Das Schicksal bringt Fremde zusammen nicht

— Твой шмель ужалил меня! — Вообще-то это пчела. — Еще лучше, — буркнул высокий мужчина в соломенной шляпе с большими полями и, вздохнув, завернул голову, чтобы посмотреть на ужаленное место, которое, как он утверждал, находилось у него не под, не то между лопатками. На нем не было футболки, что облегчало задачу, но рассмотреть собственную спину без помощи зеркала все равно оказалось проблематично. — Давай я посмотрю, — предложил второй, худой, или даже худощавый, снимая свою легкую ситцевую шляпку с сеткой у лица. — У меня на пасеке нет шмелей, так что я тут ни при чем. — Ты же сказал, это твоя пчела, — на удивление спокойно повторил ужаленный, поворачиваясь к пасечнику спиной. Тот улыбнулся, поправляя полукруглые очки на носу, и начал внимательно изучать белую, несмотря на пребывание под прямыми солнечными лучами, широкую и гладкую спину своего собеседника. На ней не было ничего, что можно было принять за жало насекомого, но пасечник продолжал легко водить подушечками пальцев по коже, надеясь-таки отыскать причиняющий дискомфорт предмет. — Сказал. Но если она не упала замертво, то не может быть пчелой. У них округлое брюшко без вогнутостей, и яд их, в отличие от яда шмелей, не ядовит. Пчелы чувствуют запах пота, парфюма или страха, туда и летят. Ты боишься? — Ни капли. Я апитерапию даже одно время проходил, лечился пчелами. — Вот оно что. Ну и как? — Чепуха на постном масле, — усмехнулся мужчина и повел плечами. — Бросил и ударился в Восточную философию. — Медитируешь? — продолжал расспрашивать пасечник. Ему редко доводилось общаться с кем-то. Друзьями он здесь не обзавелся, предпочитая тихий спокойный вечер с книгой или наблюдение за братьями своими меньшими приятельским посиделкам у костра и шумным компаниям, где непременно есть девушки, алкоголь, а может, что и покрепче. Девушки его не интересовали от слова совсем, впрочем, как и парни. Наверное, он мог бы назвать себя асексуалом. — Иногда. В последнее время все реже. — отвечал новый знакомый. — Я пастух, вон мое стадо. — Пасечник проследил за длинной мускулистой рукой, указывающей на холм. Там действительно паслись не то козы, не то овцы. Их было чертовски много — просто одно большое белое пятно. — А кто там у тебя? — Теперь он начал проявлять интерес не только к хобби, но и к так называемой работе мужчины. — Бараны. Тупые как… — Как бараны, — закончил пасечник, и оба рассмеялись. — А так и есть. Вот говорят — стадный инстинкт, так это все в точности про них. Куда главарь — туда и все. Но от этого с ними и просто. А как тебя зовут-то хоть? — Пастух обернулся. Общение человека с его спиной выглядело как минимум невежливо. — Флаке. — Интересное у тебя имя. А я Оливер. — Мужчина снял шляпу и вытер ею макушку. Лысая голова засверкала на солнце, и Оливер поместил головной убор обратно. — Очень приятно. А это не имя, скорее прозвище. Мне его еще в детстве дали, вот и прицепилось. — Флаке неловко улыбнулся, обнажая ряд ровных белоснежных зубов. Отчего-то он чувствовал себя спокойно рядом с этим мужчиной. Видно, энергетика у него такая, что неудивительно для медитирующего человека. — Ну что, нашел там что-нибудь? — Где? — немного опешил Флаке. — Ну, на спине у меня. Ты же жало хотел вытащить, как я понял? — Э-э… да, да, конечно, — спохватился тот и опустил глаза, бегая ими по своему рабочему костюму. Он немного смущался, когда пара пронзительных глаз смотрела на него не мигая. — Я ничего не нашел, но насекомые просто так не нападают. Ты же не лезешь к ним в улей, не боишься, не пользуешься туалетной водой. Но, если все-таки тебя укусят, обязательно вынь жало, но только аккуратно. В идеале было бы капнуть медом для нейтрализации запаха, конечно. Но ты можешь спиртом или перекисью водорода обработать, приложить холодный компресс — это замедлит всасывание яда. Пей побольше… Флаке читал лекцию Оливеру, сам не понимая, зачем это делает. Вроде мужик, не ребенок, и сам наверняка знает, как нужно себя вести в такой ситуации. Еще и занимался этой… пчеловой терапией. Но все эти слова как будто сами вылетали из его рта, он совершенно их не контролировал и бубнил их скорее на автомате, нежели вкладывая какой-то смысл. Просто ему понравился этот уравновешенный высокий пастух, так просто сидящий на траве и смотрящий