Амстердам, цветы, демоны

Наш мир относителен, его реальность зависит от нашего сознания. «Эйнштейн о религии» Альберт Эйнштейн ©.

      С пробуждением Чеса изумил уж слишком яркий свет, проникающий даже сквозь закрытые веки. Ему стало жутко и непривычно; почему-то на сонный разум вспомнились слова Джона о том, что в совершенно любой миг захвата одного мира другим реальность вокруг может измениться. И теперь он, ещё толком не открыв глаз, всерьёз испугался спросонья того, что Флириус уже давно захватил их мир, превратив густые сумерки ночи в яркий рассвет, и подменил все понятия вообще их антиподами. Но всё оказалось гораздо проще; Чес открыл глаза и осмотрелся — сквозь занавески проникал серый, угрюмый свет, а электронные часы на столике показывали половину десятого утра. Чес присвистнул: впервые в жизни он проспал более двенадцати часов и чувствовал себя таким бодрым и готовым к любым приключениям. «Значит, Джон не разбудил меня вчера…» — подумал об этом почему-то с улыбкой, хотя на душе было тревожно от не сделанного. За ширмой, где находилась кухня, был слышен процесс приготовления завтрака: стук ножа, бульканье воды, шипение чего-то на сковородке. Чес сладко потянулся в постели и, медленно стянув одеяло, присел, а затем встал и, ёжась, поплёлся на кухню.       С Джоном они встретились мягкими, даже чересчур нежными взглядами: тот готовил — что оказалось приятным сюрпризом — блинчики, а в джезве закипал свежий ароматный кофе. Чес опёрся о ширму и укоризненно заметил, стараясь придать своей улыбки больше надменности, что вышло всё равно не очень:       — Всё же не разбудил меня…       — Ты спал слишком сладко. Это было бы форменным кощунством — так поступить с тобой, — Джон подмигнул ему и ухмыльнулся. — Думаю, ты и сам был не против такого. Одна ночь уже навряд ли что-то поменяет в нашем положении…       — Ты не ходил в центр?       — Мог, но без тебя не захотел. — Чес ощутил, как по щекам разливается румянец. — Зато я вылез на крышу — сумел таки впервые за всё время пребывания здесь взломать замок, представляешь? И вот с крыши увидел как раз кое-что необычное… — Джон уже не улыбался — лишь задумчиво глядел, как по сковороде растекалась белая масса, шипя и принимая округлую форму. — Но о делах — только после завтрака! Позволь себе на пару часов забыть о проблемах и побыть роскошно живущей богемой.       Чес только усмехнулся и, выпив стакан воды, пошёл умываться. Конечно, с треском провалившийся вчера поход к церкви его расстроил, но, пожалуй, Джон был прав: одна ночь ничего не могла изменить. Да и сам он навряд ли бы встал с тёплой мягкой кровати в холодную дождливую мглу надоевших до тошноты улиц. Теперь же Чес чувствовал себя даже восхитительно: несмотря на вчерашнюю усталость и изнеможение, сегодня он был счастлив, что они с Джоном съездили в Гаагу и устроили себе такое мини-путешествие со всеми этими замечательными перекусами в тамбуре, новыми эмоциями от нового города и беспечной, но всё-таки важной прогулкой по заброшенной набережной моря, где вскрылось такое болезненное и приятное, что у Чеса до сих пор мурашки проходили по телу при мысли об этом. Он полностью ощутил, что жизнь отнюдь не проходила мимо него, а несла его в своём пёстром потоке неожиданных радостей. И этому ощущению он был обязан лишь Джону.       На столе Чеса ждали аппетитные мягкие блины, политые сверху сочным джемом, пластиковые коробочки с черникой и клубникой и большая кружка кофе. Попробовав блины, Чес изумился их вкусу и признался, что никогда бы не подумал, будто Джон так чудесно готовит. Тот на это лишь усмехнулся и сказал, что совершенно не любит готовить, но исключения в его жизни бывали. И Чес, опустив взгляд, вполне понял, что исключением был он; смущение мягко коснулось его щёк и заставило улыбнуться.       А вообще, это был первый в его жизни завтрак, который бы он назвал самым лучшим из всех. И в этом были виноваты не столько вкусные блины, сколько сладкое, ванильно-пряное чувство в груди, словно россыпь корицы на взбитых сливках. Чес думал, что форменно сошёл с ума — и теперь уже здесь, в своём родном мире. «В безумии виноват не Флириус, ох не Флириус…» — постепенно начинало доходить до него.       