Ирисы

— Детективное агентство снова в сборе! – слова маленькой заплаканной девочки заставили Фукудзаву скривиться почти что от отвращения. Какая злая ирония... Ноги предательски подгибались, в голове шумело, но на удивление, глаза не слезились. Как странно. Ах, если бы только маленькая Ая, что сейчас кричала от радости до срыва голоса, осознала то, почему перед директором агентства лежал его умерший друг... Она бы не посмела бы и взглянуть в его сторону без почтительности. Но об этом никому пока знать не положено. Потому что так пожелал он. Во имя мира, которому отдал себя. Теруко кривилась, пряча слезы в своих ладонях по убитому её рукой командиру и всё повторяла свои слова, обращенные то ли к Фукудзаве, то ли к самой себе: — Ты убил его... Ты и только ты, слышишь! – надломился её кричащий голос вместе с лязгом меча, упавшего на асфальт. Фукудзава и не спорил особо, только пустым взглядом смотрел на алые дорожки крови, пролегающие от тела друга и думал. Почти ни о чем, но в голове, забитой белым шумом, сами собой оживало воспоминание давностью почти дюжиной лет. * Весна. Сакура уже отцветает и её бледно-розовые лепестки разносятся теплым южным ветром по площадям и улицам Йокогамы, мельтеша перед глазами. Лепестки оседали на воде, покрывая её нежно-розовым полотном. Дети, у которых начались каникулы перед вторым, самым длинным семестром в году, завороженно смотрят на Ооку, восхищённо вздыхают. Здесь можно увидеть редких туристов, фотографирующих как и случайных прохожих в причудливых для них кимоно, так и мостовые. Фукудзава подул на остывающий чай и взглянул на пруд: цапли вальяжно вышагивали, переминаясь с одной тощей ноги на другую, изредка пригибались головой к водной глади, стремясь выловить что-то. Едва шелестели кувшинки, только распускающиеся, а потому не отражающие всей красоты своей природы. — Летом здесь особенно красиво, – будто вторя мыслям одиноко сидящего Юкичи, произнес с воодушевлением Фукучи. Фукудзава прищурился и перевел взгляд в сторону появившегося друга. Он всё также бесшумно ходит, как и подобает воину. — Не ожидал тебя здесь увидеть, Генъичиро, – Юкичи приветсвенно кивнул и отпил чай, наблюдая, как Фукучи садится рядом с ним, мечтательно смотрит на пруд. — Я ненадолго, – разрушает надежды на разговор по душам он, переведя потяжелевший взгляд на вычищенные армейские сапоги. “Из штаба”, – думает Юкичи. — Отчего же так? – в интонации Фукудзавы едва можно различить вопрос, но он есть. И улыбка Фукучи мрачнеет, а затем и вовсе исчезает, он колеблется, прежде чем всё-таки ответить со вздохом: — Меня отправляют на фронт, – пауза, и безмятежное лицо Фукудазавы хмурится, пока он внимательно слушает друга, – Несколько моих учеников пропали без вести. Я нужен там. — Вот оно что... – вздохнул Фукудзава. Пропали без вести Мертвы. В военном мире, далеком, параллельным от обычного человеческого, эти слова были друг другу синонимами, если не прямым значением. Юкичи наблюдает, как Фукучи смотрит прямо ему в лицо и в тишине предлагает: — Поехали со мной, Фукудзава. Я уже замолвил за тебя словечко. Тебе всегда найдется место там, на поле боя, – он с надеждой смотрит на друга, в глазах его неугомонный боевой дух. Совсем как тогда, в том додзё, где они познакомились ещё детьми, – Вместе мы... Да вместе мы горы свернем! Но Фукудзава молчит и щурится, будто от солнца, а на самом деле думал, вглядываясь в глаза Генъичиро. У него перед глазами мелькают обезображенные лица покойников, которых он добивал лично, в ушах звенит рой предсмертных хрипов. — Нет, – тихо, так, чтобы слышал его друг, отвечает он, качая головой и вырываясь из видений, – Достаточно с меня крови. Фукучи оторопело взглянул на него, сжав губы в тонкую линию. Он тяжело вздохнул, будто брал на себя ещё одну непосильную ношу: — Значит, наши пути здесь разойдутся, – Генъичиро поднялся с земли, стряхнул форму. Фукудазава медленно кивнул. — Разойдутся, – размеренно повторил он. Юкичи наблюдал, как в его пиале чая плавает почти завядший лепесток сакуры, случайно опавший