Плюмерия

      Вот живёшь и жизнь твоя как сказка, конец ее счастлив. Рождаешься с золотой ложкой в зубах, растёшь в замке беззаботным избалованным ребёнком, родители души не чают в единственном сыне и вся прислуга пред тобой и на колени пасть готова лишь бы из круглых глубоких глаз и слезинки не дать упасть, и в этот самый момент начинает казаться, что даже солнце для тебя одного светит. В подростковом возрасте ты свет очей любого, симпатичный и воспитанный мальчик, что все хотят с тобой дружить, а дальше, когда становишься юношей — просить твоей руки. Ведь природа наградила тебя самым обворожительным запахом и внешностью достойной всех альф королевства. И вроде как ты заслуживаешь всех, а тебя только сам принц, которого ты в дальнейшем, без лишних усилий, получаешь в женихи одним вечером после переговоров. Живешь и не знаешь несчастья, потому что все у тебя есть, все хорошо и дальше только лучше. И вот однажды наступает тот переломный момент, когда что-то ломается, одна из шестерёнок отказывается работать, механизм замедляется, а после начинает действовать в другую сторону. Встречаешь своего истинного тогда, когда вся жизнь построена до мельчайших подробностей и ему там места нет, а нутро ноет и кровью изливается. Пытаешься отрицать, сказать себе «ошибка» и жить дальше, но не получается. Как видишь его и улыбаться хочется и запах обостряется и вообще на седьмое небо готов уйти, но приходится не уйти на небо, а трусливо сбежать к своей беззаботной жизни. Вот тогда, когда думаешь, что побег удался, все будет как прежде, ломается ещё одна шестеренка. Твой истинный приходит за тобой. И ты, вроде как, не можешь позволить ему этого, не можешь позволить забрать себя и испортить все на свете, но он тебя и не спрашивает — берет силой. Ты думаешь, что теперь он тебя не оставит, что рухнули твои планы, но нет, истинный бросает, давая место твоему выбору хотя бы один раз. Пытаешься все наладить, вновь забыть и двигаться дальше и вот, кажется, что теперь точно все будет так как надо, потому что рядом появляется нужный сердцу альфа, но отказывает третья шестерня и его ты с треском теряешь, потому что сказке не суждено иметь счастливый конец, потому что в судьбе твоей красным прописано «страдания до конца дней». И с этой самой мыслей о страданиях Ёнджун едет домой, не зная, что судьба подвернет ему дальше и как же Господь распорядится его обремененным существованием?

