Цветение сиреневой сирени

      — Ну, здравствуй, братец, — слова не колят, не ехидничают. Нариндер говорит устало и потеряно, так как не знает, как на его приход отреагируют. Здесь, меж миром и землей, в светлой пустой темнице, с пышным букетом сиренево-фиолетовой сирени он выглядит слишком неуместно, даже нелепо. Но ему нужно было прийти. Нужно было поговорить и просто встретиться. Вражда между ними завершена его победой. Трое епископов жестоко убиты не его руками, но по его приказу. На четвертого не хватило сил. Ламберт не сумел его казнить. А может просто не захотел. Он передал пленника в руки Смерти, а тот решил не убивать.       Война… не обратил на него внимания. Висел на цепях, распятый и замученный, смотрел куда угодно, но не на говорящего. Молчал. Все тело… болело, ломило, трещало. Раны зудели, тем самым напоминая, что он все еще жив. От такого понимания становилось противно. Это одолжение Шамуре не нравилось. Слишком гордый, чтобы жить по чьему-то желанию.       — А помнишь… — он опускает цветы. Не знает, куда их деть. Зачем вообще пришел с ними, кого хотел удивить. Но эта сирень… напоминала о далеком нежном прошлом.       — … ты навещал меня раньше? Ты говорил со мной, а я злился и не смотрел тебе в глаза. Теперь чувствуешь, каково мне было? — Смерть разговаривает с ним осторожно и спокойно. Война сжимает губы с отвращением. Лязгает цепями, разминая затекшие руки. Отворачивается в другую сторону. Такое сравнение ему неприятно.       Нариндер был заточен в силу своей алчности и честолюбия. Таково было его наказание. Шамуре было ужасно тяжело и больно сковывать его. Кажется, тогда он страдал даже сильнее, разрываясь между желанием сохранить мировой порядок и угодить брату. Он слишком его любил. Он любил их всех. Война платит своей кровью, своим телом, своими чувствами за то, что не сумел помочь всем, ведь это невозможно. Нариндер даже не догадывается, каково ему было тогда. И тем более не сможет понять, каково ему сейчас. Оттого это сравнение… неправильно и неуместно.       Шамура дышит тяжело, медленно. Кусает себя за язык, лишь бы не съязвить. А так хочется выпалить все, что давно терзает воспаленный разум. Дорогой брат… ученик, друг, возлюбленный… травмировал его, а теперь строит из себя жертву, надеясь то ли на жалость, то ли на извинения. Но более Война не станет жалеть ни его, ни себя. И извиняться перед кем-либо, даже перед собой, он не намеревается.       — Скажи что-нибудь? Я так давно не слышал твоего голоса, — Смерть молит. Готов встать на колени, как когда-то на коленях перед ним стоял Мудрость и без конца умолял покаяться.       Цепи звенят. Война прогибается, плавно и гордо поднимает голову, демонстрируя больное бледное лицо. Излишне строгое, уставшее, со следами извечной хмурости. Пурпурные глаза блестят возмущенно и горячо, опасно. Нариндер впервые видит столько ненависти в его взгляде, поэтому пугается, отходит на шаг.       А так хочется положить руку на чужую худую щеку, погладить и успокоить…       — Засунь себе эти цветы знаешь куда? — шипит сквозь зубы и моргает медленно. А ведь когда-то Смерть с удовольствием смотрел в эти глаза, видя в них столько любви и тепла.       — А мне помнилось, что ты любишь сирень, — примирительно промурчал Нариндер. Казалось, Шамура клацнул челюстями, как бы намекая, что ничего он не любит и от Смерти не примет. Жнец хмыкнул. Небрежно кинул букет куда-то в сторону. Сирень гроздьями рассыпалась по воздуху, истлела, исчезла. Мудрость с хорошо сокрытым ужасом проследил за падением цветов. Что-то в нем треснуло и разбилось окончательно. Он вновь отвернулся, повиснув на цепях.       — Что тебе от меня нужно? Все, чего ты добивался, тобою достигнуто. Уйди, — Шамура будто не говорит, а режет, отсекает слова, выплевывает. Предельно холоден. Не идет на контакт.       — Мне нужно… одобрение, — Смерть признается в этом скорее себе, нежели брату. Не в силах обмануть сейчас и замолчать. Он останавливается и думает, так ли ему это нужно. Война кривит губы в насмешливой и снисходительной улыбке, как бы говоря, что он не одобряет. Наоборот презирает и искренне считает, что Нариндер не прав. Вот только теперь его никто не остановит, не укажет на неправоту.       — Поздно опомнился, — хрипит. Жнец тянет руки к нему, к его безбожно изувеченному телу. Проходится пальцами по засохшим пятнам черной крови на некогда аккуратной сутане. Сквозь ткань ощущается жар. Прилив крови к воспаленным местам.       Шамура сдержанно вздыхает, чувствуя наглые руки на своей израненной груди. Где-то здесь, пересекая торс, разлеглась неглубокая, но длинная резаная рана. Постоянно кровоточащая и не заживающая без швов. Как жаль, что Епископа Болезни больше нет. Калламар умел изящно шить, быстро заживлять раны, безболезненно вправлять вывихи и правильно сращивать переломы. Нариндер не умеет. Научится, чтобы облегчить его страдания.       — Позволь мне… — одну руку он кладет на грудь поверх раны. А вторую как-то совсем не красиво, скорее, провокационно-вызывающе укладывает на чужую талию. Держит, в попытках приблизить к себе.       — … излечить твои раны, — предлагает и улыбается приторно. Война жжет его своим холодным взглядом. Не позволит. Истечет кровью, измучается, но не подпустит ближе, не разрешит забраться под одежду.       — Убери руки!.. — шипение, смешанное с огорчением и рычанием. Смерть возлагает обе ладони на его талию. Лапает его всего и везде. Война изворачивается, отворачивается, хрипит и явно возмущается.       — Уйди! Вместе со своими цветами, слащавыми речами и домогательствами. Убирайся! — зубами клацает. Ударил бы, если бы цепи не сковывали.       — Ненавижу. Ненавижу и не прощу. Уж лучше бы ты убил меня тоже и сложил нас всех в братскую могилу, — помимо злобы в голосе ощущалась обида и привычное хладное спокойствие. Шамура сильно его любит, но убийство родных не простит. Издевательства над собой он тоже не забудет.       — А если я убью тебя прямо сейчас? — Нариндер пошел от обратного.       — Будешь ли ты счастлив? — брови вздергивает удивленно и склоняется к его лицу, чтобы четко видеть каждую эмоцию.       — А ты попробуй. Убей. Иного я не прошу, — грудь выставляет вперед, предлагает бить прямо в сердце, чтобы наверняка. Или можно ударить в голову, чтобы окончательно разбить больной череп.       Жнец отдаляется. Он не попробует, он не сможет.

