в память о потерявшихся пятнистых кошках

касания были холодными, обжигали румяные щеки, пленили и обволакивали. джисон не помнил, как очутился в темной комнате и снял любимую рубашку; помнил лишь блондинистые локоны на худых плечах, странную улыбку и приятный голос, мурлыкающий в ухо. в голове красным по белому «ли феликс» «ли феликс» «ли феликс», а помутненное сознание играло с ним плохую шутку: горящие губы тянулись к красивому лицу ближе, наплевав на правильность. его манил аромат, исходящий от незнакомца, ноги предательски дрожали, выставляя хан джисона малолетним извращенцем. за свои почти восемнадцать ему никогда не удавалось почувствовать подобное. было стыдно. а еще слишком горячо, — до крайности — что хотелось рыдать от головной боли и чересчур сильных касаний. соображать было чертовски сложно; тонкие руки обхватили его прежде, чем пришло понимание, в какое дерьмо он влез. красивый мальчик с возможностями быть счастливым, способный и творческий, изливающий свет и доброту, с хорошими друзьями и не очень хорошими родителями, — вдруг пойман с парнишей, обещающим свободу и легкость. это было очевидно и неправильно; недопустимо и вызывающе. — шире, — звучало где-то сверху. феликс не давал подняться, надавливая собственным весом, и острыми коготками водил по тяжело вздымающейся груди, ловя губами резкие стоны. хану было сложно сопротивляться, тело онемело, легкие пылали, будто подожженные, и поцелуи с привкусом алкоголя не оставили попыток хотя бы попытаться вырваться из цепких лап. ему нравилось, нравилось, нравилось, хоть он и не ощущал себя и собственное тело; лишь лежал, как кукла безвольная, принимая касания с яркими звуками, похожими на мычания. а феликсу этого и хотелось. полное подчинение, контроль над разумом и телом, стоны удовольствия и яркой боли. он заставлял слушать, подчиняться, подавлял волю и владелвладелвладел. сегодня — хан джисоном, а завтра — кем-нибудь другим, таким же сломленным и отчаянным. хан дрожащими руками коснулся чужой поясницы, пальцами оглаживая, и млел, когда ощущал приятный холодок, растекающий по всему телу. смотреть на красивое создание было приятно, до безумия, а еще больше — касаться, касаться, касаться. феликс на эти касания и не реагировал, словно и не чувствовал, продолжал по-свойски, так, будто уже не раз исследовал каждый кусочек этого тела, оглаживать самые чувствительные места. джисон был визуально сильнее и мощнее изящного паренька, сейчас сидящего на нём, однако феминный видок оказался обманчивой оболочкой, умело поддерживаемая солнечностью и сладкими речами. феликс недовольно цыкал, когда другой запрокидывал голову и часточасто дышал, желая набрать воздуха, и вскоре не выдержал, одним движением спихнув хана на другую часть кровати и перевернув его на живот. в комнате темно и душно. в памяти отпечатались лишь аромат и холодные руки, касающиеся его бедер под джинсами. ему хотелось дотронуться до него тоже, прижать к себе ближе, умоляя о спасении, — о подобии греха, запретном и недопустимом — но феликс не давал, надавливая на макушку. — стой, — прошептал джисон, пытаясь приподнять голову, — подожди! чужие руки в неположенном месте, тихий смех и ком в горле. с каждой минутой становилось все хуже: горло жгло, язык, легкие. всё. хан готов было выблевать все органы, лишь бы не чувствовать себя настолько отвратительно. в тело будто гниль проникала, обволакивала, делала его лужицей, как после дождя, и не давала контролировать собственные движения. феликс не делал ничего, что могло бы стать травмирующим, только беспорядочно касался и смеялся. много смеялся, тихо, но джисон чувствовал, как тело на его бедрах шевелится. врать не было смысла: ему нравилось создание, сидящее на нём, нравились касания и хриплый голос. нравилось ощущение свободы, однако в груди заныло болезненно. перед глазами вдруг минхо — милый и трогательный, рассказывающий о значении красивого цветочка на полке. короткий звук на секунду помог прийти в себя. феликс прошипел, вероятнее всего прочитав уведомление, и тут