белоснежные лепестки падающих звёзд

Сынмину было пять лет, когда он впервые увидел звёзды. Над морем рядом с их крохотным домом с покосившейся от ветра крышей они восходили часто, крупные, мерцающие, и казалось, руку протяни — достать можно. Сынмин так и сделал. Но не достал, конечно же. Это была середина лета пятидесятого года. Поезд высадил его в крохотной провинции на юге, где пахло морем и ромашками. Дедушка шершавой рукой взял его за руку и привёл к себе в дом, гладя по соломенным волосам цвета опавших на землю орехов. К груди Сынмин прижимал плюшевую игрушку, шорты его с рубахой запылились в дороге, а ещё в тот вечер было холодно и страшно. «Почему я здесь, дедушка?» — спросил он, с испугом оглядев и их маленький дворик с невысоким деревцем, и надломленный забор, и дверь шатавшуюся. «Пока война не кончится, поживёшь у меня, — опустившись на колени, улыбнулся дедушка и согрел в объятиях маленького внука». «А как же мама с папой?» — протянул тот в слезах. «Они тоже скоро вернутся. Война будет недолгой», — заверил его мужчина. Сынмин помнил, что у его дедушки волосы были чёрными, как небо перед рассветом, с вкраплениями ослепляющего серебряного — его волосы напоминали ночь. Руки были большими и тёплыми, особенно когда он наливал горячий чай из чайника и угощал его сладостями, что кое-как находил на полках. «Что такое море?» — однажды спросил дедушку Сынмин. Он рос ребёнком любопытным, но пугливым, и его желание познать мир было похоже на прикосновение к огню: страстным, жгучим и настойчивым. В тот день дедушка посадил его к себе на спину и повёл на задний двор: там на закате блестело море. Они прошли по скользкому выступу берега; острые камни медленно стачивали спокойные тёмные воды. Сынмин опустил руку — море было тёплым и приятным, щекотало его ладонь, и он смеялся, много смеялся, смотря, как в пальцах его путаются водоросли. Вместе с водой в его ладони попадали мелкие рыбёшки, которых он осматривал сонными глазами. «Море — это красиво. В море тоже кто-то живёт». Дедушка наклонялся и поднимал переполненные водой ладони внука выше. «Это не рыба, — улыбался он. — Это звёзды в воде отражаются, вот же, погляди». И они оба устремляли свой взгляд в далёкое небо. У Сынмина закружилась голова, но он различил, как в забавном созвездии, борясь с апельсиновым полотном заката, сошлись на небосводе крохотные бусинки, и засмеялся, когда понял, что они и вправду в его ладони собрались отражением. «Получается, я держу звезду в руках?» — с восхищением спросил он. «Нет-нет, — засмеялся дедушка. — Звезду рукой схватить нельзя. До неё шагать очень, очень далеко, а ещё она очень, очень горячая». «Но если до звезды так долго идти, почему она сама к нам не спустится? — удивился Сынмин. — Ей что, неинтересно посмотреть на нас?» «Иногда звёзды падают на землю, — сказал дедушка. — Говорят, в тех местах, куда они падают, вырастают ромашки». Перед сном Сынмин любил считать звёзды над их домом. Их всегда сияла яркая сотня. Война кончилась быстро, как и предсказывал дедушка. Только родители всё равно не вернулись. Посылкой пришли их вещи: письма, снимки, одежда. «Твои мама и папа были храбрыми людьми», — вот и всё, что сказал дедушка, утирая слезу. Сынмин не понял тогда, почему он плачет. Ему было восемь лет. «Возможно, они улетели к звёздам», — прошептал он. Больше о родителях они никогда не говорили. После войны дедушка открыл цветочный магазин, чтобы зарабатывать на хлеб. Сынмин отправился в школу, и каждое утро