limb

New year - new life

      Этой зимой довольно снежно, белые хлопья падают с неба, накрывая плечи, спрятанные в легкой куртке, теплым пледом. Повсюду веселье предстоящего праздника. Только закончилось Рождество. Еще меньше суток, и будет год. Год, как его больше не существует в этом мире. Год, как вина крепко окутала ее шею, не давая свободно дышать.       Ничего не помогает. Спасение других никогда не будет равно его спасению. Спасению того, кто значит — значил слишком много. Перед кем уже никогда не извиниться.       Одиночество — такая мерзкая дрянь, распиливает сквозняком до костей. Ломает, ломает, ломает. Но отчего-то не убивает, точно издевается. Цепляться, скорее в шутку, чем серьезно, за первых встречных-красавчиков вошло в привычку, но уже не приносит той былой радости от их потерянных лиц, когда юная, побитая наркоманка — пока карандашом записано, как «бывшая» — пытается выпросить номерок.       Надоело. Однажды или сейчас. Надоело. Хочется отыскать тех, перед кем сердце разрывается на чертовы куски. Собрать прах одного по ветру и любыми путями найти местоположение захоронения маленького ангела, что никогда не просил впутывать себя в такую жизнь.       Сидеть с раннего утра у скромного алтаря Джисона и избегать стыдливого взгляда на рядом стоящую фотографию его матери — такое себе занятие и уж точно не то, с чего Барам хотела бы начать последний день декабря. Она помнит практически каждое слово, сказанное другом в слезах, под воздействием разных веществ темными ночами. Знает, как тяжело ему пришлось после смерти самого родного, да что уж там «самого» — единственного в его жизни человека. Но не смеет винить его мать за такой поступок, Хан никогда не винил, а у нее так тем более нет на это ни малейшего права, как бы за друга не было тесно в груди.       Девушка знает, что хоть и ненадолго смогла заменить ему присутствие матери в жизни, помочь справиться с утратой, согреть. И поступила так же. Ушла. Дважды.       Ладони безжизненные, сероватые и сухие, только легкие розоватые трещинки продолжают настойчиво чувствовать. Она берет в руки фоторамку и глядит болезненным, с виду угрожающим взглядом прямо в его счастливое улыбающееся лицо, и так хочется разбить на куски все — и стекло, и улыбку. Потому что более никогда она не станет настоящей.

Он мертв.

      — Последнее, что ты помнил перед смертью обо мне… как я ограбила тебя, верно? — усмехается она.       Отвратительно. Отвратительно до тошноты то, что она никак не может исправить то, что натворила, да и могла ли она по-другому? Безусловно. Но не сделала. Зависимость на тот момент была сильнее ее здравого желания быть с ним рядом и любить.       Сколько всего они прошли вместе, чтобы тот, кто несмотря ни на что так хотел жить, был сейчас пустотой в этом никчемном мире, а та, что с самого рождения хотела умереть, до сих пор жила, надеясь искупить свой самый страшный грех. И совершенно не о религии сейчас речь.       Барам с первого дня своей жизни не чувствовала родительской любви, не знала о таких словах, как «мама» и «папа». Детский дом — первое место, которое увидели ее младенческие глаза после родильного отделения, и впоследствии именно он и стал ее обителью, стирая мечту за мечтой, не давая возможности вырваться в свободную жизнь. Не умеет. Не умеет она жить свободно и даже после всех обещаний находит груз, который будет держать ее на этой земле, как она ожидает, до последнего вздоха. Вина — сейчас новая зависимость, избавиться от которой, кажется, еще сложнее, но ей и впрок, ведь, страдая на земле, она подсознательно мечтает о возможности быть благословленной на небесах и встретиться со всеми, к кому так тепло внутри.       