После завтрака из дома Джона совершенно не хотелось уходить, впрочем, сам Джон никак Чеса не выгонял и был даже рад, что стрелки на его часах подкатывали к полудню. К тому же, на повестке дня было довольно важное обсуждение — обещанный рассказ насчёт кое-чего, произошедшего ночью. Навряд ли это что-то могло удивить в этой ситуации, но любая крупинка информации была необходима сейчас как никогда. Убрав со стола посуду, они уселись друг напротив друга, и Джон начал:       — Практически как только проявился Флириус (а произошло это в одиннадцать, даже чуть пораньше), я увидел, что за окном, на нашей улице, мигают фонари лиловым густым светом. Я выглянул, — Джон указал на окно, что было рядом с ними, и Чес на автомате глянул на улицу, совершенно обычную, лишь ночной снег немного припудрил её. — Там люди выходили из подъездов и спешно бежали куда-то к центру… ну, я так полагаю, — Джон хмыкнул и посерьезнел. — Они подгоняли друг друга и кричали. Мне кажется, это было что-то типа местного сигнала тревоги… потому что вскоре я услыхал слабые писклявые звуки, похожие на сирену. Но тревоги по какому случаю? Тогда я решил, что мне нужно залезть на крышу — вид оттуда будет неплохим, хоть и неполным, зато кусочек центра я увижу. Но у меня не было ключа, потому что я хоть и живу, считай, под крышей, однако прав у меня на неё нет. Я вышел в коридор, к люку, и спустя пару минут кое-как взломал его. Не самая моя сильная сторона, этот взлом, но, благо, замок попался дешёвый и простой. Наконец, я выбрался и глянул в сторону центра… Чес, — он понизил голос, — это просто апогей безумия. Боюсь представить, что было на улицах, если даже с моей крыши удалось вполне ощутить панику и эйфорию, накинувшиеся на Флириус…       Чес сглотнул, предчувствуя неприятное. Они с Джоном были немощными наблюдателями, перед взорами которых умирали и возрождались миры. Это чувство до сих пор слабо отдавалось внутри сердца Чеса, но теперь распухло и воспалилось, порождая ноющую тревогу и щекочущую панику.       — Над верхушками Дамрака и чёртова колеса взрывались очень мутные зелёные фейерверки. Мне кажется, это были большие пучки сухой краски, которую используют на индийском фестивале. Наверняка на улицах все люди были сплошь покрыты этим порошком, от которого навряд ли что-то было видно вокруг. Весь город мигал лиловым светом. Вкупе с сиреной и целыми толпами людей, которые шли к центру, это выглядело зловеще, — Джон хмыкнул. — Думается мне, у них какая-то тревога… Но у них — необязательно у Флириуса.       — А собор не был виден? — Чес подумал вслух, и хотя дико не любил себя за это, но сейчас вопрос был актуальным. Джон улыбнулся и покачал головой.       — Нет, с моей крыши его как раз не видно. Можешь сам проверить, если не веришь, — усмехнулся так обезоруживающе, что даже если бы Чес подозревал, то всё равно проверять не стал бы. — Другой дом перекрывает мне вид на вокзал и собор. Видны лишь кусок Дамрака и колесо. Просто идеальный вид для нас, да?       — Хорошо, что окно выходит в другую сторону, — улыбнулся Чес.       — Тогда бы мы всё равно увидели немного… Но не суть. Я не знаю, как точно понять произошедшее, — Джон пристально смотрел на него. — У тебя есть какие-нибудь идеи?       — Понимать что-либо во Флириусе точно равносильно самоубийству, — заметил Чес без тени улыбки, задумчиво глядя на залитую перламутром облачного неба снежную улицу. — Но мне кажется, навряд ли Флириус испытывает упадок или нечто подобное. По-моему, он достиг наивысшего апофеоза, которого мог: некоторые его фрагменты видны уже днём, ночью он проявляется намного дольше, да и по-прежнему, судя по всему, его никто не видит, кроме некоторых. Скажем так: кроме жертв и немногих избранных.       Джон усмехнулся, но вяло; Чес прекрасно видел, что его разум терзали настолько ужасные перспективы, насколько их себе Чес не мог представить даже примерно. Напарник знал чересчур много, чтобы беспечно попивать кофе в одиннадцать утра. Впрочем, и сам Чес едва бы мог назвать своё нынешнее существование беззаботным и лёгким; его тоже одолевали разные мысли и представления — может, как Джон он и не знал, но понимал, что вокруг многое могло измениться, измениться до жуткой неузнаваемости. И в жилах колко стыло при одной лишь воображаемой картине будущего мира…       — А другие экзорцисты, разбирающиеся в этом? До сих пор молчат? Я не верю, что ни один из них не замечает, не чувствует, в конце концов, это, — на самом деле, Чес просто не хотел осознавать, что они бились почти в одиночку. Джон скривил лицо в недовольной гримасе и отмахнулся.       — Надеяться на них не стоит. Кто-то уже добавил меня в игнор-лист, кто-то уже много дней не отвечал. Эта беззаботность настораживает, конечно. Но есть вполне хорошее обоснование, Чес: ведь, по факту, Флириус разрешил себя видеть лишь единицам, проводникам, как и ты, а особенность эта специфичная, как оказалось. Проводники аккуратно распространили эту «заразу», сами того не зная, по городу — и уж каким способом, чёрт знает. И дело в том, что эти люди и блуждающая способность видеть Флириус могли так и не пересечься. В огромном населённом туристическом городе это реальнее, чем кажется. Что, впрочем, не отменяет и других причин, более скользких, на самом деле… — Джон задумался, и его брови хмуро сомкнулись на переносице. — Например, Флириус специально усыпил их сознание, ведь эти люди были вполне известны ему, так как живут тут долгое время.       — Но нам, видимо, так и не узнать настоящей причины… — проговорил Чес и вздохнул.       — Навряд ли мы узнаем вообще хоть что-нибудь. Впрочем, это другой разговор. Сегодня суббота, мы пойдём в ночь на воскресенье. А в понедельник ведь уже праздник!.. Очень странно, знаешь, проснуться однажды и осознать, что послезавтра — Рождество, а настроения никакого, ровно как и той предпраздничной атмосферы. Лично я и впрямь позабыл о реальной жизни вокруг, слепо занявшись спасением. Думаю, в этом ты на меня похож, — подобные искренние словоизлияния от Джона перестали быть новинкой, но Чеса до сих пор изумляли до сладкой волнительной дрожи.       — Безусловно! Но кажется, недавно мы всё же исправили слегка этот недостаток… — тут Джон ничего не мог возразить и только улыбнулся. Они немного помолчали, глядя на улицу под конами, и вдруг Джон оживился, будто вспомнил кое-что:       — Кстати, моя ночная бессонница пошла на пользу: я позаимствовал у тебя кулон и покопался в старых амстердамских мифах про собор Святого Николаса. Как ты знаешь, для нас, экзорцистов, это далеко не мифы, а иногда — вполне себе достоверная информация… — Джон сделал паузу и приятно улыбнулся. — Так вот, Святой Николай изначально являлся покровителем не только целого города, а в особенности моряков, торговцев, путешественников и рыбаков. И как раз таки про торговцев ходили в то время слухи, что они могли продать что угодно: от золотых украшений до… личного счастья или успеха. По крайней мере, некоторые жители верили в эту байку, спокойно передававшуюся из поколения в поколение… То есть торговцы были своего рода и колдунами, магами и тому подобным. Как ни удивительно, люди до сих пор верят в такое, что уж говорить про девятнадцатый век. Кроме этого, ходили слухи, что торговцы были своеобразными защитниками города от нечистых сил — в это ещё можно поверить, экзорцистами они вполне могли быть. Но что ещё интереснее — некоторые из них рассказывали об «ослепительной, но с ума сводящей красоте Амстердама, когда на каждом доме распускались цветы» и о том, что они боролись с этим, возвращая мир к нормальному состоянию. Может быть, и не зря исторически сложилось, что Святой Николас оказался их покровителем, а теперь собор не видоизменяется во Флириусе… — Джон выглядел задумчивым, как будто и сам впервые решил поразмышлять над этим. — В любом случае, это просто занятный факт, который может и не быть правдой. Но если правда — получается даже логично и хорошо.       — Интересно… — Чес хмыкнул и покачал головой. — Получается, фаворитом для Флириуса всегда был Амстердам. В плане захвата. Но оно и понятно: вокруг цветы, за городом вообще целые поля тюльпанов, самый древний цветочный рынок тут же. Впрочем, предмет поиска нам всё равно неизвестен… — Джон согласно кивнул. — В огромной церкви это может быть что угодно. Если нам вообще что-то нужно искать…       Джон ответил «На месте разберёмся» — на этом и сошлись. После решили устроить короткую чайную паузу в качестве второго завтрака, который успешно начался в полдень.

***

      Чес был дома у себя только в три и, пожалуй, никогда не чувствовал себя таким счастливым. Впервые, будучи в гостях, Чес не желал как можно скорее ретироваться к себе. Наоборот — хотел оставаться там подольше, но всё-таки это казалось пока немного дерзким и безрассудным поступком. Первым делом, переступив порог своей квартирки, он проверил банковский счёт через Интернет и с удовлетворением обнаружил там перечисленную зарплату вместе с премией. Жизнь в этом мире, в отличие от жизни во Флириусе, постепенно налаживалась. Чес старался разграничивать для себя эти два мирка, но от игры на две стороны невозможно было уйти. Это было похоже на внутренний диссонанс, когда днём ты можешь беззаботно гулять по красивейшему старому городу и получать удовольствие от жизни, а ночью — спасаться и молить бессильного там Бога о том, чтобы не сойти с ума так быстро. Это порядочно изнуряло, но Чес не думал жаловаться, ведь в самом начале, когда они с Джоном только ввязались во всё это, он пообещал — скорее самому себе — что они разберутся со всеми проблемами.       Однако с каждым разом мрачные мысли всё же догоняли его: огромные, бесконечные реальности крушились, наслаиваясь и наталкиваясь друг на друга, а они, сумевшие увидеть Флириус, были лишь тщетными, совершенно бессильными песчинками. Впрочем, бездействие не было в духе их с Джоном настроений, именно поэтому они понемногу продвигались к разгадке.       Вечером Джон и Чес условились встретиться дома у последнего. По старой привычке. Чес усмехался, думая об этом, потому что прошёл от силы месяц, а некоторые моменты в их с Джоном бытии казались очень давними и знакомыми. Да и вообще всё это проживание в Амстердаме теперь представлялось не коротким месяцем, а целой жизнью; Чес изредка доставал свой паспорт из выдвижного ящика с документами и открывал его на главной странице, где было указано гражданство; шальная, даже глупая для его возраста мысль, но ему всегда казалось, что уж если город такой привычный, может, он сам уже давно голландец, просто это вновь игры со сдвигами всяких реальностей, а он и не знал. Но каждый раз это оказывалось лишь обманом разума; конечно, какое к чёрту гражданство Нидерландов и вся прошлая жизнь, проведённая тут? Лишь наивные размышления, не больше.       