Букет

— Что, не спится? Противный писк уведомления нарушает ночную тишину, спокойно наполнившую пространство, окружённое четырьмя тускло-серыми облезлыми стенами. Мрак, заручившись её немой поддержкой, расползся по всем захламлённым, уже солидно настоявшимся, мусором, который стал интерьером невзрачного помещения и забрался в каждую, даже самую узкую и незаметную человеческому взгляду, щель. Только приглушённый свет экрана мобильника оказывал хоть и малейшее, но сопротивление темноте, давно пожравшей всё живое в комнате. Данила, сморщившись от изобилия белого цвета, в виде накрывшего верхнюю часть телефона блока из ВКонтакте на его привычно-чёрном оформлении, перевернулся на другой бок, при этом задев оледеневшую обои с невзрачным узором, чтобы закрыть смартфоном отсвечивающий фонарь с улицы и прочитать имя отправителя. В моменте закатывания глаз как можно глубже в мозг и тяжёлого, уставшего вздоха вылезло новое сообщение. — М? Я же вижу, ты вышел из сети 10 минут назад;) Даня всегда считал смайлики из скобок слишком тупыми и придурочными для использования их в переписке. Он долго не верил, что их кто-то использует для передачи эмоций, а не только для издёвки. Но поверить пришлось, ведь невозможно издеваться через раз на протяжении нескольких месяцев. — Ну так перестань видеть, в чём проблема. Снова Макс и его до взблёва надоедливые, как вечно повторяющиеся наставления родителей по жизни, натуральные приставания. Данила не мог вытерпеть и нескольких минут такого настойчивого поведения, а здесь он терпел. Очень долго, по его меркам, старался принимать наседания на уши и бесконечный в своей сути, и в своём количестве в их пересушенном диалоге вопрос «Как дела?)», который не менялся ото дня ко дню. И эту скобку, использовавшуюся до безобразия неправильно. Не покажет она улыбку, сколько её ни ставь. А Максим продолжал ставить её и раздражать. — Не могу( Как я тогда узнаю, что ты свободен?) Даня как никогда захотел удалить из его клавиатуры отвратительные дуги, но для этого нужно с Максом встретится и отобрать гаджет. Или научится удалённо взламывать чужие устройства и получать к ним полный доступ. Что из этого сложнее, Данила сказать затруднялся. Стоило лишь оказаться в сердце города, среди винтажных зданий, созданных искусными мастерами, среди обилия пёстрых вывесок, которые отчаянно зазывали в свою обитель, среди огромной толпы, идущей куда-то по своим безумно важным делам, как Максим всегда вылавливал его на длинных истоптанных улицах. Будто солнце, поцеловавшее Данилу ещё при рождении, сводило все, до слепоты яркие лучи на парне, а Макс просто шёл к эпицентру тепла, зная, кто невольно притягивал его. На великое сожаление Дани их встречи никак не получалось избежать. Из раза в раз приходилось таскаться за энтузиазмом Максима, который переполнял его через край, и заодно топил менее энергичного Данилу. Макс заходил в каждое кафе, имеющее хоть толику тематики и вкуса. Макс выискивал новые парки, желая узреть что-то иное, кроме нескончаемой зелени, нежно напоминающей о времени года, как завалившийся за диван и забытый от своей ненужности, старенький квадратный календарь, листы которого осыпаются в ладонях, и псевдосоветских памятников каких-то деятелей, которые покроются ржавчиной быстрее, чем их оригинальные собратья. Макс покупал множество сувениров, будто не жил в центре исторической столицы, а приехал погостить на неделю, и воплощая из себя самого надоедливого родственника, который скупает и раздаривает всё-то, что бросилось ему в глаза. Собственно, он и задаривал Даню различными побрякушками, которые выглядели слишком несуразно, красочно и по наивному мило для полок скучной и холодной Данилиной квартиры. Даня всё равно их получит, хочет он того или нет. Макс наслаждался прогулками и запоминал как можно больше в свою голову, которая помнила до ужаса много моментов, будь то их первую встречу за пределами интернета, или очередную глупую попытку отказаться от встречи. Данила великолепно умел делать вид самого одинокого и ни в ком не нуждающегося человека, самой отстранённой от людских переживаний личности и единственного в своём роде творца без вдохновения. Данила абсолютно не умел долго оставаться без своего неисчерпаемого источника жизненного заряда, без спокойных, словно тихий дом в глухой чаще, глаз, за которыми скромно прятались, как мыши среди кошек, великие амбиции и, набирающий обороты, ветер чувств и эмоций, чьё дуновение грезило об однажды согреющей его звезде. Макс ощущался нарастающим стихийным буйством. От него хотелось укрыться, не позволить ему разрушить идиллию многолетнего недвижимого комфорта. Но при беглом взгляде, со спёртым, далеко в кровавых внутренностях, воздухом, виднелась лишь благородная тишь, давным-давно полюбившаяся бесстрастность окружения, призрачность любого неестественного явления. Так умиротворённо было всегда. Почему же у Дани не проходит мерзкое, невесомое, но очень навязчивое преддверие чего-то грандиозного и завораживающего донельзя? У него стойко держится мысль, что это обязательно его коснётся. Глубокая ночь стремительно бежит смениться на, переливающийся разными пастельными оттенками, рассвет. Даня продолжает упорно игнорировать последующие сообщения и расспросы обо всём на свете. Он в сотый раз проклинает того, кто убедил его в спокойном и излишне вежливом характере Максима. Кто это был, он уже и не помнит. Возможно, собственный разум решил неудачно пошутить над своим обладателем, возможно, кто-то просто навязал ему известного блогера для коллаба, даже не удосужившись разобраться в нём поглубже, а не посмотреть пару видео и количество подписчиков, возможно, Тарасенко самолично ввёл его в заблуждение, чтобы разрушить умение верить людям со знакомства. Хотя Данила перестал считать это столь важным. Он ожидал, когда сонливость соизволит накрыть Максима и они оба, наконец-то, смогут уснуть. Среди быстро сменяющих друг друга уведомлений, включающих в себя обилие вроде русских букв, хотя перед взором Дани остались чёрные закорючки, сливающиеся