Один литр слёз

      Я ненавидела себя. Ненавидела за двуличие, которое крест вырисовывало на обещаниях, данных отцу, что человеком буду. Потому как понимала, что именно человеком рядом с мужчиной, плюющим на порядок и чувства собственной женщины, вряд ли стану. Этот мужчина ничего хорошего не привнесёт в мою жизнь хотя бы потому, что из положительного в нём был только резус-фактор. Никита был одним из тех мужчин, которые не способны осчастливить женщину, просто потому что не знают, как это сделать, наивно полагая, что их присутствия рядом уже должно быть достаточно.       Забавно, ведь он не смог мне предложить даже своего присутствия.       Пока девушки ждут своих ребят из армии, письма с признаниями в бесконечной любви им пишут, я буду ждать своего из исправительной колонии строгого режима, передачки носить в приёмку да скудные письма слать, которые впоследствии малявами нарекут и в которых всего одна фраза уместится: «С тобой тяжело и без тебя тяжко».       А отец с матерью махнут рукой, дай Бог, если Серёжа в одной каталажке с ним не окажется, да забудут о детях своих как о рухнувших надеждах. И это станет апофеозом данной истории, обратной дороги не будет.       Может, оттого каждый день терялся в калейдоскопе его ценностей, где сегодня я с ним, а завтра без него? Потому что наши ценности находились в разных плоскостях, которые так стремилось пересечь моё сердце?       Ведь спроси я у него, что будет с нами дальше, то услышала бы очередную ложь о счастливой семейной жизни, даже не подозревая, что ждало нас целое ничего. Что мы просто останемся в памяти друг у друга и на этом всё.       Дорогая прошлая я, он тебя не даст в обиду. Он тебя обидит сам.

* * *

      Первая и долгожданная капель наконец перевернула главу февральских морозов, сменяясь запахом оттепели речной свежести, которую дарила Казанка, чей лёд наконец тронулся. Вместе с ней подснежники в полях частных секторов робко открывали свои бутоны и тянулись ими к солнцу.       Татарстан понемногу просыпался после долгой зимы, заполняя улицы движением, а вместе с ним и суетой местных. Больше людей стало появляться за пределами хрущёвок, на рынках мест свободных для торговли не было — бабушки продавали остатки вязаных варежек да носков, мужчины выставляли улов речной, который с наступлением тепла в разы увеличился. На прилавках да коробках выпечка наконец появилась в большем количестве, нежели раньше, и свежатина, что частники зимой с усердием выращивали.       Одним словом — Казань оживала, а вместе с этим в столице Татарстана оттаивали и её жители.       Мы с Аней только зашли домой после учёбы, чтобы дождаться вечера у нас, а потом к шести пойти на рынок, помочь её маме собрать товар, состоящий из улова Аниного папы, который не так давно уезжал на рыбалку к озёрам, откуда привёз карпа.       Квартира пустовала: родители были на работе, а Серёжа, которого так надеялась застать подруга… «там же».       Переодевшись, я предложила Ане пообедать, но та отказалась, вместе с ней и у меня не возникло желания что-либо съесть — настолько устали после занятий. Мы прошли в зал и сели на диван, не зная, чем заняться.       В конце недели ожидал зачёт по дидактике, который должен был подвести к итогу первый курс изучения дисциплины и показать преподавателю, что усвоили его студенты, а что с ними требуется проработать.       Вместе с ранней весной, неожиданно ударившей под конец февраля, тихо подкрадывалась сессия, которая тревоги вызывала больше, чем недовольный взгляд отца, угрюмо брошенный в мою сторону, когда домой возвращалась поздно.       Откинув голову на спинку дивана, я прикрыла глаза. Нужно было больше учить, усерднее готовиться к каждому занятию и не расстраивать родителей, а в частности папу, который немало усилий приложил к моему поступлению в прошлом году, взяв с меня слово, что я смогу, что окончу институт и буду работать по профессии.       