Зеркальный цветок, водяная луна

Киото, сентябрь 2023 года. День выдался крайне неудачным даже по меркам последних нескольких недель. Несмотря на погоду, люди на улице были, но ожидать, что хоть кто-то из них заглянет в цветочный ― себя же обманывать. Часы тянулись бесконечно даже в прохладе кондиционера. Когда совершенно внезапно набежали тучи и пошёл дождь, народ мигом сбежался в соседний комбини. После этого я улицы опустели до самого вечера. Оставалось занимать своё время просмотром натужно работавшего телевизора и поеданием вчерашних остатков еды. Лишь только стрелка на часах встала на девяти, с горьким чувством исполненного долга я закрыла магазин и неспешно отправилась домой. Самый заурядный вторник близился к концу. Как всегда, меня встретила душная тишина квартиры. Юэ очевидно всё ещё не пришёл ― он ненавидел духоту больше меня, поэтому первым делом открывал все окна и включал вентиляторы, прогоняя застоявшийся воздух, а затем включал кондиционер. Но сегодня, как и большую часть времени, этим приходилось заниматься мне. Лампочка в монотонном абажуре зашумела, стоило только включиться. Она, кажется, теперь не светит и вполовину так ярко, как раньше. Сменить её у меня руки не доходят, а Юэ отговаривается, что и так сойдёт. Он ещё с университета привык к полутьме, проводя большую часть вечеров в одиночестве настольной лампы за учебниками. Меня это ни разочаровывало, ни радовало: большую часть своей школьной жизни я проводила в вечерних прогулках, поэтом и мне полумрак был знаком. Приход Юэ пришёлся на конец первого часа готовки. Он потянулся, громко вздыхая, разулся, свалил, как всегда, портфель в прихожей, и, пошатываясь, прошаркал тапочками в кухню. Могу собой гордиться: в этот раз ни капли раздражения не проявилось на лице. Хоть я и говорила ему, что ненавижу шарканье, Юэ никак на это не реагировал. Меня поприветствовало его красное лицо и растрёпанный галстук. ― Я дома, ― бойким тоном заявил он, плюхаясь на стул. ― Добро пожаловать домой. От его поцелуя разило пивом и сигаретами, отчего я невольно поморщилась. ― Как прошёл день? ― за вопросом последовало привычное повествование: они завершили громкое дело, закрыли главных членов местной банды, шеф проставился, Куникида-сан расплакался за тостом, над чем Юэ вновь посмеялся, и на этом они разошлись. ― А сколько Такеда-сан меня хвалил! ― и с силой он ударил себя по груди. ― Мол: «Смотрите, Тадаши-кун какой молодой, а уже больше вашего сделал!». Ха-а-а, он даже обещал, что меня ждёт повышение! «Как с десяток раз до этого,» подумалось мне. Слепая вера в Такеда-сана не покидала мужа, сколько бы тот не давал ему пустых надежд. Следуй шеф своим же словам, Юэ уже был бы президентом страны, если не мира. ― В двадцать восемь стать инспектором, это кому вообще дано? ― Поздравляю, я очень тобой горжусь, ― искренне улыбнулась я. Пусть даже так, но поддержать мне ничего не стоит. В его работе вообще редко бывает хоть что-то хорошее. Большую часть таких операций он возвращается ни с чем, разбитый морально и физически, когда очередной информант оказывается двойным, а то и тройным агентом, или в ходе задержания страдают гражданские. Видеть его счастливым, пусть и дурно пахнущим, меня действительно радует. ― Эх, ― он положил голову на мои плечи и обхватил меня за талию, горячо дыша в ключицу, ― что бы я без тебя делал? ― Наверно до посинения сидел в баре с Юмэдой, ― мы вместе посмеялись. ― Жаль, что мы раньше не встретились, ― прошептал Юэ. Он заводил эту шарманку уже в который раз, и в который раз я ему повторяла: ― Мы бы друг другу не понравились. Я бы сразу же высмеяла тебя за твои гигантские очки, не