Амстердам, цветы, демоны

Увы, сколь коротки мгновения огня, игры и пирования; на вдох любого упоения есть выдох разочарования. И.М. Губерман ©.

      Но Джона волновали отнюдь не древние фрески — почувствовать себя первооткрывателем истории можно было с лёгкостью в той же Флоренции, там, по слухам, в каждом внутреннем дворике была шикарная древняя фреска, нарисованная на потолке арки, ведущей ко двору. Ходи и исследуй себе в удовольствие, потешая своё чувство собственной важности. В Амстердаме это, конечно, казалось более экзотичным занятием. Но Джона и впрямь волновало это в последнюю очередь: он сосредоточенно искал глазами выход, но впереди них был виден однообразный, казавшийся теперь почти бесконечным коридор. Чес понимал Джона: его нервы были расстроены хуже, чем можно было предполагать, ведь ему приходилось все свои чувства упёрто держать в себе и ещё стараться не дать им погибнуть, кое-как удерживая себя в ровном спокойствии. Теперь он потихоньку выходил из себя, паника охватывала его липкими ручонками, потихоньку душа его до посинения. Его руки дрожали, чувствовал Чес, а дыхание было затруднённым и неровным.       — Мы выберемся, Джон. Не переживай, — хотел сказать что-то более значимое либо промолчать в худшем случае, но в итоге брякнул эту несуразицу. Джон вздохнул и, как мог, тепло на него посмотрел.       — Да, я понимаю… Рано или поздно куда-нибудь выйдем. Просто… нервы иногда шалят. Такое недавно было ведь… помнишь? — Чес кивнул: Джон брал слишком много ответственности на себя, в одиночку пытался справиться со всем штормом болезненных мыслей, атаковывающих его голову. Он думал слишком много, и Чесу как никому другому было известно, до какого самоуничижения доводят подобные копания. Он как мог пытался спасти Джона, но если сам Джон не захочет быть спасённым, ему уже ничто не поможет. И Джон это явно понимал, просто ещё не до конца мог полно и безотчётно отдаться в чьи-то руки, вручить кому-то клубок своих запутанных мыслей и попросить распутать, при этом будучи уверенным, что это не сделает ситуацию ещё хуже. Чес и в этом его понимал: сам до сих пор не мог решиться, а если и решался, то как-то скудно и отрывисто. Впрочем, это уже давно могло быть совершенно не так…       Тревожные сомнения Джона, к счастью, не оправдались; через пару минут свет фонарика нащупал во мраке тупик и круглый люк на потолке. Джон тут же принялся сдвигать крышку, вероятно, побоявшись, что та может быть тщательно закрыта или вообще выводить не туда. Но массивная, ржавая крышка легко и податливо отодвинулась в сторону, впустив морозный свежий воздух в это затерянное царство фресок и тьмы. Первое, что увидел Чес — звёзды; точечные, неяркие, но блестящие и прорывающиеся сквозь световое загрязнение города и грузные тучи. Он вдохнул в себя побольше ледяного речного воздуха и ощутил себя так глупо, потому что иногда для счастья требовался один лишь взгляд на чернильно-синее небо и глоток холодного воздуха. Глупые кровожадные дионы остались позади и теперь казались не больше чем бредовым кошмаром.       Первым выполз Джон, подтянувшись на руках, затем помог Чесу выбраться оттуда. Они вылезли на узкой, ничем не примечательной улочке, где изысканные амстердамские домишки с пышной лепниной на крышах соседствовали рядом с безвкусными бело-серыми панельными зданиями. Если б они были ещё и разных размеров, улица могла по праву носить звание самой нелепой улицы в городе, но, к счастью, это было не так. Люк находился на пешеходной зоне и казался самым обычным, даже чересчур безобразным для степенной аккуратности Керкстраат — таково было название улицы, которая находилась недалеко от театра, за рекой Амстел. Джон водрузил ржавую крышку обратно — на всякий случай и, помогая Чесу идти, направился в обратную сторону от безумного скопления ужасных тварей. Его панические мысли частично развеялись с первым уличным ветерком — способ нехитрый, но временный. Серьёзные проблемы всегда возвращаются, как бумеранг, знал Чес. И к Джону подобные мысли придут совсем скоро… И тогда надо будет сделать верный, но в любом случае гибельный шаг.       Постепенно Керкстраат преображалась в пёструю, исторически ценную улочку, где карнизы зданий были богато украшены, на крышах мягко лежали застывшие белёсые волны камня, образуя витки и спирали, а окна были огромными и светлыми. Только это уже навряд ли могло заинтересовать или изумить Чеса, потому что ему отчаянно казалось тогда, что амстердамской архитектуры он уже насмотрелся вдоволь, и архитектуры, приправленной цветочным дизайном и бессмыслицей, — тоже. К тому же, у него сильно болела нога, хотелось спать, а завтра надо было вставать на работу. Только присутствие Джона заставляло его ещё как-то держать себя в руках.       Но всё же он был счастлив, что им с Джоном удалось уйти из того кошмара почти целыми и живыми.       