Амстердам, цветы, демоны

Несмотря на то, что я слаб и повержен, Я сольюсь с этим звуком. Твой призрак близок ко мне – Я вывернут наизнанку, а ты где-то под моей кожей. «Goner» Twenty One Pilots ©.

      После той ночи Джон и Чес, даже не договариваясь, решили взять маленький перерыв до пятницы. Джон, конечно, позвонил и предупредил об этом, но Чес согласился слишком быстро, потому что, видимо, усталость взяла своё. Спал ночью и после работы — надо было отдохнуть за все прошлые дни и на немного дней вперёд. Ночные вылазки приравнялись почти ко второй работе, тайной и потусторонней, как бывало у всех супергероев из комиксов: днём работа в офисе, а вечером и по выходным — шикарный плащ, элитная маска и пафосное спасение мира от грязи и похоти. Впрочем, ни о чём таком Чес не помышлял — какой из него супергерой, только пародия, но помечтать и повоображать — вот что, наверное, по-настоящему спасало мир от грязи и похоти. Они с Джоном изредка переписывались и перезванивались — в основном, изначальная причина всегда состояла в том, чтобы узнать, нет ли каких-нибудь идей по их совместному делу, но почему-то всегда всё заканчивалось обсуждением какой-то пространной темы и шутками. В общем, как всегда — всё, кроме самого важного. Единственное, до чего удалось договориться: довольно плотный план на ночь с пятницы на субботу. Они должны были пройтись по другим местам, предложенным гидом для полуночников-гуляк, и выследить ещё кого-нибудь, перешедшего грань между двумя мирами — не то чтобы убитой женщины оказалось недостаточно, но совпадения и случайности могли стать серьёзным препятствием, и любое заблуждение могло сильно пошатнуть и так хлипкие догадки.       Кстати говоря, Чес сильно невзлюбил новости, хотя мог их не читать, но любопытство жужжащей осой подстрекало заглянуть в газету на работе и в новостной раздел в Интернете. Кроме всяческих достижений города, мероприятий, реставраций и новых экспонатов, чем только и был жив такой древний город, как Амстердам, на глаза то и дело попадались несчастные происшествия и холодящие кровь статистики. Одной и самых поразивших статей для Чеса стало местное исследование и последующий вывод: в последний месяц или месяцы количество психически больных людей увеличилось на двадцать процентов. Это подтверждали отчёты психиатрических больниц и количество обратившихся к психотерапевтам. Авторы статьи объясняли это возможным переутомлением на работе и депрессией, но Чес думал об этом с паникой, так как ему казалось, что это всё просто обязано было быть связано с другим миром, где сумасбродство могло быть нормой. Джон успокаивал его, говорил не связывать пока ничего и забыть эту информацию, но на воспаляющийся рассудок ничто не смело забываться. Чес не ощущал себя виноватым, конечно, но тонкий шлейф грешка как будто стал немного тянуться за ним, когда он думал, что время проходит, всё больше людей попадает в ловушки и всё большая их часть сходит с ума здесь. Ночного похода дожидался нетерпеливо не только из-за возможности хоть немного прояснить ситуацию, но и ради встречи с Джоном, которому хотелось заглянуть в глаза и мысленно сказать «Мы такие идиоты, но как же хорошо, что это обозначилось так скоро…». О событиях той ночи говорить не хотелось, потому что стоит сокровенную деталь обмусолить повторно — и сокровенность вспорхнёт нежным голубем в небо-бесконечность. Поэтому — пусть так.       Вечер пятницы — почти самое лучшее время для человека, когда он с предвкушением ожидает выходные. Но Чес не разделял общую эйфорию, потому что его ожидала ещё одна рабочая, правда, любезно укороченная смена. Они с Джоном решили сделать вылазку именно сегодня — уж очень хотелось выспаться в свой единственный полный выходной. А в субботу на работе от Чеса всё равно было мало толка, поэтому…       В вечерний кофе кроме традиционной гвоздики и корицы Чес добавил цедру апельсина, стружку кокоса и чересчур много сахара — сладкий тонкий аромат с едва заметной кислинкой и шикарным послевкусием растёкся, судя по всему, далеко за пределы квартиры на зависть молчаливым соседям. Поэтому Джон пришёл незамедлительно, ощутив своим кофейным радаром наверняка ещё из своего дома, что где-то варят изумительный напиток с кучей специй. Как-то так вышло, что по пути домой Чес забыл закрыть входную дверь, поэтому Джон оказался на пороге без надобности звонить в дверь. Помешивая кофе в джезве, Чес утёр ладонью пот, выступивший на лбу, и улыбчиво повернулся к вошедшему. Джон по-свойски закрыл дверь, скинул ботинки, повесил пальто на крючок, а шарф небрежно оставил на тумбочке — Господи, Чес делал почти также, только иногда шарф соскальзывал на пол, но кто про него вспоминал после этого? Всё это показалось слишком домашним и уютным, стёршим границы вежливости, которыми мы ограждаемся даже с нашими лучшими друзьями. Джон был словно своим в этом доме, потому что ему не пришлось открывать дверь — у него же ключи, как иначе, потому что он застал Чеса в домашней нелепой одежде — белой футболке и растянутых серых спортивных штанах, да ещё и в буром фартуке, доставшемся от хозяина. Потом что он без всяких просьб пошёл открывать окно со словами «Пускай дворовые коты обзавидуются этим запахом». Это всё напоминало картинку из хорошо придуманного будущего, когда вокруг был тёплый небольшой домик, около плиты вился влажный пар, было очень жарко от интенсивного варения кофе, в окно приветливо светило вечернее хрустящее солнце, по паркетному полу разливались реки из блестящих золотых полос, изо окна доносился детский смех и лай маленькой собачонки, около подоконника стоял такой понятный и близкий человек, с усмешкой смотрящий, как Чес пытался одновременно убрать взмокшую прядь чересчур отросших волос, добавить сахар и размешать всё тщательнее, а сам Чес при этом успевал оборачиваться к нему и, щуря глаза от огненных бликов солнца, вновь разворачивался обратно, потому что всё равно ничего не разглядишь… Это было такой хорошей картинкой, слишком беззаботной и мягкой, нарисованной добрым художником, что скучал по своей параллельной, другой жизни, где было это всё и ещё чуть-чуть прохладного, почти весеннего ветерка, развевавшего пряди, заляпанной жижей плиты, разноцветных кружек на полке, порезанных ломтиками булочек на большой простой узорной тарелке и такого дикого счастья, заставляющего изредка задыхаться, забывать всё на свете и почти верить, что такое тепло непременно уйдёт во все остальные квартиры, как это бывало в детстве. Чес ругал себя за сентиментальности, но, пожалуй, ради таких моментов стоило вытерпеть всё то дерьмо, что побывало в его жизни.       