***

      Цветение… Нариндер помнит как они, он и Шамура, гуляли когда-то по весеннему лесу. Жаркое солнце и холодная земля. Запах сирени, от которого постепенно начинала кружиться голова. Черемуха еще не зацвела, весенние холода перед теплым летом еще не наступили. Жнец жался к нему, держал его за любезно предоставленный локоть и говорил без конца, рассказывая все, что знал. Мудрость слушал, порой кивал согласно, но чаще всего по-родительски скованно, но счастливо улыбался.       — Иди сюда? — отошел на шаг, поманил бледной ладонью. Смерть потянулся за ним, постарался вновь схватить, приблизиться. По мокрой траве, сходя с тонкой тропы, они прошли к огромному кусту сирени. Мудрость свел руки за спину и голову медленно поднял, взглядом окидывая куст. От запаха голова закружилась сильнее.       — У тебя глаза такие же… — влюблено выдохнул, сравнивая фиолетовый пурпур чужих глаз и цветов.       — Мне тоже так кажется, — согласился Шамура. Тонкую ветвь, увешанную пышными гроздями цветов, он согнул и с треском сломал. Затем следующую.       — Что ты делаешь? — возмутился Нариндер. Посмотрел на изломанные ветви, затем перевел взгляд на брата.       — Рву, — коротко ответил и отломил еще одну ветвь, затем этот маленький букет вручил Смерти, приказал держать. Нет, попросил. И нежно улыбнулся. От этой улыбки внутри что-то трепетало у обоих. Успокоился он только тогда, когда охапка цветов перестала умещаться в чужих руках.       — Зачем нам столько?.. — усмехнулся смущенно.       — Будут стоять и радовать глаз, — Мудрость удовлетворенно кивнул. Посмотрел на цветы и быстро перевел взгляд на брата. Тот казался счастливым и немного пристыженным, неуверенным в силу возраста и неопытности. Фиолетовые цветы обеляли его и без того белую кожу. Румянец на щеках выделялся. Глаза блестели, но свой взгляд он старался спрятать. Стеснялся, наверное. Боялся этой близости.       Шамура вздохнул. Осторожно, едва ощутимо уложил руки на чужие бока. Затем потянулся дальше. Медленно притянул Нариндера к себе, сжал в объятиях. Лишь цветы разделяли их.       — Мне немного плохо, — признался Смерть, прогнувшись расслаблено в чужих руках. Голова кружилась у обоих. Только вот у Мудрости головокружение было от осознания происходящего, а не от запаха. Его признание… непроизнесенные слова, но теплые касания и влюбленный взгляд. Он держал руки на чужой талии, хотел склониться ближе и поцеловать. Не стал. Сдержался. А Нариндер его умысла не понял.       Сейчас понимает. Очень хорошо понимает. В подробностях помнит множество касаний, объятий, легких поцелуев.