Когда они пересекали через мост канал, под ними проплыла лодка, полная почти доверху лентами; на человеке, который ею управлял, была надета чёрная венецианская маска чумы с длинным клювом и пустыми глазницами. Чеса передёрнуло от этого жуткого зрелища, и, пока он мог, он следил взглядом за этой лодкой. Мнимый врачеватель чумы пришвартовал лодку к берегу, где стояла компания нарядных людей, и протянул свою обтянутую чёрной тканью руку к одной женщине, на которой было лазурное атласное платье с кринолином, расшитое цветами, и светлые густые волосы, переплетавшиеся с зелёными стеблями вьюнов. Её лица отсюда не было видно, но Чес угадал в её движениях дрожь и боязнь; с неохотой она отвязала от своих волос одну из лент голубого цвета и отдала её лодочнику. Её светлые блестящие локоны беспорядочно рассыпались по плечам, а фигурка задрожала; компания покинула её почти сразу, как только лодочник в маске подплыл к ним и протянул ей руку. Он медленно отплыл от берега, сжимая ленту в ладонях, пару секунд смотрел на неё, а затем кинул к себе в лодку, к остальным пёстрым лентам, сияющих матовыми бликами при свете фонарей. Женщина на берегу послушно прыгнула в воду, на поверхности осталось лишь её красивое лазурное платье, вскоре рассыпавшееся целым косяком таких же голубоватых рыб в разные стороны. Лодочник внимательно наблюдал за процессом, а после, вполне удовлетворившись работой, неспешно занёс весло и погрёб дальше.       Чес отвернулся и потряс головой. Он думал, его когда-нибудь перестанет удивлять подобное, но каждый чёртов раз Флириусу удавалось отыскать его слабые места. Ему стало тошно: как будто вокруг и впрямь была эпидемия чумы, и врачеватель был самым настоящим, и заражённые люди теперь уничтожались, только не так, как в Средние века, а иным способом — они превращались в ничто, оставляя вместо своей одежды ярких рыб или что-то подобное. Они отдавали какую-то важную часть себя — ленту, словно сердце, которое вырывали из своей груди, или лёгкие. В любом случае, Чеса дико мутило при воспоминании об этом: где-то в ином мире по Амстердаму плывут лодочники-врачеватели, искореняющие некую болезнь, названия которой нет и не будет. Он не смог оставить этот факт томиться и гнить в его душе — рассказал Джону, когда они отошли довольно далеко от того места. Тот вздохнул и посмотрел на него так, будто на самом деле лучше него знал, что сейчас творилось в его душе, и сказал, что не стоило такие вещи подчинять хоть какой-то логике. Флириус успешен в доведении других до безумия — за это надо отдать ему должное, да не хочется. Хочется лишь сопротивляться ему и наконец проучить его. Что совершенно невозможно без ясного разума.       Джон был прав, но слишком легко было податься слабостям в этом мире… и не только в этом. Чес ощущал себя угнетенно и подавлено, как будто его пропустили через сотни ядовитых желудков дион. Слишком трудным и непростым оказалось возвращение к той сфере, от которой он бежал с облегчённым выдохом; но ещё куда дерьмовее оказалось возвращение к прошлому себе, который мог выдерживать безумия сразу нескольких миров. Теперь твёрдость разума как-то прохудилась, заменившись на тонкую проницаемую душевную оболочку. И куда деть себя такого, Чес не знал; знал одно — Джон готов был поддержать его и понять в любой ситуации. План доверия шаг за шагом был перевыполнен, и всё вышло далеко за его пределы. Чес, ощущая лихорадочное тепло Джона под своими пальцами, понимал, что они во многом проиграли, многое упустили и растратили, а теперь столкнулись, как два обезумевших вихря. Но, проиграв и упустив, кое-что они всё-таки приобрели…       Чес осознавал это так ярко, когда Джон довёл его до подъезда, до лифта, который в итоге не пришёл, а затем помог ему преодолеть казавшийся почти нереальным путь до третьего этажа. Этим не ограничился и, когда они дошли до квартиры, осмотрел его ногу; выдал вердикт: «Ничего страшного, просто ушиб. Завтра боль будет почти незаметна, когда будешь ступать. Если будет ныть ночью, выпей обезболивающего». На этом Джон хотел было попрощаться с ним, но остановился вполоборота и, внимательно заглянув ему в глаза, проговорил: «Ты спасаешь меня даже больше, чем думаешь. И больше, чем ты думаешь, я доверяю тебе». Чес был оглушён и поражён в ту секунду; Джон тихо покинул его квартиру, печально усмехаясь, а он всё сидел на диване, даже не сняв пальто, и глядел на дверь, думая, можно ли было считать это за проигрыш или победу. Ни то ни другое, просто квинтэссенция всего и ничего сразу; дикая глупость, но Чес за одну секунду стал счастливым безумцем. Они с Джоном играли душами друг друга, как хотели, и навряд ли бы в мире отыскалась такая же пара людей, всецело и добровольно подвергающая свои хрупкие сердца равно невыносимым страданиям и вселенской радости. Пожалуй, это была всё же маленькая победа по пути к поражению…

***

      На утро Чес проснулся удивительно бодрым и отдохнувшим. Даже с некоторым удовольствием поработал, чему изумлялся неподдельно, потому что такое рвение и настроение были редки даже в дни, когда он высыпался. Об ушибленной ступне он вспомнил случайно, когда задумчиво шёл по улице и заметил люк — не тот же самый, ведь место было далеко от театра Карре, но перед глазами встали вчерашние фрески, возможно, очень ценные, что находились у горожан прямо под их ногами. Чес задумался и, хмыкнув, развернулся в другую сторону — пожалуй, сегодня был слишком хороший день, чтобы сидеть дома после работы, зато вполне можно было прогуляться до того самого места и с изумлением глянуть, что целый музей был спрятан под землёй, и совершенно никто не решался открыть его для публичного просмотра. Это до сих пор казалось странным, но мало ли, какие были причины… Другое дело — эти фрески могли портиться без надлежащего хранения, ведь обычно в музеях поддерживалась определённая температура и влажность, чтобы краска не трескалась и не осыпалась так быстро. Там же часть фресок казалась потрескавшейся и потёртой. Впрочем, Чес мог много не знать…       Ощутив невозможный прилив сил, Чес взял напрокат велосипед и, обдаваемый ледяным ветром, покатил через многолюдные каналы и