воедино, он выловил информацию о бессоннице Макса, которая вызвана неожиданным потоком идей, обязанных реализоваться в ближайшем будущем. Остальное пролетело и не задержалось у Данилы в памяти, даже на несколько минут. Он раскинулся на короткой, узкой кровати с матрасом, после которого адски болела спина, закинул ноги на подоконник, иначе не получалось поместиться на спальное пространство, и пытался погрузиться в царство Морфея хоть на немного, под аккомпанемент звенящих звуков. Данила не хотел переводить телефон в режим не беспокоить и искал ответ почему в закромах своей головы, будто перебирая на сыром чердаке хилые книжные полки, сделанные из переработанных древесных опилок, чтобы найти не менее древнюю, чем чердак, особую книгу. Без понимания зачем. Вскоре уведомления замолкают, заставляя почти заснувшего Даню разомкнуть веки. Натяжной потолок, ранее чистейшего белого цвета, а ныне уныло-мутный, впитавший в себя многолетнюю пыль, сигаретный дым и неизвестно сколько всего ещё, безмолвно отражает серые глаза с внушительными мешками под ними, больше похожими на грубые синяки, набитые сильной рукой. Данила не желает смотреть внутрь себя, это его пугает. Он не хочет принимать, что цепкие лапы его внутреннего голоса могут однажды добраться до рационализирующего всё разума и заставить его расслабиться. Держаться литой сталью, не поддаваясь отдыху, и работать до изнеможения легко. Разобраться в себе сложно. Даня зажмурился, словно прячась от такого донимающего мира снаружи в собственной скудной комнате, защищающей его от всего. Кроме надоедливого парня, от которого защиты не существовало. Но который позволял себе отступать. Что было категорически неправильно и ранило где-то под железной коркой, куда Даня так боялся заглядывать. Он снова уткнулся носом в ледяную стену и взял в руки активно разряжавшийся телефон. Его встречает иконка на главном экране, даже не занесённая в папку, на краю которой, в так сильно раздражающей красной рамочке, виднеется немалое число. Чат выглядел печально. Огромное количество сообщений разной длины ждали ответа, а рядом с их отправителем горел зелёный кружок, вызвавший стыд. — Прости. Сейчас всё прочту. Две галочки моментально прилетают на своё незаслуженное место, что вызывает слабую улыбку на лице Дани. Вряд ли он будет отвечать на каждое из них, придумает новую тему. Но главное прочтёт. А остальное будет неважно.

***

Тёплая кружка согревает пальцы. Глоток горячего чёрного чая согревает горло, обволакивая приятным жжением. Радужка напротив, как раз в цвет напитка, греет внушительнее физического тепла, но, жаль, не даёт коже избавиться от просочившегося в неё холода. Даня всегда удивлялся отсутствию инея в собственной квартире. Даже когда на улице солнце радовало всё сущее и наделяло всё жизнью и ростом, в квартире Данилы можно продрогнуть до костей. Он всё ждал, когда из крана пойдёт пушистый, как белоснежные зверьки, снег или на крайний случай, куски льда. Но он точно не ожидал Макса на пороге. И с букетом. — Колокольчики, — Максим, улыбаясь, протянул полевые растения, — Пустишь? Даня взял свободной рукой букет и отошёл, пропуская гостя вглубь. Макс быстро снял с себя осеннюю куртку и, повесив её на крючок, пошёл осматриваться в незнакомом для него месте. Данила ошарашенно проводил его взглядом, перехватил цветы в подмышку и захлопнул дверь. Угораздило же Даню, поддастся на многочисленные провокации и дать свой адрес Максу. Макс до взблёва надоедливый. И почему-то только с Даней. Он посмел назвать Кашина другом. Хоть и вскользь, хоть и в очередной провокации, но посмел. У Данилы нет друзей, он слишком занятой. Даниле нельзя дарить цветы, как какой-то девочке, он серьёзная личность и почти в два раза крупнее Макса. Но букет фиолетовых колокольчиков покоится на кухонном столе. У него в доме нет ваз, они невинны и хрупки, как девичье сердце, они не подходят Даниле. Такой декор стоял у его подруг со средней и старшей школы. Такие аккуратные бутоны с пятью лепестками стояли в элегантных фарфоровых сосудах у них дома. Но на столешнице лежали соцветия со своими тонкими стеблями и оставляли мятые и жухлые лепестки рядом с собой. — Я подумал, что тебе они понравятся, — отвечает Максим на долгое изучающее рассматривание растений Даней, — Правда, после этого я перестал думать. Очевидно, у тебя нет, куда их поставить. Данила молчит и продолжает изучать цветы перед ним. Они кажутся инородными, словно купленный престарелому человеку ноутбук или луна, стоящая вместе с солнцем. Он наблюдает за ними так пристально, что у гостя создаётся впечатление, будто он случайно внутри букета принёс клубок хищных змей, так и норовящих укусить хозяина квартиры. Это вызывает у Макса еле слышимый смешок, который выводит из транса Данилу. — Нравятся. Сильно, — наверно, это самое искреннее, что вылетело из Даниных уст на этой кухне, которая застала столько гневных криков, столько отчаянных вздохов, столько деловых речей, сколько не дано сосчитать даже самому гениальному и умному математику. Он перевёл взгляд на гостя, что успел устроиться на его кухне. Тот лишь улыбался и пил свой чай, который самостоятельно заварил, даже не спрашивая о посуде или нахождении чайных пакетиков, и его улыбка была слишком похожа на злополучную скобочку. Но сейчас эта прилипчивая скоба не казалась лишней. Макс создавал уют вокруг себя вне зависимости от окружения. Казалось, что в самом пылу острейшей ссоры интересов он способен успокоить всё одним только своим существованием поблизости. Даня же не мог отделаться от ощущения бури, когда он рядом. Но эта буря перестала пугать. Даня, спустя нескончаемое количество бессонных ночей и многочасовых незапланированных прогулок, научился держаться стойко. От колючих веток уворачиваться, правда, не получалось. Получилось видеть их сквозь мутный песок, кружащий хаотичный вальс и издаваемый им шуршащий скрежет. Даже он не резал уши, привыкшие к искусству. Может, Данила понял, как чувствовать умиротворение, схожее с тишью лесной глуши, находясь посреди буйства. — Я куплю для