важно: сенпай ты мне или нет, а ты тут же бы расплакался. Муж фыркнул. Юэ считал, что я приукрашиваю. Рассматривая школьные фотографии, он в шутку называл меня «гяру» и «ледяной королевой», плёл истории о юношеских сердцах, разбитых мной, и вырванных в драке клоках девичьих волос. Сам того не подозревая, он почти под копирку пересказывал мои школьные годы. Не сказать, что я сильно сожалею о том периоде. Я осознанно отказываюсь вспоминать о тех годах, и сама это понимаю. В них не было ничего хорошего ни для кого: ни для меня, ни для моих близких, ни для людей, меня окружавших. Тем не менее, я благодарна им за то, где я оказалась сейчас и за Юэ. Даже зная, что проведи я их с чуть большей пользой, посиди я над учебниками хотя бы час в день, смогла бы поступить в какой-нибудь университет, а не протирать штаны в цветочном магазине десять лет подряд. Встреть я юную себя, её ждала бы огромная трёпка, но и лицемерить я больше не могу ― это были важные для меня годы, и именно они сделали меня такой, какая я есть. Сожалеть я о них не имею право. Йоко-чан мне бы не простила. ― Не такой уж я и плакса, ― буркнул Юэ. Настала моя очередь смеяться. Он знал, что я говорю правду. Когда на собственном выпускном из университета Юэ сделал мне предложение и я согласилась, он тут же расплакался. Когда мы смотрим грустные фильмы, он первый, кто бросается в слёзы. Когда эмоции захватывают его, Юэ плачет. Он такой, мой Юэ. Невероятно сильный и трогательный. ― Пойдём, ― попыталась я его поднять, ― а то уснёшь на диване. Он вновь недовольно буркнул, обнял меня за талию ещё крепче, и пробормотал: ― Давай ещё посидим так. Юэ был выше меня почти на две головы, поэтому, чтобы положить свою голову мне на грудь, ему приходилось согнуться в три погибели. Он всё ещё был в пиджаке, галстук давно перекочевал в карман, рубашка была расстёгнута на несколько пуговиц, а очки перекосились. Вечно собранный, волосок к волоску Юэ пропадал, стоило третьей бутылке саке попасть на стол. Его разгорячённое проспиртованное дыхание обжигало грудь, пока сам он проваливался в дрёму. ― На-чан, ― прошептал он, ― как хорошо, что ты у меня есть. Я сглотнула ком в горле и погладила его по голове. К сожалению, это бы не последний раз, когда воспоминания о школьных годах принесли боль. На следующий день пришёл неожиданный звонок от мамы. Она всё ещё жила в Токио, до сих пор работала в моей старой школе, поэтому виделись мы редко, но созванивались еженедельно. ― Мама? Что-то случилось? На том конце тяжело вздохнули. Меня тут же обуяло знакомое беспокойство, а в голове стали вырисовываться самые страшные предположения: неужели у отца вновь инфаркт? Всё ли хорошо у Май-чан? Проблемы у мамы? ― Нана-чан, ― ласковое детское прозвище никогда прежде не приносило столько ужаса, ― ты ведь помнишь Юмеко-чан? Твою подружку школьную? Юмеко, да. Воспоминания о Юмеко хранились там же, где и остальные школьные воспоминания ― в самой глубине сознания, запрятанные за семью замками, в покрытом сантиметровой пылью сундуке. Стоит тронуть его, как из неоткуда появляется призрак Йоко-чан, хватает за руку и вышвыривает куда подальше. ― Что случилось, мама? ― невольно в голосе проступила дрожь. ― Юмеко-чан, она, ― мама сдавленно всхлипнула, разбивая моё сердце на тысячи осколков, ― она вчера умерла. И вот снова. Мне повезло: за всю сознательную жизнь меня старательно оберегали от смерти, и даже зачастую будучи на волосок от неё в школьные годы, я знала её лишь по рассказам Юэ и фильмам. За всё это время лишь однажды я столкнулась лицом к лицу с потерей; теперь она охраняет мой сундук. Знакомое ощущение пустоты. Оно никуда, впрочем, и