улочки в сторону театра. Только тогда вспомнил, что уже лет сто не катался на велосипеде — первые секунды едва справился с управлением, затем поймал равновесие и уверенно направил синевато-зелёный механизм по узким, специально отведённым для этого дорожкам. Декабрьский день буквально излучал тепло и радость, и только в тот момент, чувствуя сладковатый запах ягодных латте и сливочных круассанов из ближайших кафе, Чес понял, обгоняя медленных велосипедистов и задумчивых туристов, что, посвятив всех себя расследованию нападающего мира, они с Джоном буквально забыли, что во вселенной существовало нечто кроме этого. Нечто такое, приносящее удовольствие и радость. Только гоняя на велосипеде почти по центру Амстердама, Чес ощутил это и впервые заметил, что город давно украсили к приближающемуся Рождеству. Всяческие гирлянды, бумажные кремово-матовые снежинки, маленькие пёстрые ёлочки в витринах, лилово-красные витки блестящей мишуры, стаканчики под кофе с красно-белым узором и голубыми снежинками, выставленное на продажу арахисовое печенье в виде Санта Клаусов и прочих персонажей, уютные, недавно разбитые под открытым воздухом рынки, где на декоративных, сколоченных из брёвен прилавках торговали конфетами, сверкающими подарками и леденцами. Чес был поражён, что не замечал этого на протяжении уже многих дней, и зачарованно вёл свой велосипед между мостов, украшенных игрушечными разноцветными фонариками. Для больших ёлок было ещё, пожалуй, рановато, но Чес знал, что вскоре любая крошечная площадь будет украшена своей хвойной красавицей.       Через центр Чес направился к улице Керкстраат. Набережная Рокин перешла в Амстел, и их пересечением была площадь с башенкой-часами. А потом по правую руку вновь стали тянуться, казалось, всего лишь нарезанные из разных эпох и стилей узкие кирпичные дома от молочно-серого и желтоватого цветов до огненно-рыжего и шоколадного. Каждое такое здание было произведением искусства, которое следовало изучать тщательно и по отдельности, но у Чеса была возможность лишь бросать беглые взгляды на объёмные, безукоризненно белые пилястры и полуколонны, украшавшие фасады в избытке, на выложенные в определённом порядке светлые и оливково-жёлтые кирпичики на наружных стенах, на мраморные фигуры в нишах и на постаментах и на безусловно огромнейшие окна, скрывающие за собой чьи-то удивительные жизни. На первых этажах типично располагались кафе и магазины, гудящие сейчас от туристов и жителей; по левую руку величаво текла река Амстел, и её серебристые воды рассекали десятки катеров и прогулочных лодок, на которых люди вовсю фотографировали город, в который им, возможно, уже не доведётся заехать ещё разок. И Чес слишком поздно понял, какой же он дикий счастливец, потому что может спокойно позволить себе жить здесь, даже особо не уставая на работе и занимаясь чем угодно во вторую половину дня. И недавнее уныние, даже разочарование во всём прошло полностью и насовсем, когда он сумел поднять взгляд с серого асфальта наверх и увидеть, что жизнь, подарившая ему изумительный случай, удивительна и ярка. Чес собрал в одну кучу все воспоминания их с Джоном вечеров и встреч и решил, что, несмотря на вчерашнюю опасность и боль, жизнь будет продолжаться и, если не научиться ценить каждый её светлый фрагмент, можно было добровольно вывести себя на тропу депрессии и всё упустить. Чес не хотел ничего упускать и такого же не желал Джону, поэтому ему тут же захотелось позвонить ему и встретиться, чтобы уж если не рассказать о безрассудных мыслях в голове, то хотя бы косвенно показать ему, что Амстердам, в котором они жили днём, по-прежнему горделив и прекрасен. Но прежде этого Чес решил всё-таки доехать до люка со смутной целью убедиться, что никто вокруг совершенно не знал, что под ним располагалось целое собрание фресок.       Керкстраат казалась немного другой днём, но это не смутило Чеса, потому что он был уверен, что верно прочитал ночью название, да и внешний вид этой улицы был знакомым. Ещё он помнил, что вышли они с Джоном из люка где-то в середине улицы, и покатил туда. Ему нужна была ржавая крышка, и он внимательно глядел на асфальт. Первый люк, который ему попался, находился в самом начале улицы и не подходил ни по каким параметрам, потому что был новеньким и сверкающим на то появляющемся, то уходящем за облака солнцем. Некоторое гложущее сомнение появилось, когда Чес уже подъезжал к концу Керкстраат, а ничего под ногами не напоминало вчерашний люк. Был ещё один — тоже новенький и в самом конце, и Чес нахмурился, разворачивая велосипед обратно. Ему потребовалось ещё два раза исколесить тихую узкую улочку туда-сюда, чтобы убедиться: он не мог пропустить эту ржавую крышку просто потому, что её тут не было.       Остановившись в третий раз где-то в середине, примерно в том месте, где они с Джоном вчера выбрались наружу, Чес слез с велосипеда и задумчиво уселся на поребрик, чтобы немного отдохнуть, выпить воды и решить, что делать дальше. Первое, что приходило на ум — он ошибся и вчера что-то напутал. Джон особо не рассматривал, где они, да и Чес не поделился своим наблюдением насчёт названия улицы. Мало ли что могло случиться в его голове в тот момент в том мире… Но был и другой вариант — во Флириусе всё было перепутано. И то, что там было Керкстраат, здесь было какой-нибудь соседней улицей. Как только это пришло Чесу в голову, он бросил бутылку воды обратно в свой рюкзак и запрыгнул на велосипед, погнав на две параллельные улицы Кайзерсграхт и Принсенграхт, одна из которых была ниже Керкстраат, а другая — выше.       