Поцелуи & Объятия // Kisses & Cuddles

— Знаешь, это плохо на тебе скажется. Юнги останавливается, просто почти щёлкая зажигалкой, сигарета лежит между его губ. Он переводит на комнату взгляд, пока тот не падает на её спину, узкие плечи, очерченные одной из его мятых белых рубашек. — Хм? — Курение. — Она не поворачивается, чтобы посмотреть на него, пока говорит. Поверх рокота потолочного вентилятора Юнги выдёргивает мягкие ноты того, что, по его мнению, являлось аккордом «Ля». — Ты в курсе, это убьёт тебя. Её голос не осуждающий, не оскорбительный или сердитый. Она спокойна. Фактическое обоснование. Безмолвно Юнги опускает зажигалку на подставку своего пианино, предназначенную для нотной тетради. Он пробегается кончиками пальцев по нетронутым кипельно-белым клавишам, большой палец ложится на тусклые края и мягкие провалы между клавишами. Прошло не так много времени с тех пор, как он не возражал бы оказаться мёртвым. Он не произносит слов, когда поднимает крышку зажигалки, щелчком извлекая огонёк, и подносит к сигарете между своих губ. Она не вздыхает. Не коченеет в расстройстве или стреляет в него разочарованным взглядом через плечо. Просто бренчит на своей гитаре, гоня жизнерадостные нотки «Ля» по квартире. -- — Почему ты здесь? Её смех с заминкой звучит по комнате с дивана, что прижимается к противоположной стене от кровати. — Мне нравится писать музыку с тобой, — говорит она. Тьма проникает сквозь щёлки в занавесках. — И ты не заставляешь меня платить арендную плату. Юнги усмехается. — Резонно, — произносит он. Он пробегается грубой, мозолистой кожей своей ладони по простыням. Они гладкие и прохладные под пальцами. Он слышит ещё один смешок. Шелест простыней. — Не волнуйся, — говорит она. — Я не собираюсь приставать к тебе посреди ночи. Юнги поворачивается на бок, сжимаясь калачиком вокруг подушки. Ночи всегда самые худшие. Иногда звук дыхания, веющего с другой стороны комнаты, успокаивает его, задаёт собственному дыханию соответствующий темп, представляет воображению нечто иное, нежели кровь и крики, и пустые-пустые глаза, когда он ложится спать. Другие ночи просто заставляют его помнить. — Я сплю с одним полуоткрытым глазом, — болтает Юнги с комнатой в целом, его колени подогнуты и прижимаются к груди. — Тебе следует вести себя аккуратнее. Она смеётся, и диван скрипит, когда он поворачивается. — Конечно, — говорит она. — Спокойной ночи, оппа. Юнги проводит языком по губам. — Доброй ночи. -- Юнги видел Чонгука в больнице ровно один раз. Тот был без сознания. Его лицо, шея и грудь были избиты до синяков, нос и рот в ловушке под пластиковой кислородной маской, его грудная клетка целиком грохотала и хрипела всякий раз, когда он вдыхал. Он не знает, как долго сидит в кресле на другом конце комнаты. Его засунули в маленький уголок, невероятно неудобно. Юнги уверен, что мог бы придвинуть его ближе к кровати, если бы захотел, но что-то удерживало его там, его плечи сгорбились, а колени сжались. Он пялился на напольную плитку и слушал дыхание Чонгука, слушал /бип-бип-бип/ его биения, слушал хриплый шум его лёгких и неотступную тишину, которая идёт рука об руку с одурманенным лекарствами сном. Он никогда не возвращался. Чонгук действительно заслужил больше, чем это. -- — Просто засунь леденец в рот. — Она пихает один перед лицом Юнги. Липкая сладкая поверхность улавливает солнечный свет, и обёртка комкается между её пальцами. — Что. Юнги смотрит на маленький кусочек конфетки на палочке, сигарета зажимается между губ. — Это, ну, в основном, то же самое, — говорит она, крутя палочку между большим и указательным пальцами. Юнги отталкивает её ладонь, поднимая руку, чтобы защитить пламя от ветра, когда зажигает её. — Нет, это не так, — бормочет он с сигаретой. Она откидывается на скамейку парка, наклоняя голову, чтобы посмотреть на небо. — Вероятно, ты прав, — говорит она. Юнги не поворачивается, чтобы посмотреть на неё, но он может расслышать, как её произношение становится неотчётливым после того, как та заталкивает леденец в рот. — Не метафора о саморазрушении. Юнги наклоняется вперёд, опирается локтями о колени. Медленно он поворачивается, чтобы взглянуть на неё. Она улыбается, поднимая руки. — Просто говорю, — сообщает она, прежде чем встать, закинуть гитару на плечо и побрести в сторону автобуса. — Увидимся ночью! -- — Ты знаешь, что я не