не пропадало, всегда сидело ровно посередине груди, уютно укрывшись рёбрами. Только сейчас я отчётливо чувствовала, как ветер гуляет сквозь них ровно так же, как в тот прохладный апрельский день. У меня было красивое дизайнерское зимнее платье ― с длинными объёмными рукавами и атласными бантами. Его подарила тётя Иноко, когда навещала нас. Надела я его один раз в жизни. Платье, скорее всего, всё ещё пылилось в шкафу у родителей дома. Стоит ли надеть его вновь? Я, вроде, не сильно поправилась с тех лет. ― Нана, ты здесь? Придётся попросить подменить меня, поездка займёт, по меньшей мере, пару дней. ― Да, мамуль. ― Ты… как ты? Вы ведь в детстве были так близки. Ужас, такой ужас. ― Всё хорошо, мамуль. Я буду завтра. Слова вылетали из меня механически, даже не приходилось задумываться над ответами. Мне не хотелось успокаивать маму, да и было это бессмысленно, поэтому я быстро с ней распрощалась и положила трубку. Глаза упали на экран телефона. На заставке моя ладонь сжимала щёки строящего лыбу Юэ. Его круглые очки перекосились, чёлка растрепалась, отчего он выглядел милее обычного. Она всегда заставляла меня улыбаться в ответ, но почему-то сегодня этого не случилось. Экран погас. Я моргнула. В помещение вошёл покупатель. Накинув вежливую улыбку, я постаралась сбросить наваждение и продолжить день как всегда. Я пыталась. Весь день я пыталась прожить жизнь как обычно, будто ничего сверх необычного не произошло, словно воспоминания из прошлого не вернулись ко мне стаей адских псов, кусающих за пятки. Юэ сказал, что в психологии это называется тревожным расстройством. Я не могла понять, как то, что я чувствую, можно было обозвать простой тревогой. С самого маминого звонка моё сердце не переставало биться вдвойне сильней, и вскоре я не слушала ничего, кроме стука собственного сердцебиения. Мои руки обледенели, всё вокруг перестало иметь смысл. Я осталась наедине с собой, своим дыханием и сердцем. Возможно именно так чувствовала себя Йоко, пока жизнь покидала её тело. Я думала, что умираю, но моё тело продолжало работать как всегда, онемевшие руки ловко сворачивали букет за букетом, и лёгкая улыбка провожала посетителей. Я бежала неизвестно от кого, не двигаясь с места. Что хуже всего, моя голова как всегда оставалась холодной. Я осознавала всё, но ничего не могла поделать. Никакие из трюков, которым меня учил Юэ, не сработали. Я пыталась замедлить дыхание, медленно пить воду, считать вещи вокруг себя, считать пальцы. Всё безуспешно. Каждую свободную секунду я проводила за разглядыванием настенных часов, умоляя стрелки идти быстрее. Словно издеваясь, время тянулось ещё медленнее. К половине девятого я написала мужу с просьбой забрать меня. Никто не будет против, если я закрою магазин пораньше. Ровно через десять минут коричневая Cressida припарковалась у входа. Юэ влетел в магазин, как ошпаренный. В любой другой день я почувствовала бы себя виноватой за то, что заставила его волноваться, но в этот момент мои мысли переполнял лишь страх неведомой угрозы. Тем не менее, даже просто при виде Юэ мне стало легче. Он принёс с собой атмосферу надёжности и тепло. Я поняла, что Юэ ― тот кто мне нужен, когда впервые приступ случился при нём. В тот день я жутко переживала из-за какой-то ерунды, отчего посиделки с друзьями медленно превращались в ад. Я выскользнула из ресторана, пытаясь продышаться, но глупые лёгкие не хотели брать воздух. Дыхание пропадало, сознание медленно ускользало. Незаметно для меня появился Юэ. Он не прикасался ко мне, лишь раз за разом повторял что-то, пытаясь привлечь моё внимание, а затем стал переводить меня на что-то отвлечённое, забалтывал