Завтра с утра встреча в анонимном центре, куда она ходит не сказать, что, получая от этого удовольствие, но собственная цель — завязать с наркотической зависимостью навсегда — находит ее каждый день, совмещая с ночью, когда тело продолжает ломать, а во рту все так же неприятно, вспоминая в такие моменты лишь о плюсах ненасытной эйфории.       Сигареты и клубничные леденцы, оставляющие порезы на языке — новая привычка, — сопутствуют ее ежедневному маршруту. Сегодня у нее выходной, но никуда не хочется. Ноги сами ведут к недавно открытому с почти другом — она точно не знает, какие отношения их связывают — центру для лечения пострадавших от такой же отвратительной прожженной жизни молодых людей.       Находиться в нем паршиво, но помощь другим так или иначе приносит конечное облегчение, хотя и ненадолго. Она не знает, чего хочет найти внутри, лишь осмотреться, быть полезной или, быть может, общения. Одиночество, о котором так мечтала совсем недавно, угнетает. Все вокруг счастливые, носятся, готовясь к скорому празднику, а на ее лице нет и капли улыбки. В целом, свет — забытое ничто. Ее мало что радует, да и огорчает тоже. Барам старается проживать чужие эмоции, ведь своих совсем не осталось, но выходит из рук вон плохо.       Вот они, украшенные стены, вот пациенты, играющие в го, шахматы и читают просто бездарнейшую книгу Вони, бывшего адвоката Кихуна. И тут же сам он, с довольной улыбкой идет навстречу ей, удивляясь ее приходу.       — Барам! — приветствует ее, отдавая небольшую коробочку сладостей, по-видимому, предназначенных доселе кому-то другому.       — Привет. Не хочу, — отказывается она от подарка, а Джисон настаивает, и она нервно запихивает конфеты в свою сумку, кивая со сжатой челюстью. — Спасибо.       — Ты чего здесь? Не ожидал сегодня увидеть, — часы на его руке вибрируют, видимо, напоминая о сегодняшнем праздновании, вызывая на его щеках легкий румянец, до жути раздражающий Барам.       — Уже ухожу, — сжимает поясок сумки и смотрит на выход, собираясь уже уйти.       — Да? Я тоже уже закончил, не хочешь прогуляться немного?       — Не хочу.       А он знает, что хочет. Не желает лишь навязываться и портить своим недовольным лицом день другим, но с Ханом не пройдет, будет нужно — дома его ждет дофаминовый стимулятор, поднимающий настроение одним лишь своим видом.       Барам выходит на улицу, тяжело вдыхая неприятный снежный воздух, и думает, куда ей идти. А сзади ее догоняет Джисон, на ходу напяливая на себя куртку.       — Вони, оставь меня в покое, — негромко просит она, хотя нотки злобы в голосе распознать абсолютно несложно.       — Я лишь хотел сказать, что тут неподалеку открылся парк аттракционов. Всего одна остановка отсюда, — заглядывает ей в глаза и видит ту маленькую девочку, которая всегда мечтала покататься на горках, поесть свойственные месту сладости и примерить разного рода ободки. — Не хочешь поднять себе настроение?       Глаза ее стеклянные не станут лгать, и губы почему-то сейчас тоже сопротивляются, не желая более скрываться.       — Давай, — шепчет она, а грудь разрывает от скованности и криков совести.       Он осторожно берет ее за руку и бежит вместе с ней на автобус, как раз прибывающий к ближайшей остановке. Пытается вырвать ее из пленки, из куба боли, в который она сознательно себя всадила. Последнее живое, что осталось от них, — Барам. Хан не может позволить себе, чтобы она жила в муках и постоянно грызла себя изнутри за то, в чем даже не виновата.       — Круглый, ты куда так бежишь? — одышка и головокружение обязательно приходят к ней от, казалось бы, легкой пробежки, но она знает, что совсем не в активности дело.       — Давно у врача была? — интересуется ответно он, переживая за нее, следит за состоянием, все же боясь потерять.       — Агрх… Тебя хоть что-то помимо врачей интересует?! И так вечно со своими купонами лезешь, — отворачивается она к окну, чувствуя спазмы в животе. — Недели две назад все прошла. Нормально, жить буду. Для наркоманки вроде меня результаты просто чудесные.       — Если что-то нужно…       — Я позабочусь обо всем сама. Спасибо, — резко отвечает она, а тот все улыбается. — Ты дурак, да? Постоянно лыбишься, не пойми от чего. Девушка, да? Хорошенькая? — Барам кивает на часы, которым тот смущался десятью минутами ранее.       — Ах, нет, — качает головой Хан. — Просто ты очень милая.       — Фу, — лицо ее полно отвращения. — Хотел сделать комплимент, а лишь оскорбил.       — Я не пытался делать комплиментов, боже упаси! Я знал, как ты отреагируешь, потому использовал самое подходящее слово.       — Наглец! — она стукает кулаком его по руке и шипит, а тот смеется, вызывая все же у нее улыбку, хоть и с легким осуждающим прищуром.       — Ну правда. Характер у тебя — просто загляденье.       — Характер… Что ты вообще со мной забыл? Тебя разве дома не ждут или ты тоже планируешь отмечать один?       — Хочу составить тебе компанию… даже несмотря на то, что меня ждут, — они выходят из автобуса и следуют к нужному месту. — Я знаю, что тебе сегодня нелегко.       — А когда мне легко? И что же теперь, ты будешь каждый день со мной носиться?       — Увы, вынужден большую часть времени проводить на другой работе.       — Это смешно, — она качает головой, не веря в его слова. — Почему я? Тебе меня жалко, да?       — Не-а. С чего бы мне тебя жалеть? Руки-ноги, еда, работа есть, а остального ты сама себя лишаешь.       — Лишаю? — хмурится она.       — А разве нет? — он смотрит в ее глаза, протягивая купюру кассиру. — Два билета, пожалуйста.       — Неужели ты думаешь, что, если бы у меня был шанс быть счастливой, я бы им не воспользовалась? — строго спрашивает она.       — А разве у тебя его нет? Что или кто тебе мешает? — Барам молчит, не отвечает. — Например, сюда ты могла сходить и без меня.       — Я хотела сходить в свой первый парк аттракционов со своими друзьями, — делится осторожно она. — Но никого из них уже, к сожалению, нет в живых.       — Тебе стыдно?       — Мне… — задумывается она. — Да, стыдно, — кивает, и Хан подходит ближе, вглядываясь в ее опущенные глаза, пытаясь поймать взгляд. — Через несколько часов будет годовщина его смерти. Я могу веселиться, хоть и не имею на это права, а он уже нет, — голос предательски начинает дрожать, и она злится.       — Почему ты думаешь, что он не может? Просто верь в то, что на той стороне ему… им лучше. Лучше, чем здесь.       — Он хотел жить. А сейчас мертв, — продолжает гнуть свое она, а Джисон по правде не знает, как ей помочь.       — Даже если так, думаешь, он хотел бы такой жизни для тебя? Хоть кто-то из твоих близких?       — А почему нет?       — Потому что они любили тебя и хотели, чтобы ты нашлась. Нашлась сама для себя, чтобы ты была счастлива. Ты не виновата в их смерти, — она качает головой и закрывает лицо руками. Чувствует через несколько секунд, как касается ее макушки мягкая палочка, и, открыв глаза, понимает, что Вони надевает на нее ободок в виде лисички. — Мило, — она злобно улыбается и смотрит ему в глаза. — Ты не виновата, запомни это. В этой истории ты тоже жертва, и ты пыталась спастись своими путями.       — Но ведь я могла…       — Нет. Не могла. Могла бы — сделала. Сейчас они в лучшем мире, и я уверен, что счастливы. А вот твоя грустная мордашка их явно расстраивает, — он светится, освещая ее лицо, и подает ей ладонь, ожидая, что та вложит свою сухую в нее. — Повеселись. Сегодня я буду твоим другом. К твоему сведению, я тут тоже первый раз, — признается Хан.       — Ладно, — хватает его и поворачивает голову к устрашающим ее нутро горкам. Хотя трепет берет верх, вызывая явную ухмылку на теперь уже довольном лице.       Я хочу, чтобы этот день приносил тебе только счастье.       В течение практически всего дня они катаются на всех возможных горках, и Джисон любуется поистине радостным лицом подруги, наслаждаясь подаренным ей счастьем. Кормит пищей, которую та также запрещала себе есть и покупает самые разные украшения и милые игрушки.       — Знаешь, всегда приятно было разводить мужчин, хотя за это и предполагалась некая плата, а ты такой странный. Попросил лишь мою улыбку.       — Тебе больше не нужно это, — они попивают сладкие молочные коктейли, разговаривая под шум маленьких детей повсюду. — Ты можешь заработать другим способом, можешь добиться всего, что захочешь.       — Ну, всего я уж точно не добьюсь, — он закатывает глаза, недовольный ее словами. — А что? Хочешь сказать, и в президенты заделаться смогу?       — А почему нет?       — Да ну, что мне там делать? С моим-то прошлым, у меня даже знаний не хватит, чтобы управлять страной.       — Значит, не хочешь, — пожимает он плечами. — Знания — приходящее, важно только желание и немного труда вперемешку с упорством.       — Ох, ну, конечно, всего-то, — усмехается она. — Не, в политику не хочу.       — А куда хочешь?       — Сюда хочу, — она оборачивается и смотрит на множество маленьких детей, бегающих вместе с переодетыми в мультяшных персонажей людьми. — Может, стать аниматором? Мне нравится, — она смотрит на Хана, а тот перестает улыбаться, осторожно смотря на нее. — Я не стану мамой. Но было бы чудесно хотя бы таким образом взаимодействовать с детьми, хоть и не своими.       — Я буду в тебя верить, ладно? — Барам кивает и медленно промаргивается, надеясь унять чувствительность.       — Иногда я вспоминаю о Нане. Мысли о ней меня убивают с двойной силой, — она поджимает губы. — Но, наверное, ты прав. Что было бы с ней, поживи она с ними еще пару лет? Закончила бы как Джисон, а то и хуже, — девушка молчит, делая пару глотков, и чуть улыбается. — Я верю, что там ей лучше. Что им там лучше.       — Поэтому проживи эту жизнь достойно. Чтобы потом было чем поделиться с ними, — он достает трубочку из своего коктейля и пачкает ей нос, на что та замирает с круглыми глазами на месте и через мгновение выходит из ступора, проделывая то же с чужим лицом, хотя и явно хуже. — Мне теперь полностью умываться нужно!       — А кто виноват?! Ты это начал, идиот! — Хан смеется, и та подхватывает, прикусывая в неловкости губу.       Они приводят себя в порядок и выходят из парка на улицу, замечая, как стемнело вокруг. Джисон повязывает вокруг ее шеи теплый шарфик и отходит в сторону, вновь заглядывая на часы, торопящие его вернуться домой — гости ждут. О нем, несомненно, волнуются, ведь сегодняшний Новый Год обязан перекрыть все предыдущие, подарить ему новое тепло, стерев окончательно старую боль.       Хан проснулся с тоской в груди ранним утром и не нашел ничего лучше, чем отправиться в центр и отвлечься на тех, кто так стремится выжить. На тех, кто так отчаянно напоминает его самого. И не сказать, что он завидует, совсем нет. От смерти он получил явно плюсов больше, чем, если бы остался живым. Больше не больно, больше не страшно, о «завтра» не думаешь, не беспокоишься, только сегодня, ведь время в его распоряжении. Он живет, хотя фактически и мертв.       