с дерева и нашедший тут свое последнее пристанище. — Тогда прощай, – Фукучи встретился с Фукудзавой взглядом и, не оборачиваясь, пошел. — Береги себя, – нахмурившись, тихо пробормотал ему вслед Юкичи. Но конечно, Генъичиро этого не услышал; мыслями он уже был на поле боя. * Они оба сидят на раскидистых дубовых ветвях, смотря с пригорка на городок, представший перед ними. Фукучи по-детски болтает ногами, чуть пошатывая и без того не самое стойкое положение. Но Фукудзава терпеливо молчит, любуясь видами – крытые крыши из черепицы, расписные, будто в легендах, дома – все это он видит сейчас наяву и почти всю свою жизнь с пяти лет, но каждый раз поражается и восторгался красотой этого места, будто впервые видел. — Что бы ты загадал, если бы у тебя было одно желание? – неожиданно тишину нарушает голос Генъичиро, и Фукудзава не сразу обдумывает ответ, блуждая взглядом по округе. — Защитить всех, кто мне дорог, – через несколько минут говорит Юкичи, наконец переведя взгляд на своего друга, когда слышит его тихий смех: — Не масштабно мыслишь, – назидательно фыркнул он, оперевшись спиной о позади сплетенные многими годами ветвями дерева. — А ты бы сам чего пожелал? – нахмурился Фукудзава: разве было его желание чем-то, что было достойно лишь насмешки? Но Фукучи, без тени застенчивости радостно, даже мечтательно заговорил: — А я бы пожелал мир во всем мире... Представь себе – ни одной войны, ни одной смерти от чужого клинка или пули. Фукудазава представил. Попытался представить. Не получилось. — Не бывает так, – выдохнул он, будто родитель, объяснявший ребенку, что в этом мире есть, а что – заслуживающая внимания, но лишь фантазия. — А я сделаю так, чтобы было! – Фукучи настаивал, – Спорим? Фукудзава взвешивал "за" и "против", смотря на протянутую в жесте заключения пари руку. Бессмысленный спор, не стоящий его внимания, но он протянул свою руку, крепко сжав и "разрубив" ребром свободной ладони скрепленное пари. — Спорим, – твердо сказал Юкичи, а Генъичиро просиял своим мыслям. * Обо всем этом Фукудзава думает, напоследок оглядывается на кладбище, заросшем мощными деревьями меж могил. “Хорошее место”, – вздыхает он, наконец преклоняясь перед безымянным надгробием и кладя на рыхлую после вчерашнего ливня могильную землю перевязанный черной атласной лентой букет из четырех фиолетовых распустившихся ирисов поверх чьего-то, скорее, Теруки, букета завядших красных гвоздик. Он не стал его выбрасывать: не его это дело. Глава детективного агентства кланяется перед могилой, смотря на номер, въевшийся в память. Всего шесть порядовых цифр, высеченных на гранитной плите: 134433. А за этими скупыми номерами лежали останки человека, преданного своим убеждениям и преданного ими же, несправедливо похороненного здесь, будто последнее животное, даже без имени. Только номер регистрации. Фигура в юкате постепенно отдалилась, и кладбище опустело. Гулял майский ветер, звеня, словно колокольчиками, листьями деревьев. Слабый отросток веточки липы, оторванный порывом ветра, упал прямо около неизвестной могилы на поля цилиндра пожилого мужчины, поставившего у надгробия солдатскую фляжку, наполненную водой – немногое из того, что осталось после смерти Фукучи, объявленного военным преступником и похороненного здесь, на территории тюремного кладбища. Он взглянул вверх, щуря проницательные глаза с сетью морщинок вокруг них и придерживая пальцами в перчатках полы головного убора. Сквозь колышущиеся ветки пробивалось яркое солнце. Плыли по голубому небу кучевые облака. Йокогама была спокойна, а это было главное. Вдохнув полной грудью свежий воздух, и последний за этот день гость умершего Фукучи, опираясь на трость, пошел прочь, затерявшись постепенно средь таких же деревьев и лабиринтов серых безымянных могил кладбища. Стрекотали цикады в кустах, нарушая вместе с буянившим ветром тишину, присущую миру мертвых. Наступало жаркое японское лето –рассвет настоящей жизни, а вместе с ним постепенно уходило в забвение и все плохое, поддаваясь чарующему дурману палящего солнца.