И тем не менее особых успехов в учёбе я не делала, училась посредственно — не отлично, но и не плохо. Троек не было, и на том спасибо, а что до пятёрок, то, слава богу, переболела чрезмерное стремление к отличию по выпуску из школы.       Стоило только осознать, что жизнь кружится далеко не вокруг отметок в журнале успеваемости, как жить стало в разы проще. Однако, несмотря на это, пропускать занятия смелости не набралась, меру дозволенности знала и лишний раз старалась не выделяться на фоне других учащихся.       Какие пятёрки, когда в голове не могла ужиться одна лишь учёба. Эту учёбу оттуда настырно вытесняло имя, принадлежащее герою всех грёз, в которых витала уже как пару месяцев.       В мыслях всегда сидел образ кудрявый с зеленью в глубоких глазах, что в себе растворяли. Я только и делала что возвращалась мыслями в день первого поцелуя в маленькой кухне да ласкам в полутёмном коридоре. Прогулки по зимним улицам с пальцами в кармане его плаща переплетёнными улыбку вызывали и губы его, касающиеся замёрзших ладоней, мурашки по коже пускали, стоило только вспомнить ощущение того тепла от прикосновения.       Сидя на диване, я в очередной раз прокручивала в голове воспоминания, связанные с Никитой. Не терпелось вновь его увидеть, обнять да в глаза любимые заглянуть. Чтобы он по волосам погладил да снова сказал: «Красивая, моя», чтобы к себе домой привёз, вновь невестой своей назвал и в крепких объятиях стиснул, включив радио и голову мою вскружив поцелуями ласковыми.       Но вместе с этим в груди тоска щемила от того, что эти ласки легко и быстро могли прекратиться, стоило только пацанам его свистнуть, мол, всё, сборы. А он и размыкал объятия беспрекословно. Потому что так надо. Потому что там важнее.       И как бы там ни было… Никита хотя бы был со мной, а большего мне и не нужно было. Только бы одну не оставлял да уверенность в нём не отнимал, с чем справлялся он порой не очень.       Но, несмотря ни на что, мне постоянно казалось, что он где-то с другой, особенно в моменты, когда Кащей с горизонта исчезал: не звонил и не приезжал без объяснений. Он слишком часто обещал горы, когда сам понимал, что таких высот ему не достичь и за всю жизнь. Никита всегда говорил одно, а делал другое. И сейчас, сидя рядом с Аней, я отчего-то всё яростнее в тоску впадала — у неё-то с Серёжей, должно быть, не так всё было. Серёжа всегда, наверное, рядом был и не заставлял её от одиночества загибаться да едва ли не на потолок лезть от безысходности.       — О чём думаешь? — устало протянула Аня, вырывая меня из глубин мыслей.       Я нехотя повернула голову в её сторону, от чего подруга, увидев моё слегка омрачённое задумчивостью лицо, всё поняла. Девушка потупила взгляд, поправила рыжие волосы и удручённо выдохнула.       — Как ты с этим справляешься? — как-то жалобно протянула я, обнимая собственные плечи, будто мне стало холодно, хотя дело было совершенно в другом. — Тебе разве не тяжело от того, что он там с другой может быть где-то и пацанами прикрываться?       Подруга тут же звонко рассмеялась, словно я нелепицу какую-то сказала, однако, видя меня обеспокоенной, она тут же умолкла и рукава вязаного джемпера цвета фуксии начала поправлять от неловкости.       — Не думаю об этом просто. Уверена в твоём брате потому что, — рыжеволосая пожала плечами и, чтобы разрядить обстановку, добавила: — Знает же, что если обидит, то ты его за меня прибьёшь.       Я улыбнулась её словам, прозвучавшим в этот момент так легкомысленно и по-детски. У Ани с Серёжей всё было серьёзно и предельно ясно, и это понимали все вокруг них.       Ещё с детского сада понятно было, что эти двое будут вместе. Пусть они и пришли к этому на Анькином шестнадцатом году. Однако Серёжа всегда нравился ей, хотя сам не обращал на неё никакого внимания.       