Джон с укоризной поглядывал на ужасный, мягко сказать, беспорядок на столе рядом с плиткой: открытые баночки со специями, рассыпанный кофе, вытряхнутые из мешка палочки гвоздики, пролитая вода, заляпанные конфорки, очищенные, надкусанные апельсины и расколотый надвое кокос. Чес, поймав этот взгляд сквозь режущий по глазам свет, развернулся к плите и продолжил помешивать напиток в джезве, только теперь уже вычурными, чересчур изящными движениями.       — Мы — баристы в пятом поколении — называем это «творить»!.. — неспешно, певуче выдал Чес, манерно вытащил ложку из джезвы, чем обляпал столешницу и даже пол. Джон изогнул бровь в изумлении, кашлянул, скрыв улыбку, и якобы скептически проговорил:       — В смысле, творить беспорядок, м?       — Ты ничего не понимаешь! Этот лёгкий хаос — важная часть творчества! — Чес взмахнул ложкой в воздухе, как будто кистью, и опустил её вновь в кофе, как будто собирался рисовать картину дальше. При этом он элегантно опустил свободную руку на пояс, пафосно приподнял подбородок и одну ногу отставил в сторону, как танцор перед па. Джон легко усмехнулся, а у Чеса уже давно дрожали плечи от смеха.       — Зато это будет самое лучшее, что ты пил в своей жизни. У меня никогда не получалось такой огромной пенки!.. — Чес с удовольствием облизнул ложку, покрытую золотисто-молочной пенкой, и решил, что даже попробует нарисовать что-нибудь тёртым шоколадом сверху, когда разольёт кофе по кружкам. Джон уселся на высокий стул позади Чеса и барной стойки, сейчас разделявшей их. Вечерний амстердамский ветерок игриво развевал лёгкие занавески, приятно щекотал кожу прохладой, забирался в спутанные волосы и нашёптывал солнечно-зимние истории, подслушанные у столичных счастливцев. Чес снял джезву с плиты и отставил в сторону — кофе требовалось «отдохнуть» пару минут. Развернулся к Джону, который со вниманием читал невзрачный путеводитель по междумирью, и тихо улыбнулся, потому что он сам никогда не был счастлив настолько в разгар какой-то серьёзной беды, как сейчас, стоя в обляпанном фартуке на плывущей меж кофейными облаками янтарной кухне, разгромленной из-за варки кофе, такого желанного и запретно-вечернего. И Джон, излишне домашний и благосклонный, как давешний старинный друг детства, живущий через дорогу и зашедший выпить неправильного в такое время кофе. Всё это почти обезумило, и Чес иногда не ощущал под собой грязного кафеля и боялся упустить момент, потому что вдруг это был сон? Но, конечно, какой тут сон… Джон оторвал внимательный взгляд от книжки и посмотрел на него; Чес отвернулся сию секунду, потому что его улыбка представляла какое-то дикое, совершенно довольное безобразие, которое бы не потерпел Джон Константин.       Когда напиток был разлит по привычным кружкам, превращавшим их, не совсем обыкновенных, но довольно заурядных обывателей в Бессмертного и Волшебного, Чес принялся натирать плитку шоколада сверху, пытаясь при этом воссоздать какой-нибудь рисунок. Отсутствие таланта было обратно пропорционально сильнейшему желанию сделать хоть что-нибудь, поэтому Чес кое-как настружил в кружку Джона полумесяц, горы вдали и озеро, а себе изобразил довольную мордашку кота — просто тогда закончились идеи и силы. Пришлось с горечью осознать, что ему не место в кофейне, хотя и кофе, и рисунки получились хорошими (но делать такое каждые пять минут Чес бы заколебался); он поставил чашки на стол вместе с тарелкой выпечки и торжествующе глянул на Джона. Имея за спиной натуральный погром кухни, Чес гордо приосанился, уперев руки в бока, и, сдерживая смех, ощущал себя именитым баристой, хоть и был одет не в элегантный костюм с бабочкой, а в старую, перепачканную кофе одежду. Джон заинтересованно глянул сначала в свою кружку и покачал головой, улыбаясь, а затем и в его.       — Это шедевр! — Джон включился в роль именитого клиента, завсегдатая у этого баристы, поэтому, полунаклонив голову вбок, манерно захлопал ладонями. Чес сделал нелепый реверанс, схватив края своего замусоленного фартука, и пафосно откинул прядь со лба назад. Потом они оба рассмеялись, громко и заливисто, напугав всех соседей в округе, и принялись за кофе, полученный таким тяжким путём. Чес стянул с себя фартук и повесил на крючок; Джон, взяв кружку, лёгким движением указал на плиту и стол позади них, вновь войдя в образ кофейного гурмана.       — А это — когда?.. — он указывал на разгром и застывающую на полу кофейную гущу. Чес элегантным движением показал пальцами знак «ок», жеманно двинув туловищем, и качнул головой.       — Хаос — потом! — грациозно махнув рукой назад, Чес подмигнул и знаком показал думать теперь только о кофе. Потом они вновь рассмеялись — всё-таки приятно было представлять себя в других жизненных декорациях.       — Из нас вышли неплохие актёры, как думаешь? — Джон понемногу съедал ложкой полумесяц. — Хм, да и бариста вместе с кофейным критиком из нас тоже хороши…       — Да на нас только посмотришь и уже думаешь: ого, это ребята, полные талантов! — они почти одновременно усмехнулись, ведь, безусловно, оценивали себя трезво и знали наверняка, что уж талантов у них не было точно, а способности оказались погребены под слоями лени, разве что нужда заставила заняться хоть чем-то всерьёз. Джон, правда, ещё мог похвалиться успехами в изгнании демонов и изучении всей сложной структуры мира, а Чес как выпал два года назад из стройного ручья общественно одобряемой жизни, так до сих пор и плавал где-то «между». Впрочем, этот вечер не могли испортить даже такие угнетающие мысли — то ли вечер и впрямь был так хорош, то ли к таким мыслям выработался иммунитет. По крайней мере, после этого они беззаботно говорили о всяком, что накопилось за три дня, в которые они не виделись. Чес, вероятно, был слишком рад видеть Джона и его спокойный взгляд, спокойные речи и прохладное душевное равновесие — ему самому этого всего никогда в жизни не хватало. Да и просто хотелось посмотреть в эти блекло-коричневые глаза, в которых совсем недавно плясали закаты безумия и сгорали внутренние звёзды. Чесу было так сложно поверить в то, что случилось той ночью, но это было правдой, потому что мягкое, словно шёлковая лента, но тяжёлое и на вкус приторно-имбирное чувство стелилось плотным ядовитым облаком в груди и животе. Оно не могло обмануть; хотелось прикусывать губу, когда оно опускалось вниз, и в ушах звучали те слова Джона, традиционно подкрашенные равнодушием.       — Так вот, у меня появилась идея, как нам продвинуться дальше, — когда весь кофе был выпит и все булочки съедены, можно было приступить к делу. — В гиде говорится, что если вы в упор не видите в очередном походе куда-либо из предложенных мест ответа на свой вопрос, значит, вопрос задан неверно. Точнее, это — наиболее частый случай, и, как ты понимаешь, он случается не в самый первый поход, а со второго и так далее… То есть, скорее всего, мы ошиблись в вопросе. Но тут я подумал, что, пока ещё есть время, нет смысла усложнять ситуацию и выдумывать, как ещё может быть связан фильм с происходящим… — поспешно сказал Джон, увидав нахмурившееся лицо Чеса, который всерьёз задумался над вопросом. — Поэтому я решил, что следует наш вопрос немного переформулировать. Пусть глупо, но, как мне кажется, есть разница между «что происходит с миром?» и «что происходило с миром?». Понимаешь?       