flowers for you.

Совместное времяпровождение Сакуры и Саске оставляет больше вопросов друг о друге, чем ответов. Всё сильнее и отчетливее непонимание в глазах Сакуры, всё отрешеннее становится Саске. Его нареченная с грустью замечает, что среди учеников трех великих санинов есть, по крайней мере, один настоящий отшельник. Саске одновременно свободен ото всех и всем же что-то задолжал. Время, одиночество и утраты постепенно вытесняют из его сознания чувство вины. И все эти бесконечные изнурительные миссии вдали от дома становятся очередным способом утвердить свое превосходство, возвыситься в собственных глазах над человечеством или по меньшей мере над миром ниндзя. Саске усмехается и сравнивает шиноби с часовым механизмом, а себя с сямисеном. Часы служат людям и не извлекают нот. Музыкальные инструменты служат искусству и требуют себе поклонения. А Сакура…всегда была очень простой. Очень растрепанные волосы придают ей несколько воинственный вид. Хотя на самом-то деле они очень мягкие. Саске всегда нравилось запускать в них ладонь в минуты их близости. Только он в целом мире знал, что это только с первого взгляда в душе Сакуры беснуются ураганные ветра, а за парой кошачьих глаз стынет злость. Однако от кошки в ней была лишь природная гибкость. А где гибкость, там и ведомость. Она трепетала под слишком резкими прикосновениями и колкими взглядами, умела краснеть, то совсем заливаясь краской, совершая какую-то нелепую ошибку, то лишь слегка. И вовсе не из застенчивости. Робость, порожденная глупым детским комплексом, не смогла бы уместиться там, где теснились обида, жадность, любопытство, гордость и страх потери. Даже такому невероятно скользкому вездесущему чувству не удалось бы оплести пальцы Сакуры, когда они хаотично блуждали по спине Саске. Она становилась слишком расслабленной и никого не слушала, кроме своих подростковых желаний, которым в свое время не дали разгуляться. Саске любил её ритмы. Они были сильнее неумелых поцелуев Сакуры, сильнее её мягкой талии с едва очерченным изгибом, сильнее её теплого и слишком сбивчивого дыхания. И всё потому, что были эгоцентричными и такими искренними. Сакура уже давно не служит его музыке. И благодаря этому Саске чувствовал себя человечным. Хотя думал, что забыл, как это. За порогом дома, где осталась и всегда оставалась Сакура, паутиной легла на землю вереница из дорог, которым ни конца, ни края. Там для Саске начинался простор из бесчисленных «если бы..», «а может…» и «смог бы я…». Мелодию свободы и бесприютности играли ему вереск и овес. Под их шум Учихе думалось, что и он никакая не сорная трава. Много на свете оставалось нетронутых клановыми распрями уголков, где можно напялить на себя любую маску, спеть о себе любую песню. И когда-нибудь он выкрадет для себя и Сакуры шанс нагло этим воспользоваться. Пустые надежды. В этом мире они уже раз и навсегда выбрали для себя стать неправильной музыкой. Не звучащей ни синхронно, ни даже каждая сама по себе.