого-то, ты сжигаешь кусочек себя. Твоя душа превратилась в пепел без капли влаги.        — Я знаю, что я собственноручно сжёг свою душу.        — Тогда чего ты хочешь от меня?        — Я хочу… — Юрине сжал кулак и стиснул зубы. — Я хочу не стать монстром.        — Может, ты им уже стал под маской?        — Может.        — Я не сделаю тебя обратно человеком. Я не колдун и не алхимик. Если бы я знал, я бы никогда не учил тебя мечу.        — Сэнсей…        — Убирайся. Не смей просить меня о помощи. Ты сам выбрал свой путь.        — Сэнсей… — Юрине увидел, как глаза Зина блеснули в лучах закатного солнца. — Мне жаль.        — Ничего ты не выбирал. Ты не из тех, кто стал бы выбирать себе судьбу.        — Да… — проронил Юрине. — Судьбу не выбирают…        Они молча смотрели на горы.        — Мы с тобой слишком много болтаем, — вздохнул Зин. — Авалона больше нет.        — Что Вы имеете в виду, сэнсей?        — Хочешь или нет, теперь мы все сентинельцы.        — Не уверен, что я с Вами согласен, сэнсей.        Горы утопали в закатном солнце.        — Ради чего ты сейчас живёшь?        — Я никогда не задавался этим вопросом. Вы и сами знаете, сэнсей. Я не из тех, кто ищет себе цель.        — Разницы нет. Какой, на твой взгляд, смысл в твоём существовании?        — Я… Не знаю…        — Подумай.        — Везде, где я странствовал, я лишь сеял злобу.        — Ненависть не может быть смыслом.        Весенний ветер дул с юга.        — Я считаю, что я живу только затем, чтобы хранить воспоминания о доме.        — Раньше я не замечал за тобой любви к родине.        — Потеряв, я понял, как мой дом важен для меня.        — И ты считаешь, что ты должен хранить память о нём?        — Да. Эта память — мои единственные светлые мысли. Моё облегчение от злобы. Живу, чтобы помнить.        — Если это и правда так, то получается, что ты тоже ушёл под воду вместе с Нихоном.        — Мне плевать. Было бы лучше, если бы так и было.        Конец дня — это начало нового.        — Неужели ты не хочешь вернуться в то время, когда ты был тем заносчивым мальчиком с чистым сердцем?        — Я возвращаюсь туда лишь в моих снах. Иное невозможно.        — Ты потерял свой долг, смысл жить дальше.        — Наверное.        — Тогда найди себе новую причину, чтобы жить и избавиться от своей ненависти.        — Я не думаю, что в этом есть смысл, мастер.        Зин встал с камня и улыбнулся своему ученику.        — Это не просьба. Это… как там на сентинельском… приказ.        Пятый клинок        Весенняя ярмарка в городе прошла хорошо (я-то думал, что случится какой-нибудь разбойничий рейд и Юрине повторит резню в Хансоне или в Кастелле, но всё прошло слишком скучно). Все ученики додзё и их сэмпаи вернулись через пару дней, и у всех было хорошее настроение. Даже Ханзо единожды улыбнулся, хотя за его маской этого было не увидеть. По возвращении в крепость Райто Юрине несколько часов сидел в уединённой комнате, из которой слышались звуки стружки и зубила. Шин, не зная о его разговоре с Мастером, мог лишь гадать, что на уме у Чёрного Тэнгу.        Вскоре, одним солнечным полуднем, Юрине появился в додзё, когда ученики делали уборку перед дневными тренировками. У него на поясе висела авалонская маска, которую никто прежде в додзё не видел.        — Уэда, — обратился он к одному из сэмпаев. — Позови Шина и Ханзо.        — Ханзо нет в додзё, — ответил буси.        — Тогда найди его.        — Я тебе что, посыльный?        — Я сказал тебе пойти и найти Ханзо.        Отправив сэмпая за своим другом, Юрине посмотрел на Сяо, вздохнул и стиснул зубы.        — Сяо, — подойдя к ней, сказал он.        — Юрине? — удивилась она. — Ты ещё помнишь моё имя, удивительно.        — Дай сюда эту хрень, — он вырвал из её рук швабру и отбросил в сторону. — Возьми свой нихонто и выходи во двор.        — Зачем?        — Я сказал тебе взять… — хотел было ответить Юрине, но сдержался, сжав ладонь в кулак. — Я…               — Ты, наверное, привык вести себя, как урод, — вздохнула Сяо и подобрала швабру. — Но тут не Авалон.        Юрине сжал руку в кулак.        — Тебя итак терпит учитель.        — Сяо, мне нужно кое-что тебе сказать. И отдать… — отвернувшись от неё, хоть он и был в маске, сказал Юрине. — И возьми своё нихонто. Сейчас же.        — Ладно, — пожала плечами она и, взяв ведро во вторую руку, отправилась в комнаты.        — Не поворачивайся ко мне спиной! — он ухватил Сяо за плечо и с силой развернул к себе, отчего она чуть не грохнулась на дощатый пол.       — А? Что такое?       — Я стою к тебе лицом… никогда не поворачивайся к буси спиной.       — А как тогда?..       — Пару шагов назад, поклон, только потом разворачиваешься и уходишь.        — Э-э-э… и-извини, — сделав, как сказал Юрине, Сяо ушла в комнаты.        Выйдя со своим мечом в зал и затем через прихожую за порог, она увидела там своих друзей и учителя вместе с Юрине.        — И что всё это значит? — она обвела их четверых взглядом.        — Догадываешься, зачем Юрине сказал тебе взять дайто? — спросил Ханзо, снимая маску.       — Драться что ли собрались?       — Не совсем, — усмехнулся Шин, он был без маски.       — Шин, потом будешь умничать, — сказал Юрине и повернулся на девушку. — Сяо. Помнишь нашу первую встречу?       — Помню, — нахмурилась она и сложила руки на груди. — Ничего приятного.       — Знаю. Извини.       — Э… Ч-чего?       — Чего? — вопросил Шин с вытаращенными глазами.       — Чего? — также вопросили и другие кохаи во дворе.       — Я был груб, жесток, высокомерен, — продолжил Последний с Авалона. — Прими мои извинения.       — Высокомерен? Ты вёл себя, как урод, и грозился убить меня.        — …        — А теперь просто извиняешься?        Юрине безмолвно снял маску. Сяо могла при свете дня, вблизи увидеть его лицо. Он взял ту странную маску, что висела на поясе, и, опустив взгляд, протянул эту маску Сяо.        — Э-э-э… — протянула она, не в силах подобрать слов от изумления. — Что это значит? Шин? Ханзо? Учитель? — обернулась она на них.        — Это авалонское мэнгу, — сказал Юрине. — Оно твоё.        — Моё?        — Возьми его.        Аккуратно взяв маску одной рукой, Сяо тут же её примерила. Маска была сделана из тонкого слоя кости и закрывала всю верхнюю часть её лица от вершины лба вплоть до скул и половины носа, оставляя рот и подбородок открытыми, а края маски отчасти покрывали щёки, сужаясь и образовывая два острия длиной почти до шеи. Кончики маски были закруглёнными, чтобы её носительница не укололась, если опустит голову.        Когда Сяо надела маску, глазницы слегка засияли нефритовым светом. Это было заметно лишь в тени.        — Я сделал её из кости дикой урсы. Глаза из зачарованного нефритового стекла.        — Ты и зачаровывал сам? — спросил сэнсей.        — Да.        — Неплохо, мальчишка.        — Э-э-э, я даже не знаю, — смущённо проронила Сяо, снимая маску. — Это точно для меня?        — Не волнуйся, — ответил Юрине. — Отныне это мэнгу — твоё второе лицо.        — Ну… с-спасибо… — она через силу подняла глаза на Юрине. Он не смотрел ей в глаза.        — А теперь клятва, — Шин потёр руки и достал своё нихонто. — Всем обнажить клинки.        