Чес хмыкнул и подпёр голову рукой. Идея была по-идиотски проста, но он бы почему-то не удивился, если бы она сработала — ещё скромный, но уже довольно тяжкий опыт подсказывал, что в жизни всё так и бывало.       — То есть, ты хочешь, чтобы мы про себя решили, будто фильм о девчонке отвечал на вопрос «Что происходило с миром?». И тогда заново сказать: «Какой из двух вариантов верный: катастрофа или возрождение?» и отправиться снова на крышу Стоперы? Иначе я не понимаю, как это работает… — Чес был смущён — он ведь, признаться честно, над этим не думал и даже успел подзабыть некоторые детали. Джон мягко кивнул и улыбнулся.       — Всё верно. Только если не выйдет так, мы попробуем последний, радикальный вариант; «Что произойдёт с миром?». А если и это не подойдёт, то… будем думать. В любом случае, пока не стоит слишком забегать вперёд, потому что сегодня у нас насыщенный план. И да, мы пойдём не на крышу Стоперы, а в музей, предложенный гидом. Смотри, что у него тут написано… — Джон передал ему книгу и открыл на нужной закладке. Чес прочитал: «Если увиденное или услышанное не помогло вам ответить на ваш вопрос, значит, на предыдущем этапе вы задали его неверно. Подумайте хорошенько и вновь отправляйтесь в путь, если интерес ещё не угас. Только обязательно идите в новое место — благо, ночной Амстердам почти также весел, как и дневной». На следующей странице был приведён список всех открытых ночью мест с указанием дней, в которые они бывают открыты. Но сегодня была пятница, поэтому каждое приличное заведение продлевало неофициальные посещения до поздней ночи. Карандашом была обведена цифра три в списке после Стоперы и кинотеатра: Bijzondere Collecties, то есть специальные коллекции — обыкновенный музей, где проводилось много выставок и показов, фестивалей и инсталляций. Там предлагалось через чёрный вход со двора проникнуть в библиотеку, затем пойти по тому коридору, который на тот момент будет открыть — каждый раз в музее что-то закрывают и перемещают, поэтому все уголки этого здания, куда им предстоит отправиться, будут чистой импровизацией.       Чес покачал головой: миссия предстояла трудная. И неизвестно было, на каком этапе они должны будут получить ответ. Если вообще его получат и смогут разглядеть его в том светопреставлении, которое им придётся увидеть там. Чес вернул книгу, собрал грязную посуду в раковину и принялся оттирать влажной тряпкой пятна и грязь. Попутно убирал все банки и мешки на место, ссыпал обратно рассыпавшееся и предложил Джону доесть несчастный апельсин. Но для начала привёл свою маленькую кухоньку в идеальный порядок, даже посуду помыл. Только после этого, пожёвывая дольки апельсина, они продолжили говорить. Джон начал первым:       — Но, кроме этого, нас сегодня ожидает ещё кое-что… Ты же помнишь? — Чес, вздохнув тяжко, кивнул. Не хотелось вспоминать про очередную жертву, которая попадётся в капкан искристого безумия того мира, но всё равно надо было, потому что незнание в данном случае могло стать для них катастрофой.       — Отправимся на площадь Дам сразу после музея. А потом… как получится.       Чес поёжился, только потом вспомнил, что всё это время у них было открыто окно; пришлось его закрыть, потому что вопреки обманчивому впечатлению ещё полчаса назад, когда ярко светило солнце, сейчас было только самое начало зимы и теплеть не могло в принципе. Комната больше не зажигалась изнутри янтарным отблеском, поэтому пришлось включить общий свет; ребятишки и собачки под окнами разбежались по домам — ужинать, однако ж, несмотря на это и отчаянную необходимость наблюдать за чьим-то свихнувшимся разумом ночью, ощущение уюта и родного дома никуда не подевалось. Чесу всё ещё было слишком хорошо, потому что в правление вступал следующий этап типичного счастливого вечера, когда всё вокруг темнело и сгущалось, потому дом казался единственным причалом, где можно было согреться и прийти в себя, где лился бархатный шафрановый свет и над столом кружило звёздное, запоздавшее доверие, слишком личное и влетевшее в последний момент через окно. Это было, пожалуй, чересчур, но Чесу дико нравилось.       Однако это не меняло главного: его надежды на эту квартиру оправдались, это и правда был его настоящий, тёплый дом. Правда, не хотелось вспоминать об одной смущающей вещи: дом у Чеса был и в Лос-Анджелесе в отвратительной квартире Джона. Увы, не в обстановке дело… И это осознание до щекотливой радости окрыляло.       До половины одиннадцатого время пролетело подозрительно быстро, скрывшись полностью за равнодушным просматриванием EuroNews и редкими фразами, сказанными друг другу. Потом они не вытерпели и решили выйти пораньше, потому что дел впереди было чересчур много. Чес смутно надеялся, что мир уже проявился, но спокойные, блёклые стены подъезда доказали обратное. В этом плане тот мир был чёток и точен. Они направились в центр сквозь шумящие, пьяные улицы, дрожащие в предвкушении ночи; над городом взвился алкогольный пар, а на тонких флигелях домов запутались густые облака сигаретного и наркотического дыма. Асфальт мягко вибрировал от гулкой музыки, а частички запредельного адреналина вырывались сквозь двери элитных и не очень ночных клубов, расползаясь по земле разноцветными пятнами иллюминации. Город улетал на крыльях марихуаны в экстазное поднебесье.       Дойти до музея не оказалось сложной задачей — никаких неожиданных препятствий вокруг не было, всё-таки родной и привычный мир окружал их сейчас. С улицы Рокин они перешли на другую сторону канала и увидали красный флажок с названием музея, стеклянные чёрные двери и широкое здание тёплого карамельного цвета. Но им надо было не на набережную, а пройти по перпендикулярной ей улице. Там отыскать подъезд в жилой дом, вечно открытый, и таким обманным образом попасть в музей через внутренний дворик. Деревянная, но могучая дверь неохотно поддалась. Вошли они в подъезд дома ещё в своём мире, а очутились во внутреннем дворе уже в другом — потому что двор был похож на заброшенный склад украшений к детским утренникам. Чес оглянулся назад, на арку подъезда и его стены: и здесь всё было разрисовано пятнистыми лютиками и янтарными маргаритками. Тёмный же заснувший дворик устало пестрил в глазах всеми оттенками радуги. Они с Джоном переглянулись понимающими взглядами и условно сказали друг другу, что их очередные встречи с новым миром были похожи на встречи с давним, но уже поднадоевшим задиристым другом, который неустанно захаживал к ним в гости — и ведь не выгонишь его!       