вдаль. Казалось, он тоже был немного диковат и далек от общения с людьми. Деревня и природа была его стихией, а если быть точнее — пожалуй, воздух. Или, скорее, земля. Он постоянно смотрит куда-то, из-за чего создает впечатление заядлого мечтателя, но при этом находящегося в реальном мире, а не витающего неизменно в облаках. Постоянство, уверенность, сила — вот как характеризуют эту стихию, как помнил Флаке, и Оливер начал нравиться ему больше. Сам же мужчина — воздух. Такой же легкий и практически невесомый. Движущийся, меняющийся, беспрестанно преобразовывающийся и преобразовывающий все вокруг себя. Отчего на ум пришли именно аналогия со стихиями — да просто так. Без видимой на то причины. Посмотрел на него, и сравнение пришло само собой. Оливер внимательно слушал собеседника, после чего уселся на землю, выставляя ноги острыми коленями вверх, и сорвал травинку, зажимая ее между зубами. — Садись, чего стоишь? — Он не поднял взгляда на Флаке, чем немного расстроил его. Выходит, он просто хотел посидеть в тишине, дав понять мужчине, что тот излишне назойлив. Пасечник поджал губы и качнул головой. — Ты знаешь, я пойду, наверное. Там… улей без присмотра совсем. Да и вдруг пчела все-таки улетела. — Ловить пойдешь? — без тени улыбки спросил Оливер, жуя травинку. — Думаю, она уже мертва. Не придумав другого аргумента, чтобы покинуть своего нового приятеля, Флаке просто шаркнул ножкой и развернулся, но был тут же окликнут тем же ровным, спокойным голосом. — Не было никакой пчелы. — Что? — переспросил мужчина, немедленно оборачиваясь. Видимо, среагировал на слово «пчела». Оливер впервые за то время, что сидел, поднял взгляд на Флаке. — Я о пчеле, которая меня якобы укусила. Или шмеле. Никто меня не кусал, это точно. Просто увидел тебя поблизости и решил таким образом привлечь твое внимание. Пасечник изумленно застыл, дергая себя за штанину. Не может быть — зачем он это сделал? Хотел повеселиться? Поиздеваться? Непохоже. В том, что Оливер ему понравился, не было сомнений, однако Флаке и предполагать о взаимной симпатии не мог. — А если бы я не подошел? — вместо кучи вопросов, роящихся, словно пчелы в улее, спросил мужчина и несмело сел рядом. Сидя было и вправду удобнее, и ему пришлось даже слегка расстегнуть молнию на своем комбинезоне. — Подошел бы, непременно подошел, — заверил его пастух, на что Флаке практически фыркнул. Даже он наверняка не мог знать, обратит ли внимание на восклицающего посреди пастбища пастуха, а он — подумать только — утверждал это наверняка. — Я давно за тобой наблюдал, — продолжал Оливер, вызывая все больше вопросов в голове Флаке, который от смущения куда только не направлял свой взгляд. — Ты довольно одинок и неприветлив, живешь один, работаешь на пасеке, доставшейся тебе еще от деда. Изредка к тебе приезжают гости — не знаю, кем они тебе приходятся, — и никогда не остаются надолго. Ты добрый, несмотря на первое впечатление. А еще у тебя здоровские очки. Нет, правда. Они очень подходят твоему типу лица. Оливер чувствовал острую необходимость сделать комплимент не только характеру мужчины, но и его внешности, и не нашел ничего интереснее, чем поговорить о его очках, по поводу которых мужчина как будто бы комплексовал, и необычных чертах лица. Он мельком глянул на пасечника, чьи руки были покрыты небольшими наростами — опухолями, полученными от насекомых из-за работы без перчаток, однако нисколько не уродовали его. Острые, слегка впалые, скулы казались ему наиболее привлекательными, а эти обрамленные длинными редкими ресницами глаза… Флаке, почувствовав на себе изучающий взгляд, поспешил отвернуться. Маньяк какой-то, ей-богу. Надо было давно смотаться отсюда, бросив все и наплевав на обещание, данное дедушке. — Спасибо, Оливер, — проговорил он куда-то в сторону. — Мне очень приятны такое… внимание, но ты должен понимать, что такая пристальная слежка до добра не доводит. — Не стану с тобой спорить. — Мужчина вновь глянул на стадо, словно облака в пасмурную погоду, мирно гуляющее в отведенном для него месте. — Но я не просто так это делал. Мне нравилось за тобой наблюдать, потому что мне интересно с тобой познакомиться. Узнать, что ты за личность, а потом, если повезет, то и пообщаться поближе. — Как друзья? — уточнил Флаке, скривившийся бы при слове «друг» в любой другой