них вазу, — Кашин подхватил букет и отвернулся, ища место, куда можно его положить, чтобы он не занимал и так маленький стол. И, возможно, чтобы увести взгляд подальше от бесконечно глубоких очей, стремящихся утопить любого существа, которому посчастливится посмотреть в них. Бутоны, подвергшиеся беспокойству, источили аромат, который ударил в нос человеку, нарушившему их покой. Слабый луговой запах, давно позабытый из-за промышленной жизни города, пропахшего клубами плотного грязного дыма, пронёсся призрачным шлейфом у лица Данилы. Подтупленное обоняние всё же смогло учуять горьковатые нотки и чувство странной свободы. Дыхание, забитое вечным никотином, витающим не только у кухонного окна, но и по всему дому, впитавшемуся в каждый предмет невзрачной мебели, дрогнуло. Данила, почти не касаясь, огладил хрупкий и тонкий лепесток, который стоял у ног смерти, не имея возможности противостоять ей, в своём печальном итоге, отдавшись для глупого подарка из цветочного магазина. Что-то в них отдавало несуществующее тепло в его ладонь. Он оставил цветы на самой несуразной полке в его доме. На ней располагались все подаренные Максимом сувениры и побрякушки. Теперь, с букетом в главной роли этого маленького театра, сочетающем в себе изящество и простоту, пышность и стройность, она смотрелась ещё более придурочной. Как раз под стать дарителю. Даня часто представлял эту полку, как реальный театр, он даже придумал название разыгрываемой на сцене пьесе. Рассвет. Яркость и цветастость игрушек напоминала встающее проснувшиеся солнце, наполненное бодростью, а тусклые обои отлично смотрелись в роли облачной ночи, где никогда не увидишь звёзд. Однако после таких воображаемых сценок, неизбежными были рассуждения об уместности этого в его жёсткой голове. — Я думал, ты их выкинул, — голос сзади убавил свою задорность. Данила обернулся на него, вопросительно вскинув бровь. Глупая привычка, которую он позаимствовал у Макса, сам не заметив этого, — Просто ты ведь такой из себя серьёзный. Живёшь, вон, в сплошной серости. Макс был прав. Должен быть прав. — Не захотел, — Даня пожал плечами и отвернулся обратно. Почему же такое ощущение, что Макс сказал абсолютную чушь? — Зачем ты приехал? — вопрос, который упёрся в стенки горла и отчаянно не хотел покидать своё уютное гнездо. Вроде самый очевидный из всех возможных, особенно для эталона хикканства и всепоглощающего одиночества. Сейчас же он кажется белой сорокой в приятной немногочисленности звуков дома. — Скучно стало сидеть перед компьютером и стирать пальцы о мышку. — А почему ко мне? — возможно, Даня сможет утолить, появившиеся с его приходом, любопытство. Он очень этого хочет. Никто не приходил к нему от скуки для бессмысленной болтовни. Даня всему искал смысл, наверное, это и отпугивало. — А к кому ещё? Родители уехали по делам в родной город, брат давно в Питере не живёт, однокурсники вряд ли захотят меня видеть в отрыве от моей популярности. Вот и остался ты, — он снова беззаботно улыбнулся, как ребёнок, который пришёл хвастаться родителям свои новым умением. Только Максу хвастаться оказалось нечем. Даня не поворачивал голову к своему собеседнику. У него не было надобности это делать. Он буравил удивлённым взглядом все подаренные ему вещи и пытался сложить в голове слова Макса в единую мысль. Но равенство, к которому он приходил, не подходило Максу от слова совсем. Данила не мог представить Макса одиночкой в той же степени, как себя заядлым тусовщиком, пропадающим в клубах и барам чаще, чем в приевшихся, однако родных стенах квартиры. Он никогда не думал об этом. Просто отчуждённо грелся в слепой зоне своей звезды, которая была в разы горячее центра звёздной системы. Даня страшился объявить себя в поле зрения, слишком стыдно признать нужду в ком-либо. Слишком странно осознавать, что самая видная и притягивающая к себе звезда нуждается в другой звезде. Но она должна быть ярче и горячее, разве нет? Даня думает, что никого не способен согреть, только если не ожогом от чрезмерного холода, которого даже в Арктике сложно будет отыскать. Даня уверен в этом. Впервые за долгое время Даниле настолько приятно молчать. Даниле не по вкусу были завывания ветра, стукающие по дешёвому стеклопакету, нервно ожидающему, когда же его разобьют проказливые школьники, зарядив в него украденным из спортзала мячом, который ни в коем случае нельзя пинать ногами. Данила не переносил тики настенных часов, подаренных ему на день рождения кем-то, кто явно дарил их с намерением поиздеваться и сейчас наверняка злорадствовал, сработавшему во всех деталях, плану. Данилу раздражал свист чайника соседей, который прекрасно слышался сквозь стены, прозванные картонными, и наводил на мысль, что по соседству живут дегустаторы растворимых в кипятке напитков или иностранной лапши, или они пили исключительно кипяток. Данила любил слушать только тление сигареты в пальцах и собственную музыку. Данила называл себя снобом, если речь заходила о звуках. Но сегодня нечто неосязаемое изменилось. Воздух, неуспешно гонявший пыль, стал менее густым, наполнился новыми молекулами кислорода, вымещающими застоялый углекислый газ. Лампочка, которая висела на одном проводе, перестала резать глаза жёстким светом, будто бы пощадила убитые ночным сидением перед экраном глаза. А посторонние шумы зазвучали новыми, неизученными нотами, в которых сокрылась тайна, и её ключ был зашифрован в их промежутках. В гладящем мелкие россыпи веснушек ветре. В неторопливо отчитывающих секунды часах цвета жжёного дуба. В десятом кипении чайника за пару часов, ведь чая было крайне мало для нагрянувшего его любителя. В отсутствии желания курить. И в почти неслышимом прослушивании любимой музыке. Данила посчитал, что делится своим одиночеством не так уничижительно, как ему казалось многие годы. Данила узнал, что он может быть не одинок внутри своих ледяных стен и гордой стальной корки, обороняющей от любых воздействий снаружи. Данила почувствовал, что внутри не всегда бывает холодно. Он не воспринял это за зло. Он не испугался этого.