до уроков они составляли прекрасные букеты, которые выставляли на прилавок. К слову, после войны жизнь пошла на лад, и в их деревеньке каждый подоконник был украшен переплетениями хрустального, абрикосового, малахитового да карминного. Цветы поставляли из крупных городов, а ещё тёплыми вечерами Сынмин собирал их с полей, и вместе с ним домой прилетали пчёлы да мухи, но в вазе возле его кровати всегда стоял букет невинных и робких бутонов ромашек и клеверов. Дедушка скончался, когда внук поступил в старшую школу. Его сразила старость. Так предпочитал думать Сынмин, когда складывал на его могиле полевые цветы. «Прости за то, что в моей комнате всегда летали пчёлы — ты же не против, если они немного побудут с тобой, правда?» — и утирал слезу, тяжело глотая утрату. Сынмин остался жить один, когда ему исполнилось шестнадцать лет, и кажется, это и называлось взрослением. А когда он выплакал все свои слёзы по дороге домой, то набрёл на порог их цветочного магазинчика — его заплаканные глаза столкнулись с яркой розовой вывеской, равнодушно качающейся на ветру. В тот момент он стал его хозяином. Сынмин был любимчиком в деревне. Молодой мужчина с сияющей, подобно звёздам, улыбкой, в рубахе рубинного оттенка, да с большими умными глазами, очаровывал соседей и случайно заезжавших туристов, и порог его магазинчика полнился пожилыми женщинами, желавшими его себе в зятья, задорными детьми, которых он всегда угощал конфетами, и школьниками, что обожали его сладкий голос. Временами его просили спеть — и он затягивал красивые печальные баллады, девушки заплетали ему в волосы венки, из кармана рубашки торчал крохотный бутон белоснежного клевера, и он стеснительно опускал взгляд, когда слышал аплодисменты в свою сторону. «Война закончилась быстро, потому что у нас расцвёл такой очаровательный цветок, как Сынмин», — вот что любили говорить люди. И всё было невероятно мило. До тех пор, пока в их деревеньку не упала звезда. В то утро Сынмин раскрыл двери магазинчика для большого грузовика, что в коробках привёз ему цветы. «Тяжёлые сегодня, видно, крупная партия досталась», — между делом бросил водитель, помогая выгрузить ящики. «К цветам всегда нужно относиться как к самому ценному грузу», — ответил Сынмин. А когда водитель отчалил, принялся открывать поставку. Да обомлел, стоило ему наткнуться взглядом на живого человека, что среди цветов в коробках прятался. Отскочил, испугавшись, а из ящика снизу вверх сквозь переплетения запутавшихся стеблей на него взирали испуганные жёлтые глаза. «Ты кто такой?» — тяжело дыша, спросил Сынмин. В коробке: хрупкий, худощавый юноша, пополам сжавшись, сидел, робко скрывая нагое тело маленькими ладошками, и глаза его бегали, а зубы стучали от холода. Волнистые волосы цвета солнечного язычка ромашки прикрывали бледный лоб и топорщащиеся ушки. Он весь дрожал, укрываясь среди сочных стеблей, и Сынмин тут же достал свою запасную рубашку — цвета морских кораллов — да накрыл ею плечи юноши. «Поднимайся аккуратно, я помогу тебе», — шептал он, когда, наклоняясь, очищал тело незнакомца от цветов да осторожно брал под спину и колени. А мальчишка, ничего не ответив, тут же ухватился ему за шею крепко да уткнулся острым носиком в грудь, и сияющие звёзды оросили его длинные ресницы, упав Сынмину на грудь. В тот момент Сынмин, затаив дыхание, уже знал: он это чудо обязан защитить, не взирая ни на что. Он усадил незнакомца на стул, застёгивая рубашку на груди — та была достаточно большой, чтобы