Аромат бабочки

      — Гори в Аду, мразь, — с милой улыбкой произнесла Шинобу, убирая в ножны свой длинный, тонкий клинок, которым она только что убила одного из демонов.       Где-то недалеко от атак отбивалась новоиспечённая цугуко Кана, которая впервые выбралась на миссию со своей наставницей. Кажется, всё проходило хорошо, и Шинобу даже успела мысленно похвалить свою подопечную, как истошный девичий вопль резко оглушил её, а затем последовало громкое, довольное чавканье. Сорвавшись с места, мечница побежала на помощь, ориентируясь на крики, но словно из ниоткуда перед ней выросла чёрная фигура с глазами, переливающимися, как радужные блики, и улыбкой, отражающей серый лунный свет. В эти секунды всё потеряло смысл для Шинобу и, выбросив клинок ничирин, которым успела вооружиться, она вцепилась голыми руками в горло демона и стала его душить. Крики о помощи Каны таяли в воздухе, растворялись подобно снежинке на щеках, и Шинобу, заведомо зная, что проиграет демону, душила его, чувствуя, как медленно разъедает её чёрная тяжёлая масса, возникшая из-под земли, напоминая горячую кипящую кровь.       — Госпожа Шинобу, очнитесь!       Чей-то знакомый, сильно встревоженный женский голос зазвучал над ухом, и Шинобу, мгновенно распахнув веки, с ужасом заметила, как её пальцы крепко вцепились в горло перепуганной Канао, которая пыталась одновременно освободиться и не навредить своей старшей сестре. Она с мольбой смотрела в глаза Шинобу, несмотря на то, что жизнь с каждой секундой стремительно покидала её, а молодая помощница по имени Аой, приложив все свои усилия, наконец отцепила пальцы девушки от горла, отчего Цуюри неожиданно рухнула той на грудь и стала жадно хватать ртом воздух и громко кашлять. Кто бы знал, чем могла окончиться эта глубокая ночь для каждой из них.       Шинобу в панике пыталась понять происходящее и, отпихнув от себя Канао, которую бережно взяла в свои руки Аой, выскочила из-под своего одеяла и прижалась к стене, тяжело дыша. Её бросило в холодный пот и трясло. В ушах стоял звон, в глазах предательски потемнело, и мечница медленно сползла по стене, но к ней тут же подбежала Накахара Суми с глиняной чашей воды в руках.       — Шинобу-сама, Вы в порядке? — осторожно спросила маленькая Суми, протягивая перепуганной Шинобу чашу. — А то мне кажется, что Вы недостаточно постарались, чтобы убить свою сестру!       Нечеловеческим голосом жутко рассмеялась сначала Суми, чьё лицо страшно перекосилось, где на месте глаз оказались смеющиеся рты, заливаясь зловонным хохотом, а затем её смех подхватили голоса Аой и Канао, которые больше напоминали чавканье или как кто-то старательно вылизывался, что, собственно и происходило — чёрные скользкие языки вываливались из посиневших губ обеих девушек, нализывая друг другу кости, от которых отваливалось мясо и сочилась неестественно яркая кровь. У Шинобу настолько сильно начало рябить в глазах, что она даже не могла найти в себе сил закрыться или закричать — ужас парализовал её тело, и лишь застрявший вопль бил по ушам изнутри.       Она почувствовала, как из глаз покатились слёзы и что-то мягкое и горячее накрыло её, но от сковавшего её страха девушка побоялась узнать, что это.       Словно вынырнув из воды, Шинобу жадно ловила ртом воздух, громко всхлипнув.       — Всё хорошо, девочка, всё хорошо, — прозвучал над головой тёплый мужской голос, в котором Шинобу признала Гёмея, — дыши, дыши!       Следуя инструкции, она дышала, стараясь нормализовать своё состояние, мысленно убеждая себя, что всё это было всего лишь сном. Очень плохим и страшным сном. От беспомощности девушка прижалась к Гёмею и расплакалась от облегчения, как когда-то в детстве, чувствуя защищённость и безопасность в лице Столпа камня.       Она плакала, но не чувствовала облегчения, которое так хотела сейчас получить. Всё тело вздрагивало, и Кочо чувствовала, как накидка Гёмея отсырела от её слёз и соплей. Это было не совсем приятно, но, в какой-то степени, было и ровным счётом наплевать, так как пережитое во сне волновало гораздо больше, чем это.       — Я так больше не могу! Я не могу! — жалобно всхлипнула Шинобу, вытирая слёзы. — Я должна! Я хочу убить его! Отомстить ему, Музану и всем демонам, кто убивает других! Я ненавижу! Ненавижу!       