Барам идет молча, осматривает окрестности, когда в сумке раздается звонок, на который она первым же делом отвечает. Звонят из клиники. Девушка смотрит на Джисона и мнется на месте, начиная волноваться, хотя и с легкой улыбкой.       — Мне нужно в центр, — говорит она. — Сохи вернулась, — прищур выдает ее мысли, но она все же решает объясниться: — Она напоминает меня. Я вижу, как она хочет измениться, вижу. Но постоянно сбегает, боясь, что не получится или ее не примут. Не доверяет людям.       — Откуда у нее твой номер? Нам ведь нельзя, — Барам закатывает глаза, недовольно выдыхая.       — Я ей дала его давно, боялась, что влезет в какие-то проблемы. К счастью, сейчас она просто вернулась.       — Ты пойдешь к ней? — интересуется Хан.       — Я-я не знаю… А что мне еще делать? Праздник ведь, а меня никто не ждет, — чуть горько усмехается она.       — Провожу, — он оглядывается по сторонам, пытаясь увидеть сквозь метель подъезжающие автобусы.       — Тебя ведь уже наверняка потеряли. Не думаешь, что создашь лишние ссоры? — она осторожно ударяет его плечом, ухмыляясь. — Твоей девушке вряд ли понравится, что ты гуляешь с другой.       — Нет, что ты. Мой парень будет только рад, что я провел время с тобой, — он скромно улыбается и заглядывает в ее чуть потерянные глаза. Барам смутно понимает, как нужно реагировать, ведь привыкла совсем к другому, но, в конце концов, что это меняет?       — Тебе нравятся мужчины? — скорее утверждение для собственного разума, чем вопрос.       — Не совсем. Я люблю его, только его, — говорить такие вещи без тепла внутри невозможно. Как же он безмерно соскучился по нему, и так не терпится уже вернуться к нему в объятия, что аж душит, перехватывая дыхание от трепета.       — И каково это?       — Что именно?       — Любить, — осторожно поглядывает на него она.       — Искренне и необходимо любить всегда приятно, — усмехается он. — Барам, ты обязательно узнаешь, каково это, просто не запрещай себе жить. Впусти в себя счастье. Подумай о том, сколько всего ты проделала за этот год. И что, все это зря? Все для того, чтобы ты теперь утопала в вине? — легкий кивок от нее как согласие с его словами.       — Спасибо. Спасибо тебе за этот день, за поддержку. Не знаю как, но мне действительно стало легче, — она дотрагивается до его локтя и ласково улыбается.       Они подъезжают к центру, и Джисон провожает ее прямо до лестницы, замечая потерянную девушку, лет девятнадцати. Сохи ждет только ее, а Барам смиряет ее прищуренным взглядом, не имея возможности долго держать серьезное лицо. Улыбается и приобнимает ее, прощаясь с мужчиной, желая ему приятного домашнего праздника, а сама выбирает свой новый путь, строит свою новую, счастливую жизнь, отмечая эту ночь и следующий день с той, кто так же, как и она, ищет свою тропинку, которая так извилисто, медленно и правильно ведет их друг к другу.       Хан же ухмыляется телефону и спешит к первой попавшейся двери, выходя случайно через другую. Привык появляться в их с Минхо общей спальне, но сегодня, как никогда удачно вышел из ванной комнаты напротив, хватая сзади под ребра притаившегося мужчину, так желавшего напугать его.       — Айщ, — вскакивает тот, пойманный в собственную ловушку, и отбивается от цепких пальцев любимого. — Джи-и-ай, пу-усти, — но тот продолжает щекотать, после крепко прижимая к себе, и утыкается носом в изгиб его шеи. — Я уж думал, не успеешь, — показывает на часы, но Хану это малоинтересно, важнее то, что сейчас находится в его руках.       — Успел же. Как я могу оставить тебя без новогоднего подарочка, — ласковый поцелуй в плечо отодвигает край мягкого красного свитера, и он почему-то совсем не хочет останавливаться. Пролезает холодными руками под одежду, чувствуя, как сокращаются от температуры мышцы пресса, и ухмыляется, ощущая носом, как учащается его сердцебиение.       — Ты холодный и мокрый от снега, — шепчет Ли, сжимая через ткань его ладони.       — А ты теплый, — Хан оставляет чуть влажный поцелуй на его мочке, разворачивая к себе лицом.       — Так что за подарочек? — достает его кисти и переплетает пальцы, заглядывая прямо в глаза.       — Вот же — я, — ухмыляется он, вжимая его в дверь позади, и носом цепляет его.       — М-м, — довольно мурлыкает Минхо, первый поддевая его нижнюю губу своими. — Когда могу распаковать? — тихонько спрашивает, расстегивая молнию на его куртке, и обхватывает талию, погружаясь с головой в поцелуй. Так тепло и уже так по-домашнему чувствовать его, осознавать, что твой человек рядом и глубоко любит тебя в ответ. Испытывать это чувство на постоянной основе и обмениваться теплом без всяких просьб.       Им хорошо. Им забвенно. Им всегда мало.       — Мой рыцарь! — бежит по лестнице маленькая прелесть, заставляя мужчин в мгновение ока отстраниться друг от друга, но нацелованные, уже чуть припухшие губы не скрыть. И Сынмин, бегущий за ней, вмиг прикрывает ее глаза ладонью, прижимая спиной к себе.       — Какие же… нетерпеливые! — шикает на них с улыбкой Ким и, целуя Нану в макушку, пускает ее к другу.       — Принцесса, — улыбается ей Хан и крепко обнимает, невероятно соскучившись. — Как вы смогли ее… сюда? — удивляется он.       — Я могу все, — пожимает плечами рыжеволосая королева — не иначе, — опираясь на косяк позади Сынмина. — Мы ненадолго заскочили. Отметить праздник семьей, — глаза Хана упрямо слезятся, рассматривая каждого, кто пришел осчастливить первый Новый Год, который он отметит после своей смерти. Подарить ему новое воспоминание, которое сотрет то отвратительное, что произошло с ним 31 декабря прошлого года, когда жизнь не могла казаться ему хуже. Когда выносить ее было сродни пытке, которую просто хотелось унять, смыть с себя и просто забыть.       Теперь он не один. Теперь у него есть все, о чем он так мечтал. Теперь он по-настоящему счастлив.

И жив.

      Джисон переодевается в такой же свитер, как у Минхо, и скорее бежит вниз ко всем праздновать, так как остаются последние мгновения уходящего года, с которым он расстается без сожалений. Праздничные огоньки, украшенная вместе с любимыми руками ель, приятная слуху музыка и чуткие глаза, ищущие всегда друг друга.       Ли стал лучшим событием, как в прошлом году, так и в этом, и Хан не соврет, если скажет, что и в последующих ответит то же. Он изменил его серую жизнь, привнес свои мягкие, теплые краски, окутал любовью и спас. Минхо не станет лукавить — тот сделал для него вдвое больше, теперь же ему и дышится воздухом, а не тяжестью металла. И зачастую пасмурные деньки в Уллындо он видит через призму бесконечной романтики, поцелуев под дождем и прогулок по мокрому песку.       Волшебство принятия их сердец друг другом кажется самым сильным и искренним, что есть в этом мире. Друг для друга хочется делать нескончаемо много, хочется возвращаться домой, ухаживать, дарить цветы и оставлять крохотные милые записочки, которые обязательно будут найдены и прочитаны, оставшись в памяти на века.       Минхо более не живет сериалами и вымышленной любовью, ведь нашел то, что в постоянстве обнимает его сердце с такой частотой, что подумать только. Эмоции даже в самом приятном спокойствии льют через край, не давая насытиться. И главное — им не нужны никакие обещания. Им уже всего достаточно, у них уже все есть. Другого не нужно.       