прикрыть бледные бёдра, — и присел рядом, укладывая свои локти на колени. «Кто ты, ответишь мне?» — просил Сынмин, глядя на него внимательно, а юноша только поджимал губы и утирал слёзы с глаз. «Не плачь, чудо, — улыбался Ким и едва касался его щёк большим пальцем, чтобы осушить их от солёной воды. — Ты знал, что твои слёзы похожи на море? Такие же тёплые, солёные и блестящие, будто в них отражаются звёзды». Незнакомец, пару раз моргнув, улыбнулся — и засмеялся, чем обрадовал Сынмина. Тогда тот погладил его по лохматым волосам цвета рассветных лучей и поцеловал в макушку, добавив: «Не бойся меня, ладно?» Парень не умел разговаривать. Он оказался немым, догадался Сынмин, когда тот за первый день не произнёс ни слова, зато внимательно слушал всё, что ему говорили. Сынмин облачил его в свою рубашку и широкие штаны: крохотный юноша утопал в них, пришлось подвязать аккуратными лентами банты на талии и рукавах, и незнакомец стал походить на букет. «Тебе нравится?» — с надеждой спрашивал Сынмин. Тот кивал и смеялся. Когда он смеялся, то щурил свой игривый носик, а на скулах и веках его играли смелые веснушки. «Ты совсем не помнишь, как оказался здесь?» — спрашивал его Сынмин, когда вновь усаживал на свою кровать и опускался рядом, на пол, на колени. Его цветок сжимал детские ладошки у себя на коленях и отводил взгляд, а Сынмин, отчаянно вздыхая, брал фарфоровые пальцы в свои руки и прижимал к собственным губам. «Ты выглядишь таким одиноким. Ты же не будешь против, если я оставлю тебя у себя и взращу, подобно цветку? Я обещаю, что буду оберегать тебя, как самый драгоценный бутон». Юноша кивал и улыбался. Сынмин зарывался своими волосами ему в колени и прятал счастливую улыбку, аккуратно целуя его ноги. В семнадцать лет любовь подобна цветку. Главное успеть пересадить её в горшок, чтобы она не завяла — и успела пустить корни. Они стали жить вместе. «У тебя нет имени? — спрашивал Сынмин, а юноша качал головой. — Можно я буду называть тебя Счастьем? Ёнбоком!» И тот неуверенно кивал, что-то бормоча, будто на вкус имя пробуя, а затем улыбался, кивая, и Сынмин трепыхал его по пшеничным волосам, обнимая. Ёнбок-и стал жить в комнате дедушки, и еженощно Сынмин укладывал его спать под невесомое одеяло, целуя в бледный лобик. «Спи спокойно, Счастье», — приговаривал он. А затем уходил к себе и целую ночь не мог уснуть от радости, что в его жизнь ворвалось это бесценное и беззащитное создание. Сынмин отворачивался к стене, к окну, выглядывая на небо, и считал звёзды над головой. Интересно, думал он, сколько их там всего, появляются ли новые среди них, исчезают ли старые, да падают ли они, как говорил дедушка, ведь, может, опустилась одна звезда к ним, может, упала ромашкой где-нибудь в поле, а её и не видит никто, и не приютит у себя в кармане рубахи, и не посадит обратно в землю, чтобы цвела она целое лето… а затем чувствует, как кровать его проминается — да тонкие руки обвивают его спину и талию сзади, в шею утыкается макушка, а мягкие маленькие, чётко очерченные губы покрывают поцелуями его лопатки. «Ёнбок-и», — пугается Сынмин, и весь живот, все бёдра дрожат у него от неожиданности, и он сжимает на груди чужие ладони, зарываясь лицом в подушку, чтобы не выдать себя. Ёнбок целует мягко да бережно, подобно солнцу, встающему на рассвете, мычит под нос что-то голосом бархатистым, подобно лепесткам гвоздики, да засыпает рядом, щекоча локонами голую кожу Сынмина, и с тех пор они больше никогда не засыпали по