Фиалки

      Хитоши Шинсо засматривался. А она говорила:       — Ты похож на ходячую фиалку.       — Для тебя все на какие-то цветы похожи. Ты такая ботанша, конечно.       — А как контрольная по биологии, так «пожалуйста, объясни».       Потом она тихо засмеялась, и у Хитоши в глазах распустились фиалки.       Он всегда смотрел на неё своими глазами-фиалками, за пару лет дружбы выучив значение многих цветов. Гладиолусные встречи — тайные, как у друзей, бархатцы между костяшек пальцев — от отчаяния, герань около его имени — настоящая дружба, клематис его красивой души, подсолнечное поклонение, едва он видел её. И, конечно же, эти чёртовы фиалки.       Безответные, осторожно смотрящие фиалки.       — Когда ты станешь героем, тебе моя помощь уже не понадобится. У вас там, наверное, будет меньше таких общих предметов.       — Думаешь, герои не знают биологию?       — Вот ты и расскажешь мне потом.       — Да. Обязательно. В ответ на движущиеся картинки с корзинками цветов на каждый праздник.       — Только если будущий герой не заблокирует меня из-за этого. Я помню, что ты не очень любишь цветы.       Не совсем. Он любил цветы. Своей фиолетовой, перисто-рассечённой любовью.       — Почему ты так уверена, что я пройду?       — Потому что ты уже давно герой. Мой. Просто теперь идёшь занимать своё заслуженное место. Видел букеты для победителей, которые мы собрали в клубе?       Шинсо тогда замученно закатил глаза.       — Конечно, я же смотрю, что ты мне отправляешь.       (Первым делом после пробуждения).       — Я очень хочу верить, что студентом, который получит букет победителя, будешь ты.       Но он им не был. Хитоши Шинсо в тот день, в ту секунду, потерял всё — надежду, мечту, остатки гордости в конце концов. Когда беспощадно, унизительно-громко объявили имя победителя (не его имя), всё внутри вырвали с поражённым корнем. И она смотрела. Зачем, зачем она вообще пришла на этот фестиваль. Чтобы увидеть его таким? Ничтожным, слабым, жалким, проигравшим? Но когда поднял глаза, когда вернулся слух — все одноклассники его хвалили. Голоса их светились от радости, чувства уважения и стремления выразить ему свою поддержку.       И она улыбалась, стояла рядом с их классом, смотрела молчаливо-ярким, самым дружеским участием.       Едва он поднялся, и она взяла его за руку (а она никогда никого не касалась), Хитоши от странного, белладонного дурмана даже поверил, что после прикосновения закономерен поцелуй. Но её руки в тканевых перчатках лишь с лёгким усилием сжали руки его, точно передавая этим действием их общую гордость за него.       Конечно она не думала его целовать. Ни вообще, ни тем более среди толпы радостных одноклассников. Это было глупо, смешно, просто нелепо. Однако он, верно, так сильно нуждался в этом, так хотел, что чётко увидел все предпосылки. Даже думал, что услышал среди грома голосов и солнечного шума её громкое, смущённое сердце.       Это было его сердце.       Перламутровка коснулась его рёбер, подлетела к позвонкам, запуталась в персиколистных волосах, когда это бешеное, неуправляемое животное — победитель — взглянуло на неё. Когда ему, тупому чудищу, вручили тот букет. Букет из надежд, из искренних стараний и долгих тренировок Хитоши Шинсо.       И хотя она держала его за руку, восполняя этим все когда-либо подаренные другим букеты, унижение, испытываемое им, потемнело из-за того взгляда, который этот победитель бросил на неё напоследок. Хитоши знал этот взгляд, потому что сам смотрел таким же.       Ведь он всегда засматривался. Когда она по обыкновению молчала в компаниях, когда шептала что-то тонким деревьям у главных ворот, когда останавливалась у окна во время заката.       Он засматривался, когда она провожала взглядом кого-то с геройского факультета. Когда они вышли за порог школы, он — после тренировки, она — после клубной деятельности. Засматривался, когда они, объятые самым трогательно-дружеским светом, как болотная фиалка и водяная лилия, шли по тихой алее. Увидел её разлитые необычным, бесконечно чуждым ей смущением. Расцветавшим двумя красными ирисами.       Они всё реже пересекались, он всё усерднее тренировался. Фестиваль — почти год прошёл. В один день Шинсо сказал:       — Ты как-то изменилась, — то было в школьном коридоре. Спросил, хотя душистая фиалка с кладбища ему уже всё рассказала.       Их громкая одноклассница вторглась, не спрашивая разрешения, словно не видя, что он с ней разговаривал.       — Шинсо, давно ты не заходил! Она просто втрескалась! Скажи, скажи! Правда ведь, да? Тот парень с геройского однажды заходил к нам, что-то про садовый клуб спрашивал… потом, правда, обозвал нас тупыми статистами и ушёл. Но что там с ним, расскажи, расскажи!       Хитоши видел, как на её обычно белом, лилейном лице снова разлилась розовая акварель.       — Абсолютно ничего. Мы даже почти не говорили. Я просто… чувствую себя редкостной дурой.       И улыбнулась. Иначе. Так же мягко и тонкой шёлковой линией. Но Хитоши она так никогда не улыбалась. А он настолько часто смотрел на её губы, что знал все её улыбки.       Засматривался, даже когда стал слишком занят для дружбы. Устало, из-под белых, мятых лент. Сиреневой робостью, тонкими лепестками.       Засматривался на её тихие движения, ловил молчаливые, дружелюбные взгляды. Всё реже.       Засматривался, когда его спина и руки стали сильнее, ум острее, голос выразительнее, а общение — менее регулярным. Смотрел на движущиеся открытки к каждому празднику. Ещё реже.       Засматривался, когда засматривалась уже она. В ответ на взгляды страшные, красные. Случайные, неловкие. Ложно-геройские, но занимающие геройское место.       Хитоши Шинсо — уже на своём месте. На геройском. Но Хитоши Шинсо навсегда остался в том школьном коридоре, залитым розовым, влюблённым светом, где впервые понял, что чувствовал нечто большее. Где видел свою подругу — улыбалась. Видел своего нового одноклассника — смущался. Видел их вместе — уходили.       Хитоши Шинсо всегда был на своём месте. На месте её единственного, лучшего друга.       Хитоши Шинсо засматривался. Чувствуя себя редкостным дураком.       И безответно цветущей фиалкой.