Мастер вынул из ножен свой дао, Ханзо и Юрине также обнажили дайто.        — Начну, пожалуй, — с неловкой ухмылкой сказал Шин и протянул меч вперёд. — Коно хоуки… — он посмотрел на Сяо и осёкся, вспомнив, что она не знает авалонского языка.        Юрине кивнул ему.        — Я вновь отрекаюсь от слабости.        — Я вновь отрекаюсь от лжи, — сказал Юрине и прислонил остриё своего нихонто к мечу Шина.        — Я уже отрёкся, — сказал Ханзо и прислонил остриё.        — Я снова отрекаюсь от мирской жизни, — сказал мастер Зин и прислонил остриё своего дао.        — Сяо, — Юрине посмотрел на неё. — Ты можешь стать пятым клинком, если хочешь.        — Да. Я… — она достала катану и тоже прислонила её остриё к другим мечам. — Я… Я отрекаюсь…       Четверо остальных буси с замершим дыханием ждали, что скажет их новая сестра. Столпившиеся на почтенном расстоянии ученики ждали этого не меньше. От чего отречётся добрая и отзывчивая зануда-Сяо?       —… от жестокости.        Они кивнули друг другу.        — Хорошая клятва, — сказал Зин.        Они впятером опустили свои нихонто.        — Отныне ты — авалонка, — сказал ей Юрине громко и чётко, чтобы все, кто наблюдал за процессией, слышали его. — Я признаю тебя достойной себе. Если кто-то не согласен с этим, то он не согласен со мной.        Никто ему не возразил.        — Как и любой авалонец, отныне ты имеешь право убить любого, кто решит оскорбить твою честь или честь тех, кого ты признаёшь достойными себе. Любого — значит любого вне зависимости от земли или статуса. Нося эту маску, ты имеешь право судить. Но отныне ты имеешь и долг — долг защищать свою честь и честь тех, кого ты признаёшь достойными себе, даже ценой жизнью. Своё нихонто ты обязана поднимать только для защиты чести, истины, защиты слабых и усмирения сильных, защиты тех, кого ты признаёшь достойными себе. За каждую пролитую своим нихонто каплю крови ты должна быть готова ответить перед теми, кого признаёшь достойными себе. Твоё мэнгу — это твоё второе лицо, оно защищает тебя от порочных взглядов тех, кого ты не признаёшь достойными себе. Всё, что относится к тебе, ты имеешь право укрыть под своим мэнгу. Ты имеешь право признать достойным себе любого, кого встретишь на своём пути, за исключением того, кто оскорбил честь тех, кого ты признаёшь достойными себе. Если кто-то не согласен с этим, то он не согласен со мной.        Никто ему не возразил.        — Также отныне ты — Клинок Отречения. Как и все мы, ты связана особыми узами. Отрёкшись от чего-либо, ты приносишь клятву самой себе, теперь это твой личный долг. То, будешь ли ты ему следовать, зависит только от твоей воли.        Остальные безмолвно стояли с мечами.        — А... а какие права и обязанности у Клинков Отречения? — неуверенно спросила Сяо.        Шин и Мастер усмехнулись.        — Никаких, Сяо, — ответил ей Ханзо.        — Да, — подтвердил Юрине. — Лишь твой внутренний долг. Как я и сказал, клятва связывает нас особыми узами. В остальном ты ничем не отличаешься от своих новых собратьев.        — Например, — продолжил Шин. — Мы с сэнсеем — ученик и учитель. Но как Клинки мы равны.        — Учитель? — девушка посмотрела на него. — Я не ожидала, что Вы и правда в этом замешаны.        — Я тут ради интереса, — пожал плечами Зин.        Юрине убрал нихонто в саю, вслед за ним это сделали и другие. Когда Сяо взглянула на учеников, наблюдающих за процессией, она почувствовала, что значит стать одним из друзей Юрине. Одним из тех, «кто достоин ему». В глазах многих горели возмущение и противоречие, но никто не решался возразить воле ни Мастера, ни Яростного Óни — Шина, ни Багрового Ракшаса — Ханзо; ни, уж тем более, Чёрного Тэнгу.        — Эм… Мистер Юрине… — в некотором смущении обратилась к нему Сяо.        — Если ты будешь меня так называть, то я буду называть тебя синьорой, — сухо ответил Юрине.        Шин и Ханзо усмехнулись.        — А… А как тогда?        — Как это как? — усмехнулся Зин. — Его Величество.        — Раз уж ты решила стать одной из нас, тебе придётся принять каждого как друга. — с небольшой, еле заметной ухмылкой сказал Юрине и похлопал её по плечу.        — Ладно… — в ещё большем смущении проронила Сяо. — Юрине…        — Да?        — А ты…        — Я Ито Юрине, двадцати лет отроду, из провинции Ямасиро.        — Ты что, смеёшься надо мной?!        Все пятеро рассмеялись.        — Я хотела спросить, — продолжила Сяо. — Раз уж мы теперь друзья, ты мог бы потренироваться со мной?        — Пожалуй, мог бы.        — Прямо сейчас? Уже как раз время тренировок.        — Сейчас я не могу.        — А что такое?        — Давайте вернёмся в додзё.        Последний с Авалона хотел сказать ещё что-то. Идя рядом с ним и со своими прежними друзьями, а ещё и с учителем, Сяо ощущала настоящую гордость. Другие смотрели на неё взглядами, которые она ни разу не испытывала на себе. Ей было приятно, что все её усилия оказались не напрасными. Но Шину и Ханзо было приятно не менее. Теперь они с Юрине и Сяо стали едины.        Юрине ушёл в комнаты и вернулся со своим Акакирю и небольшим походным мешком. С ним был ещё один меч в изумрудных ножнах        — Куда собрался? — спросил Шин. — Сейчас тренировка, потом сходишь.        — Нет, друг, — пройдя мимо, Юрине положил руку ему на плечо. — Сяо, я обязательно потренируюсь с тобой. Но позже.        — Не понял, ты что имеешь в виду? — Шин остановил его за плечо.        — Ши ха таби ни мукаи-ка ттэ и масу. Я отправляюсь в странствие.        —Бака гэ теи ру! Какое, нахрен, странствие?        — Шин, — осадил его сэнсей.        — Простите, друзья, — вздохнув, продолжил Джаггернаут. — Коно нихьяку хима но кенсон ни канша сите и масу. Я очень благодарен вам за эти двести дней смирения, что я провёл здесь. Я понял истину, которую обрёл из откровения с сэнсеем.        Он посмотрел на Зина.        — Ши мо сэнсеи ни канша сите и масу.        Зин кивнул в ответ.        — И вам я тоже благодарен, ребята, — сказал Юрине остальным ученикам. — Благодаря вам я обрёл утешенье от печали по дому. Инсюн, уделяй больше внимания младшим ученикам. Талант — это не повод зазнаваться. Уэда, я никогда не понимал твоей верности додзё, даже там, в Нихоне, но иногда завидовал ей. Байкэн, в день своего прихода я не ожидал встретить тебя здесь. Не забывай про тренировки, а то как был бродягой, так и остался.       -- Принеси с юга краску для волос, -- сказал ему один из сэмпаев.       -- Сю, тебя не помешало бы побрить налысо, -- ответил Юрине.        — Куда ты пойдёшь теперь? — спросил Шин.        — Минами хэ. На юг.        — Зачем тебе туда?        — Вновь пройти по старым тропам. Смыть пятна времени.        — Ты жил тут целых полгода, чтобы потом всё равно уйти?        — Я понял, что я никогда не повернусь к свету, если буду жить только прошлым. Только тем, что мертво.        — И что ты хочешь сделать?        — Найти что-то, что заставит меня искупить злодеяния и снова тянуться к свету.        — То есть ты сам не знаешь, что.        --Да.       — Я бы тоже пошёл за тобой, — сказал молчаливый Ханзо. — Но у нас разные пути.        — Ты прав, друг мой, — кивнул Юрине. — Сейчас наши пути расходятся.        