Семья.       И оба совсем скоро захотят связаться всеми возможными узами, хотя, казалось бы, куда уж крепче? Но останавливаться — не в их характере. Они друг для друга и обратно. Всегда.       Ночь чудесная дарит обоим родной дом, дарит любовь и бесконечное принятие. Они играют друг с другом и обмениваются подарками. Одаривают принцессу вниманием, наряжают в чудесное пышное платье, о котором та давненько мечтала. Хан приносит небольшую коробочку, в которой Нана находит тоненькую диадему, которую заботливо на нее надевает ласковая, любящая мама. Сынмин пальцами щипает светящиеся щечки, дарит ей маленькое колечко — семейное. Теперь оно есть у них троих, но у нее особенное, помогает избавиться от боли и лечит, хотя и медленно, все раны в ее покалеченной душе.       — Рыцарь мне помогал, — признается Ким, а та смущенно благодарит, смотря на красивый маленький камушек, напоминающий любимые цветы в саду.       — Сегодня, кстати, год с нашего первого поцелуя, — шепчет Джисон на ухо Ли, возвращаясь к столу.       — Ты отсчитываешь с того дня? — энтузиазма особого нет, вспоминая, в каких обстоятельствах все произошло.       — Да, хотя ты и был очень сопливым, — Минхо усмехается, но не отвечает на это, знает, что тот не особо любит, когда говорят о его прошлом состоянии. — Сегодня планирую атаковать тебя с большей силой. Нужно наверстать упущенное.       — Ха, — Ли нежно гладит его по костяшкам, не заглядывая в глаза. — Посмотрим, кто выйдет победителем. Ты уснешь, только коснувшись кровати, — усмехается старший.       — Вот и проверим, — обещает Хан, не планируя отступать. — Знаешь…       — М?       — Я тебя так сильно люблю, — признается, кладя одну ладонь на его мягкую скулу.       — О, а я-то как сильно, — светится он, укладываясь на чужие пальцы. — Больше всего на свете.        — Больше всего на свете.       Сзади подбегает Нана и обнимает Джисона за плечи, звонко смеясь ему в ухо.       — А ведь моему рыцарю тоже нужны доспехи! — жалуется она.       — Как же это мы не подумали… Ким! — Лилит винит во всем Сынмина, с ехидной улыбкой заставляя отвечать за неподготовленный реквизит.       — Ох… — теряется он. — Но ведь это повод вернуться сюда снова, ведь так? Все купим и снова придем в гости или он к нам.       — Да! Да! Да! — радуется девочка и еще крепче сжимает друга. — Мы будем частенько приходить к вам в новом году! Мне здесь очень понравилось.       — А я буду ждать, — улыбается Хан и гладит ее по маленьким кулачкам, обернутым вокруг него. — Кстати! — вдруг вспоминает Джисон. — У нас же есть салюты, пойдемте запустим?       — Салюты? — не понимает девочка.       — Покажу, только не бойся, хорошо? Это большие краски, которые украшают небо, похоже на волшебство, — она радостно кивает и отбегает за курткой, быстрее всех собираясь, чтобы посмотреть на то, что придумал ее рыцарь.       Все выходят к пляжу и усаживаются рядом прямо на снегу, пока Минхо устанавливает конструкцию и поджигает фитилек, отбегая быстренько к остальным. Джисон садится рядом с Наной и закрывает ее уши от шума, что может ее напугать. Защищает и дарит счастье так, как оба всегда об этом мечтали.       Кажется, именно в такие моменты понимаешь, что чудо существует не столько в действиях, сколько в людях, безмолвно дарящих его тебе. Оно согревает, обнимает и целует в самую душу, показывая, что все, чего искренне, по-настоящему хотел, находит тебя и одаряет яркими искрами в небе и в родных улыбках рядом, обетая на бесконечную любовь, которую теперь видно повсюду.

Новый год.

Новое счастье.

Новая жизнь.