***

Карета тормозит у самих дверей и Ёнджун, не дожидаясь помощи, выбирается из неё на свежий воздух. Внутри дышать было совсем сложно, под натяжкам дум о предстоящей беседой с родителями, которые все уже точно знают, и замкнутого не проветренного пространства, омеге становится совсем тяжело, а легкий ветерок даёт взбодриться и отключиться от всего на секундочку. Омега стоит на улице, не решаясь войти, как в проходе виднеется папа. — Папа… — еле слышно бормочет Ёнджун, ему и подходить стыдно, тем более говорить что-то, но, кажется, что высокий мужчина в бордовом и зла совсем не держит, просто молча приближается и прижимает к своей неширокой, но тёплой и родной груди. — Папа, я все объясню, пожалуйста только выслушай, — не прошло и минуты, а омега в слезах захлебывается, макушкой об мужчину трется, льнет сильнее. — Тише… — шепчет тот в ответ, поглаживая по растрепанным не уложенным волосам. — Я выслушаю тебя, только внутри. Омеги поднимаются в спальню Ёнджуна, которую он успешно успел забыть за такой малый промежуток времени. Парень ведь даже и не думал, что придётся сюда вернуться. В комнате было, чисто, все на своих местах, будто он никогда и не уезжал, а просто вернулся с затянувшейся прогулки. — Где отец? — прерывает тишину Ёнджун, садясь на свою кровать. Он спрашивал с обременённым страданием, не желая знать ответ. — Уехал куда-то, сказал вечером будет, а я не стал расспрашивать, тебя ждал, — мужчина улыбается, стараясь выглядеть как можно спокойнее, но это Ёнджуну чувствовать себя лучше не помогает. — С чего начнёшь рассказ? Омега слегка вздрагивает, понимая, что сейчас придётся вспоминать не лучшие события его жизни. Вновь прокручивать все в голове, осознавая, как же он облажался. — Папа, ты уже знаешь, почему я здесь? — Знаю, — коротко отвечает тот, с ноткой горести в голосе. — Это произошло не по согласию, тот альфа… он решил все за меня, это было насильно. — Сынок… — глазах обоих омег постигают слезы. — Я знал, что ты не мог. Они вели беседу около двух часов, Ёнджун поведал полную историю во всех красках, умалчивая только об одном — кем является его первый альфа. Потому что единственное, что задевало его сердце так это то, что он позволил причинить себе вред, потому что не справился сам. Папа замечая это, спрашивает. — Ты не собираешься говорить, кто этот альфа? — Нет, я знаю, что отец сделает с ним, но не могу этого позволить. Мужчина одобряюще кивает, сжимая губы в тонкую линию. Они просидели так ещё недолго, после чего поужинали и остались у стола ожидать отца. Седовласый альфа показался в дверях и у омеги все нутро разом скрутило, потому что взгляд отца был наполнен не лучшими чувствами. Мужчина медленно двинулся вперёд и когда между ним и сыном оставалась пара шагов вознёс руку над хрупким лицом. Удар был несильным, но ощутимым, омега приложил руку к щеке и опустил взгляд, он готовил себя к такому и был не удивлён в отличии от папы. — Чесон! Да что же ты творишь! — воскликнул стройный мужчина, закрывая собой сына. — Он заслужил, — Чесон был немногословен и малочувственен, ни одна мышца на его лице не дрогнула ни при ударе, ни при виде слез мужа. Он тот человек, который излучает лишь образом своим полное ощущение превосходства характера и трезвого ума. При всей своей любви к сыну в такой ситуации он не мог дать место слабости. Альфа занял место во главе стола и, сложив руки в замок, сипло произнёс. — Я даю тебе слово, расскажи все, что произошло. Омега знал, что отец не поверит ему, а даже и если будет благосклонен, то не до конца. Чесон полностью погрузился в мысли, слушая повествование сына и по окончанию его продолжал молчать. На его морщинистом лике явно читались внутренние метания, очень сложно понять, какое решение стоит принять по отношению к собственному ребёнку. Альфа привстал из-за стола, стряхивая несуществующие пылинки и выдал свой суровый вердикт. — Тебе больше нет места в нашем доме, такой позор не имеет право находиться здесь. — Но… — пытался возразить муж, но его резко осадили негодующим взглядом исподлобья. — И это не подлежит обсуждению, — альфа перевёл взгляд на потерянного омегу. — Я понятия не имею, куда ты пойдёшь, но завтра рано утром карета отвезёт тебя в город и мы больше никогда не увидимся. Прости, сын, но такие правила. Альфа удалился из комнаты и ее пустоту заполнили приглушённые всхлипы.

