Изумруды

Туман. Туман, нестерпимо сгущающийся в глазах, накрыл пеленою всё вокруг, проник в ноздри и безжалостно обжёг лёгкие, наполненные никотиновым дымом. Дурманит… Разум теряется в собственных чертогах, уносится куда-то вверх, забирая с собою последние мысли. Леденящий душу холод… Звон в ушах нарастает, слышится высокий писк, режущий слух. Желудок сдавливается в тиски, конечности противно немеют до колик. Единственное, что он помнит сейчас — это лишь холодная рука, крепко сдавливающая его рот и нос, мокрая пахучая тряпка, после — всё как во сне. Он даже не мог вспомнить собственное имя. Голова заливисто трещала, казалось, некто специально сдавил её железными тисками. Открыть глаза — непосильно… — Жалкий пёсик… Голос доносится словно извне. Такой хриплый, слегка дрожащий, словно возбуждённый. Свинцовые веки с тяжестью приподнимаются. Туманность в глазах. Ничего толком не видно — только блеклые бесформенные фигуры, плавающие сквозь грязную призму… Чьё-то тяжёлое дыхание отзывалось в ушах противным скрежетом. — Покажите мне страсть, пёсики… Больше страсти, да!.. Яркая вспышка. Голос стал намного ниже, прерываемый глубокими вздохами. Кажется, рядом что-то резко дёрнулось, пока мутные фигуры чувственно переплетались между собою… — Да, продолжайте, хах… — сбивчиво раздавалось впереди. — Это будет самый идеальный снимок… — Сукин сын… — другой грубый голос раздаётся совсем рядом. Неясный взгляд переносится на соседнюю фигуру, которую сейчас видно гораздо чётче, нежели дальние силуэты. То был парень, связанный по рукам и ногам верёвками, и потому не в силах двинуться с места. Его лицо искривилось при повторном стоне: его тронула боль предательства и лютое отвращение. Милый смешок. Очередной удачный снимок. — Слетела повязка, вот и разговорились?.. Ты мне нравишься больше, пока молчишь, Чисаки… Точно. Они же шли домой с друзьями, пока… Пока не потеряли сознание. Чисаки — его друг… Кажется, они учились вместе… Или нет?.. Мысли смешались, он не смог вспомнить ничего… — Больше чувств, сучки, — с превосходством говорит тёмный силуэт впереди, — больше страсти! — Как же грязно… — произносит человек рядом с дрожью во всём теле. Его кадык нервно дёрнулся от тяжёлого сглатывания, отчего чёрные татуировки показались из-за приоткрытого ворота рубашки. — Хроно, прекрати эту мерзость… — Он тебя не слышит, Чисаки… Хха! — тихий жестокий голос слегка исказился от удовольствия. Лицо пленника, которого, кажется, всё же звали Чисаки, тронул зловещий оскал. — Пока я не закончу фотосессию… Никто из вас не увидит свет… Мф, Хари, Кейго… Ох, чёрт... О! Доброе утро, Даби, скоро твоя очередь… «Меня зовут Даби?..» — голова шла кругом. Едва различимые стоны, дрожащие в истоме голоса и улыбка, прорезающаяся сквозь туман, заставляли сердце бешено застучать в бессмысленном обожании. Он видел только эту чёртову улыбку, изуродованную грубым шрамом, которая так манила к себе… — Вы так и продолжите смотреть… Псы становятся слишком нетерпеливыми. Алые глаза сверкнули в пурпурном тумане, заставив тело немного прогнуться. Это был полный бред… Но столь приятный затекающему в верёвках телу… — Вам нравится, мои питомцы?.. Ваши чувства… останутся в памяти моих зрителей… Даби теперь с трудом смог различить в белесой дымке и лицо загадочной фигуры, прикусившей розоватую губу в сладостном чувстве. Возбуждение в бешеном темпе прошлось по груди, стремительно спустившись гораздо ниже. Даби невольно издал тихий стон, заглушенный лишь толстым кляпом. Он толком и не помнил себя и то, что должен был делать. — Да, вам нравится моя фотосессия… Я так давно мечтал о ней!.. Вы навсегда останетесь на моих фото… Бледные пальцы, скользнувшие по седым волосам, спустились по шее к ключице, после — к тяжёло вздымающейся груди, а оттуда — к лицу одного из «питомцев» с причудливыми серыми волосами в форме стрелок. Туман постепенно расходился от руки, давая узреть полную картину. У паха таинственного фотографа, сейчас восторженно поглаживающего лицо светловолосого «питомца», послушно разместились две полуобнаженные фигуры. В одном из них Даби признал кого-то знакомого… «Кейго, чёрт возьми…» — Хроно, убери свой язык… — слышит Даби над самым ухом низкий голос, полный ужасной ревности. — Прекрати так старательно вылизывать… Это слишком грязно… — Пёсик разговорился, хах, — шепчет с дьявольской улыбкой фотограф, поправивший светлую прядь волос «питомца», сейчас с непреодолимой обожанием глядящего на него. — Но они не слышат вас. Они мои, я их хозяин. И слышат только меня… Скоро и ваш черёд… «Кейго, что, грёбаный ублюдок, ты творишь?!» — с ненавистью думает Даби, наблюдая, как его парень, слегка загоревший человек с алыми крыльями, сейчас одетый в полупрозрачное бельё, покорно припадает к плоти нового «хозяина». И бережно вылизывает её, слегка прикрыв глаза в приступе желания. — Прекратите… — Чисаки хочет отвести взгляд, но чувствует, что сейчас тело не слушало его. Он продолжает смотреть на это дурманящее безумие, которое с таким весельем снимали на камеру. Вспышка. Смех безумца, смех творца, игривый, горький смех… — Продолжайте, мои милые пёсики, — с придыханием произносит фотограф, жадно делающий снимки, пока раздевающиеся фигуры жались к нему. Одна выводила влажные узоры на его плоти, другая - жарко проводила руками по бледному телу... — Больше чувств, псы… Моя фотосессия… Не будет лучшей…

Она уже лучшая.