Он прошёл от додзё вдоль по коридору, затем обернулся через плечо.        — Учитель. Шин, Ханзо, Сяо. Ребята.        «Прощай», «Удачи», «Возвращайся», «Без тебя тут было и будет скучно», «Сразимся ещё», — воодушевляющие голоса раздавались из толпы учеников.        — Ну проваливай уже! — взмахнул рукой Зин, а себе под нос добавил: — Нашему путешествию нет конца.        — Я так и не поняла, — Сяо обернулась на Ханзо. — Он вернётся?        — Конечно, — кивнул тот. — Он же обещал тебе, что потренируется с тобой.        Пятна времени        У буси нет цели, у буси есть лишь его дао        Всякий раз поднимая против врага разящий клинок своего Акакирю, я никогда не думал о том, что ни во сне, ни наяву путеводная звезда мечты не являла мне света. Или же момент моей жизни, в котором идея моей мечты бесследно растворилась в круговороте нитей судьбы, случился столь же незаметно, как исчезает луна за макушкой Раусудакэ.        Лишаясь всего, ты обретаешь свободу        Облечённый пятнами времени, я слонялся среди долины смертной тени, во тьме которой множились химеры, властвуя над людскими пороками алчности, тщеславия и пепельной злобы. На головы и плечи грешников нескончаемо лил дождь, даже когда они укрывались под своими крышами. Я заходил в их дома, в которых шёл дождь, и грабил их, пачкая свой Акакирю грешной кровью.        Я стоял насквозь промокший от дождя, надеясь в потугах тщетности на то, что дождь смоет пепельную бурю в моей душе. Во тьме я не видел, что капли, падающие с неба, были чёрными от пепла, в котором погрязли стопы Сентинеля. Я задыхался в мире, в котором люди вокруг меня испытывали слишком мало страданий.        Я понял, что отныне моей злобе нет конца. В отражении смиренной реки я видел злобный лик Шинигами, покуда бесы в моих глазах ненасытно кормились моей бесконечной злобой. Аберрация в зеркале преклоняла голову перед моей жаждой крови. Я так привык к запаху пепла, что не мог почуять запах железа от незасохшей крови, которой я был покрыт с головы до ног.        Свобода оказалась лишь голодными тучами, что носятся низко над бездной. Истинным оказалось лишь то, что человек не властен даже над своей волей.        Я был не властен над собой. Устав от пепельного смрада в моей груди, я понял, что я уже давно стал одной из химер, множащих себя из гнилой крови и потрохов и рыщущих в долине смертной тени, которую грешные души зовут Сентинелем.        Я стал тем, кто мёртв внутри.        Я был лишён всякой причины, чтобы тянуться к добру, но единственным светлым чувством в моей душе остались воспоминания о родной земле. Наверное, лишь это не позволило мне до конца стать химерой с человеческим лицом. Желая сохранить последние светлые мысли в моей отчаявшейся голове, я отправился на север в поисках крепости Райто, о которой мне рассказывал мой друг и учитель Зин.        Крепость Райто полнилась сладостной ложью, которой я тешился, думая, что стал тем кто вернулся в родной край. Я был вновь обманут иллюзией, хотя обман был мне во благо: я смог понять, что память о родине перестанет быть мила, если я утону в океане пепла. Найдя откровение в смиренных беседах с моим сэмпаем, я решил, что, покуда Авалон живёт в моём сердце, святотатством и абсурдом будет хранить его в таком жестоком и чёрном логове. Крепость Райто не была просто иллюзией: в стенах додзё я нашёл себе новый долг взамен утраченному. Это долг хранить воспоминания об Авалоне. Быть достойным их. Вернуть утраченную святость, которую мне способна дать лишь настоящая добродетель.        