***

Шуршание щебня и, наверное, мелких осколков гравия под шинами въелось в голову, напоминая мерзкое жужжание мух над недельным мусором у входной двери. Тонкие деревья с тёмными стволами и настолько же скудным зелёным покровом, как подумал Данила – сосны, лаконично сменили до жути надоевшие бедные районы города. В них были только облупленные и неопрятные пятиэтажки, пытавшиеся быть разноцветными, но явно проигравшие времени, и автомобильным выхлопам, с редкими фонарями, которые, впрочем, работали раз в две штуки и совершенно не помогали освещать улицы, полные въевшейся грязи, густых паутин на отколовшихся углов зданий, многочисленных неглубоких ям возле и на тротуарах, и пьяных шатающихся бродяг. И тонны воспоминаний, не отличавшихся особой радостью, но запомнившиеся надолго иными, колючими, как дырявый и единственный плед в доме, чувствами. Когда последний магазин, больше похожий на киоск, куда сразу после уроков направляются дети, сохранившие деньги с обедов на что-то более вкусное, остался за пределами видимости стекла, Даниле вдруг стало легче, будто нечто, что теплилось в широкой груди, не могло покинуть предел крепких стен родного места проживания, не могло отказаться от крытого непробиваемой защитой одиночества. А Данила, невзирая на толстый жгут, привязанный узлом булинь к рабочему стулу перед компьютером, смог вдохнуть каждой клеточкой лёгких без незримого давления. Лес успокаивал почти все тревоги, заключённые в стальном сердце под нескончаемым количеством замков. Все деревья, независимо от того, сосны они или ели, высоки ли до облаков или низки, как ветвистые плодовитые кусты, стары и иссохши от долгих десятилетий или только доросли, чтобы задеть верхушкой протяжный горизонт, сливались в единую массу на ощутимой скорости. Всё, кроме неизвестной для Данилы причины поездки, в настолько загадочное и атмосферное место. Зато сидящий сбоку парень чувствовал это место всеми фибрами своей мягкой и учтивой души и точно абстрагироваться от всех проблем. Макс заставлял любые проблемы стыдится их нахождения вблизи него. Даня давно поверил в это и не собирался так просто бросать свои убеждения. Он примирился с быстрым и безостановочным смерчем, постоянно засасывающий Данилу в самую глубь себя, в лице идейности Макса. Слишком сумасбродно, чтобы предсказать хоть частицу новой затеи, слишком заговорщически звучит каждая из них, чтобы отказаться. Максим наводил свои, абсолютно неправильные, неряшливые порядки в идеально размеренной жизни хиккана с трудоголизмом. Сам хиккан стал, почему-то не против. Потратить впустую месяцы показательной и назойливой отстранённости показалось ему не настолько страшной участью, как окончательно избавиться от такой бесячей, но нужной навязчивости. Даня часто думал, где и как они оказались похожи. Почему он раньше со страхом сторонился перемен, а тут осмелел позволить разнообразить свою серость красками. Почему он позволил это Максу. И почему эти вопросы не гложили его по ночам, почему не держали мысли в тисках, почему эти вопросы нужно было искать глубоко в мозгу. Слишком много почему для раннего утра. Хотя для Дани в такое время обычно начиналась ночь. День не предвещал ничего из ряда вон выходящего. Обилие любимой работы, казавшейся в тягость после десятка бессонных суток. Выполнение каких-то обещаний, о которых никто ни за что не забудет и напомнит. Даня хотел, чтобы кто-то напомнил ему поспать на его неудобной кровати с одеялом не по погоде. Перекусы без нормальной еды и энергетики, которые Даня уже не различал по вкусу, вместо воды. Всё прекрасно как всегда. Хотя бы не так холодно, начало лета щадило любвеобильным солнцем, с удовольствием дававшее тепло всем нуждающимся. Даня усердно считал, что в нём не нуждался. По крайней мере, в этом солнце, которое отвратительно слепит, заставляя задёргивать в прошлом плотные шторы, сейчас же они износились и лишь слегка принимали на себя излишне яркие лучи. Которое оцеловало его щёки и бросило с крайне плотной глыбой льда внутри. Глыбой, которую Даня так и смог расколоть. Пока Данила изредка слушал щебетание птиц за открытым окном, негромко раздалась мелодия звонка, предвещавшая либо нудное оправдание за прогоревший срок, либо не менее нудное отчитывание человека, который сделал свою работу плохо. Однако сегодня вселенная оказалась мила. Лёгкая улыбка порывалась появиться на бледном лице, но Даня стремительно подавлял её, смущаясь то ли своего отражения в потухшем мониторе, то ли опасаясь, что звонок вдруг окажется видео. В Данилиной квартире редко оставалось тихо. Тишина ощущалась странно. Будто бы она больше не нужна. Будто бы звуки стали больше подходить Даниле. Будто бы тишина тоже создавала холод. И когда обычного шума улицы стало больше, заодно стало теплее. Прикосновения к стенам не заставляли пальцы дрожать. Случайно задетая металлическая ножка стула не отдавала больным ледяным следом. Даня знал, что это не из-за лета. Никакое лето никогда не грело его квартиру. Он не позволял. Звонкий голос начал тараторить в трубку. Даниле сложно было разобрать всё, что Максим говорил, несмотря на максимальную концентрацию. Он быстро понял, что никогда не сможет улавливать