День, проведённый впустую, иногда воздействует на душу человека даже лучше, чем день, полный полезных дел. Именно эту мысль подтвердил Чес на своём примере и был доволен собой. Весь его день заняли просмотр сериалов, чтение разных статеек, поиск всякой сомнительной информации об Амстердаме. Кстати говоря, последнее было небезуспешно: Чес наткнулся на тот же самый миф, о котором ему рассказал Джон. Но ещё более того — он наткнулся на ссылку, выскочившую случайно из-под статьи; название не говорило ни о чём интересном, хотя наталкивало на определённые мыли о Флириусе. «Как вырастить демона цветков в домашних условиях» — конечно, больше походило на те самые советы для умалишённых слабаков, вообразивших, будто у них есть силы. Однако же что-то заставило Чеса вчитаться в этот высокопарный бред, в корне которого, впрочем, лежала вполне себе толковая идея.       Закончив чтение, Чес задумался и прикрыл крышку ноутбука. Оказывается, в Нидерландах жили люди с куда более больной фантазией, чем он мог себе представить. Они старательно вызывали этих мелких демонят месяцами, на которых у Чеса уходила где-то неделя, а затем с помощью них пытались строить мелкие козни своим соседям или знакомым — тут кто на что был горазд и кто ради чего вызывал этих самых демонов. Но вот что более интересно: статья предостерегала людей от подобных сделок, потому что под конец своей службы демоны высекали татуировку в виде цветка на запястье своего хозяина. Затем безмолвно уходили, однако в скором времени пропадали насовсем и сами люди. Чес прочитал, что демоны цветов действовали всегда обманом и, совершая сущий пустяк, требовали взамен слишком много и люди не могли сопротивляться. Посредством людей, говорилось в статье, они обогащали свой мир — никому неизвестный, чтобы в один прекрасный момент тот вышел за собственные границы и распространился везде.       Чес встал и заходил кругами по комнате. Очевидно, что статья была связана с Флириусом и в каком-то смысле давала ответы на вопросы о том, что случалось всё же с этими цветами-людьми. Больше всего изумило наличие татуировок на запястье; Чес подумал, что эти демоны навряд ли убегали просто так: у них была цель, возможно, состоявшая в захвате как можно большего количества людей. До тех пор, пока не истекал срок их жизней. В статье говорилось, что, подобно цветам, демоны жили недолго — около пяти-семи дней. Чес решил, что ничего сенсационного в этой новости не было, да и в любом случае всегда есть вероятность, что это неправда, однако ситуация вокруг становилась яснее и яснее. Но почему-то казалось — уже чересчур поздно.       Однако уныние в их с Джоном случае считалось ужаснейшим грехом — поэтому Чес, переварив информацию, вновь уселся за ноутбук и принялся искать дальше.

***

      К вечеру у Чеса почему-то не было сомнений, что им нужно было отправиться в церковь Святого Николаса — даже не из-за прочитанных статей и коротких описаний в Интернете насчёт похожих мистических штучек с цветами, потому что сложно сказать, что из них являлось похожим на правду, а что нет. Скорее, из-за того, что больше вариантов у них с Джоном не было. Да и столько связок между церковью и демонами цветов, так что в это единственное Чес осмелился более-менее поверить. На улицах стемнело быстро, и в тусклом свете фонарей кружились пухлые снежинки, но, долетая до земли, сразу же таяли. Чес нервничал, хотя, казалось, особых причин на то не было; мягкий стук в дверь подействовал на его нервы как тёплый обезболивающий бальзам. Джон выглядел свежо и даже бодро; в его волосах ещё не растаяли белёсые комья снега, а глаза лучились колюче-ледяной рассудительностью и спокойствием — пожалуй, именно этих качеств не будет хватать сегодняшней ночью. От Джона пахло древесными панелями, которыми была обита его мансарда, и крепким шоколадным чаем. Чес остановился как вкопанный, смотря на него, и уже впору было пропустить его за порог, но острое желание выжигало внутри него обыкновенные слова, складывающиеся в стыдливые действия. И Джон, резко, но совершенно не больно кольнув его своим пронзительным взглядом, вполне понял его, вполне сумел проследить за язычком пламени и расшифровать её обугленную надпись на стенке заплесневелой души.       