собираюсь встречаться с тобой, верно? Она мычит, наливая воду из электрического чайника в миску с быстрозавариваемым раменом. — Что ж, — заключает она, её голос пронизан сарказмом. — Мы живём вместе, поэтому я полагаю, что это уже очень близко к тому, типа быть женатыми? Юнги не смеётся. После долгого мгновения она поднимает на него взгляд и вздыхает. — Я знаю, оппа. Не волнуйся. — Её нос морщится. — Кроме того, кто хотел бы встречаться с таким старичком, как ты? Он посылает её. Она хихикает. — И кроме того… — Её взгляд движется к нижнему ящику прикроватной тумбочки Юнги… в котором находятся все вещи Чонгука. Тот, к которому он никогда не позволял ей прикасаться. — Я знаю, что ты ждёшь. Юнги застывает, вставая и топая в ванную комнату, и хлопая дверью. — Я, блять, ничего не жду. -- Он не собирается больше общаться с Чонгуком. Что нормально. В любом случае Чонгук заслуживает гораздо большего. -- — Что с ним произошло? Она наклоняется вперёд, бутылка соджу зажата между лодыжкой одной ноги и голенью другой. Она смахивает чёлку со своего лица, её нахальный маленький рот раскрывается в широком овале. — Ничего не случилось, — врёт Юнги. Он весь рот наполняет глотком из собственной бутылки, таращась в сторону окна. Занавески широко открыты, лунное и звёздное сияние и яркий свет уличных фонарей проникают сквозь стекло. Если Юнги прищурится, он сможет разглядеть людей, блуждающих по улицам в нескольких магазинах ниже. — Что-то случилось, — говорит она, пьяно жестикулируя на квартиру во всей красе, — потому что очевидно. Его больше тут нет. В большинстве случаев желудок Юнги скручивается даже при мысли о Чонгуке. Всё тело его клинит, его сердце прихватывает, а пальцы на ногах поджимаются, а в его кишках становится так горячо от стыда и ненависти к себе, но в этот момент — он чувствует себя странно спокойным. Смотря на белый свет полнолуния. — Он сбросил тебя? — Нет. — Ты его сбросил? Юнги хранит молчание продолжительное время. — Он попал под машину. Она смотрит на него в упор. — Дерьмо. Обычно она не ругается. Говорит, что она оставит эту часть ему всякий раз, когда они пишут тексты вместе. Юнги задаётся вопросом, насколько это оказалось для неё сюрпризом. На сколь многое ей удалось пролить свет, лишь будучи рядом с ним. — Это была моя вина. Они двое сидят, примостившись в совершенной тишине, мгновение, которое, кажется, простирается в бесконечность. Сердце Юнги трепещет от ненависти к себе, и его дыхание застывает в горле. И он не спокоен, не безмятежен, все его тело вибрирует от знания, что он позволил этому случиться с Чонгуком — — Ты сбил собственного парня своим автомобилем? Из горла Юнги выходит шум, что звучит многим схоже со смехом. — Тупица, — произносит он. — У меня нет машины. — Я не знаю, может быть, ты убил её в хлам. — Она наклоняет голову, обхватив руками к свои голени. — Итак… — спрашивает она. Её рот маленький, а глаза большие, любознательные — она симпатичная, и она желает добра, что только заставляет Юнги чувствовать себя даже хуже, оттого насколько сильно гнев пузырится в его кишечнике. — В чём твоя вина? Большой промежуток времени проходит в тишине. Юнги сжимает кулаки и прикусывает губу изнутри. — Просто так и есть. — Это не имеет никакого смысла, — говорит она. Она поднимает банку пива к губам и опрокидывает остальную часть, прежде чем осторожно поставить её в сторону. — Готова поспорить, он скучает по тебе. Повисает молчание. Она смотрит в сторону окна, глаза загораются звёздным светом, а Юнги прослеживает взглядом мягкую линию её челюсти, её губ, разреза её глаз. Она прекрасна, когда молчит, и когда вскакивает и начинает говорить: — Чёрт, он не мертв, правда ведь? Юнги закрывает глаза. Она милая. — Нет, он жив. — Юнги звонил в больницу достаточно раз, чтобы убедиться. — Держу пари, что он скучает по тебе. Юнги смещается. Он играет с торчащей ниткой на нижнем крае ремня своих джинсов и думает. Он задаётся вопросом, как сейчас поживает Чонгук. Вдруг он действительно скучает по Юнги, или если он рад избавиться от него.Также думает ли он, что Юнги старше, что Юнги должен был быть там, когда Чонгук нуждался в нём больше всего, вместо того, чтобы барахтаться в собственных страданиях. Она кашляет, стучит пустой банкой из-под пива по своему бедру. — Так ты, ну, гей? Юнги смотрит на неё пустым взглядом. — Ты задаёшь слишком много вопросов.