детали в приступах вдохновения Макса, но понимать суть уже получалось всегда. Как сейчас. Данила понял только то, что Макс пригласил его на какую-то поездку. Он даже сбавил скорость речи и добавил в неё столько вежливости, сколько не снилось самым благородным джентльменам восемнадцатого века. Данила лишь немного удивился. Ветки перестали царапать грубоватую кожу. Они проскальзывали по ней, невесомо гладя. Данила согласился на столь рушащее весь его распорядок дня, предложение. Он уже привык его рушить по инициативе Макса. Часы проходили незаметно. Хотя Даня ни разу не замечал точное положение стрелок. Для него всегда всё измерялось в датах. Утренний разговор затерялся в недрах памяти и не планировал оттуда возвращаться. Ожидать Даня не любил, поэтому и старался забыть любой сюрприз как можно скорее. Иногда ему было сложно разобраться, к какому именно готовится, всё уже смешалось в одно огромное событие, которое не сбудется, сколько его ни начинай ждать. Комната поглотилась мраком полностью. Тусклое свечение монитора снова пыталось бороться с расстилающейся по комнате тьмой и снова глобально проигрывало, отбирая себе лишь маленький участок рабочего стола и спинки игрового кресла. Без особого энтузиазма перечитывая текст песни, потирая глаза каждые пять минут, Данила всё больше грезил о сладостном сне. Дверной звонок оборвал всё удовольствие перед предстоящим сонным рассветом. Дане стоило лишь выглянуть в приоткрытую дверь, как его схватили за рукав и дёрнули на себя. Худи, которое было размера на три больше своего обладателя и неопрятно свисавшее со всех краёв, невольно потянулось в ответ на резкое движение, но повлиять на положение Дани не получилось из-за малой силы человека за порогом. Макс открыл дверь шире, заодно открывая вид на свою недовольную физиономию, которая вызвала неконтролируемый смешок у Данилы. — Ты даже не поинтересовался когда, — Макс показательно закатил глаза и отвернул голову. — Прости, — Даня не мог сказать, что серьёзность была не к лицу Макса. Но четыре часа утра и отчаянная попытка вытащить самого заядлого хиккана в мире на улицу не давали воспринимать серьёзность как следует, — Хотел создать себе максимальный сюрприз. — Получилось? — он вскинул бровь и повернулся назад, продолжив сверлить взглядом улыбающегося Данилу. — Вполне, — а он не мог перестать улыбаться. Ещё парочку каких-то моментов, которые не горели желанием просыпаться и проявляться в памяти. И вот Данилу обдувает ветер из приоткрытого окна автомобиля. А рядом сидит подозрительно бодрый Максим, также смотрящий в окно. Веки утяжелялись с каждым десятком минут, проведённых в мирно укачивающей дороге. Но спать Данила не хотел. По крайней мере мозгом, за самочувствие остальных частей тела он не отвечал. Считал, что времени для отдыха у них достаточно. Бессонница для него была очень хорошей подругой. Только навязчивой. Навязчивее, чем Макс, что для Данилы было удивительным. Он думал, что никто не сможет поквитаться с Максом. Слишком много Макса в его потоке мыслей, вот он и кажется навязчивым. Но бессонница ненавидела, когда кто-то забирал у неё драгоценный уголок в голове. Уголок, правда, далеко не маленький, и Данила долго и упорно пытался отдать хотя бы его часть кому-то другому. Вроде у него даже получилась. Только тот, кто забрал место в голове, сговорился с ней. Машину неожиданно сильно тряхнуло на повороте, выбив из Дани все вялотекущие размышления, препятствующие его сну. Бодрости всё же прибавилось от небольшого всплеска адреналина и от свалившейся на него туши. Которая распахнула свои карие глаза, напоминавшие крепкий чай и отдававшие атмосферой старой библиотеки с тонной ветхих книг. Похоже, он не настолько бодр, как показалось Даниле ранее. И в окно он не смотрел. Данила откинулся обратно на сиденье и вернул взгляд на лес. — Вставать не собираешься? — Он не опустил взгляд вниз, когда на его ляжках начались движения, явно не с целью сесть обратно. — А ты против? — Максим перепробовал сотни вариантов, куда деть руки. В итоге он закинул одну на шею сидящего, вторую же просто свесив в район лодыжек парня. Даня посмотрел на кисть, которая слабо удерживалась за шею, — Да нет. Громко зашуршали шины, обозначая время выхода. Тонкая подошва кроссовок, которая не ожидала в своей жизни оказаться в подобной ситуации, неприятно проваливалась во влажную землю, сильно затрудняя и замедляя передвижение. Воздух казался мокрым и тяжёлым в отличие от домашнего, который сушил нос и заставлял мебель бить током потрескавшуюся кожу. Сосновые ветки изредка ударяли лицо и цеплялись за одежду, вытягивая из неё нитки и оставляя запах хвои, вместе с иголками листьев. Данила уже простился с чистотой недавно стиранных вещей и слепо следовал за шатенистой макушкой. Она время от времени останавливалась, выругивалась себе под нос, смотря в экран телефона, и продолжала куда-то идти. Главное, загадочно молчá на все задаваемые ей вопросы. Данила не стал бы скрывать постепенно появляющегося желания уйти к себе домой и лечь спать. Но дорогу домой он не знал. А если осмелился бы заявить о желании, то его оставят жить в этом лесу. Данила был уверен в этом. Густота деревьев заметно