Гёмей ничего не ответил, а лишь заботливо прижимал к себе Шинобу, которая сейчас напоминала больше беззащитного котёнка, чем человека, и тихо читал молитвы, как колыбельную, которая постепенно успокоила Шинобу, чтобы она снова смогла заснуть и проспать до самого утра.       Для Шинобу жизнь обрела ничем не примечательное однообразие сменяющих друг друга событий, где смерть, ответственность и хладнокровие стали её главными приспешниками. Каждый день она просыпалась с одной лишь мыслью, как собственными руками душит демона, который когда-то убил её сестру. И каждый раз её пальцы дрожали от напряжения, а ярость, которая переполняла маленькое хрупкое тельце, с наступлением утра пряталась, как змея в свою нору. Но никуда она не девалась, а всего лишь перевоплощалась в холодную, жуткую улыбку, как уродливая мохнатая гусеница в ядовитую и опасную бабочку.       Последнюю надежду на лучшее, что этот мир ещё не настолько прогнил насквозь, она окончательно похоронила в тот же день, когда умерла её первая цугуко. Эту ночь она запомнила надолго, потому что она совпала с утром её официального назначения в Столпы. До этого церемонию переносили несколько раз по разным причинам: в первый раз кто-то умер из организации истребителей, и не хотели смешивать траур с торжеством; потом жена главы родила долгожданного ребёнка, но к сожалению на следующий день он тоже умер.       Каждый раз выходя за пределы поместья и прогуливаясь по улочкам благородного и не очень Эдо, мечница встречала и среди людей какую-то чудовищную несправедливость, всматриваясь то в жалостливо-унылые, то скупые намасленные лица, и между ними не было никакой золотой середины. И каждый раз девушка спрашивала себя:

Зачем?

      Зачем спасает других, защищает слабых и беззащитных? Зачем каждый день жертвует своей жизнью, хотя она даже шею не может повредить демону? Зачем она так отчаянно и безрассудно-мужественно принимает решение спасти кого-то, кто потом даже не вспомнит её имя или побоится поблагодарить? Зачем она притворяется хорошей и спасает мир, который никогда не избавится от зла? Какой смысл защищать тех, кто ей, по сути, никто? У неё нет цели, мотивации защищать других.

Но есть месть.

      Ради мести она всё ещё жила, ходила по этой земле и смотрела в глаза людей. Неосознанно, но Шинобу искала какого-то одобрения, благословения, какое всегда встречала в глазах Канаэ.       — Канао-чан, если ты хочешь заявить о своём присутствии, то можешь хотя бы ради приличия кашлянуть, а не стоять и сверлить мне спину, испытывая моё бесконечное терпение! — сдержанным тоном произнесла Шинобу, перебирая пробирки и образцы лепестков глицинии, не поворачиваясь лицом к своей подопечной. В её голосе отчётливо сквозила колкая ирония и, если внимательно прислушаться, то вдобавок ещё и раздражение.       Канао давно привыкла к такой вежливой холодности своей приёмной старшей сестры и пропустила всё мимо себя, лишь кротко улыбнулась, опустив глаза:       — Я бы хотела, чтобы Вы потренировали меня.       Весь вид Канао говорил о покорности и учтивости — она сложила руки перед собой, опустившись на колени, и, не поднимая головы, мысленно надеялась на чудо. Шинобу медленно развернулась и, прищурившись, неприятно оскалилась, показав всем своим видом немое возмущение от просьбы Цуюри.       — Мой ответ: нет.       — Ладно, — почти легко и бесцветно отозвалась Канао и, поднявшись с колен, бесшумно закрыв за собой сёдзи, быстро покинула комнаты Шинобу.       Ответ был почти ожидаем, но где-то внутри всё равно порхала надежда, что хотя бы в этот раз Шинобу непреклонна, хотя… Канао верила, что всё ещё изменится. Не сейчас, так потом.       — Вот же маленькая дрянь, — тихо выругалась про себя Шинобу, криво ухмыльнувшись, когда Канао ушла. — До чего настырная! Она либо слишком самоуверенная, либо безмозглая, если считает, что я возьму её к себе в ученики!       Выключив электричество и убрав все свои записи по местам, Шинобу мельком оглядела себя в зеркало. В отражении она увидела перекошенное кривой ухмылкой бледное лицо с большими, безжизненными глазами. Дёрнувшись, Шинобу занавесила его тканью, словно хотела укрыться от чего-то, словно её только что что-то напугало.       