Неприметная дверца в конце дворика и была чёрным входом в музей. Сразу после неё располагалась пустая светлая каморка, больше похожая на современную келью, чем на служебную комнату или подобие холла; там находились две двери на разных сторонах, причём на них висели таблички «Коридор 1» и «Коридор 2». Первый коридор был наглухо закрыт, а вот второй заманчиво приглашал к себе на экскурсию. Делать было нечего, поэтому Джон и Чес отправились по второму узкому коридору, на стенах которого виднелись обрывки старых географических карт под стеклом и в рамочке. Сложно сказать, какой страны и какого мира, потому что Чес краем глаза приглядывался к ним, но не узнавал хоть сколько-нибудь знакомые очертания. Впрочем, это уже не могло никак опечалить его — это только в самом начале хотелось цепляться за разумность, а теперь он уже свыкся с тем, что мир вокруг него — совершенно иной и различия его неисчислимы.       После коридора начались выставочные залы; ну, выставочные и залы — это слишком сказано, потому что на деле это были ветхие комнатки, заделанные под разные этапы человечества: вот мансарда с изысканным бардаком, в которых раньше жила богема восемнадцатого века, вот отделанная глиной комнатка обыкновенного крестьянина пятнадцатого века с сухими травами по стенам и с деревянной потёртой иконой. И много-много таких типичных жилищ обыкновенных людей прошлых эпох — странно, конечно, что всё было ровно, как и в их с Джоном мире, но, как знать, вдруг они не разглядели какую-нибудь деталь? Впрочем, этого и не требовалось. Чес начинал смутно догадываться, когда они прошли последнюю комнату и указатель говорил им двигаться обратно, потому что экспозиция закончилась. Но смутно значило в его случае почти самую малость; глаза же Джона блистали интенсивными, живыми искрами — вот уж кто давно смог понять причину настоящих бедствий и уже наверняка придумал план по спасению.       — Ты ведь понял? — энергичным шёпотом спросил Джон, когда они быстро пересекали комнаты в обратном направлении; Чес неопределённо пожал плечами, что можно было принять за «да» и «нет» одновременно, но Джон был чересчур полон желания поделиться своими зудящими, пламенными догадками и навряд ли заметил это, просто продолжив: — Конечно, если отогнать саму мысль, что мы решили довериться глупым советам даже не существующего автора, то получается всё вполне логично. Мы шли через вереницу комнат, что относились к разным векам и эпохам. Заметь, в этом музее не было представлено ради полноты комната нашего века. Максимум — двадцатый. Поэтому можно сказать, мы окунулись в прошлое. Об этом говорит каждый закуток этого места — ни слова о будущем и даже настоящем. А это значит что? Что мы были правы, решив начать с варианта вопроса «Что происходило с миром?» — не сейчас происходит, а произошло когда-то давно. Но, по сути, мы получили ответ и на второй свой вопрос: тот фильм ассоциировался с матерью девочки или самой девочкой? Если вспомнить, как мы изначально пронумеровали варианты, выходит, что всё-таки нужно сопоставлять историю мира с девочкой… Это всё потому, что идём мы по коридору номер два — слишком банально, не спорю, но это, с одной стороны, всего лишь деталь, но с другой, довольно запоминающаяся. Поэтому и выходит: с миром произошло нечто подобное, что происходило и с девчушкой в фильме.       Нельзя сказать, что это было настоящим изумлением для Чеса, но момент с прошлым до него так просто не дошёл, зато выбор варианта он отгадал почти в самом начале, как только они стали осматривать комнаты. Он даже немного представлял, как можно сопоставить, но делал это осторожно — ведь ничего не было известно. Теперь, когда Джон официально, так сказать, подтвердил, у Чеса в голове всё окончательно перемешалось. Они вышли вновь в прохладный дворик, и Чес без сил упал на первую скамейку, чтобы обдумать всё, пока разум не залила липкая карамель здешнего безумия и не вынесла оттуда последние крохи серьёзности. Джон тихо присел рядом и, немного покопавшись в карманах, чиркнул пепельным огоньком зажигалки. Закурил, заставляя гирлянды исчезать в равнодушно-сигаретном тумане. Чес по привычке вдохнул полной грудью, закашлялся немного и посмотрел на Джона.       — То есть… что получается? Мир какое-то время назад был создан, но каким-то неудачным способом, причём был на грани смерти, но всё же воссоздался в более-менее сносном виде. Так ведь, если проводить аналогию с девочкой? — Джон удовлетворённо кивнул и выдохнул ещё немного дыма.       — Миры, вообще говоря, очень сложная для нашего понимания штука. Мы лишь две песчинки одной небольшой грани. Мы не можем знать всех тонкостей — каким образом был создан тот или иной мир. Потому что причина и процесс создания мира могут быть сколь угодно просты и до одурения невероятны для нашего разума. Я и сам мало представляю об этом, кроме известных нам с тобой религиозных миров, откуда к нам сползается всякая нечисть… Однако нам, видимо, совершенно необязательно вникать в подробности — я так понял, исходя из всего увиденного.       — И если откинуть детали, то выходит, что мир был часто недалёк от гибели?.. Но разве это возможно для целого мира? Это же не девчонка какая-нибудь… — Чес положил локти на колени и потёр лоб; чересчур сильно хотелось курить, но надо было уже отучать себя от этой сладкой необходимости подражать Джону, когда тот сидел рядом и вокруг творилась чертовщина. Джон понимающе похлопал его по плечу и усмехнулся.       — Причин, по которым отдельно взятый мир может погибнуть, ещё больше, чем причин, в силу которых он может возникнуть. Неустойчивость, банальная случайность, сильные нападки со стороны другой реальности, ещё какая-нибудь чепуха — всего и не перечислишь, всё и неизвестно, откровенно говоря. Примерно чем-то таким и занимаются люди вроде меня: стоят на границе, более близкой к нам, и наблюдают — не обнаглеет ли часом та, иная реальность. Если надо, применяют силу. Как видишь, в нашем мире ещё ничего — жить можно. А уж какие тут распорядки — поди узнай. Я думаю, мы и видим реальность частично, не совсем полностью, так что никогда не узнаем… Вывод можно сделать один: всем здешним цветочкам пришлось нелегко, как и местным жителям. Стало быть, они не совсем беззащитные и удача вполне бывает на их стороне. Но теперь настало время другого вопроса: что мир собирается делать дальше? Страдал — это понятно, выдержал — тоже хорошо, но чего он хочет добиться, втискиваясь за собственные пределы к нам и пугая обычных людей? Это-то мне и не нравится.       