снизилась. Даня даже опустил руки, переставая защищаться от активных нападок сосен, так и намеревающихся выколоть его глаза. Торчащие корни перестали захватывать ноги в свой плен, позволяя ускорить шаг. Вскоре от чащи не осталось и растения. Поляна, освещаемая слабым ночным светом, показалась перед взором парней. Максим первым ступил на мягкую траву, покрытую обилием росы, перемигивающейся друг с другом, проминая на ней свои следы. Данила пошёл следом, не оставляя на своей обуви живого места. Теперь его мокрые, земляные и в скором времени зелёные кроссовки ожидает только ближайшая химчистка. Данила осматривается: тёмный лиственный покров окружает клочок свободной земли, словно дачный забор, защищающий от местных хулиганов. В остальном — густая трава и растущие среди неё полевые цветы. И Макс в центре, который уже успел сесть, поджав колени под подбородок, совсем не жалея свою одежду, которая точно стоит недёшево. Данила устало вздохнул и сел рядом. — Так ты мне ответишь, зачем мы здесь? — Даня вытянул ноги и, уперевшись руками в траву, повернул голову в сторону Макса. — Просто так, — он, в свою очередь, оглянулся на Данилу и, поравнявшись с серыми глазами, смешавшими в себе множество зелёных и голубых оттенков, улыбнулся. Данила не пытался выведать больше. Знал, что это бесполезно. Он полностью лёг на землю, положив голову на скрещённые руки. Звёзды на ночном небе напоминали сдутую кем-то пыль. Хаос в их расположении завораживал. Данилу в целом стало тянуть на нечто хаотичное. Или некто. Ему было сложно понять с чего, несмотря на то, что подозрения падали на одного. Слишком мало. Должно быть больше переменных. Примерно, как ярких точек на небесном холсте. Точно не меньше, если дело касается одного рыжего парня. Они должны собираться в связующие, образовывать созвездия. И только так что-то поменять. Освещать планету в отсутствие солнца, чтобы она не покрылась льдом. В случае Данилы снова. Невесомые поглаживания травы, в совокупности с успокаивающей тишиной, прерываемой только на шуршание листьев от ветра и с отсутствием положенного сна, заставили веки, наконец, сомкнутся дольше, чем на секунду. Даже усилившееся шуршание сбоку не заставило его открыть глаза. Он привык к тому, что заставить Макса усидеть на одном месте невозможно. Без этого Макс перестал бы быть собой. Даня очень не хотел этого. Тихая мелодия, неизвестная для Дани, незаметно вклинилась в перечень природных звуков, перемещаясь то дальше, то ближе. Голос, напевающий её, действовал на лежащего сильнее, чем перепробованные Данилой успокоительные для спокойного и крепкого сна. Но вход в сладкое царство Морфея опять был перенесён на неопределённый срок. Даня ощутил тень над своим лицом. Тень явно ждала, когда тот откроет глаза. Пришлось послушаться. Разноцветная связка полевых цветов застыла прямо над глазами, напрашиваясь на комплименты. — Красивые, — сонный разум отказывался обрабатывать более подробные впечатления, — Знаешь, что собрал? — Конечно, — тень, улыбаясь, показалась в поле зрения. А потом села над Даниной головой, раскинув ноги по обе стороны его тела, но так, чтобы удобнее было показывать на определённые бутоны, — Это белые клевера, они здесь растут больше всех других цветов, — он повернул самодельный букет, перевязанный каким-то шнурком, на сторону, где больше всего клеверов, — Вот это синие ирисы. Их хоть и мало, но я удивился, что они тут вообще есть, — он указал пальцем на два единственных цветка в связке, — И розовые незабудки как завершение. Правда, пришлось зайти подальше, чтобы найти их, но это стоило того. — Слушай, дитя поля, а почему ты мне пачками носишь всякие цветочки? — Данила выхватил букет и положил его рядом с собой, снова открывая вид на ночное небо, которое постепенно начало озарять восходящее солнце. — Часто цветы говорят намного больше, чем люди, — Лицо Максима потеряло бывшее озорство, на его смену пришла расслабленная серьёзность. Взгляд устремился на небосвод. Он поджал одно колено под себя, положив на него голову. — И что же говорят твои цветы? — невольно Данила оторвался от созерцания рассвета, на созерцание Максима. Конечно, пришлось закинуть голову до лёгкой боли, но Даниле было глубоко всё равно на неё. — Они всегда говорят о тебе. Лёгкий румянец залил веснушчатые щёки. Так быстро даже мороз не красил его. Данила не нуждался в смысле слов о нём. Он первый раз услышал язык цветов, не зная его. Данила положил руку на чужую шею и слегка потянул её на себя. Он заглянул глубоко, гораздо глубже радужки, белка, зрачка, в представшие перед ним глаза. — Хоть у меня и нет цветов, которые помогали мне говорить, но я тоже всегда говорю о тебе. Максим прижался своими губами к его. Касался нежно потресканных губ, будто боясь нанести новых трещин. Данила отвечал аккуратно, залечивая все свои раны и царапины, находящиеся внутри. Топил глыбы льда, которые так больно жгли холодом изнутри. Отвечал, боясь спугнуть его, как гудок лесного зверька. Оба дышали сбивчиво, но свободно. Сейчас Данила считал себя взаправду поцелованным солнцем. И только пастельный рассвет, окрашивающий малочисленные облака, и россыпи полевых цветов вокруг были этому свидетелями.