Неплохим решением было выйти и проветриться, потому что глаза очень устали от перечитывания старых записей. Внезапная мысль о том, что когда-то рекомендация бывшего наставника Гёмея Химеджимы и подтверждение остальных членов организации о повышении Кочо получила одобрение у Главы, вводила девушку в противоречивые чувства, но скорее это её не на шутку злило. С одной стороны это, конечно, давало ей больше полномочий и свободы, но с другой — Шинобу ненавидела себя и считала недостойной стать таким же столпом, как и когда-то её сестра. Ненавидела свою тщедушность, недоразвитость, злость и ограниченность возможностей. Она понимала, что всё это время на миссиях спасала людей, наказывала демонов, доказывала самой себе свою значимость, что нужна этому миру, но… Без злобы девушка не могла на себя смотреть. Она никогда не забудет день, когда стояла посреди своей комнаты абсолютно голой и смотрела на себя в зеркало — маленькую, тщедушную и несуразную, как на уродливую куколку, у которой сформирована только голова, а короткие конечности были неспособны ни на что, особенно держать в руках оружие. Её тело было исполосовано шрамами, где-то мелкими, ещё с юности, напоминавшими о счастливых днях с сестрой, и парочкой глубоких — на животе и от правого плеча до лопатки, когда в бое со Второй низшей луной она думала, что наконец-то перестанет бороться и воссоединится со всей семьёй, забыв об этом мире и о боли, которая преследовала и мучила девушку во снах. Возможно, она бы и умерла, если бы не её ученица, Аой Канзаки, которая тогда в первый раз успешно провела свою серьёзную операцию. И снова вопрос:

Зачем?

      — Эй, можно быть немного повнимательнее, Цуюри, или тоже, как Гёмей, не видишь ничего? — недовольно проворчал Санеми, когда мимо него быстрым шагом прошла Канао, случайно его задев. Однако завидев впереди Шинобу, он заметно изменился в лице и постарался сделать голос как можно более учтивым, но это всё равно звучало очень грубо, практически нелепо. — Приветствую, Кочо-сан. Как себя чувствуешь?       Он всегда интересовался как Кочо себя чувствовала, когда они случайно пересекались. И у девушки всегда был один и тот же ответ, который отскакивал от зубов уже на уровне рефлексов. Но порой это сильно надоедало, и от этого всегда хотелось как-то отгородиться, потому что что-то неприятное и бессмысленное следовало за всем этим.       — И Вам доброго здравия, Шинадзугава-сан! — приветливо отозвалась Шинобу, натянув на себя улыбку, которая ни капли не отражала то, что закладывалось в тон. — Как поживаете? Давненько с Вами не встречались.       Санеми поёжился и скривился, открыто демонстрируя своё раздражение. Он ничего не ответил, потому что каждый раз чувствуя в её интонации фальшивые эмоции терял всякое желание продолжать диалог и лучшим решением посчитал проигнорировать. Они оба недавно вернулись с совместной миссии, на которую их послал Кагая-сама, и Санеми проходил реабилитацию в поместье, так как старая травма плеча не давала ему покоя и периодически напоминала о себе, чем очень мешала жить мужчине.       — Как Ваше плечо? — не сбавляя приторно ласкового, заботливого тона, интересовалась Кочо, осматривая мужчину. — Аой-чан была с Вами достаточно внимательна, чтобы оказать Вам необходимый уход?       — Достаточно внимательна для того, чтобы ясно понять, что с ней больше не хотят разговаривать, и не навязываться, как надоедливое насекомое, — сквозь зубы процедил Санеми, бросив свирепый взгляд на Шинобу. — А твоя забота напрягает, Кочо.       «Как и твоя!» — мысленно парировала Шинобу, но в ответ сказала совершенно другое, изображая саму невинность и вежливость:       — В таком случае Вам стоит немедленно покинуть поместье Бабочки, если считаете, что мои подчинённые исполнили все необходимые обязанности и почести в отношении Вас, — с поверхностной доброжелательностью и ласковостью отчеканила Кочо, завуалировав свою враждебность и раздражение милой улыбкой, от которой Санеми стало заметно не по себе.       Быстро скрыв своё замешательство, он демонстративно фыркнул и поспешил удалиться, потому что общество Кочо его явно напрягало.       — Хорошего дня! — со всей обаятельностью произнесла Шинобу ему в спину, словно метнула кунай, помахав ладошкой напоследок, а про себя подумав: «Чтобы больше здесь не появлялся, кусок невоспитанного дерьма!».       