Он шагнул через порог и тем самым преодолел дурацкое, маленькое, но важное расстояние между ними. Преодолел сотни световых лет — так показалось Чесу, потому что сознание ловко и шелковисто ускальзывало куда-то в сторонку, позволяя холодным рукам сомкнуться вокруг этого бренного, уже обмякшего тела. Джон обнимал его осторожно, ещё недоверчиво, неумело и холодно, но, Боже, это было самое правильное и лучшее объятие в жизни Чеса. Холодная кожа прикасалась к его разгорячённой, и он позволил своим рукам сомкнуться за спиной, на шершавой ткани новенького, пахнувшего морозом пальто. Сердце вибрировало, а краска покрывала щёки, и Чес прятал своё лицо в жёсткой ткани и улыбался, прикусывая губу. Джон был до отчаяния нежен, его щекотливое дыхание будоражило давно забытые ощущения; рассудительность растаяла, как снежинки в волосах, стоило им с Джоном только встретиться взглядами. И оба они поняли, как долго ошибались. Чес почему-то вспомнил, как ещё месяц назад безудержно страдал и считал этого человека навсегда утерянным для себя. Но всё было гораздо сложнее и хуже. И сейчас клубок разорванных, дерьмовых чувств постепенно раскатывался до конца…       — Нам сегодня предстоит сделать нечто важное… — прошептал Джон, зарываясь в его волосы, и Чес прикрыл глаза, наслаждаясь тем, как горячее дыхание вызывало у него мелкую дрожь. Отпускать Джона, конечно, не хотелось, но всё же пришлось; Чес смущённо отвернулся и пошёл вглубь комнаты, чтобы скрыть красные щёки. Они позволили себе чересчур пронзительное и откровенное, бездумное и сладкое; но этого глупого, идеального объятия хватило, чтобы успокоить внутренний пожар, чтобы усладить душу, истосковавшуюся по чужому теплу и заботе. В момент, когда Чес по инерции разливал чай по чашкам, он понял очень очевидную, но ослепительно резанувшую по сознанию вещь: они оба давно задолбались строить из себя чванных одиночек, не зависящих от чьего-либо мнения и действий. Они поняли: «Мы самые обычные из обычных людей. Нам больше не нужно играть чужие роли и бояться. Мы чертовски нужны друг другу». Больше никаких выдумок и сомнений; Чес видел взгляд Джона, и в нём читалось только одно: давай спасём друг друга. Они могли обманывать себя как угодно, но свои души — ни за что. Именно затем в этот холодный зимний вечер Чес уселся вплотную к Джону на диван — уже не было смысла скрывать, что он не хотел сделать подобную вещь ещё очень давно, и поставил на журнальный столик кружки с ароматным чаем. На секунду их пальцы соприкоснулись, когда Чес передавал ему кружку, и дикая мысль кружила безумные хороводы в голове: «Не нужно никуда идти, нужно остаться и больше не отпускать друг друга». Приторная и бесшабашная мысль. Ничего более терпкого Чес не ощущал в своей душе, когда думал об этом.       Всё вело к тому, на чём они остановились вчера. Уютный вечер кружил головы и насильно ставил всё на свои места.       Тем не менее, они смогли немного отрезвиться, и Чес, прокашлявшись, начал говорить вполне разумные вещи:       — Я немного почитал про историю церкви святого Николаса, кстати, и отыскал много различных отсылок к тому, что происходит сейчас… — Чес не успел договорить, как заметил, что сквозь занавески приглушённо светили разноцветные фонари. На часах не было и десяти, но Флириус… уже ли проявился? Джон встал с дивана, приоткрыл занавеску и, сжав губы, кивнул.       — Кажется, нам можно уже выходить, — он вздохнул и головой указал на чай. — После твоего изумительного чая, конечно.       Пока они допивали чай, Чес рассказал о найденной им информации и добавил, что верить этому, конечно, навряд ли можно, но ориентир уже был неплохой. Тем не менее, ни одна из статей не пролила света на вопрос о том, что же именно искать в церкви. Даже особо какие-то иконы и прочие штуки не упоминались; говорилось в целом о благоприятной атмосфере этой церкви, но Чес знал, что это всего лишь глупости и мифы: ни в одной истории, где были замешаны потусторонние силы, ещё ни разу не спасала атмосфера чего бы то ни было. Всё-таки вокруг — не сказки, да и герои в ней не такие уж и герои… Так научил его Джон, и правило ни разу не опровергалось практикой. Поэтому теперь они шли к собору лишь для того, чтобы почти вслепую прогуляться под его сводами.       Чес убрал кружки, накинул пальто и завязал ботинки. Серьёзно взглянул на Джона и кивнул, показывая, что совершенно готов. Тот мягко, но напряжённо улыбнулся; слишком очевидным было его волнение — казалось бы, насчёт чего? Но у Джона было отменное чутьё на подобного рода вещи, и сейчас интуиция наверняка вопила ему об очередной опасности. Либо же все мысли о нависшей угрозе, похожей всего лишь на безобидное лавандовое облако, стыдливо прорвались сквозь оболочку равнодушия и поглотили Джона. Чес не знал, но чувствовал, что в последние дни Джон передумал о многом, чересчур о многом. Ему было известно куда больше фактов, чем Чесу, и эти знания разрывали его изнутри, испепеляя обрывки грязной души. Когда Чес провернул ключ в скважине, то, повернувшись к Джону, мягко положил руку к нему на плечо и осторожно заглянул ему в глаза. Он понимал: не нужно резких движений, не нужно громких слов и прочего; нужно двигаться шаг за шагом, ровно так, как они и начали; он ещё на полпути к душе Джона, только частично окунулся в омут его мыслей и задохнулся не до конца. И Джон, позволяя ему это совершенно безропотно, смотрел расстроенно и устало.       — Всё будет в порядке… — сипло шептал Чес и молил Бога, если он ещё существовал здесь, чтобы ситуация не выглядела ванильно-драматичной, как в фильмах с Апокалипсисом. Но, кажется, оно всё так и выходило… Шаблонные слова, вызывавшие оскомину интонации, угадываемые прикосновения; Чес понимал, что был банален до отвращения, но, пожалуй, ещё более, чем банальность, ему было тошно от своих вечных сомнений. И теперь всякий раз он выбирал говорить между говорить ерунду и промолчать.       Джон потянул шёлковую нить маски собственного сарказма и равнодушия, и та мягко потерялась во Флириусе. Чес сладко тонул в тусклых бликах его глаз и думал, что теперь-то всё — общее, такое противное и безразличное к проблемам людей слово — всё потеряно и найдено одновременно. Всё прояснилось и отодвинулось на далёкий план, всё зажглось и застыло ледяным столпом, всё обездвижилось, но вспорхнуло в ежевично-свежую высь. Джон прикоснулся к его ладони пальцами и тепло сжал их; сам усмехнулся, прикрыл глаза и покачал головой. В приглушённом свете фантасмагорично разрисованного подъезда он казался не меньше, чем самим Богом; Чес жадно разглядывал его очертания — скулы, родинки, надтреснутые губы, белёсые рубцы от шрамов — и осознавал, что если Джон и правда был Богом, то стал бы самым несовершенным из всех. И в этом было бы его главное совершенство.       — Я… столько подозрений, мыслей, различных вариантов… что я уже устал! — ответил, искривив рот в усмешке, и так и не открыл глаз. — И мне так не хотелось бы нагружать этим тебя…       — Не волнуйся… — Чес улыбался, — ты уже давно нагрузил меня всем, чем только угодно.       Джон усмехнулся и открыл глаза. Чес провёл ладонью по его прохладной щеке и готов был спорить миллионы лет, что в то мгновение у них с Джоном в душах мелькали одинаковые молнии из пережжённых, сладких желаний. И лишь неловкое звяканье ключей в кармане Чеса стало отрезвляющим снопом искр, резанувшим по глазам и заставшим вспомнить о реальности. Они тут же отстранились, неловко усмехнулись и направились в сторону лестничной площадки. И Чес прикусывал губу, когда вспоминал, что душа тоскливо завыла в тот момент, потому что ничего, кроме как прижаться к Джону всем телом и рассказать о том, что сильно припеклось к душе и отдиралось уже с трудом, совершенно не хотелось. Хотелось забыться в его объятиях более, чем вмещало в себя примитивное, изъезженное слово «навсегда»; хотелось ощутить себя героем тех шаблонных фильмецов, над которым Чес раньше смеялся, и наконец стать сказочно беззаботным персонажем. Но — видимо, не в этой жизни. В этой жизни оставалось лишь вспоминать упоительные объятия и мимолётные горячие признания.       Холодный воздух всегда действовал как противоядие едкому безумию. Они вышли на Халлстраат и изумились наверняка одновременно тому, что увидели: вместо привычных разноцветных фонарей по карнизам крыш теперь висели лишь тонкие гирлянды, излучавшие лиловый цвет, что придавал улице зловещий, даже пугающий вид. Ночь была темна и пасмурна, на тёмный горизонт бесконечного пространства не вышла покурить сегодня ни одна далёкая звезда. Снег, выпавший вечером, растаял полностью; остались только большие фиолетовые лужи, сизые кирпичные фасады, блестящие от влаги листья плющей и бесконечный, пустой коридор с лиловыми лампочками, уходящий в никуда. Здесь было тихо всегда, потому что Халлстраат — окраина Амстердама, но сегодня эта тишина удушливо сдавливала грудную клетку параноидальным жгутом, а не как обычно — расслабляла и приводила мысли в порядок. Собственные шаги казались тяжёлыми и шаркающими, слышными аж в самом центре. Джон и Чес понемногу двигались вперёд, по направлению к Дамрак и собору Святого Николаса.       Чес прекрасно помнил чудовищные сцены, которые им с Джоном довелось увидеть совершенно недавно в одной из подворотен. Ползущие окровавленные люди до сих пор стояли у него перед глазами… Но идти через парк было дольше, к тому же, теперь они сошлись на том, что пойдут только главными улицами и проспектами. Хотя и на них полнейшая безопасность тоже не гарантировалась…       После того, как они повернули на Хэндрикстраат, Чес ожидал увидеть хоть какое-то оживление. Но по его жилам прошёлся мерзкий холодок, когда он оглянул ранее бушевавшую жизней улицу: пусто, пусто и тихо, как на заброшенном кладбище, где кто-то по ошибке оставил целый моток гирлянд, зажжённых на фиолетовый цвет. Чес вдруг вспомнил вчерашний рассказ Джона и подумал, что если вчера была сирена или её некое подобие, то сегодня… какое-то странное, дикое затишье перед чем-то грандиозным? Чересчур много вопросов. Джон также выглядел озадаченным, и его глаза блестели тусклыми аметистовыми огоньками. Тем не менее, выбора не было: надо идти вперёд. Джон вытащил пистолет наготове и снял его с предохранителя, и они осторожно пошли вперёд.       