какой-то ерундой, не имеющей смысла, вроде преимущества Покемнов над Дигимонами. Он не прекращал говорить около получаса, не затыкался даже на секунду. Не знаю, что поразило меня сильнее: обычно молчаливый Юэ, без умолку лепетавший о чём-то так долго, или спокойствие, пришедшее от его болтовни. В школе я встречалась почти со всеми популярными мальчиками в районе, но никто из них ни разу не заставлял смотреть на себя, как очкарик-Юэ. На тот момент это было лишь четвёртое наше совместное свидание, не считая первого гоукона, но именно в тот день я по-настоящему поняла, что хочу видеть его рядом со мной дальше. Юэ не был психологом, но находил способы возвращать меня на землю, был моей паутинкой с небес. Именно поэтому я немедля бросилась к нему в объятия: там было тепло, там было безопасно. Там был мой дом. Он подхватил меня, прижал к себе крепко, и, словно раненого зверька, принялся успокаивать. ― Я здесь, ― шептал он, ― я здесь. Медленно, но верно, его слова проникали вглубь моего сердца, а слух переполняли удары его. Юэ здесь, и всё хорошо. Юэ здесь, и я справлюсь. Юэ здесь, и я в безопасности. Домой мы поехали не сразу. Юэ свернул в сторону центра и остановился у раменной, куда мы часто захаживали. Это был семейный ресторанчик, каких много по всей стране, в котором готовятся старинные рецепты, передаваемые из поколения в поколение. Узкое помещение, где места хватало лишь на крохотную кухоньку и стойку на 6 персон, деревянные панельки на стенах, фотографии с постоянными посетителями в красных рамках, старые двери со стеклянными окошками, занавески из бусин на входе, и мини-вентиляторы по углам. С самого переезда в Киото я заходила туда за лучшим в городе тсукеменом. Во времена пандемии дабы не обанкротиться, они стали работать на вынос, а затем Фумико-оба-сан, владелица ресторанчика, слегла и, вскоре, умерла. Дело перешло к её сыну, по словам владелицы, работавшему на кухне с тех пор как научился ходить. Юэ заехал туда не случайно: он выскочил из машины, забежал в раменную, и меньше чем через минуту вышел обратно. С собой он нёс пакеты с лапшой и бульоном. ― Я заранее попросил Икедзири-сана подготовить лапшу на вынос, ― сказал он, садясь обратно в машину. Я кивнула. Не знаю, на что я кивала, но в от момент этот жест показался самым адекватным ответом на сказанное. Говорить мне не хотелось, и Юэ словно понимал это, поэтому не подавал голоса на протяжении всей поездки. Меня хватило только на неподвижное разглядывание вечернего города за окнами машины. Тяжесть на груди постепенно сходила, но руки всё ещё были холодны. Тревога так до конца и не отступила. Тишину разрушало лишь радио. Там играл концерт до боли знакомой группы ― очередная неожиданная весточка из прошлого. Сандзу-но-кава мы заслушивались в школьные годы. Помню, в моей старой комнате у родителей одна из стен была обклеена постерами Кэнэо, в которого была влюблена чуть ли не каждая вторая. Больше всего по ним тащилась Юмеко, рок не любившая: она даже сидела на фанатских форумах, следила за всеми обсуждениями и за каждым слухом, крутящимся около группы. Однажды нам даже удалось попасть на их концерт. Для этого пришлось долго уговаривать Айко ― ей не нравилась громкая музыка и толпы беснующихся людей. На концерт мы собирались, как на войну: тонны макияжа, самые смелые наряды, и как можно больше свободного места на карте памяти фотоаппарата. Где-то там же, у родителей до сих пор лежат фото с того вечера. Только мы пятеро: Юмеко, Йоко, Шина, Айко и я. Только мы пятеро, и весь мир против нас. Юэ загнал машину в гараж, взял лапшу и приоткрыл мне дверь. Ему отчего-то всегда нравилось