Это был тот редкий, исключительный раз, когда Санеми снова, спустя несколько лет после смерти Канаэ переступил порог дома Бабочки. Он зарёкся не появляться здесь больше никогда, но если бы ему вовремя не оказали медицинскую помощь, то, возможно, никогда не смог бы в полной мере снова драться, как сейчас. Для него не было ничего важнее силы и цели: отомстить всем демонам мира за семью и женщину, которых когда-то забрали у него демоны-людоеды. Не меньше, чем Кочо, Шиназугава хотел отомстить каждому и он знал, что может. Санеми ненавидел слабость и не признавал никого, кто этим был наделён. Иногда он просто не знал, как относиться к Шинобу — с одной стороны, для него она была самым слабым Столпом в их рядах, а Санеми просто не мог признать, что физическая сила не всегда может играть решающую роль в борьбе с демонами. А Кочо как раз-таки блестяще доказала, что не только грубая сила способна сокрушать демонов Музана, причём не единожды, и недавно мужчина сам убедился, что она достойно занимает своё место и Кагая-сама с Гёмеем в ней не ошиблись. С другой стороны, он видел в ней себя, свою давно почившую младшую сестрёнку и Канаэ, да даже своего юродивого младшего брата Генью, от которого он когда-то отказался, потому что Шинобу своей хрупкостью его пугала и вызывала противоречивые чувства: от желания защитить до ненависти просто за то, что она есть, и злит его, заставляет волноваться, переживать. От того и он не знал как правильно вести себя рядом с ней, потому что всё равно чувствовал огромную вину перед той самой маленькой девочкой, которая горько плакала, прижимая к себе тело сестры и проклиная весь мир. Потому что он был таким же потерянным, брошенным и убитым.       Шинобу даже и не подозревала, как ему было больно просто смотреть ей в спину — весь её миниатюрный облик особенно сейчас, в хаори бабочки, напоминал ему о Канаэ. И особенно эта улыбка и манера общения, пусть у Шинобу она была более хищная и лишённая всякой искренности, не могла не отзываться тупой болью и воспоминаниями о Канаэ. Женщине, которую он когда-то любил и хотел прожить с ней до конца своих дней.       За это Санеми и ненавидел Шинобу. За то, что она в открытую не говорит о своих чувствах, скрывает их за отвратительной маской добродетели, выпуская яд, которым она убивает не только демонов, но и людей. А ложь и лицемерие Санеми ненавидел также сильно, как и слабость.       И все знали, что жизнь истребителя — такая же мимолётная и яркая, как жизнь самой красивой бабочки. Также, как и крылатое насекомое, никто из них не знал, когда их день будет последним. Все события складывались из взлётов и падений, вот примерно как-то, которое случилось только что, когда в мрачную жизнь Шинобу Кочо резко ворвалась Мицури Канроджи.       — Ата-та… ТЫСЯЧА ПЛАМЕННЫХ ИЗВИНЕНИЙ, СТОЛП НАСЕКОМЫХ ШИНОБУ КОЧО! — горячо воскликнула пышногрудая юная мечница с косами, которые по своему цвету, а возможно даже и по структуре, невольно напоминали Шинобу моти со вкусом сакуры.       Случайная встреча со Столпом была очень неожиданной и яркой кляксой, которая подняла настроение Шинобу, несмотря на то, что её случайно только что сшибли с ног. Спасибо, что не заехали в глаз, хотя к этому мечница была больше готова, чем к тому, что её заденут, и она просто потеряет равновесие и упадёт.       — Мицури Канроджи? — рассеянно улыбнулась Шинобу, принимая протянутую ей руку, чтобы встать. — Н-да, ну просто гром среди ясного неба!       — Вы как? Всё в порядке? — встревоженно засуетилась Мицури, чувствуя себя виноватой. Шинобу еле-еле подавила в себе желание раздражённо цыкнуть или закатить глаза, потому что за такой короткий промежуток времени порядком устала от этого вопроса. — Я В-вас не заметила! Вы такая маленькая, как мотылёчек, и я просто…       — Всё в порядке, — перебила Шинобу Мицури и взяла ту за руки, вежливо улыбнувшись. — Ты, верно, что-то хотела? У тебя что-то болит?       — Я к Вам хотела зайти и предложить вместе пообедать!       От этого предложения Шинобу искренне удивилась и, отпустив её руки, недоумённо уставилась на девушку. Мицури захлопала своими глазами:       — Что-то не так?       — Канроджи, ты сильно расстроишься, если я откажусь? — Шинобу очень не хотелось расстраивать Мицури, но у неё и вправду было много дел и как-то разделять сегодняшний обед с кем-либо не особо сильно хотелось, как и в принципе обедать. — У меня просто сегодня много дел, и я…       — Тогда давайте завтра? — не унималась Канроджи. Она, сложив руки перед собой, склонилась, и россыпь розово-зелёных кос водопадом рассыпалась вниз по её покатым и широким плечам, скрыв лицо. — Пожалуйста, я хочу загладить свою вину и познакомиться с Вами, Шинобу-сан!       