Они помолчали немного, Чес до конца осознал информацию и крепко задумался, а Джон докуривал свою сигарету. Когда рубиновый окурок улетел в мглу ближайшей урны и следовало двигаться дальше, Чес всё же спросил:       — Насколько это может быть правдой? Если и впрямь учитывать, что мы следуем советам гида… Вдруг мы только отодвигаемся от истины? — вопрос зудел ещё с понедельника, когда история потихоньку начала собираться, но не оформилась во что-то логичное. Джон хмыкнул и сосредоточенно уставился в землю, немного подумал и заговорил:       — Наше спасение — что этот гид в единственном экземпляре, никак не ищется через Интернет и автор вообще никак не существует. Это очень важные компоненты, иначе бы я не повёл нас такими путями. В нашей области, Чес, есть моменты, когда случайность делает почти треть необходимого. В нашем случае — твой гид, купленный ещё аж в Лос-Анджелесе впопыхах, первый попавшийся… Это то, что нам нужно, я чувствую это. Не сомневайся, мы идём по правильному пути. Уж как там дальше разгадывать загадки эти — совсем не знаю, но как-нибудь разберёмся. — Чесу было вполне достаточно услышать это, чтобы успокоиться и не думать больше об этом никогда — Джону он доверял лучше, чем себе. Поэтому они поднялись со скамейки и направились в сторону выхода — теперь их ожидало нечто ещё более непредсказуемое, чем можно было себе представить.       Ночи в преддверии выходных в этом мире ничем не отличались от обычных: всё также шумно, весело, безвкусно красиво и утомляюще. Чем ближе они подходили к площади Дам, тем сильнее Чес ощущал некоторое наваждение, стройным витиеватым потоком просачивающееся в голову. Опять какие-то дикие дерьмовые мысли возникали в голове, понемногу смешиваясь с реальностью, становилось сложно отличать фонтанирующий пьяными образами мир от своих пульсирующих видений. В один момент показалось, что ещё немного — и его стошнит блестящей россыпью этих призраков, поселившихся через образы отражавшейся реальности. Он остановился, схватил рукой фонарный столб и тяжко вздохнул; до площади Дам было всего ничего: они шли по Рокин, которая плавно перетекала в Дамрак. Джон беспокойно заглянул в его глаза, схватив его лицо руками, и от глубины его тёмных, спокойных, как родниковый ручей в горах, глаз Чесу стало немного лучше.       — Снова не очень? Я помогу, только закрой глаза… — Чес послушно опустил веки, и ладонь Джона переместилась к нему на затылок. В тот же миг в груди стало тепло — не безумно тепло, а необходимо тепло, и аккуратные, приятные искристые волны прошли по всему телу, вплоть до холодных кончиков пальцев, и согрели их. Чес вдохнул глубоко, но спазм перехватил горло и он почти задохнулся. Джон осторожно коснулся пальцами края его губ, и Чес сумел вдохнуть полностью и выдохнуть: паника, что он задохнётся насовсем, прошла совсем быстро, с первым нормальном выдохом. Джон спас его вновь, и Чес открыл глаза, уже благодарно смотря на него.       — У тебя слишком противоречивые тело и разум. Едва сумел договориться с ними… Теперь какое-то время тебя не будет трогать безумие или что это было. Ну, до рассвета точно, — Джон убрал руки и кивнул, усмехнувшись. Чес смутился и тихо поблагодарил:       — Да, и правда отпустило… Я не знаю, что это. Но из-за этого мысли путаются с реальностью: нечто другое, слишком яркое и чересчур невозможное. Я уже думал, меня разорвёт на части, — они отправились дальше, в самый центр города, где бурлило варево из людей, огней, лент, блёсток и отчаянного смеха. На этот раз к площади Дам они подошли с другого конца и остановились рядом с угловым домом под козырьком крыльца, где раньше находился выход из музея Мадам Тюссо. Теперь в этом здании сквозь огромные высокие окна был виден лишь лиловый свет — вглядываться, что же там ещё было, не слишком хотелось, потому что нынче лишние знания действовали на нервы похуже стресса.       Как и прежде, они, присев на ступеньки, стали вглядываться в разномастную толпу, тёкшую к колесу забвения так же безропотно, как мухи — к сладкому. В этот день Чес был слишком нетерпелив, поэтому каждые пять минут сверял время и думал, что прошло как минимум часа два. Он часто путал просто стоящих в сторонке от всех безумств людей с теми, кто попал сюда нечаянно, но Джон быстро развевал его надежды. У него было отличное чутьё на пропащие, заблудшие души — безусловно, во всём виноват профессионализм, до которого Чесу в жизни было не добраться. Поэтому пришлось скрывать нетерпеливость и раздражение, а также желание поскорее уйти отсюда; Чес понимал, что виноват в своей невыдержанности сам, поэтому ни в коем случае не вываливал это на Джона.       Но от мягких взглядов и случайных прикосновений Джона становилось всегда получше; пару раз они говорили о чём-то отвлечённом, и Чес позволил себе пододвинуться к Джону близко, так, чтобы их плечи касались друг друга. И как же хорошо, что Джон ничего не говорил против, а слишком беззаботно позволял им гореть в собственном пламени исступления.       Спустя час наблюдений, уже казавшихся безрезультатными, Джон толкнул его в бок и указал на мужчину, уже выделявшегося тем, что у него не было никакой яркой побрякушки — обычный, среднего роста мужчина стоял на противоположной стороне улицы, нервно курил и боязливо осматривался по сторонам. Он пытался сохранять спокойствие, но дрожь в руках и в коленях была видна даже отсюда, поэтому Джон с Чесом поняли: скорее всего, он во второй или в третий раз проснулся среди ночи, вышел на улицу покурить от бессонницы, но не ожидал, что выйдет за границу не квартиры, а целого мира. Так происходило со всеми бедолагами, просто в разных вариациях того, зачем им понадобилось выйти на улицу посреди ночи. Общей были бессонница и желание прогуляться, но каждая такая история была разной по-своему.       Чесу отнюдь не хотелось драматизировать ситуацию — да и не было на это никаких безрассудных силёнок, спасибо за это Джону, однако ему вновь пришлось легко вздрогнуть, когда мужчина затушил окурок и направился к площади, затянутый общим весёлым потоком жителей, что спешили стать чем-то более интересным, чем они были сейчас. Чес не мог смириться с тем, что все эти люди летели на смертельный огонь, как мотыльки, лёгкие и глупые, и каждый раз ему хотелось спасти очередного бедолагу. Во второй раз оказалось даже сложнее, потому что теперь-то он знал, что должно было произойти с тем парнем. Самое лучшее — если он просто и безболезненно раствориться в небытии, но кому бы так просто давалось самое лучшее… Чес нервозно отбивал ногой какой-то ритм, а мужчина на некоторое время потерялся в толпе, но затем снова возник недалеко от колеса. Спрятал руки в карманы и заворожённо глядел на колесо. Чес опустил глаза и не смотрел некоторое время туда — пускай то, что должно будет произойти, произойдёт без его зрительного участия. Только когда Джон скомандовал вставать и идти как можно быстро, Чес резко пришёл в себя, оказался утянут Джоном в гудящую толпу и бликующие смазанные улицы. Мужчина скрылся за поворотом, и Чес успел заметить, что внешне с ним ничего не случилось, но лицо Джона было чересчур взволнованным, даже больше, чем в первый раз. Как будто тогда он догадывался, что женщина, скорее всего, уже умерла, а здесь если не внешне, то внутренне произошли какие-то изменения, может, куда более серьёзные и опасные…       На этот вопрос Джон ответил, что ещё ничего не знает, но что-то плохое всё-таки было в неизменившемся внешнем виде мужчины, что попал под искры. Они спешили, кое-как отыскали его в толпе и ринулись, но после этого необходимости бежать не было — мужчина шёл неспешно, разве что не вразвалочку, а Джон и Чес даже не трудились прятаться и делать вид настоящей слежки — почти бесполезно, потому что мужчина даже ни разу не оглянулся назад.       