***

— Я взял их для тебя, отец об этом не знает, — тихим голосом повествует омега, протягивая, звенящий монетами, кожаный мешочек. — Здесь достаточно на месяц, чтобы выжить, я надеюсь ты что-нибудь придумаешь и будешь в порядке. Ёнджун смотрит ошеломлённо и глубоко благодарно, потому что такого совсем не ожидал. Без денег в столице выжить было бы совсем невозможно и учесть умереть от голода или холода постигла бы уже в ближайшие дни, но с хотя бы небольшой суммой на руках он чувствует себя в безопасности. — Спасибо, — парень целует папу в щеку и усаживается в уютной кабине, стараясь не загнуться в страданиях снова. Он не оборачивается и не смотрит на удаляющийся замок, потому что смысла в этом точно нет. Он больше не вернётся, на этот раз уж точно. Кучер привозит Ёнджуна очень быстро или ему просто так кажется, но в любом случае к полудню омега уже находится в городе, наполненном шумом бурлящей жизни. Вокруг все искрится радостью, люди мельтешат между собой, сбивают с ног, даже не замечая этого, и громко заливаются смехом, что Ёнджуну сразу становится некомфортно в такой непривычной обстановке. Изначально плана и не было, куда и зачем идти, но теперь с парой золотых в кармане можно остановиться в одном из местных гостевых дворов. Омега бредёт по одной из набережных улиц, когда видит обшарпанную вывеску на непримечательном доме. Парень не спеша заходит внутрь, осматривая все, что окружает. Небольшой холл со стойкой в центре украшало ровным счетом ничего, кроме как пары повидавших жизнь светильников по бокам на деревянных стенах. Стойка тоже ничем не выделялась, старая и вполне обычная. — Здравствуйте, — с милым выражением лица протянул Ёнджун, но когда дотронулся до стола рядом с ним локтем, выражение сменилось на сморщенное от неприятного прикосновения к затхлой поверхности. — Можете показать мне ваш самый лучший номер? — Да, конечно, — мужчина, явно в годах, приподнялся со стула и поманил в кромешную тьму за собой омегу, они прошли небольшой коридор, когда старик брякнул большой ржавой связкой ключей и распахнул ветхую дверь в комнатку. Комнатка — по другому и не назвать. Совсем небольшое пространство, набитое старой осевшей мебелью. При раскрытии двери в воздух поднялась пыль, черт знает сколько здесь не мыли полы. Ёнджуна, мягко говоря, обстановка не устроила. Он, конечно, сейчас не в лучшем положении, но оставаться в таком подобии сарая не намерен. Омега молча склонил голову перед стариком и ушел, давая понять всем своим видом, что к такому он ещё не готов. Оказавшись на улице Ёнджун намеренно попытался пойти на контакт с людьми, дабы узнать, где он может позволить себе остановиться. Узнать расположение дорогого гостевого дома не являлось трудностью, о таких местах знает каждый, хоть ни разу и не посещавший их. Омега неутомимо любезничал с вежливым бетой на стойке, поприятнее предыдущего старика, получает желанный ключик и направляется к своему номеру скорыми шагами. — Вот это, то, что нужно, — воркует омега, купаясь в шёлковых белых простынях на высокой кровати в новом номере. Чхве живет в гостевом доме около недели, наслаждаясь, хоть и не в полной мере, всеми предоставленными услугами. Ёнджун не был бы собой, если бы днями напролет не выходил из помещения и тосковал в бренном одиночестве. Первым делом следующего дня было посещение какой-то ближайшей таверны. Глушить горе в белом полусладком намного приятнее, чем в слезах. Молодой организм реагировал на большие поступления алкоголя слишком восприимчиво, давая омеге забываться и хмелеть после двух бокалов, что было даже на руку. Утром Ёнджун просыпался в своей спальне, помня всего половину вчерашнего вечера, но даже это его не беспокоило, пока на нем не присутствовало запаха чужого альфы. Иметь контакты сейчас с кем-то было бы просто уничижительно и оскорбительно по отношению парня самого к себе. Деньги улетали достаточно быстро из-за недешевых предпочтений, но еще быстрее уходило время. Дни таяли словно снега ранней весною, а омега и не спешил позаботиться о своем будущем, тем временем монет, рассчитанных папой на месяц, не осталось и на проживание на второй неделе. — Господин, откройте пожалуйста дверь! Мы должны прибегнуть к немедленному выселению так как оплаты не поступило! Чхве еле как разлепил глаза и еще в сонном состоянии попытался оставить кровать, он приоткрыл дрожащую от постоянного стука дверь и, кажется, начал понимать ситуацию. — Подождите, это какое-то недоразумение… — поспешил ответить омега, размахивая руками. — Я заплачу сейчас же. Парень метнулся к массивному лакированному сундуку на железном замке, в котором он хранил драгоценный мешок с монетами. Руки сильно колотились в накатывающем приступе истерики и из-за этого развязать несчастный узел на коже было той еще пыткой и, когда наконец эта преграда была преодолена, на лице побледневшего парня выступила испарина. На счету Чхве оставалось ровно три серебряные монеты, которых и на одну ночь не будет достаточно. В легком мандраже он поднялся с колен и колеблющимся голосом запричитал: — У меня будут деньги! Мой папа сможет вам заплатить стоит только связаться и подождать несколько дней… — Ёнджун хотел было вставить еще пару слов, но его твердо перебили. — Если вы не покинете номер в течении этого дня, нам придется применить физическую силу, — омега развернулся и оставил Ёнджуна, не дав ему сказать еще что-либо.