Шинобу оторопела. Она, конечно, прекрасно знала нрав Канроджи, они чем-то были похожи с Кёджуро, но каждый раз её искренне удивляла эта открытость, горячность их натур. Точнее, их пламенных сердец. Дыхание любви, насколько известно, происходило от Дыхания пламени, собственно, чему удивляться, но… Канроджи умела удивлять.       Ещё после церемонии инаугурации в Столпы, Шинобу искренне заинтересовала эта яркая девушка, чья улыбка была полна искренних и самых благих намерений. Она не решилась тогда с ней познакомиться поближе, отделавшись дежурными поздравлениями и, скрылась среди других мечников, сославшись на то, что ей нужно на тренировку к своей цугуко, Чан Бао.       Ох и хлопот было, конечно, с этой Бао, чего стоила её пылкость и особенное чувство юмора, которое часто до добра не доводило. Но Шинобу любила эту девочку за её энергичный характер и, в некоторой степени, отходчивость. Как, впрочем, и всех своих цугуко, которых ей когда-то довелось воспитывать: самую первую воспитанницу и наиболее кроткую из всех, Кану Изуру, затем — сообразительную Шино Таккадо, сердобольную Кирио Огай, хрупкую Сакуру Кагейоши, бойкую Чан Бао и Юи Ногами, которая трагически погибла на финальном отборе прошлой весной. Конечно, в список потенциальных преемниц Шинобу входила и Аой Канзаки, но что-то внутри подсказывало ей, что для этой девушки она не хочет той участи, которая настигла её предшественниц. К тому же, она слишком хорошо овладела врачеванием и ведением быта. Даже лучше, чем новый Столп ожидала от Канао, хотя та подавала неплохие надежды. Правда, только на первых порах. Потом стало только понятно, что Канао абсолютно бездарна в уборке, и её максимум — это лёгкое ассистирование, не более.       — Шинобу-сан, Вы любите панкейки?       Такой внезапный нелепый вопрос Канроджи выдернул Кочо из клубка запутанных нитей воспоминаний и рассуждений, где одни события и лица перекрывали другие и чем сильнее об этом девушка думала, тем запутаннее себя ощущала.       — Па… кеки? — неуверенно повторила Шинобу, недоумевая, а Канроджи в ту же секунду прыснула в кулачок:       — П-а-н-к-е-й-к-и! — по слогам повторила девушка с большими зелёными глазами, сияя изнутри. — Это такие… Такие! Такие вку-у-усные… Как бы их назвать… Ну, они как… Пышечки, но только… А! Они подаются с мёдом! М-ё-д-о-м! Представляешь? — Канроджи совсем забылась и перешла на более неформальную манеру общения, но Шинобу это даже не смутило. — И ещё… Ягоды! Персики! Это так вкусно, Шинобу-чан, ты обязана попробовать! Не любишь ягоды? Можно придумать другое! Не знаю… Есть такое штука, как джем! Тоже очень-очень вкусно и даже, как я наслышана, полезно! Там. Там столько можно разнообразной начинки вообразить! Какую только захочешь! А главная прелесть заключается в том, что панкейки со-о-овсем готовить несложно!!!       Шквал восторженной речи Канроджи водопадом лился на голову Шинобу, которая не могла сосредоточиться, чтобы поймать единую мысль мечницы, и быстро оставила всякие попытки, смиренно выслушивая её. Из вежливости она периодически согласно кивала и держала лёгкую улыбку на лице. Этот поток эмоциональных высказываний был подобен жужжанию пчелиного улья, которое раздражало и вводило в ступор, и постепенно где-то внутри уже начинало выводить Шинобу из себя.       «Как можно так много болтать, слетая с одной мысли на другую, и ещё столько эмоций излучать? Откуда в ней столько сил? — недоумевала Шинобу, глядя на Митсури. — Да что ж она всё об этих странных панакаки размусоливает?! Где она этого нахвататься успела?!».       Но, заставив себя мысленно глубоко выдохнуть, Кочо пресекла всякую попытку нагрубить или уклониться от беседы, потому что… Кто-то впервые за долгое время вот так искренне захотел чем-то поделиться с Шинобу, что-то оживлённо рассказывая. Как сейчас Канроджи уже пересказывала на ходу рецептов вкусных данго, которыми так часто любит перекусить, попутно рассуждая, где их лучше всего готовят и об отличиях приготовления в разных регионах. Например Шинобу не знала, что на западе Ниппона, а именно в Сайкио, где-то около одного старого храма есть лавочка, где делает данго пожилая пара, с фирменным сладким соусом, в котором, как уверяла Канроджи, определённо имеется секретный ингредиент.       — Я почти уверена, что они добавляют туда щепотку морской соли! — перейдя на заговорщический шёпот произнесла Канроджи, приложив ребро ладони к половине лица, сильно наклонившись к Кочо, будто боялась, что их кто-то услышит. — Иначе как объяснить эту потрясающе выдержанную консистенцию вкуса, придающую пикантность при каждом последующем укусе шарика?!       Прежде чем Шинобу успела что-либо сказать, Мицури, резко выпрямившись, набрала много воздуха в лёгкие, а затем со свистом выпалила:       — Так они ещё цвета такого, знаешь… — она на секунду замолчала, а затем молниеносно продолжила: — очень тёплого, янтарного отлива! Вот правда! Так и вижу, что они окунают рисовые шарики в чан с расплавленным янтарём!!!       — А ты не думала, что они могли туда добавлять соевый соус? — с абсолютно серьёзным выражением лица сказала Шинобу, всё-таки сумев поймать единую волну рассуждений Канроджи. — Я не пробовала митараши-данго, но из всего, что ты рассказала только что, я просто сделала вывод, что они вполне могли добавить в свою рецептуру необходимое количество соуса, чтобы сохранить сладковатый вкус, но при этом не сделать из него приторный рисовый десерт.       Столп Любви в немом изумлении уставилась на Шинобу Кочо и едва подбирала слова.       — Шинобу-чан, я в следующую миссию обязательно тебя должна взять с собой, чтобы мы обязательно зашли к старичкам и вместе поели митараши-данго! — решительно заявила Мицури, хлопнув кулаком по раскрытой ладони. — Мы обязательно должны проверить твою теорию!       Шинобу смущённо усмехнулась в ответ на её слова:       — Я подумаю, Канроджи-чан.       — Я поговорю с Ояката-сама! — не теряя бойкости ответила Мицури, отчего её косы подпрыгнули.       В этот момент Шинобу искренне хотела засмеяться, но на секунду вместо Канроджи она увидела лицо Юи Ногами, которая сначала улыбалась ей, а затем тут же оказалась вся перемазанной кровью и грязью и с отсутствующей нижней челюстью. Ужас сцепил горло мечнице, и она смогла только сдавленно произнести имя своей ученицы:       — Юи...?       — Что-то не так, Кочо? — откуда-то из-за спины Канроджи показался Обанай Игуро, который смотрел на мечницу то ли с недоверием, то ли с лёгким и немного небрежным беспокойством, положив свою руку на плечо девушки.       Быстро нормализовав дыхание и встряхнув головой, Шинобу покачала головой и слабо, натянуто улыбнулась:       — Просто что-то нехорошо стало и... — начала было оправдываться Кочо, как тут Мицури сжала её в своих крепких, но нежных объятьях.       От неожиданности Шинобу ахнула и инстинктивно отшагнула назад. Она не стала отталкивать мечницу, но и обнимать в ответ тоже не стала. Обанай молча наблюдал за всем этим, а затем обратился к Канроджи:       — Канроджи-сан, Вас ждёт Ренгоку Кёджуро в своей резиденции, он хотел…       — Старший брат?! — воскликнула Мицури, услышав имя Кёджуро, и встрепенулась. — Значит, что-то важное! Так ещё и Вас послал, Игуро-сан! Ах, Вы такой добрый человек! Спасибо Вам большое.       Обанай после слов Канроджи покраснел и постарался скрыть своё смущение, но Шинобу Кочо этого не могла не заметить. Если бы не приступ тревожности, сковавший её так внезапно, она бы умилилась или, как минимум, посмеялась бы над происходящим, потому что вечно невозмутимым, практически самым угрюмым столпом после Санеми можно было считать Игуро. С ним, разве что, мог посоревноваться только Томиока, который одним только своим присутствием навивал тоску и траур, даже когда вокруг идёт бурное и редкое торжество. Мечник так и не смог подобрать слов и отвернулся от девушек, и Канроджи снова переключилась на Шинобу:       — Шинобу-чан, тебе легче?       Ничего не оставалось, как кивнуть. Кивнув в ответ, Мицури одарила Шинобу лучезарной улыбкой, медленно раскрывая объятья. Было так тепло внутри, что даже не хотелось расходиться, но всё же и задерживаться не стоило. Кёджуро ведь ждёт, да и Игуро тоже не стоит смущать, верно?       — Спасибо… — только и смогла произнести Шинобу, поклонившись Мицури Канроджи и быстро расставшись с ней, оставив её попечительству Обаная Игуро, который был весьма счастлив оказаться в обществе Столпа Любви.