***

      Ламберт ходит туда-сюда, вдоль и поперек шагами измеряя свой храм. Сегодня днем он обязан привести ритуал, который ранее не проводил. Нервничает. Повторяет молитвы и постоянно глядит на алтарь. Смерть стоит где-то позади него, рассеяно смотрит в пол и жмется к стене. Выборочно отрывает цветки от грози сирени. Кидает на пол. Смотрит, как быстро они вянут.       Не знает, чего хочет. Цель достигнута, а дальнейших планов он не выдвигал. Чувствует себя сковано.       — Чем же вам сирень не угодила, раз вы весь день ее щиплете? — вздыхает Ламберт, отвлекаясь на эту унылую картину. И правда. Весь пол храма усыпан увядшими цветочками.       — Заняться больше нечем, — признается Смерть. В действительности он опечален, расстроен несостоявшимся разговором.       — Так помогите мне? Мне нужно приготовить зал к ритуалу. Свечи расставить, начертить пентаграмму, руны, — Ламберт придумывает дела на ходу. С этим всем он в одиночку справится менее чем за полчаса. Но надо же как-то занять безутешного Бога?       Жнец не отвечает. Не хочет. Срывает еще один цветок и вздыхает. Ламб тихо смеется. Такие вздохи ему знакомы.       — Чем-то опечалены? Что-то случилось за тот час, что меня не было с вами? — Ламберт и правда постоянно с ним. Нариндер, не стал отказываться от излишне преданного работника, хотя поначалу хотел его убить за ненадобностью.       — Да так. Маленькие огорчения, — он отмахнулся и ощипанную ветвь кинул небрежно на пол. Зачем-то наступил на нее. Постоял пару секунд и отошел. Не ему же убирать.       — Ваше право, рассказать мне или нет, — Ламберт расслаблено дернул плечами. Он догадывался, но не спешил в это лезть, что-то советовать и помогать. Своих дел и проблем ему точно хватало.       — Но…       — Он любил сирень, — перебил самым наглым образом.       — А сейчас уже не любит? — Ламберт улыбнулся грустно. Понял без упоминания имени. Он слышал слишком много таких нескладных историй, оттого смутно знал о чужих отношениях.       — А сейчас не любит, — фыркнул жнец, опять наступая на множество рассыпанных им цветочков.       — Любит. Но дело не в этом, — покачал головой. Нариндер глазами похлопал, не понимая намеков.       — Дарил ли он вам когда-то сирень?       Смерть кивает. Было единожды. Лишь единожды. Других цветов Война не дарил, не считал нужным. Знал, что яркий букет завянет через пару дней.       — А знаете ли вы, что сирень дарят при первой и самой светлой любви? Оттого дарить ее снова… глупо.       Нариндер сжал губы. Сердце пропустило пару огорченных ударов. Глупость какая.