***

В полуночном забвении плутал омега по станичным улицам. С каждым заворотом углубляясь в темноту сырых подворотен. Покинул свое пристанище парень еще утром и бесцельное хождение его было до самих сумерек. Вскоре ноги словно наполнились свинцом и поднять их с каждым шагом становилось сложнее. Монет при нем достаточно, чтобы остаться переночевать на один день в более скромном месте, но парень принял решение о трате их исключительно с наибольшей пользой. А какая выгода последует на следующий день, если дальнейшее проживание даже в самом бедном место оплатить будет нечем. Ёнджун, мечтавший согреться, растирал мраморные руки, покрытые взбухшими венками, и пытался помочь, выдыхая на них, теплым воздухом, образуя вокруг клубы пара, но пальцы начали неметь и ничего не помогало. Истощение дало о себе знать когда острыми юношескими плечами омега опёрся об одну из сторон какого-то дома и мерзкий холодок прошелся по спине его и изнуренное тело само поползло вниз. Не находя себе места, терзая себя и угнетая все больше, не беря и единой крошки в рот, потому что ком в горло не лезет, омега наконец достигает предела и просто падает в обморок в чернеющем зловонном переулке. Пробуждение пришлось где-то на первую четверть пятого часа утра. Лучи солнца только начинали золотить крыши домов. Ёнджун попытался встать, упираясь ладонями о землю, но резкая боль пронзила бедра и икры, что однозначно затекли при таком подобии сна. Вложив все старания омега поднялся на дрожащие ноги. На руках у него был только небольшой мешок с одеждой и он совсем не усложнял передвижения, но этим утром даже такую ношу закинуть на свое плечо потребовало немало усилий. Куда идти? Единственный вопрос, волнующий Ёнджуна, оставался открытым. Он рассуждал об этом и вчера, но ответ был скрыт от него в пеленах собственной глупости. Омега вышел на более шумную и светлую улицу. Для всех окружающих он являлся лишь молодым незнакомцем в весьма неплохой, но ужасно испачканной одежде, лицо гораздо бледнее, чем у граждан мирно спешивших на работу и на плече у него висел дорожный мешок, указывавший на то, что он только что прибыл в город или скорее то, что его только что выгнали из временного места проживания. Он обладал лицом слишком красивым для простого бедняка и, кажется, люди замечали это и прибывали в неком недоумении. Но каким бы странным не казалось положение Ёнджуна, никто не торопился поинтересоваться у него, в чем дело и что случилось, потому что беспризорных подростков в столице предостаточно и если каждому оказывать помощь, кто бы знал, что произошло. И стоит ли рассказывать о том, как провел последующий день Ёнджун? В скитаниях своих он не изменен, старался дом найти, но тщетно. И каждый у кого просил покрова отвечал: «Прошу нас извинить, но дети и еще наш скот, как бы самим всех прокормить?». Такого унижения не знал он никогда, за все свои лишенные мучения года, ни разу не испытывал позор сильнее. Но удалось найти хоть пропитание, но не бесплатно, за одну серебренную монету, что как зеницу ока он хранил вот так бесцеремонно на еду потратил. Набит желудок, но, а толку мало, укрыться от дождя нашел лишь крышу чьего-то старого забытого сарая. И вот средь сена находясь приходят строчки важные, воспоминания, что так старался он забыть. «Всегда вы знаете, где меня найти, я буду ждать.» И будто с долей некого безумства решение отправиться к Субину он принимает столь серьезно, что единственные сбережения, в виде двух монет, готов отдать на карету.