Однако исследование этих улочек не привело ни к чему хорошему. Ржавого люка по-прежнему нигде не было. Чес выехал на набережную Амстел и в недоразумении остановился рядом с каналом, положив велосипед рядом с собой, а сам усевшись прямо на мощёную дорожку рядом с водой. Он был изумлён и беспокойно оглядывал противоположный берег, пока не наткнулся на театр, в котором они вчера были. Идея наконец разрешить зудящую проблему поглотила Чеса полностью, и он вновь вскочил на велосипед и направился через мост прямо к театру. Когда подъехал к нему, то неосознанно улыбнулся: строгий, классический вид Королевского театра нравился ему куда больше, чем его обезображенный неумелым цветочным дизайнером брат-близнец в параллельном мире. Чес закрепил велосипед на специальной парковке и вошёл внутрь; людей внутри было немного, но беспрепятственно проникнуть в боковой коридор можно было — всё же не вход в концертный зал. Нынче тут было светло и хорошо, на стенах горели стеклянные узорные светильники; Чес с опаской поглядывал на стены в поисках фотографий, напугавших его вчера, но нынче здесь висели лишь различные фото Амстердама и никакого Лос-Анджелеса. Впору было облегчённо выдыхать, однако Чес напрягся ещё сильнее, а волнение плотным комком встало посреди горла. Благо, что лестница в конце коридора была той же самой, только перекрытой ограждением с надписью «Для персонала».       Он обошёл лестницу и зашёл под неё, в то самое место, где вчера была маленькая дверца в полу. На её месте было пусто, гладкий паркет, никакого намёка на то, что здесь вообще есть ход куда-то. Чес постучал носком ботинка по паркету, но пол отдавал глухим звуком, означавшим одно: скрытого хода там нет и никогда не было. «То есть… в нашем мире той комнаты даже нет». Чес ощутил предательский холодок, прошедший по его коже, и быстро зашагал к выходу, не веря собственному открытию. Получалось, что если б деревянную дверь внутри не удалось бы открыть или они бы просто так решили дождаться рассвета, их бы просто размазало между каменных сводов в липкое кровавое месиво… Чес ощутил отвращение и был рад вдохнуть свежего воздуха, когда выбежал из театра и отогнал свой велосипед подальше от этого места. Когда был в метрах двухсот-трёхсот от него, остановился и отдышался, вновь бессильно усевшись прямо на асфальт рядом с рекой. Позади него расположилось широкое массивное здание буро-красноватого цвета — Эрмитаж на Амстеле, филиал знаменитого музея в Амстердаме. Погода в этот момент, словно угадав колебания в душе самого Чеса, почти моментально испортилась: солнечный диск уже перекрывали мутные бледные лоскуты, а полы пальто развевал совершенно неприятный сильный ветер. Чес не вытерпел и, достав телефон, набрал Джону: тот не звонил ему, видимо, из-за того, что думал, будто он сейчас отсыпался после работы.       — Джон! Привет, надо бы встретиться, потому что я недавно узнал, что вчера мы могли бы с лёгкостью попрощаться с нашей жизнью. А ещё надо бы всё-таки решить, что же хотел сказать нам Флириус, — выпалив сразу всё, что лежало у него на уме тяжким грузом, Чес глубоко вздохнул и остановился — Джон наверняка счёл его обезумевшим. Но в телефоне послышалось:       — Хорошо, я тебя понял… Где встречаемся? У меня или?.. — Чес прервал его, усмехнувшись:       — Нет, сегодня всё будет по-другому! Рядом с Королевским Дворцом, но не со стороны Дамрак, а на другой улице, у которой слишком трудное название, что я забыл его. Но, я думаю, ты разберёшься. Пообедаем где-нибудь… И обсудим, — Чес знал: Джону наверняка понравится идея, так что его уговаривать даже не нужно было. Довольно хмыкнув и согласившись, тот повесил трубку; Чес улыбался и не мог скрыть этой глупой улыбки, пока ехал до центра. Несмотря на шокирующие новости, о которых он нечаянно узнал, настроение было более чем хорошим; погода подыгрывала ему, мигая переменной облачностью и спутывая между собой северные и южные ветра.       Чес успел сдать велосипед обратно и успеть к Королевскому дворцу даже раньше Джона. Вскоре они встретились, и Чесу показалось, что Джон понял нечто похожее и наверняка так же, как и он сегодня, наконец поднял глаза с сумрачного асфальта на высокое небо и украшенные блестящими, разрисованными зимними пейзажами шарики в магазинных витринах. Они направились вдоль трамвайных путей по улице, рассматривая попадавшиеся кафе, и Чес, словно опытный путешественник и обитатель ресторанных заведений одновременно, решал, как хороша и уютна атмосфера в очередном кафе или в забегаловке. Здесь, в самом центре, было до черта различных заведений с разными стилями, оформлением, едой и ценами, но Чес искал нечто такое, на что бы его душа податливо сказала «Да» и растаяла бы. Джон отнюдь не препятствовал его капризам, даже радостно потакал и включился в эту забавную игру голодных туристов. Они ходили туда-сюда по улице, перебегая через трамвайные пути, как дети, и Чес благодарно махал рукой машинистам, которые снисходительно и недовольно пропускали их. Наконец, они добрались до самого конца улицы, но ничего подходящего не нашли; Чес решительно потянул Джона за рукав в сторону узкой боковой улочки, носившей слишком величественное и неподходящее ей название площадь Спёй.       «В таких местах обычно прячутся очень атмосферные кафе…» — проговорил Чес бодро и уверенно, хотя сам не слишком верил своим словам, потому что какой из него исследователь города — за свою жизнь Лос-Анджелес не до конца изучил и без навигатора даже не выезжал с рабочей парковки. А тут — целое сплетение каналов, маленьких изворотливых улочек, внутренних дворов, закрученных потайных лестниц и парков! Пожалуй, чтобы освоиться здесь окончательно, ему потребовалась бы вся жизнь, не меньше. Однако несуразица была сказана вслух не просто так: Чеса неумолимо тянуло пройтись по боковым закоулкам, всегда остающимся без внимания туристов; и, в общем-то, зря. В то, что здесь найдётся подходящее кафе, Чес мало верил, зато был рад погрузиться в изумительную простоту этой улицы, её домов и крохотных магазинчиков, и изумлялся обилию деревьев и кустов, шуршащих листвой даже в холодные времена года. Зажатая с двух сторон самыми узнаваемыми и известными улицами Амстердама, площадь Спёй представляла собой совершенно не гордый клочок обывательской жизни коренных голландцев, поселившихся почти в центре. О том, что где-то недалеко сердце города, напоминали лишь видневшиеся шпили церквей и зданий. В остальном, думалось Чесу, здесь навряд ли кто-то подозревал, что у них под боком находится целое культурное наследие Нидерландов — по крайней мере, ему так виделось. Люди здесь были всецело заняты своими делами, почти не замечали громогласных и фотографирующих всё туристов, выходили на балконы курить и с равнодушием бросали мелкие взгляды на открывающуюся панораму города. Всё здесь было слишком просто и точно. Чес решил, что никогда не станет местным жителем оттого лишь, что у него не было необходимых для этого качеств; кажется, его душа — пока душа беспечного странника, и это было несколько неожиданным открытием. Ровно как и понимание, что и человек, идущий рядом, в этом плане ничем от него не отличался…       Когда впереди была близка Рокин и Чес уже думал, что они с Джоном будут искать кафе там, по левую руку неожиданно возникло место, ещё издали заставившее Чеса перебежать дорогу и заглянуть туда. Кафе Эсприт, как гласили буквы над входом. Чудесная, просторная, светлая кофейня с панорамными окнами, искусственными веточками сакуры и гирляндами, развешенными на стенах. Чес издалека понял, что им с Джоном нужно сюда; внутри пахло карамелью и сливками, играла ненавязчивая фортепианная музыка и по всему залу разносился негромкий говор людей. По хорошему стечению обстоятельств удалось сесть рядом с окном; заказав себе по бизнес-ланчу, они первое время молчали и думали; первым нарушил молчание Чес.       — Так вот, насчёт сегодняшнего… Ради интереса я доехал на велосипеде до Керкстраат, чтобы увидеть этот удивительный люк ещё раз. Лезть я, конечно, в него не собирался, но просто увидеть мне его было бы достаточно. Я объездил улицу вдоль и поперёк несколько раз, но его не нашёл, — Джон нахмурился, тут же угадав его мысли. — Тогда я объездил соседние улицы, подумав, что, может быть, люк во Флириусе находился на другой улице в нашем мире. Но ничего… Я был в замешательстве и отправился в сам театр. Ровно в том месте, где мы вчера скрылись, не было ничего, похожего на дверцу. Никакой полости не ощущалось под паркетом. Совершенно обычный пол без всяких ходов… И тогда мне стало жутко, потому что я представил, как бы нас дико расплющило, когда бы вокруг вновь проявился наш мир, — голос малость дрогнул, выдав страх; Чесу стало неловко, он кинул быстрый взгляд на Джона, чтобы убедиться, что тот насмехается над ним, но ничего такого не было в тех глубоких задумчивых глазах. Чес даже укорил себя за подобные мысли, потому что уже вроде бы давно они сдались в своей извечной игре под названием «Взаимные издевательства и сарказм», а до сих пор он сам искал подвох, когда в очередной раз становился слабым и беспомощным. Джон думал где-то минуту, а затем проговорил:       — Думаю, это будет нам уроком. По крайней мере, теперь будем знать, что всяким подземным ходам можно с опаской доверять только во Флириусе. Дожидаться появления нашего мира в них — занятие ужасное и гибельное. Я до этого немного предполагал, что наш мир и Флириус должны отличаться не только крашеными фасадами, но и внутренними устройствами дворов, улиц, подземных переходов… Мы и впрямь вчера были в серьёзной опасности.       — Но что насчёт ответа Флириуса на наш вопрос? — произнёс Чес задумчиво, потому что в его голове мало что укладывалось из произошедшего вчера. — Понятное дело, нужно искать ответ в этом дурацком фильме. Но я не понимаю, как это связать…       — Я думал немного над этим, — Джон успокаивающе улыбнулся ему и посмотрел мягко, даже ласково; на самом деле он хотел сказать «Не переживай», и Чес ощутил — именно ощутил эти слова и отчего-то тоже усмехнулся. — Но мне всё равно требуется твоя помощь: нужен свежий, критический взгляд на мою идею. Короче говоря, здесь нужно просто порассуждать… Вот смотри: наш вопрос был о том, что собирается делать Флириус в дальнейшем. Мы вновь увидели тот же самый фильм, когда спрашивали об истории этого мира. И всё оказалось, в общем-то, правдой: Флириус, как и девчонка в фильме, много раз терпел поражение, когда его предательский захват разоблачали, много раз был на грани исчезновения из-за отсутствия энергии, полностью потратившейся на захват, и прочее… — Джон сделал паузу, когда увидал официанта, подошедшего к ним с напитками: Чес взял горячий шоколад с шапкой взбитых сливок, посыпанных корицей, а Джон решил попробовать листовой зелёный чай, и ему принесли миниатюрный чайник, где были заварены большие ароматные листья. После нескольких первых глотков разговор продолжился:       — Так вот. Здесь стоит