В окнах домов не горел свет, и, хотя Чес был не любителем смотреть туда, потому что насмотрелся самого отборного бреда, теперь же он жадно вглядывался во все дома на много метров впереди, но везде было темно и глухо. Все двери подъездов сурово закрыты, и ни одного существа поблизости — что, в принципе, неплохая новость, но это зависело, с какой стороны посмотреть… После очередного поворота и пару минут ходьбы они добрались до театра, в котором совсем недавно чуть не погибли. Эта и остальные улицы, которые были видны оттуда, оказались тёмными и увешанными гирляндами с лиловыми фонарями. И до сих пор — ни души.       Поэтому когда в перламутровой дымке из тумана и смачного яркого света проявилась фигура, Джон и Чес заметно напряглись и осторожно добрались до противоположной стороны улицы, чтобы человек (уже скорее в аллегорическом смысле) был на безопасном расстоянии от них. Чуть ближе стало видно: это женщина, что сидела на крыльце около подъезда и задумчиво смотрела перед собой. Джон слегка сбавил скорость, старался ступать как можно тише, но женщина, краем глаза наверняка заметившая их, так и не подняла головы. Когда между ними оказалось не более десяти метров, Чес остановился, как будто его огрели: он узнал женщину. Сильно преображённую, конечно, но узнал, потому что не мог забыть бледного искажённого лица и лужи крови вокруг… Это была та самая женщина, в которую попали искры с площади Дам и которая завела их с Джоном в восточную часть Амстердама, заставила простоять до рассвета и погибла, пронзённая кинжалом — а во Флириусе большим цветком шиповника. Теперь она была совершенно другой, но Чес точно узнал черты её лица. Сейчас в её густых чёрных волосах струились вьющиеся зелёные ростки, а на концах росли синеватые васильки. На груди по-прежнему виднелся огромный цветок шиповника, а вместо её чёрного пальто на неё был накинут лёгкий шёлковый халат, расшитый розами, — одежда совсем не по погоде, но женщина почему-то не дрожала от холода. На ногах у неё были обычные тапки, и Чес подумал, что она жила в одном из ближайших домов. Джон многозначительно глянул на него, и Чес кивнул: они оба узнали её. Неприятный холодок проходил по коже, когда они смотрели на это создание, уже давно усопшее в нашем мире, но здесь бодрствующее. Казалось бы, не впервые им с Джоном видеть такое, однако Флириус обезобразил несчастный, блуждающий в поисках неизвестного дух бедной женщины.       Они уже прошли мимо неё, но не спешили разворачиваться, а держали её в поле зрения. Спустя пару секунд она медленно подняла голову на них, и они разом остановились. Джон не убрал пистолет, держа его перед собой, а Чес слышал собственное тяжкое дыхание и ощущал натянутые в струнку нервы. Женщина смотрела не на них, а куда-то в сторону; тут только Чес заметил, что её правый глаз прикрывала повязка в форме ажурного, бледно-розового цветка. Вкупе с этим, неожиданно упавший свет от фонарей на её ноги позволил увидеть сетку из уродливых татуировок, покрывших её ноги. Чес отказывался думать о том, что же с ней сделали здесь, но мысли паническим вихрем настигали его. Наконец, женщина заговорила сиплым, скрежещущим голосом:       — Вам лучше вернуться домой. На улицах опасно.       — Но на улицах никого нет, — первым ответил Джон и слегка опустил пистолет. Женщина усмехнулась лишь одним уголком рта и теперь перевела взгляд ровно на них.       — В этом и опасность. Пустота и темнота таит опасность. За ближайшим поворотом во внутренний двор сидят дионы и кормятся теми, кто не успел спрятаться… — по коже Чеса пробежали мерзкие холодные мурашки. В слова женщины охотно верилось. Да и атмосфера с этими фиолетовыми фонариками просто намекала на подобное… На этот раз первым ответил Чес и сам изумился своему гулкому, почти грудному голосу:       — А что произошло здесь? — Женщина лишь покачала головой и опустила взгляд вниз.       — Я не знаю… ничего не знаю, я сама сюда попала как-то странно. Мне в голову приходят всякие отрывки из моей какой-то другой жизни… у меня будто амнезия, я не могу вспомнить. Но здесь я совершенно чужая и едва выживаю, — голос у неё дрожал, хотя сквозь скрипучесть голоса это слышалось плохо. — Вчера весь день мигала сирена, и все люди бежали. Куда-то бежали. Сегодня никого нет, лишь я, ещё пару бедолаг, похожих на меня, и хищные дионы с дриадами. Что-то будет…       Джон и Чес взволнованно переглянулись. Женщина же замолчала и явно не намеревалась более говорить. Джон шепнул ему: «Пошли, нам-то больше ничего не остаётся делать…», но Чес не мог сдвинуться с места и всё глядел на женщину, фото которой мелькнуло на новостных сайтах среди сотен других — пропавших или погибших. Будучи неуверенным, что на его вопрос