же слез с парня, поправляя воротник рубашки. — черт. и исчез за красной дверью. джисон бился в агонии, его трясло, как в температуру, и жар обволакивал всё вафельное тело. простыня под ним намокла из-за пота, слезла с кровати вместе с парнем, заставляя путаться и рыдать. он лил слезы от колющей и непонятной боли, трясся, взывая по феликсу; ему хотелось вновь его почувствовать. что угодно, лишь бы эта невообразимая тягость наконец исчезла, оставила одного. маленьким спасителем от истерики стал тот, о ком уже и не вспоминалось. хенджин, словно пес, учуял, нашел джисона посередине единственной не закрытой комнаты и помог одеться. он видел, в каком состоянии друг; чувствовал слезы на своем плече, когда удерживал от падения, и ощущал запах. все было понятно без слов. — феликс? — умоляюще шептал хан, цепляясь за чужую шею и оглаживая её аккуратно, с надеждой. хенджин продолжал молчать. — пожалуйста. хенджин ничего не говорил, не выпрашивал объяснений, не упрекал, но ненавидел. не его, будто распятого и вымученного, а себя, не подумавшем о доверчивости семнадцатилетнего дружка. тот продолжал говорить странности: о феликсе, дрожащих ногах, жгучих ощущениях и о минхо, том парне, приютившего его где-то месяц назад. другого варианта и не оставалось — оставить джисона у себя почти приравнивалось к провалу. их родители дружили с детства, как и они, и хенджин уверен, что его любимая матушка не промолчит, увидев состояние подростка. а состояние действительно ужасным было; по дороге к спасителю тот выблевал все, что выпил за сегодня, и упал несколько тысяч раз, по ощущениям. всё обещало пройти хорошо. минхо точно заберет эту тушку под бок, мать хвана не узнает об этом, а он, в свою очередь, не проболтается. только одно настораживало — хана до сих пор не нашли. влиятельные и богатые, с людьми повсюду, они вдруг не смогли выследить собственного сына? что-то было не так. им и не нужно было его искать. они ждали раскаяния, готовили худший исход непослушному мальчику, решившему, что уже имеет право жить по-своему, и не торопились тащить его за шкирку в привычное гнездышко. хан джисон в скором времени прибежит сам, когда поймет, что не способен существовать без них, разве не так? утром было плохо. чертовски. минхо так сладко-приторно его поддерживал, что хотелось провалиться сквозь землю от стыда. он не был тем хорошим мальчиков, ухаживающим за котятами; не был совершенством, коим виделся для старшего; не был создан для такого человека, как ли минхо, добросердечного, мягкого, до обыкновения простого и такого заботливого. весь день джисон провел в ванной комнате, долго-долго мылся под душем, надеясь скрыть все отпечатки бурной ночки, и надеялся не разочаровать флориста, что стал для него новым необыкновенным другом. другом? другом. минхо не трогал его; он занимался своими делами, принимал редких клиентов, улыбался и даже смеялся, когда молоденькие девушки, забежавшие, чтобы получить внимание, делали ему комплимент. его приятная наружность была видна всем, всем до единого, и это не было лицемерием, которое многим присуще; ли минхо действительно был очаровательным. хан все видел, слышал и почему-то сильно злился, но понять из-за чего именно — не мог. его лихорадило, бросало то в холод, то в жар, и тряслись руки. он до последнего не выходил из комнатки, спрятавшись от света и людей, и не чувствовал ничего, кроме опустошения и сильной жажды. вода в кувшине, оставленная заботливо старшим давно закончилась, чистые вещи так и остались лежать на полке, а вибрирующий телефон не волновал его. это точно был хенджин. не хотелось говорить о вчерашнем, объясняться, вспоминать этот день, когда мысли и желания перевернулись; когда появился тот, кто на несколько минут заставил его сойти с ума. феликс занимал все мысли. джисон смутно помнил его лицо, но до последнего вымывал остатки его прикосновений на собственном теле, хоть, по правде говоря, сам желал их до безумия. эта крошечная связь не могла бы продлиться дольше, чем одна ночь, но хан джисон надеялся, что