***

Ни на секунду не забыл Субин любви своей, что овладела им настолько, всем его существом, с той минуты, как воцарилась в сердце, что принимал он расставание с омегой, как смертельный удар. Сорваться каждый день к нему желал, но разве мог? Да может получилось увидеться в столице, где при гостевом дворе лишь повезло ему, нелепая случайность, но в королевский дом нет ни одного пути для жалкого садовника. И магазин закрыл и уговором стал всем не доступен. На речи пылкие Тэхена он отвечал молчанием и взором столь прискорбным, что слов больше не находилось. Про сад забыл, нет, совсем забросил! Не посещал, не поливал. И лишь Тэхен хоть с долею заботы нередко растения удобрял, и потому они не вяли. Да было дело ли Субину? Ведь мысли все об одном и об одном. Мне без него и жизнь не мила, ни солнца свет ни соловьиный зов, но и с ним любим не буду, не господин его я сердца, ну и пусть. Нет, не должно о глупостях мне много думать и видеть стан его в ночи, достаточно, сколько унижен буду? Коль выбрал он совсем другого, пора и мне любовь свою забыть? Я отпустил тогда, но почему сейчас так сложно. И почему тревожит меня то, где он? И с кем? И к чьим рукам сейчас он льнет? Как мог позволить открыть сердце множеству сладостных чувств, о которых я и не подозревал. Субин рассуждал сутки напролет, но пользы в этом было мало, лишь в запустение дом привел, себя, и этого все недостаточно, чтобы одуматься и вновь стать счастливым.

***

Когда донесся мягкий шелест трав, под натиском движущейся кареты, Тэхен читал стихи подле окна у дома. Естественным явлением бывало то, что покупатели в надежде на букет являлись в лавку, не многие еще не знали, что она закрыта и приезжали. Омега направился к приезжим, чтобы сообщить о недуге, что приключился с другом и, что цветов им не видать. Не знал он точно, как выглядит Ёнджун и запах не знаком, лишь по рассказам Субина примерно все он представлял. Когда омега показался из кареты что-то озарило ясный ум Тэхёна и на секунду показалось, что парень этот похож бы был на Ёнджуна и запах и лицо, но не возможно. Ёнджун богат, красив, опрятен, а перед ним в болезненном виде стоит какой-то исхудалый парень. — Извините, господин, но мы закрыты, вам лучше нас покинуть. Прошу еще раз извинить, — Кан поторопился уходить, но ослабевший голос тихо протянул в след. — Прошу, позвольте увидеть мне Субина, он ждал меня, надеюсь еще ждет… «И все-таки я не ошибался. Это он, но что с ним случилось?» — подумал Тэхен и взглядом предложил пойти за ним. На самом деле он был ошарашен, как смог приехать и почему именно сейчас? Столь долгое отсутствие и вот приезд. Он зол был, несомненно, ведь из-за этого омеги, что идет позади, Субин убит морально и душевно, почти не ест, совсем не спит. Он зол, но это последний шанс вернуть друга к жизни и упустить его не смеет. Кан приоткрыл дверь в комнату, где совсем не было света, через появившуюся щель пробился луч и упал на лицо Субина, лежащего на постели. Он не спал, но состояние его было близко к тому, он не дрогнул при попадании света, но когда Ёнджун сделал несмелый шаг в комнату веки приоткрылись и разум прояснился. Легче все было списать на галлюцинации, чем поверить в происходящее. «Может я умираю и в последний раз вижу то, что так хотел?» — подумал Субин чуть приподнимаясь и протягивая руку в сторону омеги. Ёнджун просто застыл на месте в непонимании происходящего. Он не мог поверить, что из-за него Субин тоже страдал, что довел себя до такого состояния. Хоть он искренне был убежден, что альфа заслужил этого за свой поступок, сейчас ему было жалко. Видя, что омега не собирается подходить сам, Тэхен с тяжелым вздохом толкает его в спину и тот оказывается на коленях возле кровати. Ёнджун помнит эту ладонь, что так нежно прильнула к его лицу, помнит прикосновения, сколько бы времени не прошло, сколько бы новых рук его не касались он помнит именно эти. И страшно думать об этом, потому что они причинили ему столько боли, страданий и неприятностей. Взгляд Субина был затуманенным, а лепет неразборчивым и низким, и вся ситуация напоминала какой-то обряд с жертвой в лице бедного брюнета. Долго смотреть на такую немую сцену Тэхен не мог, ему наскучило, что все приходится делать самому, но ситуация вынуждала. Омега отошел от двери и в мгновение оказался возле постели, он склонился к лицу альфы и быстрыми движениями начал похлопывать по его щекам. — Очнись! Ёнджун приехал к тебе, перестань вести себя так. И не сказать, что быстро, но сознание начало проясняться, картинка становиться четче, вокруг все перестало плыть. Любимый запах окружил пространство, поверил альфа, что тот, кого он так любил и любит, приехал, наконец-то. И не для альфы слезы, не поверят люди, что из-за глупости своей, потерянности и, конечно, чувств, готов он их пустить. — Приехал, ты правда приехал, — альфа уже не скрывал ничего из того, что бушевало в его груди. Со всем рвением, что пылало в нем он прижимал омегу к себе, всхлипывая упираясь лицом в плечо. — Приведи себя в порядок — Проговорил Тэхен, обращаясь к Субину и поднимая Ёнджуна. — Нам лучше сейчас уйти.