открывать для меня двери. Я не заметила, но Юэ выехал за мной в плаще, накинутом на пижаму: видимо, он уже долгое время был дома. Такое бывало редко. Большую часть времени он проводил в отделе, пытаясь срастить связь между разными личностями, ломая голову над тем, кто кому брат-сват-кум, кто ходит под кем и кого из них можно посадить. Так, по крайней мере, казалось мне, а на моё мнение полагаться нельзя, я слишком глупа для таких вещей. В доме было прохладно. Окна были открыты на распашку, но резкое похолодание прошло мимо меня. Теперь здесь был не затхлый сентябрьский воздух, настоявшийся за целый день под плотными шторами, а приятный осенний холодок. Лампочка, наконец, горела ярко ― Юэ поменял. ― Расскажешь, что случилось? ― просил он спустя некоторое время. Сперва, он, конечно, убедился, что я поела: это было так в его природе ― сначала заботиться о других. Наверное, поэтому он стал таким хорошим полицейским. Хотелось обдумать, что говорить ему. Мы мало обсуждали моё прошлое. Он лишь знает, что у меня был большой круг друзей, что школьная жизнь, в отличие от взрослой, была бурная, и что именно от этой жизни я сбежала, сверкая пятками. Мне было страшно рассказывать такому праведному человеку, как Юэ, о вещах, вытворяемых нами. Еще страшнее было рассказывать о том, почему я сбежала. Хана-в-школе и Хана-из-цветочного ― две абсолютные противоположности, не имеющие под собой ничего общего. Я абсолютно точно знала, что Юэ разочаруется: он был тем, кто показательно оборвал все связи с отцом, когда тот намекнул о помощи при поступлении, противился всем его коррупционным схемам. До сих пор их отношения натянутые. Что он скажет о жене, чуть не ставшей преступницей? Мысли никак не хотели формироваться во что-то понятное. Оправдания не находилось. ― Мама звонила, ― прервала своё долгое молчание я. Юэ протянул свои большие тёплые ладони к моим ледяным. Я ухватилась за них, как утопающий за спасательный круг. Да, пожалуй именно им и был для меня Юэ, но я… порой мне казалось, что я для Юэ была лишь балластом. Даже сейчас я тяну его на дно. ― Юмеко-чан умерла, ― я просипела. ― Твоя школьная подруга? ― нахмурился он. Я кивнула. Юэ не знал, как зовут моих подруг: ни я, ни мама никогда не звали их по имени; даже это приносило мне кошмары. Он видел их лишь в нескольких моих школьных фото ― безымянные лица, окружавшие меня, но по реакции легко смог догадаться. ― Я хочу завтра съездить домой, попрощаться. Юэ кивнул. Молча достав телефон, он набрал номер, дождался ответа и заговорил: ― Алло, Такеда-сан! Прошу прощения, что беспокою вас в нерабочее время. Да, я возьму отгул на пару дней, ― я удивлённо раскрыла глаза, ― по семейным обстоятельствам. Да, пока всё хорошо. Спасибо! До свидания! В немом удивлении я смотрела на своего трудоголика-мужа, впервые за долгое время берущем отгул. С закрытия дела по предыдущей группировке прошло не так много времени, но он уже взялся за новое, и вот теперь бросает его… ну да, это же Юэ. ― Поедем завтра с утра, ― он легонько коснулся пальцами моей щеки, совсем как ветерок, прикоснулся губами ко лбу; лицо обдало тёплым дыханием, и всё тело стало таким ватным и усталым. Не хотелось двигаться, и думать тоже не хотелось. Словно читая мысли, муж подхватил меня на свои крепкие руки, словно принцессу, и отнёс в спальню. Голова, касающаяся подушки, уже давно витала в бессновиденной мгле. Проснувшись утром я обнаружила, что чемодан уже был собран, билеты на синкансен куплены, и всё, что мне оставалось ― это собраться и отъехать на вокзал. Мы взяли самый ранний поезд, поэтому ехали на вокзал в рассветных сумерках. Дорогу до Токио я провела