снова выловит блондинистого парнишу, подарившего ему эти необыкновенные чувства. к вечеру, когда стало лучше, он все-таки позволил себе сделать первый шаг. первый шаг к ли минхо, который этого заслуживал. джисон прижался к спине вплотную, обхватив руками талию старшего, и что-то пробубнил в чужую шею. кажется, на этой секунде мир и остановился для того, кто несколько дней подряд просыпался в слезах и мечтаниях; сюжеты перед сном, записи в блокноте, рисунки, цветы, и вот теперь, когда точка отчаяния и страха достигла максимума, минхо понял, что хочет вбить эту нежность в свое сердце. навсегда. и хан джисона туда же. — прости, хен, — в бесконечном бубнеже расслышалось лишь это. — за что, хани? — не знаю. за всё? — хан огладил пальцами чужой живот, — у меня никогда не было брата или сестры, но ты, кажется, занял это место. брат. минхо лишь грустно улыбнулся, прекращая поливать цветы. оборачиваться не хотелось — по его лицу сразу понятно, какие чувства испытывает — однако посмотреть на красивого щекастого мальчика до безумия мечталось. не выдержал, не сдержался, оборачиваясь и в объятия падая. он искал в джисоне свое спасение от бесцельного, одинокого существования, но понимал, что ведет себя не лучше любого другого подростка. — я никогда не смогу стать тебе братом. — почему? в его голосе опять прозвучала обида. джисон не понимал, (или делал вид) почему парень, одинокий, занимающийся цветами, так странно себя ведет. о минхо на самом деле мало что известно: спокойный, нежный, заботливый и местами краснеющий, как спелое яблоко. живет один, ни с кем не общается, но приятный до невозможности, что иногда затискать хочется. хан за небольшой период времени успел разделить с ним одну кровать — так вышло не специально — и понять, что даже верблюжье одеяло не такое теплое, как его крепкие объятия. минхо позволил себе вольность, прислонившись губами к открытому плечу — хотя бы сейчас, когда джисон проявляет нежность, он может почувствовать приятный аромат тела своей обожаемости. совершенство, выдуманное им самим же, не отпрянуло, но за рубашку чужую схватилось, готовое тут же от себя оторвать. мурашки пробежали по его розовой коже. ли почувствовал их красной щекой. это заставило улыбнуться. хан джисон все еще оставался чувствительным подростком, а минхо — взрослым парнем, застрявшим в своих переживаниях. возможно, их встреча была предопределена судьбой: минхо нуждался в смысле жизни, мечтал заботиться о ком-то и быть нужным, а джисон, сбежав из родного дома, желал внимания и родительской любви. две совсем немного раненых души, только нашли спокойствие в разном, увы. хан, прижимая расклеившегося парня к себе, думал о феликсе, об этом странно-свободном парне, подарившем на день запретное блаженство. ему хотелось еще, но непонятно чего: тех ощущений или касаний, намекающих о большем? а минхо думал согреться и забыть, что в этом мире остался совершенно один. — когда ты ушел, я нашел котенка, — вдруг заговорил ли, укладывая руку на чужое плечо. отдало жаром. джисон на секунду задумался о том, что его спаситель ужасно болен. и постепенно приходило осознание чем именно. — он напоминал мне тебя. хочешь, покажу тебе его? — а как же те бездомные котята? — джисон расслабился. в объятиях старшего всегда так неимоверно горячо. совсем не так, как с феликсом. — разве они не заслуживают дома? — я подкармливал их, пытался поймать, но я им не нравлюсь. им нравишься ты. «и мне, кажется, тоже» — пробежалось в голове. — давай поймаем их вместе как-нибудь? голос минхо звучал умоляюще. он хотел, чтобы джисон не покидал его, оставался рядом, смеялся так громко, рассказывая глупые истории, чтобы перед сном вспоминать с улыбкой. казалось, ради таких крошечных моментов можно свернуть целый мир, отравить всю планету, только бы черношерстный котенок и дальше продолжал жить с ним. но разум подсказывал, что всю жизнь так не выйдет — хан несовершеннолетний, все еще сбежавший от родителей, а он, в свою очередь, почти преступник, который укрывает и прячет ребенка. — давай.