Но ходили они за ним недолго: бедолага увёл их к маленькому каналу где-то на южной окраине Амстердама и тихо уселся рядом с мостом прямо на бетонную площадку; прижал ноги к себе и задумчиво уставился на другую сторону канала, где стояли тёмные, завешанные гирляндами из свежих альпийских букетов дома. Больше никого здесь не было, поэтому Джон с Чесом устроились в ближайшей улице и уселись на ступеньки углового дома; сели так, чтобы им было видно мужчину, но даже не беспокоились, что тот повернётся и заметит их. Джон даже закурил, признался — несколько дней не курил, так что сейчас можно было во второй раз, а Чес никак не возразил, потому что сделал одну маленькую боязливую затяжку. Улучил момент и выкрал из пальцев Джона сигарету; под его хмурым, неодобрительным взглядом затянулся один раз — не глубоко, но всё равно жутко закашлялся и позволил Джону забрать дымящуюся сигарету обратно.       — Только в подобные ночи я разрешаю тебе курить. Больше никогда, слышишь, Чес? — Чес послушно кивнул и подобрался к Джону ещё ближе, чтобы их плечи почти вжимались друг в друга. Так казалось, можно пережить всё что угодно: и смерть какого-то человека, и собственную душевную разруху, и лёгкое, шипастое, фиалковое чувство, щекочущее грудную клетку и жалкую душу заодно.       — Ты на меня… какое-то заклятие наложил? — спросил чуть позже Чес, когда Джон тушил окурок. Прокашлявшись, тот сипло ответил:       — Ну, почти. Заклятием это сложно назвать, просто не самый сильный и искусный блок от постороннего влияния. На сильный и искусный блок нужно время и силы. Здесь же хватит и такого, поверь, так что не беспокойся… — Чес и не беспокоился — доверял Джону почти безотчётно, это всяко лучше, чем доверять себе. Поэтому в ответ только улыбнулся и махнул рукой.       Они сидели в полном молчании — говорить слишком часто казалось ещё опасным манёвром, кто знал этого притаившегося внутри сгоревшего человека демона, однако спустя полчаса такого Чес готов был выть волком — лишь бы не слушать однообразный плеск воды в канале, щебетание далёких канареек и шум ветра в листве ближайшего дерева. Поэтому, наплевав на излишнюю предосторожность, он наклонил голову к Джону и тихо заговорил:       — Слушай, ты же… ты почему-то ведь взволнован происходящим больше, чем в тот раз. Думаешь, этого человека ожидает нечто хуже смерти? — лицо Джона было близким, но спрятанным в полумрак, однако это не помешало Чесу разглядеть в нём сжатые губы и сосредоточенный взгляд. Он повернулся к нему, хмыкнул и небрежно взборонил рукой свои волосы.       — Да… может быть. Именно этого я не знаю. Смотри, внешне он абсолютно такой же, только нервничать перестал. В тот раз я был почти уверен, что цветок в сердце женщины — это типа ножа, который убьёт её в нашей реальности. Так и случилось. А что здесь — пока загадка. Но это даже хорошо — мы сможем оценить в полной мере, что происходит с людьми: убийство — раз. Что дальше? — шептал он, задумчиво теребя в пальцах край своего пальто. Он нервничал, заключил Чес, как будто ожидал чего-то очень плохого. «Может быть, ему тоже нужен блок, чтобы избежать… чего-нибудь, не знаю, чего, даже не могу сформулировать». Но если у Джона не было достаточно времени в запасе, чтобы сделать хороший блок, то Чес был бесполезен в создании даже самого хлипкого, разрушающегося от порыва нечаянного сгустка тёмной энергии. Поэтому он взял его за руку и крепко сжал его холодную ладонь своими холодными ладонями — это ничего, что пока было холодно, холод плюс холод при близком прикосновении всегда давал тепло, так что и в этот раз не подведёт… Джон не противился, не ухмылялся с иронией, а внимательно, даже понимающе посмотрел на него и кивнул. «Ты можешь расслабиться и быть самим собой рядом со мной… — думал Чес, сжимая его ладони и ощущая приторную густую смесь, капавшую в его душу помаленьку. — Потому что мы учимся доверять друг другу. Но никто не говорил, где же именно следует остановиться… Лучше не останавливаться, Джон». Более личного, отчаянного и секретного момента, связанного с Джоном, Чес не испытывал в своей жизни, как сейчас: как будто Джон увидел его воспалившиеся слабости той ночью и не выдержал, решив показать свои. Впрочем, кому уже, как не Чесу… Было даже смешно.       В доме сзади завывали неуспокоенные призраки-ветры, воды канала негромко плескались, искрясь перламутром при свете диких гирлянд, до ушей доходил гул и ритмичная музыка, казалось, не из центра, а прямиком из неизведанного уголка совершенно ненастоящей души, а в нос била смесь запахов алкоголя, чьих-то дешёвых духов, речного ила и навсегда закрепившегося тут ментолово-горького сигаретного дыма. Мужчина неподалёку стал ритмично и медленно раскачиваться взад-вперёд, но больше никаких действий не предпринимал. Чесу было интересно, почему все жертвы сначала неслись куда-то от центра, а потом буквально останавливались и дожидались своего часа — своего рокового часа. Может быть, они бежали к определённым местам, которые нашёптывали им осенившие их искры; а может быть, эти кварталы были связаны с этими людьми как-то иначе: первое место, где они влюбились, ощутили счастье, дождались звонка от нужного человека или купили сладость, о которой давно мечтали. Однако навряд ли ослеплённые искрами бежали в случайном направлении; всё-таки малая доля относительной душевности у этого мира была — пусть умирающий человек умирает там, где он был счастлив, чтобы впитать в последний раз эти воспоминания и унести их с собой навсегда. Чес наивно склонялся к последнему варианту — так получалось поэтично и красиво, единственный изысканный штрих в этой вычурной истории. Но, скорее всего, его надежды не оправдаются — вот уж что не впервые ощущать.       Часы на запястье Джона показывали уже без десяти минут четыре, то есть, до момента «икс» оставалось совсем немного. Они до сих пор сидели почти в том же положении на ступеньках, Чес сжимал и разжимал пальцы замёрзших ног и не отрывал взгляда от безумца недалеко от них, а Джон изредка тяжко вздыхал и не отпускал его руки, как будто от этого и правда зависело слишком многое. Но так, казалось Чесу, поддерживалось слишком хрупкое и редкое здесь чувство спокойствия между ними — по местным расценкам, не иначе чем слишком многое. Уже давно перестало страшить то, что Джон потом будет надсмехаться над этим; уже давно он не позволял себе такого, а наоборот, вполне способствовал их спасению и их душевной аменции.       