в ожидании неизбежного. Я не знала, кого могу встретить в этот день. Юмеко была, что называют по-английски, «социальной бабочкой», вся Сиракава знала её. Она была самой общительной из нас, самой доброй и дружелюбной, из-за чего «Пионы» были самой многочисленной группой. Она знала каждого человека в школе персонально, знала, как зовут их родителей и друзей, и могла рассказать об их предпочтениях чуть ли не точнее Айко. Конечно, это касалось только людей, которые нравились Юмеко, но с её миролюбивой натурой туда входила чуть ли не половина Токио. Юмеко была моим первым другом. Возможно, я и дружила с кем-то до неё, но именно она была первой, кто приходит на ум. Мы подружились в третьем классе начальной школы. С детства она была весёлой и непосредственной, поэтому ей не составило труда вытащить меня из кокона одиночества. Нет, я никогда не была серой мышью, сидящей в углу класса и смотрящей на всех волком. Наоборот, уже к тому времени весь класс крутился вокруг меня и заглядывал мне в рот, а учителя называли меня самой красивой девочкой в параллели, но даже своим детским умом я понимала ― ни с кем мне не сблизиться. Все они ощущались ниже меня уровнем, что, рассматривая с высоты почти тридцатилетнего опыта, было глупо. Именно тогда появилась Юмеко. Не помню, как именно мы сдружились, но вплоть до моего бегства из Токио мы были не разлей вода. Поэтому возвращаться было страшно. Ещё страшнее было взглянуть в глаза Ренгоку-сан, мамы Юмеко, давно лишившуюся мужа, а теперь и дочери. Она была мне второй мамой да и сама называла меня своей дочкой. Как и с остальными, я не поддерживала с ней связь. Обнадёживало лишь присутствие Юэ. В Токио я не была одиннадцать лет. За это время он сильно изменился, стал ещё шумнее и деловитее, даже несмотря на недавнюю пандемию. На каждом углу меня поджидали картины прошлого: наши шоппинг-походы на Сибую, ночные вылазки в Икебукуро, заезды по пустым автострадам на машине брата Йоко-чан, бесконечные фестивали и фейерверки. Тогда жизнь казалась сплошным ярким пятном. Не было ни одного кинотеатра, где бы меня не поцеловал мальчик, ни одной торговой лавки, которую мы не посетили бы. Казалось, будни в те времена существовали только чтобы радоваться жизни. Мы посещали школу только ради имиджа, остальную часть времени слонялись по улицам района, выискивая приключения. Годы спустя в кинотеатре имени Шинджи Ханы показывают больше не подростковые экшн-драмы, а повседневность, ломтик жизни. Наверное, меня это устраивает. Мама почти не изменилась: за исключением новых морщинок в уголках глаз и седины в висках, она была такой же миниатюрной и ухоженной женщиной, что раньше. В её осанке была аристократическая элегантность, в прочем, не только в ней. С детства я копировала маму во всём: как она ест, как ходит, как наклоняется за листьями клёна на земле. Мама должна была родиться в семье настоящих дворян, а не проводить жизнь учительницей в старшей школе, замужем за вечным патрульным полицейским из КОБАН. Порой от таких мыслей моё сердце предательски сжималось, словно я и была причиной маминых бед. Когда мне говорили, что я похожа на неё, я безмерно этим гордилась. От мамы мне достался красивый ровный нос, большие глаза, длинные ресницы и мушка в уголке рта. Раньше я любила доставать фотографии ― свои и мамины, и сравнивать. За исключением волос мы были идентичны: мамины чёрные завивались в небрежные крупные завитушки, а мои, отцовские, ниспадали прямым каштановым потоком. Лет десять назад нас можно было бы назвать сёстрами, но теперь мама действительно постарела. Каждый седой волос на её макушке пронизывал меня насквозь тысячью иголок в