༒༓༒༓༒༓༒༓༒༓༒༓༒༓༒

      Подбрасывая медно-коричневую монетку, которая блестела как сильно карамелизованный кусочек груши, Канао методично перебирала в голове варианты ответов, решений ситуаций, которые, возможно, никогда не произойдут в её жизни. Она стремилась наладить какой-то порядок, хотя со стороны казалось, что ей делать нечего и она просто балуется, играет. Как ребёнок, который ищет способ, чем себя занять. Однако эта монетка, как и заколка на её хвостике сбоку, для неё была большой, ценной памятью об очень значимом в её жизни человеке.       Каждый раз когда девочки в поместье Бабочек спрашивали о её прошлой жизни, Канао с трудом подбирала ответы, предпочитая молчать. Просто потому, что она реально не знала, что ответить, ибо та жизнь была для неё сплошным туманом. Она хорошо помнила только тот день, когда сёстры Кочо выкупили её, и в этот день умыли, нарядили, усадили за стол, откормили сладостями и вкусностями, о существовании которых девочка даже не подозревала. Остальное ей хотелось забыть, как самый страшный сон, в котором страх перед неизвестностью, неподдельный ужас и вечный голод преследовали её и цеплялись, как репейники.       Раз подбросив монетку, Канао внимательно посмотрела на блестящую медную гладь и мысленно приняла решение, что всё-таки пойдёт к господину Химеджиме. Они часто пересекались в поместье Бабочек, так как, в отличие от Санеми Шиназугавы, Гёмей располагал большим уважением у Шинобу и всегда, какая бы ни была ситуация, являлся самым желанным и дорогим гостем. В первый раз они заговорили после похорон Канаэ, когда девочка сидела несколько часов на крыльце под дождём, а он, случайно почувствовав, что на него кто-то смотрит, решил заговорить с ней. Конечно, диалог вышел так себе, потому что Канао после смерти старшей Кочо ещё сильнее замкнулась в себе и практически не разговаривала с кем-то, пока ей это либо не прикажут, либо прямо не зададут вопрос, на который должен последовать конкретный, и, желательно, лаконичный односложный ответ. Но, тем не менее, Гёмей заверил девочку, что та может ему доверять, и если ей нужна будет помощь или совет, то она может к нему обратиться за этим.       Два раза подбросив монетку, Канао решила, что всё же стоит поделиться с Химеджимой своими переживаниями и поговорить. Ситуация с Шинобу достигла того предела, когда Канао понимала, что так всё это больше продолжаться не может.