***

Кан со всей дружественностью помог Ёнджуну омыться и найти свежую одежду. Вещи Субина были не в пору — слишком большие, поэтому он даже предложил свои. Конечно, это не доставляло ему особого удовольствия, но чего не сделаешь ради лучшего друга, потом он ему это обязательно припомнит и заставит поплатиться. Тэхен считал верхом бестактности вот так просто начать расспрашивать гостя в чем причина его приезда, раз он сам не повествует, значит тема не приятна или просто не лучшая для обсуждения. Но судя по тому в каком состоянии бывал он по приходу, становилось ясно, что не от хорошей жизни. К обеду омеги накрыли на стол и ожидали появления альфы из своей комнаты. Кан не видел его в таком облике уже достаточно долго, чтобы забыть, каков красив он на самом деле. Когда лицо не устрашают темные мешки, когда одежда лучше старых тряпок. Уложен волос, глаза сияют не тоской, а чем-то новым непонятным. Таким, какой был раньше сейчас стоял он перед ним. И даже как-то больно, непонятно, ведь сколько б он его просил, не приводил себя в порядок и разговоры все на нет сводил, а стоило завидеть беглого омегу и сразу свой улучшил вид. И хоть он знал все его чувства, принял за оскорбление такое поведение. — Ёнджун, мне слишком много хочется сказать… — начал альфа, садясь на стул. — Готовы ли вы выслушать меня? Омега не готов был слушать, ведь самому излить бы свою душу, чтоб понял тот его путь горький, чтоб понял от чего он здесь. — Я не готов, сперва меня послушай, я все еще так сильно огорчен, — альфа кивнул и сделался внимателен. Омега долго распылялся в своей речи, эмоциям давал владеть собой. Он рассказал все, на что хватало мочи и наконец ослаб и стал спокоен. К еде никто так и не приступил, слова были серьезны, что до нее дела никому не было. И как бы сильно не старался Ёнджун, он не надеялся, что альфа его поймет, раскается и будет огорчен известием о том, к чему привели его поступки, но такое мнение являлось ошибочным. Потому что Субин оставил свое место сразу по окончанию слов и подойдя к нему просил прощения, так просто искренне, без всяких помыслов. — Извините меня, но за любовь свою буду бороться, и не позволю нам расстаться вновь. Я поступил ужасно, каюсь и после этого я не достоин ничего, но попытаюсь. Попытаюсь все наладить и вас столь искренне любить, чтоб вы не знали дня несчастья, чтоб появилось все у вас чего лишил, что забрал. Простить меня вам будет очень трудно, я знаю, что нет никаких чувств, но попытайтесь дать мне шанс? Один, единственный и я не разочарую. Пусть дом мой мал и я богатства не имею, но приложив усилия все станет на свои места. Смогу нас обеспечить, я верю, что смогу. Пусть я не принц, но точно буду верен, и не оставлю никогда. я искренен сейчас, я вас люблю и это навсегда, дак будьте благосклонны, позвольте и себе меня полюбить. Соврать о том, что Ёнджуна до глубины души тронула такая речь — было бы глупо, но почему-то он обмяк и пропустил слова Субина в свое сердце, он место дал его речам, а значило ли это что-то больше, чем минутная слабость он сам не знал.