отдельности. Ёнбок помогать в магазине стал. Собирал букеты чудесные, обвязывал их лентами да ставил в холодную воду, и в каждый непременно ромашки добавлял, а Сынмин смеялся: «Нельзя же все подряд цветы выбирать. Нужно, чтобы они сочетались», — и пытался забрать из ладони Ёнбока ромашку, а тот хмурился и вплетал её себе в волосы. «Ладно-ладно, — Сынмин таял от взгляда его солнечных глаз. — Оставляй себе, если так нравятся». А когда посетители приходили, то не оставляли хозяина без вопроса о том, кто этот обворожительный юноша. «Мой дальний-дальний брат, — только и отвечал Сынмин, заворачивая букет и косясь на Ёнбока, что заплетал венки. — Он немой и очень пугливый, пожалуйста, отнеситесь к нему с заботой и пониманием». А остальные просьбу эту выполняли. Ведь Сынмина любили все. А Сынмин любил Ёнбока. Своё счастье. Он обожал его глаза. Усаживал к себе на колени, когда на улице грозы ударялись ливнем о морские волны, и, умоляя не бояться в его руках, покрывал поцелуями длинные пушистые ресницы, любуясь необыкновенным жёлтым оттенком карих глаз. Сынмин смотрел всегда так, будто ничего в мире больше не существовало, своими большими, добрыми и косыми глазами, а Ёнбок тянулся к нему своими пухлыми губками, и Ким отвечал на это желание, осторожно целуя уста оттенка клубничной карамели. «Сколько тебе лет? Шестнадцать? Семнадцать? — гадал Сынмин. — Ты мой ровесник, да?» Ёнбок кивал. «Это хорошо, — всё сильнее, всё смелее влюблялся Сынмин. — Ведь в таком случае мы сможем провести всю жизнь вместе. Ты хочешь этого?» И снова Ёнбок кивал — с улыбкой. Они оба слишком этого хотели. А иногда они выходили в широкое поле. Ёнбок заплетал Сынмину венки, и они танцевали вместе, а когда уставали, ложились на пожухлую траву; тогда Сынмин укладывал Ёнбока себе на грудь и начинал петь ему медленные песни, пока тот не засыпал, как только солнце заходило за горизонт. Ёнбок мягкой вибрацией чувствовал тёплый голос Сынмина, вырывающийся из груди, а ещё текст каждой, даже самой слащавой печальной песни, казался их собственной историей. «Мне всё равно, откуда ты пришёл ко мне, — шептал Сынмин. — Ты пришёл с цветами, а значит, ты, наверное, вырос в сказочной стране. Главное, чтобы ты больше никуда от меня не уходил». Ёнбок кивал и щекотал поцелуями шею Сынмина. Его губы расцветали на коже переспелой розой и жгучим пионом, и они не знали ещё, что это такое, да и не задумывались, ведь было слишком приятно, чтобы думать. Только они вдвоём в объятиях в августовской траве под лунным светом — единственное, что было важно. Сынмин сплёл из стеблей ромашек кольца. Они поженились на берегу тихого моря, смотря, как вода осторожно наступает на ракушки и мягко гладит их ступни. Рядом с Ёнбоком было всегда тепло и уютно, как вдалеке от надоедливого шума. Вдыхая аромат его ромашковых волос, Сынмин будто в космос улетал, к тем самым звёздам, к которым всегда мечтал прикоснуться, а Ёнбок, как мог, согревал его. Рядом с ним да в окружении цветов, разве нужно было что-то ещё? Сынмин учил его словам. Раскрывал старые книги и читал ему подолгу, а потом они вместе прописывали алфавит, чтобы Ёнбок мог писать ему хотя бы письма. Сначала он вычерчивал на листах их имена, а затем и названия цветов смог выучить, и, довольный, исписывал ими ценники в магазине. Сынмин купил ему краски — и они нарисовали новую вывеску для магазина. И однажды, перебирая новые цветы, что привезли им под утро, Ёнбок выложил на полу магазинчика тонкими стеблями неаккуратное, но