ситуации. Однако с Оливером отчего-то хотелось иметь что-нибудь общее. — Или чуточку больше. — Оливер посмотрел на пасечника, и он в свою очередь повернулся к нему. — Тебе нравятся мужчины? — нисколько не удивился Флаке, который, задавая вопрос, уже заранее знал на него ответ. Его ничуть это не смущало, даже наоборот — было очень кстати, поскольку он и сам давно искал отношений. Правда, отчаявшись, перестал пытаться, и долгое время не хотел никого к себе подпускать. Но Оливер был каким-то… другим. — У нас с этим сложно… У нас, у буддистов, — уточнил он во избежание недопониманий. — Любовь — это часть внутреннего я, нашего духовного роста. Мы не должны «цепляться» и привязываться, истинные чувства содержатся в сострадании и уважении к другому человеку как к части себя. Иными словами, мы любим, но слишком сильно не привязываемся, чтобы не «связывать» своего любимого человека. Флаке кивал, слушая приятный низкий голос, а в конце спросил: — А что ваша религия говорит насчет однополых отношений? Оливер вздохнул. — А ты как думаешь? Как и любая религия, в целом, но у меня на этот счет иное мнение. Столько проблем создавать только из-за того, что два человека любят друг друга? Это неправильно. Любовь должна приносить лишь радость и удовольствие. Это сила, несущая благо, а не разрушающая души и судьбы. — Прекрасные слова, — тихо произнес Флаке, когда тот закончил. — Я солидарен с тобой, но, боюсь, у нас с тобой ничего не выйдет. Помолчав и прикинув, стоит ли говорить об этом, добавил: — Я асексуален. — Но не аромантичен, — скорее сказал, чем спросил, Оливер и осторожно взял мужчину за руку. Не потому, что боялся, что оттолкнет. Его рука была настолько легкой и тонкой, что, казалось, поднеси ее к солнцу, и она покажется прозрачной. — Ты словно воздух: вдыхаешь полной грудью — и все равно как будто мало. — Я сам иногда сравниваю себя с воздухом, — поделился Флаке, переплетая свои длинные пальцы с чужими. — А тебя сравнил бы с землей. — Так тебе не чужды отношения, чувства? Ты можешь любить? Флаке перевел взгляд на смотрящего на него пастуха, и ему захотелось широко улыбнуться, хотя его приятель еще не улыбнулся ни разу. — Могу, и даже очень хочу. Но не верю в то, что способен кого-то привлекать. Да и отношения, секс, — пасечник скривился, — не для меня. Оливер замолчал. Сжав руку мужчины еще крепче в своей, он вытянул ноги, по длине сравнимые разве что с двумя длинными прутьями по типу тех, что имели при себе пастухи. Вокруг летали бабочки, хотя поблизости не было ни одного цветка, а солнце, хоть и светило, не жарило как обычно в это время суток. — Я тоже в каком-то роде асексуал, — после недолгого молчания сказал он и впервые улыбнулся. — В каком-то роде? — Не вижу в этом смысла. — А как же, ну, удовольствие? — Флаке снова сморщился. Сейчас он до жути напоминал сам себе тех, кто пытался «переубедить» его в ориентации. Стало противно. — Мне это не приносит ничего, кроме отвращения. А удовольствие я получаю иначе. Хочешь, покажу, как? — Ему показалось, или у Оливера даже загорелись глаза? — Ну и как же? — Если ты дашь шанс нашим отношениям развиваться несколько иначе, чем отношениям двух друзей, то, думаю, однажды я раскрою тебе свой секрет, — уклончиво ответил пастух. Искушенный такими обещаниями, Флаке кивнул. — Я сам присматривался к тебе, прикидывая, смогли ли мы быть… вместе. — А признаваться в этом, оказывается, не так уж сложно. Самое главное — признаться самому себе. — Ну что, ты готов? — спросил Оливер, хитро прищурившись и поднимаясь с земли. Флаке, все еще держащему его за руку, тоже пришлось встать. — К чему? — поправив очки, уточнил он. — Я передумал. Покажу тебе, как получать истинное наслаждение, прямо сейчас. Только успевай ноги переставлять. Пока Флаке не успел ничего сообразить, мужчина быстрым движением смахнул с голову шляпу и, сжав пальцы своего теперь уже парня посильнее, рванул вниз с обрыва. По своей крутости он напоминал скорее холм, но для человека, несущегося под него на всей скорости, то был настоящий обрыв. Этот в каком-то роде экстремальный спуск в действительности был невероятен и приносил настоящее удовольствие, о котором и говорил пастух. Свист ветра в ушах, топот ног и шелест травы, по которой бежали влюбленные, заглушал веселые улюлюканья пастуха и довольные вопли — пасечника.