Родной, пусть и несовершенный мир проявился совсем скоро, с очередным морганием. Как только цветастые фонарики под крышами сменились сумрачными ночными тенями, Джон и Чес вскочили с места и забежали за дом, чтобы при любом случае мужчина, обернувшись в порыве нахлынувшего, не увидал их. Они осторожно выглядывали из-за стены; что-то около минуты — на тот момент целой вечности, естественно — мужчина не двигался и продолжал сидеть спиной к ним. Чес уже хотел было предложить подойти к нему — осторожно и медленно, чтобы узнать, что с ним произошло, как бедняга резко вскочил на ноги и, согнувшись пополам от будто бы острой боли, выхаркал на набережную мутно-красную жидкость. Опустился на четвереньки, откашливался, но больше не мог встать и только жалобно поскуливал. Чес чувствовал свои дрожащие руки, но, кинув на Джона быстрый, многозначительный взгляд, сипло прошептал:       — Ему можно… помочь. Смотри, Джон, он жив. Мы можем вызвать скорую помощь.       — Да, но… Чес! — Чес и сам не понял, как это произошло, но последнее слово прилетело ему в спину, когда он бежал по набережной в направлении скорчившегося мужчины, и заставила его сойти с места только смесь из страха и сострадания — наверное, худшее, что может быть с человеком, скажет потом Джон. Но сейчас… Чес остановился в паре шагов от бедолаги, слегка нагнулся, чтобы увидеть его лицо, и заговорил:       — Как вы себя чувствуете? Что с вами? Я вызову скорую помощь! Можете присесть, чтобы…       Чес с трудом помнил, на что это было похоже. Скорее всего, на скользкую бесшумную молнию, поразившую в самое сердце. Почему на молнию? Из-за блеска металла, вероятно. Перед глазами сверкнуло в раннем свете фонарей острое равнодушное лезвие, а налитые кровью глаза яростно истребляли душу на расстоянии. Чес не успел бы ахнуть, как под ним бы разверзлись долины Ада, красные и вымершие. Что-то тяжёлое и тёплое опрокинуло его с ног и навалилось на него; после лёгкого болезненного хрипа стало понятно, что это был человек. Это был Джон, а как же иначе. Где-то недалеко послышался грохот мусорных баков, как будто туда упало нечто громоздкое. Только после Чес очнулся и ощутил реальность в пронзительной, вырвиглазной яркости. Буквально за шиворот Джон заставил его встать на ноги; около дома в мусорном баке копошился мужчина, а посреди набережной лежал немного влажный нож, которым тот пытался прикончить Чеса. Совсем рядом стоял Джон, тяжело дышал и не мог разогнуться полностью. Чес, вновь видя под собой долины Ада, потому что в тот момент у них с Джоном была одна душа на двоих, бегло и нервозно оглядел его, только потом заметил на спине полосовую, наверняка неглубокую, но очень болезненную рану во всю ширину. Ему показалось, что ровно такая же рана вдруг отпечаталась на его спине, задев ещё и дышащую на ладан душу.       Чес, ощутив зашедшееся аритмически сердце, поспешил поддержать Джона. Меж тем безумец, выбравшись из бака, рванул по набережной в направлении центра города. Чес даже не стал что-либо предпринимать, потому что где-то там недалеко находился пост полиции и его должны были поймать… В любом случае, его гораздо сильнее волновала сейчас другая проблема.       — Я почти в порядке, Чес. Неглубокая рана, разве что швы придётся наложить. Тут буквально через квартал больница, там должен быть дежурный врач… Я сумею дойти, не беспокойся, — звучало хоть и хрипло, но твёрдо, однако у Чеса стучали зубы от страха, а колени подгибались, делая его плохой опорой. Но он не отпустил Джона, а положил его руку себе за шею и придержал за туловище; судя по его взгляду, Джон явно понял, что они пойдут так и не иначе.       — Ты-то сам… как? — Чесу было неловко отвечать на такой вопрос, потому что стыд взял верх над страхом внутри него. Почти позабылся сумасшедший мужчина, зато явным осталось чувство вины перед Джоном за свою нерасторопность и импульсивность, проявляющуюся всегда не к месту и некстати.       — Я в полном порядке… куда больше меня интересуешь сейчас ты. Нам нужно скорее добраться до больницы, чтобы ты не успел потерять слишком много крови, — Чесу показалось слишком некультурным грузить Джона прямо сейчас своими терзаниями и раскаянием, поэтому он максимально ускорился и ещё крепче схватил Джона. Несмотря ни на что, вероятность встретиться с сумасшедшим бедолагой не пугала, потому что казалась нереальной и пустяковой, да и тот пошёл в обратную сторону, навряд ли ему было охота нападать на них во второй раз после энергической атаки Джона в виде молнии. Уж не кто иной, как Джон, мог делать эти штуки так качественно и ужасающе! Поэтому они просто тащились по наполняющемуся утренними призраками городу и не ожидали ничего: ничего плохого и ничего хорошего.       Благо, что идентификационная карта оказалась у Джона; проблем не возникло с оформлением и с поиском в базе данных страхового полиса; наличные тоже были при них. Чеса в кабинет не пустили, сказали посидеть в коридоре; тот вздохнул, брякнулся на мягкий стул и остался совершенно один в пустом, тусклом и сером до полного погружения в небытие помещении, где пахло медицинским спиртом и постной кашей. Утро ещё не началось, как следует, так что их встретила сонная, помятая медсестра — женщина средних лет с мышиными волосами, затянутыми в гуличку. Чес водил ступнёй по паркетному полу, стараясь следовать узору, а потом вскочил со стула и заходил взад-вперёд по узкому коридору, оглядывая бесцветные стены с яркими информационными стендами и плакатами. Этажом выше кто-то прошёл с каталкой, потревожившей, казалось, всю больницу. Кроме этого звука, нигде ничего не было слышно; на Чеса накатила дичайшая тоска — из того рода временной тоски, когда на секунду представляешь, что повесился бы где-нибудь вот тут, на этом карнизе, если бы каждый день и иногда ночь работал бы в таких местах — выхолощенных, чистеньких и безукоризненных, но нашёптывающих подробный план идеального самоубийства. «Пожалуй, я ещё неплохо устроился…» — думал Чес, возвращаясь к кабинету, где скрылся Джон. Его не выспавшуюся лирику прервала медсестра, резко открывшая дверь и вышедшая оттуда. Она бросила ему что-то типа «Готово, но внутрь не входите, он сам к вам выйдет, а то натопчете ещё…» и ушла восвояси, оставив дверь заманчиво приоткрытой. Как только она пропала за ближайшим поворотом, Чес юркнул в щель, потому что сейчас все запреты звучали как призыв к действию.       