***

Буйный ветер трепал жёлтые листья, изо всех сил держащиеся за раскидистые ветви деревьев, ещё не успевших высохнуть от недостатка солнечного света. Шуршание осени сверху, сливалось с хрустом опавших листьев и жухлой травы под размеренными шагами. Конечно, можно было идти по скучной дорожке, выложенной серыми и очень опасными красными каменными плитками, как все люди поблизости. Но идти рядом с Максом, пачкая новые ботинки грязью, было приятнее. Данила смотрел на чёрную шапку, которая уныло распинывала отмершие остатки летней зелени и вглядывалась куда-то себе под ноги. Обманчивое солнце ударяло своими лучами им в спины, совершенно не обогревая ни людей, ни поверхность домов. Оно даже не могло ослепить взор и заставить сощурить глаза. Путь играл на руку парням, оставляя главную звезду солнечной системы обидчиво тащится где-то позади. Всё равно у Дани есть две собственных звезды. Одна вымещает свои эмоции на и так несчастной природе, играя в импровизированный футбол каким-то камнем, неудачно лежавшим на тротуаре и привлекая лишнее внимание. Вторая греет сердце изнутри и наполняет его ощущением, что он кому-то взаправду нужен. Эти две звезды образуют особенную звёздную систему. И её немногочисленность — огромный плюс. Впервые за долгие годы, посмотреть внутрь себя не было пыткой для Дани. Душа больше не обжигала едким холодом. Сердце не пряталось за массивным айсбергом, который отпугивал всех, кто пытался добраться до нутра, однако медленно убивая это же нутро. Он больше не прятался за своей стальной коркой. Не хотел. Не было нужды. Не находилось даже одной причины, которые заполняли его голову когда-то давно. Данила вдыхал свободой, а не удушающими стенами, больше похожими на обледенелую решётку, упирающуюся в бесконечно высокий потолок. Несмотря на немалое время с начала их отношений, он знал, что сколько бы времени ни прошло, настолько кардинальные изменения в жизни не станут привычными. Дворы сменялись одни за другим. Подъезд, ставший родным, появился на грани горизонта, окружённый слишком чистой для Питера местностью. Данила уже захотел перейти на более быстрый шаг, но его окликнули, нарушив кружившее вокруг них невесомой дымкой, молчание. — Дань, — Максим остановился и в миге ожидания начал вырисовывать подошвой что-то на асфальтированной проезжей части, — Я кое-куда ещё схожу, так что заходи домой один, — он отвёл взгляд в сторону, слегка улыбнувшись. — Если ты за каким-нибудь сюрпризом, то я могу тебя на улице подождать, — Даня попытался словить вечно убегающий от него взгляд, но в очередной раз за день облажался. — Ну я где-то на минут двадцать-тридцать. Если хочешь отморозить не только кисти с носом, то можешь ждать, — Макс показательно слегка ударил пальцем по раскрасневшемуся носу Данилы, продолжая смотреть во все стороны света, кроме чужих глаз. — Уговорил, — посмеялся Даня, перехватывая палец и чмокая его в подушечку. Запоминая лицо напротив, что покраснело сильнее, чем от обычного октябрьского холода, а затем стремительно развернулось и зашагало по своим делам, Данила лишний раз заметил, что чаще стал улыбаться. Намного чаще. Лавочка перед домом, в который раз услужливо подставляла себя под всевозможные виды издевательств от неблагодарного к её труду народа. Но деваться ей было некуда, приходилось терпеть. Данила, доставая сигарету из белоснежной пачки с предостережением о возможной гангрене, сел на её край ближе к мусорке и выжженному круглому пятну на металлической ножке лавки. Стыд или гордость преобладала над ним, когда он вспоминал, что он являлся его автором, Даня ответить не мог. Но дорогую мусорку было жалко, а лавка явно старая и сможет пережить и не такое. Она, конечно, не может учесть количества моментов опоздания Макса, из-за которых, стоявший на улице Данила увеличивал количество выкуренных сигарет и всё больше выжигал пятно. Главное, Данила совсем на это не жаловался. А лавочке слова не давали. Входная дверь приглушённо хлопает. Данила вешает куртку на единственный свободный крючок, среди множества различной верхней одежды. Каждая куртка, кофта, пальто имеет свой отчётливый запах. От Данилиных вещей всегда пахнет табаком, вне зависимости от одеколона и выкуренных сигарет. От одежды Макса доносится аромат его парфюма и смешанный цветочный запах. Сколько бы Даня ни курил рядом с ним. Данила проходит на кухню. На входе бьётся мизинцем об угол дверного косяка. В очередной раз проклинает оставленное пустое место рядом, образовавшее ненавистный угол. Максим придумывал, какой декор в него поставить ещё с покупки квартиры. Но не мог придумать. Раньше там стояла ваза с высоким суккулентом, название которого Данила не успел узнать. Разбилась она быстро, не пережила неуклюжести Дани, после второй неудачной попытки аккуратно поесть посреди ночи. Так что хрупкие вещи больше не рассматривались. А не хрупкого в идеях Макса и не оказалось. Даня же предложить ничего не мог, совершенно не смыслил в интерьере. Пришлось смириться с побитым пальцем и углом. Щёлкнул электрический чайник, стойкостью и прочностью которого, надо гордиться. Далеко не каждый выдержит восемь и более включений в день, с периодическим обливанием своим же кипятком. И не сломается, даже не заглючит. Все чайники Данилы сгорали на плите после нескольких месяцев использования. С условием того, что