ответят, он всё же спросил:       — А как же вы? Почему вы не прячетесь? — Женщина даже не повернулась к нему, однако, горько усмехнувшись, негромко ответила:       — Я надеюсь, что меня раздерёт уже какое-нибудь чудище. Лучше так, чем жить здесь… — Джон отчаянно тянул его за руку — не то чтобы они куда-то спешили, он просто не хотел, чтобы Чес забивал этим себе мозги и говорил лишнего. Впрочем, Чес уже и так забил… «Это что же тут такое происходит на самом деле, что люди из нашего мира желают быть скорее разодранными дионами, чем продолжать своё существование?!». Но он и так знал, что именно; уж не им ли с Джоном, бессмысленным ветеранам войны с Флириусом, не знать, что тут происходит? Одним словом навряд ли опишешь, но оттенок страха, презрения и ненависти был здесь всегда. Чес хотел сказать женщине, что она уже и так умерла и очень навряд ли, что умрёт во второй раз, и что ей придётся, скорее всего, скитаться здесь неприкаянным призраком, но Джон утащил его достаточно далеко. В его глазах, подсвеченных неоновыми огоньками фонарей, явно читалось: «Иногда, чтобы не усугубить плохую ситуацию ещё больше, лучше в неё вообще не лезть». И был опять по-своему прав. Чес в последний раз оглянулся назад, чтобы увидеть растаявшую в тумане фигуру бедолаги, и задумчиво хмыкнул. Безусловно, синонимом к слову экзорцизм Джон всегда называл слово драма, однако после встречи с Флириусом Чес понял истинную, смачную связь между этими понятиями. Потусторонние миры сплошь и рядом пронизаны нитями боли и отчаяния, и это общеизвестный факт, мантра, которую надо было повторять Чесу каждый раз перед сном. Однако всяких постыдных, сожалеющих о чём-то мыслей никак не удавалось избежать…       Но, пожалуй, зацикливаться на этом нельзя. Чес прекрасно понимал, но сознанием всё равно возвращался к той женщине, её разрушенной судьбе и неуспокоенному призраку. «Мы сможем им помочь, только если сосредоточимся», — так сказал бы ему Джон, но это сам себе сказал Чес и облегчённо выдохнул. Хоть в чём-то ему сегодня везло…       Спустя пару минут по правую руку от них действительно стал виднеться сумрачный, даже не освещённый зловещими лампочками, но уже имевший жуткий вид поворот во внутренний двор. Джон потянул Чеса за руку, и они перешли дорогу на другую сторону, чтобы держать на виду эту опасную дыру, о которой предупреждала женщина. Когда они подошли ближе, оттуда послышалось мерзкое хлюпанье и чавканье, скрежет когтей по асфальту. Чесу вполне хватило одной встречи с этими тварями, поэтому они, скрываясь в тени домов и невысоких деревьев, куда лениво доходил тусклый свет фонарей, осторожно, но быстро шагали вперёд. На мгновение показалось, что сидящие во дворе дионы прекратили чавкать и скрести когтями, а прислушались; тогда Джон и Чес инстинктивно стали ступать осторожно и почти не слышно, но упорно продвигались вперёд, силясь оставить зловещую дыру как можно дальше позади себя. Чес ощутил свой взмокший холодный лоб и тревожно забившееся сердце. Но в этот — и похоже, единственный раз за весь день — им повезло, и дионы, вероятно, ничего не заподозрившие, продолжили мирно разжёвывать человечину. Джон и Чес буквально бегом рванули к повороту на широкий проспект, а через него вышли к улице Принц Хендриккаде. Оттуда было рукой подать до собора.       Центральная улица Амстердама жутко пустовала; это было одно из самых пугающих зрелищ — пугающих не то чтобы жестокостью и внезапностью, а каким-то тяжёлым скрытым страхом, пробивавшимся сквозь прожилки света в этом лиловом, замершем — казалось, навеки, царстве. Чес мгновенно перевёл взгляд на мрачный фасад собора и облегчённо выдохнул: снаружи собор был точно таким же, как в их мире, значит, в тот самый далёкий раз ему не показалось. Среди пышных, усеянных цветами зданий, подёрнутых фиолетовой плёнкой, собор Святого Николаса выделялся чересчур, был словно зияющей тёмной прорехой между двумя реальностями. И этот клочок был привычен и приятен Чесу как никогда. Джон поспешил в ту сторону, и Чес старался не отставать от него и при этом оглядывался на площадь Дам и саму Дамрак: никого, даже чёртово колесо не двигалось, огоньки на нём погасли, и лишь лиловые гирлянды оплетали всё вокруг. Пожалуй, такого пустынного центра Амстердама никому и никогда не довелось увидеть.       Они с Джоном почему-то спешили скрыться в соборе, в душе надеясь на то, что там будет безопаснее. Но один лишь Бог знал, кто мог поджидать их в этом каменном гиганте. Впрочем, слабая надежда теплилась, и была она не бессмысленна: собор был единственным звеном между их миром и Флириусом. Точнее, может, и не единственным: возможно, были ещё такие места — церкви или что-то типа того, оставшиеся здесь в первозданном виде. Но план идти через центр длинной дорогой провалился с треском слишком быстро, как только они с Джоном вышли на улицу и увидали это зловещее освещение и вакуумную тишину.