Внутри горели яркие жёлтые лампы, отлично выказывающие все недостатки кожи и мельчайшие неровности; пахло тошнотворными медпрепаратами, в шкафчиках аккуратно стояли разные баночки и коробки, в специальных контейнерах хранились бинты. На некоем подобии операционной кушетки сидел Джон, раздетый по пояс, зато замотанный бинтами по самый торс. Вокруг не виднелось ни единого пятнышка крови — как будто бы рана была лишь иллюзорным привидевшимся сном. Джон повернул голову к нему и улыбнулся.       — Ты бледный. Хуже самого завалящего призрака, какие только попадались мне. Волновался безумно, да? — Чес кивнул, смущённо опустив голову и ощущая себя провинившимся ребёнком. — Ну и дурачок же ты… Не насмерть же меня задрали, в конце концов. Рядовая царапина, я бы так сказал.       — На рядовые царапины не накладывают швы… — задумчиво проговорил Чес, увидав клочок медицинской нитки тут же, рядом с Джоном на кушетке. Тот лишь махнул рукой. Чес обошёл его со спины и поглядел на выпирающий кусок плотного бинта, наложенный сверху раны и обёрнутый в пару тонких слоёв марли для закрепления на месте. Чесу думалось, что бесследной эта рана навряд ли останется; впрочем, это тело и так было испещрено мелкими шрамами, различными татуировками и символами, что наверняка Джон в будущем не будет обращать на это внимания. Чес поймал себя на постыдном разглядывании спины Джона — конечно, это было интересно, не каждый день такое увидишь, однако куда более смелыми оказались его руки: он очнулся, когда понял, что легко проводит пальцами одной руки по плотной ткани бинтов, под которыми была рана, а Джон терпеливо шипит и не говорит ничего против. Только тогда Чес отдёрнул руку, обжёгшись стыдом, покрывшим его щёки, и тихо пролепетал:       — Прости, рана ещё ноет, а я трогаю её… вот идиот! — но Джон только усмехнулся. Потом, не поворачиваясь, схватил его не обожжённую стыдом руку и прижал к кушетке рядом с собой; Чесу пришлось подойти чересчур близко, почти уткнуться носом в тёплый, но полностью прокуренный затылок Джона и ощутить уплывающий из-под ног кафель, кристаллизующийся в скверные, неустойчивые облака. Это был какой-то Рай местного назначения, потрёпанный реальностью и запачканный жизнью, подкопчённый Адом и милостиво спрыснутый ангельской пылью. Это заставило сойти с ума за каких-то жалких пару секунд; Чес не помнил, чтобы когда-нибудь ещё ментол и дым так калечили его рассудок.       — Ты это… извини меня, Джон. Что я попёрся к этому человеку. Я думал, ему и правда можно было помочь… я надеялся, с ним выйдет по-другому. Меня слишком потревожила смерть той женщины, поэтому я хотел… всего лишь попытаться спасти. Я как всегда делаю всё мимо и зря, и в этот раз тебе пришлось отдуваться за мои ошибки, — Чес говорил негромко и сипло, а под конец вообще перешёл на дурацкий сдавленный шёпот. При этом он позволил себе беззастенчиво прижаться носом к затылку, к жёстким прохладным волосам, а своим дыханием обжигать шею Джона. «Ты сам виноват в том, что происходит…» — проносилось одинокой тысячелетней кометой в беззвёздной голове. Но Джон только усмехнулся, прижал с другой стороны его свободную руку своей, тем самым заключив в плен, и покачал головой.       — Не преувеличивай. Знал бы ты, сколько порой приходилось отвечать за тебя в прошлом… — они оба тихонько рассмеялись, и Чес, хоть и не видел лица Джона, знал, какой отборной искренности была у него сейчас улыбка. — Ну, а теперь… просто вышло с такой небольшой царапиной, что уж поделаешь? В любом случае, я бы страдал куда хуже, случись всё так, как должно было случиться. Поверь, мне хватило одного раза, когда ты отключился с поломанными рёбрами на той битве… — Чес ощутил, как спокойный, удерживающий на поверхности здравомыслия голос неподдельно дрогнул и рассыпался миллионом сожалений. Чесу захотелось прижаться к нему сильнее и по-глупому обнять его, чтобы потом истлевать в искорках смущения и развеять оставшееся по ветру жестокого самоанализа.       Тогда показалось, что Джон испытывает их на что-то — на что-то горькое, приятное, но безуспешное. Но чуть позже, когда Чес вновь обрёл рассудок, потому что Джон отпустил его — в коридоре послышались шаги, так, в общем, и прошедшие мимо их кабинета, стало ясно: это своеобразное продолжение того, что началось ночью. Это продолжалось изнурительное, но местами приятное изучение слабостей друг друга. Чесу было достаточно заглянуть в эти потухшие, посеревшие и уставшие глаза, чтобы понять: никому из них не было легко, однако же оба они пытались спасти друг друга и ситуацию в целом. И это было слишком ярким, слишком непонятным событием после бессонной ночи, что у Чеса начинала кружиться голова и наполняться сладким липовым мёдом грудная клетка. Джон накинул разодранную футболку сверху — другой-то не было и такое же разодранное окровавленное пальто. Провёл рукой по его щеке и кивнул в сторону выхода.       — Пора идти… Надо отоспаться хотя бы чуть-чуть, а то тебе уже через три часа надо быть на работе.       — Ну, кто-то отоспится, а кто-то — пожалуй, уже нет, — вздохнув, устало ответил Чес и улыбнулся. Они встали и направились к выходу.       На пересечении улиц Хаарлемервег и Хальстраат им пришлось разминуться: на этом настоял Чес, потому что не хотел таскать без надобности туда-сюда раненого Джона, к тому же, реальность перестала быть опасной и шаткой — вместо этого она стала заурядной и морозно-серой. Обычное субботнее утро середины декабря, когда улицы вымирают без людей, а люди временно перемещаются жить в город снов, где, по правде сказать, живётся намного лучше. И только Чес должен был переться в свою цветочную лавку… Впрочем, почему-то теперь уже было всё равно, куда идти и что предстояло делать: день был и так безнадёжно испорчен ещё с самого его начала. Поэтому, проводив взглядом неспешно идущего Джона до ближайшего поворота, Чес направился к своей уютной квартирке, в которой, как оказалось, неизменно был настоящий дом с полным холодильником еды и горячим душем, готовыми сгладить шероховатости бледного утра. Несмотря на то, что Джона рядом не было, Чес всё равно ощущал через край нахлёстывающие приятные эмоции, когда сбрасывал верхнюю одежду куда попало и нажимал кнопку на чайнике. Он как будто знал: Джон сюда зайдёт, конечно, ещё много-много раз, и вскоре возникнувшее недавним вечером, до глупости сентиментальное чувство уюта будет неразрывным всегда. Это, конечно, приободрило, но не столь существенно.       Чес подумал, что засыпать на обманчивые пару часов — гиблое дело, поэтому не заснул вообще, зато подольше постоял под душем, затянул завтрак и попытался обдумать произошедшее с мужчиной. Мысли были как будто не свои, голова болела, даже таблетки не помогли, весь мир казался каким-то странным, тусклым, ускользающим и прозрачным. Ничего нового, просто ночь без сна, но каждый раз это давалось тяжело. Впрочем, в каком-то смысле Чес привык к такому — всё же был быстро свыкающимся с внешними обстоятельствами человеком. Но каких-либо умных мыслей этим утром у него так и не возникло…