старательное «ЛЮБЛЮ». Сынмин опустился к нему на колени, и слёзы скатились по его щекам. «И я тебя, Ёнбок-и, и я тебя, очень, очень сильно», — а затем так и уронил юношу в объятиях, упав вместе с ним на эти стебли. В то утро он ещё очень долго покрывал его лицо и руки поцелуями. Они росли вместе. С каждым годом веснушек на лице Ёнбока только прибавлялось, и Сынмин, усаживаясь напротив, считал каждую из них, точно звёзды на небе, которых в детстве над их крышей всегда мерцала прекрасная сотня. Звёзды… «Почему ты так любишь ромашки?» — интересовался Сынмин. У Ёнбока всегда в локонах ромашка сияла, а засохшие он осторожно меж листьев книжек хранил, не желая выбрасывать, и каждую субботу они вместе с полей букеты собирали, а когда лето заканчивалось и наступала осень, Ёнбок склонялся над пожелтевшими страницами и с какой-то грустью на лице гладил белоснежные лепестки, так выделявшиеся на фоне светло-коричневой бумаги. «Говорят, ромашки распускаются в местах, куда упали звёзды», — вспоминал временами Сынмин, когда они засыпали и смотрели на небосвод. «Зв… звёзды?» — вдруг прохрипел Ёнбок. Сынмин вздрогнул и соскочил с постели. «Ты что, смог произнести слово?! — удивлённо прокричал он — и улыбнулся широко, и засмеялся, целуя Ёнбока в губы. — Ты сказал, ты сказал слово!» А Ёнбок, испуганно оглядываясь, моргал часто-часто. «Давай, скажи ещё, прошу, — в восторге Сынмин искусывал себе губы и держал юношу за ладошки, чтобы тот не пугался. «Звёзды, — более уверенно пролепетал Ёнбок. — Звёзды!» «Молодец!» — смеялся Сынмин. И пока парень, похожий на цветок, повторял это слово, Ким наслаждался его низким голосом, и они целую ночь не могли уснуть. А наутро Ёнбок, перебирая ромашки, как-то задумчиво осмотрел их да в панике перевёл взгляд на Сынмина. «Звёзды… становятся ромашками?» — пролепетал он. Сынмин кивнул. Ничего больше не добавив, он дождался вечера и взглянул на небосвод: звёзд была далеко не сотня. Он до головокружения пересчитывал их, боялся, может, сбился, может, ошибся, а может, их никогда не было ровно сто, но ведь не бывает же такого, чтобы он, ежедневно в детстве их считая, не заметил бы ошибки, но сегодня их было девяносто девять. Ни больше, ни меньше. И, кажется, понял, отчего его Ёнбоку так нравились ромашки. В ту ночь, когда светловолосый юноша с глазами, похожими на лепестки солнца, появился среди ящиков полевых цветов, с неба исчезла одна звезда. Они тонули в мягких простынях и одеялах, зарываясь в объятия аромата расцветающей магнолии. Их пальцы переплетались ветвями вечных деревьев, а губы расцветали бутонами роз, когда они касались друг друга, чтобы задохнуться в уютной постели. Однажды звезда упала с неба и приземлилась на поле одинокой ромашкой. Её подобрали вместе с остальными цветами, и она обратилась в юношу невероятной красоты. «Звезду рукой схватить нельзя», — звучали в голове слова его дедушки, но отчего же в груди так приятно тепло, а слёзы водопадом из его глаз, когда он обнимал со всей силы Ёнбока и прижимался к его груди. «Я держу звезду в руках», — всхлипывал Сынмин, пока тот целовал его в лоб и переносицу. Пальцами водил осторожно по его обнажённой коже и видел это сияние прекрасное, едва касался его рук да груди. «Ромашка, — шептал Сынмин в темноте. — Ты моя самая прекрасная ромашка», — и губами своими вкуса топлёного молока и полуденного солнца касался губ чужих, чувствуя себя где-то вдали от Земли. Где-то среди мерцающих белоснежными лепестками падающих звёзд.