Наверное…

      — Господин Химеджима? — осторожно подала голос Канао, подойдя к слепому мужчине так, чтобы он лучше её слышал. Она считала, что достаточно тихо говорит даже для того, чей мир буквально состоит только из звуков.       Абсолютно точно определив, что перед ним Канао Цуюри, Гёмей Химеджима встал, закончил молитвы и обернулся к девочке — для него она была схожа с маленьким деревом поспевающего персика — совсем юное, но уже крепкое и стойкое, с какими-то корнями, но ещё не завязавшимися плодами, которое только-только готово взрасти в направлении попутного ветра. И Гёмей уже предчувствовал, что именно он должен стать её направляющим ветром, в котором так нуждается это одинокое дитя.       — Ты хочешь, чтобы я обучал тебя? — серьёзно спросил он и, не дав Канао и шанса что-то сказать, сразу отметил. — Но мне кажется, что ты не только за этим пришла ко мне.       — Вы правы, — скупая улыбка лепестком коснулась глади её лица, отчего рябью показались неглубокие и редкие ямочки на щёчках. Всё-таки её поражала его монашеская проницательность, в которой она убедилась вживую, а не только наслушавшись редких рассказов Шинобу-сан или эмоциональных присказок Аой Канзаки. — Это непосредственно касается моей…       Здесь она будто запнулась, потому что впервые искренне задумалась о том, кто для неё Шинобу Кочо. Сестра? Наставница? Подбирая необходимое определение к личности мечницы, всё отдавалось в душе холодом и отстранённостью, и Канао, словно забыв цель своего визита, сильно погрузилась в собственные размышления в поисках ответов: Зачем она здесь и кто для неё Шинобу Кочо?       Ведь, в сущности, Канао не имела никакого отношения к роду Кочо и, тем более, не входила в список потенциальных цугуко Столпа бабочки. У той же Аой шансов стать наследницей больше, чем у Канао. Как минимум, ту Шинобу обучала и даже определила стиль её дыхания. А что до Цуюри — она абсолютно была бесполезна как во врачевании, так и в обыкновенном ведении быта.       На самом деле не совсем понятно — Канао была слишком то ли запугана, то ли по-монашески терпелива, что просто не предпринимала никаких попыток самостоятельно, без дозволения нынешнего Столпа, брать оружие в свои руки. До последнего она была уверена, что Кочо изменится и станет её тренировать хотя бы для самообороны, если не брать в цугуко. Однако сейчас зыбкая решимость стала значительно давать трещину. И пусть внешне это никак не сказывалось, но Канао это сильно пугало, потому что она чувствовала, что где-то глубоко внутри у неё теплится большая сила, как маленькая горящая свеча, которая хочет разрастись в вечный пылающий факел. А чем дольше она бездействует, тем сильнее чувствует свою бесполезность и даже беспомощность, сравнимую с той, которая есть у новорождённого. Однако разница между ней и ребёнком состоит в том, что он только недавно пришёл в этот мир и нуждается в нём, а Канао интуитивно чувствовала, что сама нужна этому миру.       Возможно, что нужна и самой Шинобу Кочо…       Из её головы не выходил день, когда Канао случайно застала тренирующуюся Канаэ и то чувство, как от трепета сжалось её сердце перед взмахивающей клинком ничирин девушкой с чётко проговоренными катами, которые буквально создавали волшебство перед глазами ребёнка. Настолько потрясённая всем этим, Канао впервые смело произнесла единственно яркое и самое осознанное желание за всю свою жизнь вслух:       — Хочу.       Это было то немногое, что она также бережно и нежно берегла, как монетку, подаренную ей Канаэ.       — Ты притихла, — заметил Гёмей и тем вывел Канао из транса, заставив дёрнуться от неожиданности, — и это нормально в твоей ситуации.       Она непонимающе уставилась в его слепые глаза, словно могла найти там ответы, но при встрече их взглядов всплывали только новые, более запутанные вопросы.       — Твой голос гораздо больше и сильнее, чем тебе кажется, — произнёс он так, словно это самая настоящая истина. Однако даже Канао слабо в это верила и лишь скептически покосилась на мужчину.       — Я не верю, — бесцветно ответила она, надев на себя буддисткую улыбку, говоря чётко, но тихо. — Как и в то, что моя покровительница — это та, кому я нужна.       — И это нормально, — спокойно отозвался Гёмей, сложив ладони в молитвенном жесте. — Человеку свойственно сомневаться или во что-то не верить. Однако ты колеблешься, как росток перед ветром.       Вздохнув, Канао, слегка опустила голову:       — Я не понимаю, что делаю не так, — честно призналась девочка, тупо глядя на носки своей закрытой обуви. — Если раньше во мне была хоть какая-то уверенность, что меня любят и принимают, то сейчас я кожей чувствую, что меня…       — Ненавидят? — закончил за неё Гёмей.       — Да… — неуверенно отозвалась Канао, и, медленно подняв взгляд, посмотрела Столпу в глаза, опять в надежде найти в нём ответы.       — Тебя действительно ненавидят, но в этом нет твоей вины, — с предельной честностью ответил Гёмей, и ему не составило труда определить, что Канао эти слова ранили, так она прерывисто вздохнула, словно её сильно ударили по лицу. — И всё же тебе стоит это принять.       — Я пыталась, — в голосе Канао послышалось отчаяние, — но мне… — она недолго подумала и всё также неуверенно ответила, — тоже больно! За что так со мной? Почему она меня не выгнала, когда умерла сес… Канаэ-сама? Почему она оставила меня и держит, как свою птицу в клетке, но при этом заставляет меня испытывать не меньшее чувство вины, будто я виновата в её печалях!       — Потому что я обещала своей сестре защищать тебя!