немного пораскинуть мозгами. Флириус много раз проигрывал и испытывал унижение — насколько это слово вообще применимо к целой вселенной. Но если представить, что Флириус — это просто капризная маленькая девочка, то есть человек со своим характером, как и мы с тобой, то что бы она сделала? Учитывая всю известную нам историю о Флириусе, лично я сделал вывод, что мир будет пытаться идти до победного конца. То есть — он никуда не отступит, никуда не свернёт, а либо захватит нас, либо в очередной раз потеряет все свои силы до последнего, возможно, почти исчезнет или даже исчезнет насовсем, лишившись энергии, с помощью которой он поддерживает внутри себя жизнь. Странно, что мы с тобой об этом не догадались ещё тогда, когда только нашли информацию о таком мире. Это было вполне естественным действием с его стороны. Точнее, я тогда предполагал нечто подобное, но не думал, что всё будет в такой крайней степени. Я считал, что Флириус, конечно, будет наступать, но с менее агрессивным напором — ну, как и в прошлые разы. Но после вчерашнего я думаю иначе… Есть, безусловно, вариант, что мир специально вводит нас в заблуждение, но всё вокруг говорит о том, что, скорее всего, дела обстоят именно так.       — Но почему в другие разы Флириус нападал как-то по-другому? Разве он не налетал на наш мир с тем же натиском? — удивился Чес.       — Не совсем. Тогда Флириус действовал уж совсем по-глупому, я же рассказывал: почти все более-менее сносные экзорцисты видели его, происходило это в любое время суток, длилось не более двух часов, потому что источник проблемы сразу же находили и устраняли. Теперь же всё сильно отличается от того, что было… Флириус потерял слишком много энергии на захват, пускай и локализованный только в Амстердаме и окрестностях. Зато большая часть энергии пошла на то, чтобы сделать захват как можно более незаметным для сильных мира сего экзорцистов. Теперь ему не остаётся ничего иного, кроме как идти до конца. Игорный азарт — этому греху подвержены не только люди. Так что теперь и мы вовлечены в это дело безвозвратно, — Джон говорил совершенно серьёзно и спокойно, и Чес ощутил неприятную дрожь по всему своему телу, как только осознал до конца смысл его слов. Пути назад не было. Никто, кроме них. Но что могли они с Джоном? Он неплохо знал этого человека и мог с уверенностью сказать: Джон один из опытнейших специалистов по паранормальным явлениям и мистическим мирам. Но не улавливать растерянность и запутанность в его глазах он не мог, когда смотрел на него. Джон был в замешательстве и тоже пока не знал, что им делать. Он знал мир ангелов и демонов, но был совершенно не осведомлён о Флириусе. Да и навряд ли это для него представляло какой-то интерес: с Флириусом вполне справлялись и без его помощи как до его рождения, так и после. Уж никогда не подумаешь, что дело, прекрасно функционирующее без тебя многие годы, неожиданно станет нуждаться в твоей помощи. Чес бы и сам порядком опешил.       Их возвышенные мысли прервал официант, донёсший блюда, аппетитный запах которых заметно снял напряжение с них двоих. Они заказали по большому сэндвичу с копчёной курицей, томатом, моцареллой; Чес ещё взял салат, а Джон — пасту. На некоторое время проблемы покинули их головы, заменившись безграничным удовольствием; давно Чес так не обедал в подобных заведениях, где было так светло и хорошо. На окнах висели растяжки из поздравлений с Рождеством, блестящих ажурных снежинок и пёстрых подарков; по стенам и деревянным балкам вились сверкающие гирлянды, а в углу зала приютилась лиловая искусственная ёлочка, украшенная медово-жёлтыми шариками и имбирными пряниками. Совершенно неожиданно незатейливая фортепианная музыка сменилась знакомыми и переливчатыми аккордами песен Фрэнка Синатры и его хрипловатым приятным голосом. На улице суетливо носились горожане и туристы, солнце переменчиво отражалось в окнах, кафе наполнялось ароматами специй и заварок, вокруг улыбались и болтали люди, и всё казалось слишком безупречным и точным, как будто так и должно было быть всегда, а почему-то стало только сейчас. Чес заметил, как разгладилось и подобрело лицо Джона, словно он тоже осознал, что его жизнь не заключается в однообразной работе и вечной погоне за чем-то мистическим и навряд ли существующим; его жизнь также состоит из различных уютных мелочей: солнечных бликов, осыпающихся блёсток со снежинки на плечо, вкусного обеда, интересной формы листа в чайнике, завитушных крыш на другой стороне улицы, сладкого спокойствия в душе. Чес был почему-то счастлив, глядя, как этот сломленный человек потихоньку обретал себя, заполняя прорехи этими моментами и… казалось, не только ими. Ещё и чем-то иным, что так ярко читалось в его взгляде, когда он смотрел на Чеса, но вслух такие слова не могли обратиться. Может, слишком рано или поздно, а может быть, и не зря. Чес улыбался в ответ и не понимал, зато знал, что это всё равно правильно, ведь они оба будто оживают…       — Законный вопрос: что делать дальше с Флириусом? У меня есть пока только одна идея, более-менее разумная и безопасная: спросить у него самого, — говорил Джон, доедая сэндвич. — Это значит, что мы зададим ему вопрос: «Что хочешь получить взамен захвата?». Звучит не так навязчиво, зато информативно. Не будем пока думать о вариантах, что Флириус нас проигнорирует или даст скудный ответ. Просто попробуем узнать, есть ли у нас какие-то альтернативы. Хоть я и не уверен, но попробовать стоит. Потому что с этим миром я впервые имею дело и