сердце. Если бы я могла собрать весь пепел с её волос, то превратила бы его во вторую луну и неустанно бы следила, чтобы она ни за что не вернулась к ней. Мама любила Юэ. Он был лучшей версией отца, успешным молодым детективом в крупном отделе с высшим образованием, с хорошей репутацией и воспитанием. Возможно, это была одна из причин, почему она не переживала о моём раннем замужестве. Они тепло поприветствовали друг друга, и мы вошли в квартиру. Здесь действительно ничего не изменилось. Даже шторы, которые я вешала в средней школе, висели на окнах. ― Проходите в твою комнату, ― сказала мама, ― располагайтесь там. Я немного прибралась, постелила вам. После твоего переезда мы сделали там кладовую, но вся мебель на месте. Отдохните, позавтракаем и поедем. Впускать Юэ в свою старую комнату было отчего-то не страшно. Несмотря на то, что эта часть моей жизни была полностью от него сокрыта, здесь он был словно на своём месте. Стены комнаты были голыми. Обои в цветочек и ни одной фотографии. Письменный стол, шкаф, одинокий подоконник. Всё, что напоминала о прошлой жизни, я убрала в коробку и отложила в самый дальний угол; лишь некоторые фотографии я перевезла с собой в Киото. Теперь здесь хранились коробки с вещами родителей. Ни следа семнадцатилетней Ханы. ― Ты слишком тихая в последние дни, ― сказал Юэ. Родные руки обвились вокруг меня, как всегда поддерживая. ― Уверена, что справишься? Я кивнула. ― С тобой ― точно. Он поцеловал меня в макушку и прильнул к ней щекой. ― Поедем к двенадцати, твоя мама сказала, что к часу придёт монах. Не слишком долго, чтобы повстречать всех, но и не слишком мало, чтобы показаться грубыми. Я опять кивнула. Казалось, в последние дни меня хватало лишь на безмолвные кивки, отчего я походила на этих собачек на бардачках машин, с кивающей головой. ― Хочешь полежать? Собачка кивнула. Как и обещал Юэ, мы добрались до похоронного зала ровно к двенадцати. Ожидаемо, здесь была толпа народа. Как я и говорила, Юмеко знала огромное количество людей. Единственное… Мне показалось странным, но большинство из этих людей не были похожи на контингент, с которым водилась Юмеко. Здесь было огромное количество мужчины, часть ― по виду бизнесмены, деловые люди, часть ― угрожающие лица. Среди них немногочисленные девушки, некоторых я даже узнавала. Рядом с гробом стояла Ренгоку-сан, позади неё ― одно из знакомых мне лиц: Арима Масуё, наша одноклассница, некогда правая рука Юмеко. Поразительно, что они до сих пор, судя по всему, дружили. Арима вытянулась, черты лица, некогда круглые из-за детского жирка, осунулись и стали натянутыми, почти что хищными. Но на её лице залегла глубокая тень: Арима была убита горем, почти так же, как Ренгоку-сан. Она стояла, спрятавшись сама в себя. В ней трудно было узнать человека, привившего Юмеко жизнерадостность и любовь к жизни. Ренгоку-сан прожила слишком многое, но до этого самого момента я ни разу не видела, чтобы она когда-то показывала свою надломленность. Даже когда Юмеко провела в коме неделю, её мама не унывала, верила в лучшее. Теперь стало понятно, что всё, чего не хватало ― смерти её любимой дочери. ― На-чан, ― внезапно раздался голос Юэ над ухом, ― пожалуйста, не говори никому о моей работе, хорошо? Будь я в тот момент спокойнее, то уделила бы больше внимания просьбе Юэ, но к тому моменту настала наша очередь подходить, и я уже не чувствовала ног. Словно земля проваливалась подо мной, я держалась за Юэ. В груди возник болезненный холод, мне казалось, что вот-вот я умру. Сперва, в лице Ренгоку-сан ничего не изменилось. Мы поклонились, и лишь когда я поднимала голову, выражение траурного опустошения