он пьёт кофе только по утрам. А этот в плену у самого заядлого чаемана на памяти Дани, работает без выходных. Данила подошёл выбрать сорт чайных листьев. Видимо, чаеманство заразно. В глаза невольно бросается небольшая синяя ваза, наполненная подвявшими цветами жимолости. Макс любил цветы. Любил их получать, наслаждаться ими. Но больше всего любил их дарить. Данила тоже полюбил цветы. Особенно подаренные Максимом. Они всегда отличались от обычных, как казалось Дане. Хоть Макс и убеждал в обратном. У Данилы в доме стало слишком много ваз. Абсолютно разных. Абсолютно несуразных и придурочных. Под стать Максиму. Настолько много, что Дане вместе с ними пришлось переехать в дом побольше. Но он был не против. Всё-таки даритель тоже переехал. Данила захотел также понимать цветы, как Макс. Ещё он хотел понять, как человек, присылавший тонны скобочек в конце сообщений, рядом с цветами не произносил лишнего слова. Даня не смог разгадать Макса за всё проведённое вместе время. Он не смог избавится от ощущения тихого смерча. Он решил стать таким же смерчем. Подстроиться под сумасбродный ритм. И ощущаться жизнь стала свободнее. Жимолость продолжала печально лицезреть вставшего пред ней парня, всем видом умоляя выбросить себя. Но Данила не находил в себе сил сделать это. Каждое растение, значение которого ему рассказывал Макс, становилось их общей частичкой. Даня хотел как можно больше таких частичек. Неизвестно где полученная жимолость в начале осени, рассказывала своими лепестками об узах и верности к единственной любви. Она соответствовала своим словам. Данила до сих пор полностью не верил в её слова. Как же много чести выпадало на него, как же благородно и прекрасно её нести. За пролистыванием ленты новостей очень тихо хлопнула дверь и последующий за ней звук ключа. — Снова букет? — Даня упёрся локтем в стол, прикрывая улыбку ладонью. Он не должен так просто сдастся. — Может быть, — несмотря на вынужденное повышение голоса, чтобы быть услышанным из прихожей, Макс был тих. Он всегда осенью был более задумчив, чем в иные времена года. Слишком предавался атмосфере. Холодная погода, которая так и заставляла укутаться в тёплый вязаный плед и смотреть ужастики с горячим шоколадом. Библиотеки, которые именно осенью становились до одури притягательными, зазывая почитать какие-то сказки из старых книжек. Прохожие, не снимающие с себя наушники с любимыми песнями на репите. Слякоть, пристающая к высоким сапогам, из-за которой гулять по улице чистым становилось невозможно. Максим был почти как метеозависимые люди, только на него влияла не только погоды и её параметры, но и календарная дата с ближайшими праздниками. Но эта осень отличилась от других. Данила приметил, что он стал менее навязчивым. Конечно, Максим больше не добивался Дани. Но раньше это не отменяло его неусидчивости и романтичности. Данила ощущал всем телом, как что-то в дождливом Питерском воздухе меняется. Шаги приближались к кухне. Правда, не размеренно, как обычно, а рвано. То останавливаясь, то резко ускоряясь. Столько пройти в маленьком расстоянии пройти можно, только если ходить кругами. Даня уже сам начал постукивать ногой по полу. Он встал со стула, с намерением перехватить Макса, но тот всё-таки зашёл в комнату. Данила заключил его в объятия. Вдохнул привычный запах Макса. Потрепал ладонью отросшие кудри. Отошёл, заметил заведённую за спину руку. Может, упаковывал? Данила переводит взгляд на лицо, намеревается что-то сказать, но быстрее, чем мысль формулируется в связную, он еле слышит, больше читает по губам. “Прости”. Не успевает вскинуть бровь в немом вопросе, как ярким стальным пятном из-за спины выводится что-то. Серые глаза распахиваются в страхе. Холодный пот моментально проступает на лбу, хотя в квартире нежарко. Просто приятно тепло от подогретых полов и батареи. Слова слишком медленные. Действия не приходят на ум. Выстрел из пистолета прямо себе в висок. Громкий шум оглушает, наводит воспоминания, как в детстве постоянно стреляли во дворе. Как ему говорили, насколько ужасно обращаться с огнестрелами и повторять действия плохих дядек. Как он подбирал гильзы с твёрдой, сухой почвы, невидавшей влаги уже очень давно и свистел в них. Звонко получалось. Дети с соседних домов сразу сбегались на призыв. Он всегда обещал не стрелять как люди во дворах. Но он же не обещал не видеть. И Максим точно не такой плохой, как люди во дворах. Он всегда был самым хорошим. Даня не мог не верить в это. Но на белоснежной стене, схожей цветом с пачкой сигарет, отчётливо виднелись красные и бурые пятнышки. Много пятнышек. Очень много. Они были похожи на маленькие бутоны сухоцветов или других подобных цветок. Как красивый букет. Почему же от таких цветов так мерзко? Данила всегда любил цветы, которые ему дарил Макс. Почему же именно эти разъедают что-то внутри? Стало холодно. Гораздо холоднее, чем на улице. Гораздо холоднее, чем до знакомства с Максом. Что-то внутри взорвалось, обожгло ледяными иголками все органы. И это точно не сверхновая. Звон в ушах сменился тишиной. В его старой квартире тишина была не такая отвратительная и больная. Дышать стало трудно. Влажным лесным воздухом, оказывается, прекрасно дышалось. Данила захотел возненавидеть все цветы в мире. Но никак не мог. Букеты так ярко напоминают о нём. Так ярко и так глубоко подо льдом.