всех его тонкостей в тексте и рассказах не увидишь. Может быть, есть возможность договориться с ним, узнать, что же такое в нашем мире привлекает его больше всего, что аж на протяжении целых столетий он пытается нас захватить. Во всяком случае, даже если он окажется настолько туп (как я и предполагаю), что ответит нам, его требование мы выполнять навряд ли будем — просто воспользуемся слабым местом и попытаемся уничтожить его изнутри. Но… — вдруг выделил голосом Джон, подняв указательный палец вверх, — не стоит думать, что это всё точно, и рисовать радужные картины будущего. Я ни в чём не уверен, просто строю различные планы, чтобы мы могли делать хоть что-нибудь. Я не знаю, добьёмся ли мы чего-нибудь. Так что не смотри на меня как на спасителя вселенной. На самом деле, я пребываю в диком замешательстве…       — Это ты хорошо придумал, но ты и сам понимаешь, сколько у этой идеи минусов… Если не учитывать моменты, связанные с логикой этого действия, то остаются минусы, от которых мы вчера убегали в кинотеатре… и подобные существа. В очередном месте нас может ожидать целая армия монстров. И я не знаю, хватит ли у нас сил и смекалки, чтобы выжить… — Чес не то чтобы боялся, но… воспоминания о вчерашнем заставляли его дрожать и холодеть. Возможно, дионы были лишь самыми безобидными и добрыми существам в мире Флириуса; кто был его настоящим монстром — вот что действительно пугало и рисовало в мыслях причудливые образы когтистых животных, увитых лианами и цветами. Джон глянул на него пронзительно и даже прищурился, словно хотел просканировать взглядом его душу.       — Я защищу тебя от чего бы то ни было, — наконец отчеканил он спокойным, даже холодным голосом. Чес вздрогнул и ощутил приятную истому, эхом отзывающуюся по всему телу; этому человеку хотелось довериться и довериться полностью настолько, насколько даже Чес не доверял самому себе. Это доверие было слишком хорошо оправданно и резко, точно подтвердилось сегодняшней ночью. Чес смущённо кивнул, не зная, как ответить на эти слова. Пожалуй, ему стало даже неловко, но, казалось, неловкость эта была поверхностной и официальной, как будто притворной ради того, чтобы возникшая ситуация не вышла за рамки уже давно истоптанных ими границ. Сухие бесполезные слова — ради приличия. Но где-то в груди приторно ёкало затаившееся чувство, похожее на горячее ликование и запретный восторг одновременно.       Таким образом, планы на начало ближайшей ночи оказались плотно заняты.       После обеда они длинным обходным путём через центр направились по домам, чтобы отдохнуть до наступления ночи. Погода стала ещё лучше, Чес старался скрывать дурацкую улыбку, глазея на усыпанные подарками и искусственным снегом витрины, а Джон сдержанно ухмылялся — потому что тоже заразился лихорадочно-жгучим счастьем и не хотел в этом признаваться. Центр был полон людьми, которые неспешно гуляли между лавками и жевали арахисовое печенье; Чес вдыхал сладковато-дымный запах загромождённых улочек Амстердама, и в голову не шли никакие мысли. Они с Джоном молчали, изредка перекидываясь незначащими фразами, и всё напоминало обычную дневную прогулку, даже несколько уютную и приятную. Они шли по набережной Рокин и свернули за переулок; Чес случайно наткнулся взглядом на фасад здания противоположной улицы и резко остановился, не до конца осознав масштаб всей трагедии, но по его телу уже прошла ледяная дрожь, предательская и опасная.       Кирпичный фасад одного узкого домика на этой улице был полностью разукрашен большими махровыми маками и гладкими крупными ландышами; под окном второго этажа в толстой багрово-золотистой раме висела картина, изображавшая цветущую долину на фоне леса, а через всё здание крест-накрест были протянуты пёстрые растяжки с тканевыми цветами и вплетающимися туда маленькими разноцветными фонариками. На фоне остальных домов этот казался феерически выделяющимся, и Джон всё быстро понял, также остановившись и многозначно глянув на Чеса. В окнах отсвечивали солнечные блики, но даже так там угадывались смутные тени, которые двигались; Чесу определённо не хотелось даже думать, что там могло происходить теперь, когда частичка Флириуса пробралась в их реальность днём! Это наводило ужас, и Чес отмёл сразу все возможные случайности и совпадения. Мимо проходящие люди совершенно не обращали на этот дом внимания, хотя эта нелепость выделялась среди всей улицы. Чес без сил упал на ближайшее крыльцо и вздохнул; Джон остановился где-то рядом, и несколько минут они молчали, обдумывая проблему и рассматривая здание впереди них.       — Это маленький кусок Флириуса в нашем мире. Точно и безоговорочно… — тихо проговорил Джон на сиплом выдохе. Чес повернул голову к нему и увидел, как его кожа резко побледнела, а пальцы непроизвольно начали подрагивать. Если это до такой степени изумило Джона, значит, дела обстояли совсем печально… Чес и сам это ощущал хотя бы потому, что мир цветов проявился здесь днём, а на то, чтобы проявиться днём, как понял Чес, требовалось до черта энергии и сил.       — Это значит… значит, Чес, что пошёл обратный отсчёт, — Джон взглянул на него серьёзно и печально, и Чес ощутил болезненный укол в сердце дозой тишайшего, но сводящего с ума блестяще ужаса. — Флириус настолько усилился, настолько много вобрал в себя энергию беззащитных людей из нашего мира, которые попали туда, что теперь может беспечно появляться тут днём. И ночью он теперь появляется на два часа дольше: с одиннадцати и до пяти, я сегодня заметил. Это начало битвы, Чес… только вот битва эта односторонняя. Наш мир не видит этого и не может дать отпор. И подобные проплешины, — Джон кивком головы указал на яркий безобразный дом, — опять не заметны никому из числа сильнейших экзорцистов. Такое ощущение, что остались только мы вдвоём… и только мы вдвоём, кажется, можем что-то сделать. Но, Чес, я запутался, — Джон покачал головой и сжал губы — в этот момент он выглядел немного жалко и потеряно, но Чес осторожно взял его ладонь в свою и постарался вложить в свою улыбку все остатки тепла, которое ещё с трудом наскребалось в уголках его сердца. — Кроме того плана, который я предложил сегодня, я больше ничего конкретного предложить не могу… Я как могу выбиваю информацию из тех людей, знакомых с Флириусом, но они ублюдочные идиоты, которые не хотят принимать мои слова на веру, потому что тогда надо поднимать свои жопы с диванов и что-то делать. Они воспринимают Флириус не больше, чем как редкую и скучную забаву или лёгкую игру. Они забыли истинный смысл того, что происходило прямо перед их глазами, пусть и в самой слабой степени. Я каждый день пишу и пишу им, каждому, но меня не воспринимают всерьёз и отшучиваются; скоро, думается мне, они внесут меня в чёрный список контактов. И больше информации нигде нет. Её негде искать; главная информация в нашей сфере всегда хранилась в головах людей, и именно отсюда столько бед. Но дело теперь не в этом… Вскоре действительно может произойти то, о чём мы с опаской говорили друг с другом. И я в отчаянии.       Джон говорил так много и так искренне впервые с их встречи в Амстердаме; Чес сжимал его холодную ладонь, смотрел на его тяжкий погасший взгляд и думал, что он-то, обычный водитель в прошлом, всего лишь любитель в экзорцизме, ему помочь тем более не сможет. Он бесполезнее настолько, насколько даже сам не предполагал; это понимание с силой лупило его под дых, разрываясь унижением по всему сознанию, и Чес сглатывал слюну и стискивал зубы, чтобы не закричать от беспомощности и бессмысленности самого себя. Очень странно, что Джон до сих пор не прогнал его. Впрочем, дело начинало попахивать ненужным драматизмом и излишней самокритикой. Поэтому Чес взял себя в руки и задумался, боковым зрением замечая пёстрое пятно вычурного здания. Почти что исповедь Джона заставляла его задыхаться и думать о совсем посторонних вещах — ведь теперь ему казалось, что он понял всё гораздо лучше… Джон доверился ему чересчур отчаянно, но, судя по его виду, не корил себя за это. Чес теперь знал: обратный отсчёт пошёл. Но пошёл он не только для мира, но и для них с Джоном. И к чему это приведёт — совершенно неизвестно.       — Слушай, я думаю, нам пока не стоит отчаиваться, — Чес хотел заглянуть Джону в глаза, но тот опустил голову; тогда он осторожно поднял его лицо двумя ладонями и заставил посмотреть себе в глаза. — Пока у нас есть план, а это значит, нужно завершить его выполнение. И уже после этого, если ничего не выйдет, решать, что делать дальше. Если и мы отчаемся, Джон, а в особенности ты, предотвратить страшное будет некому… — Джона терзали сомнения и неуверенность, и Чес был точно уверен в тот момент, что никому прежде Джон не разрешал так углубляться в тёмные и глухие закоулки своего сознания.       — Я помогу тебе… буду рядом с тобой, — Чес хотел сказать что-то ещё, но горло сдавило удушающее горячее чувство, и ему пришлось отпустить Джона и аккуратно присесть на ступеньки обратно, чтобы успокоить заколотившееся сердце. Здесь не было ничего необычного — это было всего-навсего доверие, захлестнувшее его обжигающей пенистой волной, когда он осознал, как сильно был перевыполнен их план по сближению друг с другом. Джон в это время тяжко вздохнул и согласился, сказав:       — Ты прав, конечно. Просто это дерьмо иногда обрушивается слишком сильно на тебя, и тогда всё кажется скатывающимся и ненастоящим… Спасибо, что в очередной раз спасаешь меня от моих же мыслей, — Джон встал и протянул ему руку; Чес схватил её и поднялся, подумав, что это навряд ли сказал Джон; но нынче правда была приторно-сладкой, не умещающейся так просто в чьём-то сознании. Чес выдохнул и безуспешно попытался утихомирить своё дикое сердцебиение, когда эти проницательные серовато-карие глаза смотрели на него. Они направились вдоль улицы молча, каждый погружённый в свои мрачноватые мысли. На перекрёстке вдалеке Чес заметил ещё один такой вычурный дом и потянул Джона за рукав, указав на него. Тот лишь хмуро кивнул.       До своего подъезда они с Джоном насчитали что-то около четырёх подобных домов плюс увидали целую улицу, где под карнизами зданий висела пышная гирлянда из цветов и фонариков, но сами дома были обычными. Всё это давно развеяло хорошее настроение после обеда. Договорившись встретиться около девяти часов у Чеса — чтобы быстрее было идти до центра и до нужного им этой ночью театра, они расстались, и Джон в конце концов потрепал его по голове и улыбнулся слабо, но искренне. Чес усмехнулся ему в ответ, но, поднимаясь на свой этаж, ощутил гложущую тревогу, постепенно заполнявшую его сердце; она, словно бездонный колодец, поглощала все остальные тёплые чувства. Катастрофа наступала им на пятки, и таймер обратного отсчёта пиликал ровно и холодно, отмеряя ничтожные остатки. Чесу даже показалось, возможно, из-за дичайшей паранойи, накинувшейся на него, что небольшой клочок стены на нижнем этаже был разрисован стеблями и розами, но не стал оборачиваться и скрылся в своей квартире, стараясь убедить себя, что ему показалось.