сменилось узнаванием, затем ― шоком. ― Нана-чан? ― прошептала женщина, прикрывая рот ладонями. Я поджала губы. Почему-то именно в этот момент слёзы, которые должны были пойти ещё вчера, навернулись на глаза. Ренгоку-сан в миг оказалась подле меня, обнимая. Не сделать этого в ответ я не могла. Наше прощание и воссоединение проходили под эгидой смертей. Когда я сбежала после смерти Йоко, Ренгоку только вышла из комы. Мы сумбурно попрощались у её палаты. Тогда женщина ещё не знала, что я исчезну на долгие одиннадцать лет. Встречаться у гроба её дочери было поистине жестоко. ― Ты так повзрослела, ― выдавила она, ― так похорошела. ― Ренгоку-сан, ― поклонилась я, ― мне так жаль. Мама Юмеко была доброй душой, поэтому замахала руками, вновь обнимая меня. ― Ты тут ни при чём, не глупи. Я и сама не знала, за что извинялась. Юэ называл это защитной реакцией, я считала это потаённой виной. ― Спасибо, что пришла. Рядом с Ренгоку-сан стоял высокий мужчина моего возраста. Он был миловидным, но лицо его было испорчено гримасой скорби и ярости. Что-то во мне дрогнуло. Тогда показалось, что его ярость была направлена на меня, но чем дольше я его разглядывала, тем отчётливее понимала ― он гневался на мир. Когда его представили как мужа Юеко, я поняла, что гнев его был праведным. Его звали Рюноске Эйджи, и они с Юмеко были женаты всего пару лет. Невольно я представила на его месте Юэ. Захотелось спрятаться в самом тёмном уголке комнаты и проплакать весь день. На Ариму я старалась не смотреть. Я боялась увидеть там то, чего не разглядела в Ренгоку-сан и лишь на секунду увидела в Рюноске-сане. Мама Юмеко представила нас друг другу. ― Юме говорила о Вас, ― его голос был на удивление твёрд. Юмеко любила таких ― ранимых, но стойких несмотря ни на что. Мне нечего было сказать в ответ. ― Меня зовут Тадаши Юэда, ― спасая меня от неловкой тишины, встрял Юэ, ― я супруг Ханы. Примите мои искренние соболезнования. Семья Юмеко поблагодарила Юэ. ― Я признательна, что ты здесь, Нана-чан, ― повторила Ренгоку-сан. ― Хорошо, что вы с Юмеко воссоединились хотя бы так. Если бы слова могли ранить подобно кинжалам, я бы утопла в крови. ― В детстве вас было почти не различить: две косички и розовые рюкзачки, ― горько улыбнулась она, ― такие смешные малютки. Правда, сначала я боялась за тебя, думала Юмеко насильно таскала тебя всюду за собой, сама знаешь, она везде пробивалась как бык. Но ты держалась молодцом. Жестока ли ко мне жизнь? Я открещивалась от этих людей последние одиннадцать лет, делала вид, что эта страница моей истории навсегда перевёрнута. Но Юмеко врывалась в неё как всегда шумно и ярко. Ломая всё на своём пути. Мой сундук никогда бы не устоял перед ней. Одиннадцать лет она была самым близким мне человеком. Даже среди нашего круга Юмеко и я были своим отдельным кружком, держались парой. Юмеко и Хана. Слива и цветочек. Вместе мы прошли первые драки, первую влюблённость, первый половой опыт. И только первая смерть разделила нас. Я почти ненавидела Йоко за это. ― Простите, Ренгоку-сан. ― Глупая, не за что тебе извиняться. ― Если бы я тогда не уехала… ― Нет, ― отрезала она, ― правильно сделала, что уехала. Юмеко тоже так считала. Ей самой стоило за тобой последовать, ― в тот момент все силы, накопившиеся в ней для разговора, разом покинули её. ― Забудем. Твоя мама верно говорит, в истории не существует если бы да как бы. Лучше присядь, скоро придёт монах. Мы поклонились ей ещё раз, и уже собрались уходить, как она добавила. ― Шина-чан тоже где-то тут, вам тоже было бы хорошо поговорить. Если и существовало имя, вызывавшее во мне божественную ярость, то только имя Нара Шины.