Я стал тем, кто взбирается под проливным дождём по скользкому отвесному склону Раусудакэ.        С целью найти ответы на то, куда я должен отныне направлять свой дайто, я вернулся к истокам, в долину смертной тени — туда, где некогда истлела моя падшая душа. Я блуждал по веренице оставленных мною прежде следов отчаяния и злобы, пока однажды        не встретил        Её…        Та святая, что в Эдеме ангелы зовут…        Я так долго жил во тьме, что этот чудесный яркий свет мог бы сжечь до тла мои глаза вместе со всеми отродьями злобы, для которых мои глаза стали логовом… Мог бы, если бы Она была способна причинить хоть малый вред. Та святая душа, которую я встретил в землях, прежде бывших угодьями для грехов и химер — теперь я видел здесь не что иное как царство света, и всё лишь потому, что здесь была… Она…        Та чарующая и обворожительная дева, которую мне посчастливилось увидеть на пути к своему искуплению, — я готов поклясться, что она была неким сокровенным образом всего самого прекрасного, доброго и святого, что может только существовать в нашей бренной юдоли. Она была лишённой шипов фиолетовой розой, растущей на ядовитом болоте. Хрупкой бабочкой, порхающей над несчётными пастями непентесов. Единственной флейтой сякухати посреди тысяч изломанных и окровавленных нихонто. Я же — само воплощение злобы, тело моё утопало в грязи, а душа задыхалась в пепельной буре. Я не мог позволить себе даже робкого касания к её длани, чтобы не запачкать её своим тлетворным и грешным пеплом.        Я никогда не знал, что значит настоящая святость. Тщетно я боялся запятнать нежные длани этой лучезарной леди, ведь, обнимая меня, с ног до головы покрытого гнилой кровью и пятнами времени, она не имела даже мимолётной мысли о том, чтобы брезговать этими сладостными прикосновениями.        Тогда я понял эту истину.        Не важно, запятнан ты или отбелен, но тянуться к ближнему, быть искренним, отринуть корысть и уметь сострадать — вот что значит истинная святость. Моя душа никогда не умирала и впредь не умрёт, потому что только от меня зависит, будет ли она сиять и как сильно. Я никогда не был мёртв внутри, ни в одном доме не шёл пепельный дождь, ни одна химера не множилась из собственных потрохов, а пепел моего истлевшего сердца — это не что иное как обыкновенная пыль, которой я покрыл своё нутро после того, как отчаялся больше, чем имел право отчаиваться.        Моя лучезарная леди смахнула эту пыль своими ангельскими крыльями. Живя всю жизнь на кромке лезвия, я забыл, что такое сиять… нет, что такое полыхать своим желанием. Она обнимала мою шею, прислоняла свои нежные ладони к моей макушке и прижимала мой лоб к своей бархатной шее. Я чувствовал, как её лицо касается моей груди. Целуя её в губы, я был готов целовать её вечно, даже если ради этого мне придётся утонуть в пучине её глаз. А её глаза, её сияющие голубые глаза…        Моя память разбита, я лишаюсь личности, и даже имя своё я забыл, стоило лишь взглянуть в необъятный океан её глаз…        Всё, что я мог дать Ей взамен, это Яша, моё второе нихонто, и моё пробудившееся сердце. Мы стали стражами нашей с ней сокровенной тайны. Моя лучезарная леди пробудила во мне порыв, достойный нашей тайны, и прежде чем расстаться, мы дали клятву верности. Я поклялся каждой искрой, которую Она зажгла в моей потерянной душе, что я буду искать её среди песчинок и вересковых пустошей, пустынных дюн и снежных метелей, среди терний во тьме и звёздных путей, и не прекращу искать, пока во вселенной не погаснет последний луч света, и после, и снова.        Я стал тем, кто увидел свет за тучами.