Мы с Аней с детства дружили. Ходили в одну группу в детском саду вплоть до школы, где в один класс попали, а оттуда и в институт и опять в одну группу. Аня всё то время, что со мной знакома была, Серёжу видела да краснела всякий раз, стоило ему в её поле зрения попасть.       И тогда мне ясно стало, что любовью дело пахнет да не мимолётной, как то часто бывает у девушек, а самой настоящей. Года три Анька вздыхала по моему брату да на мои шутки обижалась, когда я, дурачась, дразнилкой «Тили-тили тесто, жених и невеста» доставала её при Серёже. Вот с тех пор, как я дразнить Селезнёву начала, Серёжа и разглядел в ней выросшую из бантов девчонку и тогда сам глазами стрелять в неё начал.       Порой Аня рассказывала, как он посреди ночи к дому её приходил, чтобы всеми любимые гвоздики вручить да хотя бы поцелуя в щёку добиться, пока её родители десятый сон видели. Аня мечтательно глаза закатывала, делясь, как они с друзьями Серёжи собирались на скамейках у подъездов, пели песни под гитару да семечки лузгали. Серёжа, со слов Ани, при каждой встрече дарил ей то крышку от пепси-колы, то жвачку американскую, от которой она едва не визжала, складывая потом эти ценности в специальную банку из-под печенья.       А я, внимая рассказам подруги, удивлялась всякий раз, слыша что-то романтичное из её уст в адрес моего брата, — не знала, что он так умеет ухаживать, и не знала, что любить кого-то, помимо меня, может.       Помню, единожды и я в их компании побывала; у всех были с собой обычные жареные семечки, которые потом обменивали у того, кто принёс орешки кедровые, и гуляли до утра. Правда, после Серёжа меня с собой брать перестал, а отчего — объяснять не хотел, потому я рукой махнула, сославшись на то, что он просто больше времени с Аней вдвоём проводить начал.       Брат мой всегда смотрел на подругу так, будто впервые видел — с таким обожанием и лаской, что, казалось, ещё немного, и он засветится от того, что она рядом.       Может, он каждую перемену в её настроении чувствовал, оттого и знал, как невесту свою успокоить. Я видела, каким внимательным и чутким по отношению к Ане был мой брат. И Серёжа был действительно счастлив рядом с ней, а она расцветала рядом с ним, но… один момент мне всё так же не давал покоя.       — Извини, что снова об этом, но я не могу не спросить… — заламывая пальцы, я опустила взгляд на ковёр, чьи узоры сосредоточенно разглядывала, не в силах посмотреть в глаза Ане. — Ты совсем не боишься за него?       Девушка с секунду-две помолчала, а после, подтянув к себе колени, тихо выдохнула:       — Боюсь…       — И ничего не пытаешься сделать с этим?       — А что я могу сделать?       — Ну, хотя бы повлиять на него, чтобы он изменил своё отношение к людям, к… себе.       — Разве он должен рядом со мной быть кем-то другим? Я люблю его за то, какой он, а не за то, кто он. Разве мои чувства будут считаться искренними, если я попрошу его измениться?       Я всё же посмотрела на Аню, которой разговор этот словно неприятен был, что отчётливо отражалось в выражении её лица.       Однако, помимо неприязни, в глазах её было ещё кое-что. Кое-что знакомое нам обеим, в чём обе признаться себе боялись: что мы не этого хотели от мужчин, которым сердца свои отдали. И каждая из нас по-своему душила эти навязчивые мысли в голове.       — Давно он с ними? — выдохнула я, откинувшись на спинку дивана.       — Сама не знаю. В начале отношений он уже был там. Мы не говорим об этом, Ев. Он не хочет, а я в душу насильно не лезу, принимаю его таким. Я тоже переживаю за него, но ничего с этим сделать не могу. Может, со временем взрослее станет и забудет об улице этой…       — Это когда, по-твоему, должен повзрослеть двадцатитрёхлетний мужчина?       — Ну, наверное, после свадьбы… Одумается, как дети пойдут…       «Глупая, — чуть не сорвалось с языка, — разве это весомая причина?», однако вслух я сказала совсем другое — то, что Аня хотела услышать от своей подруги:       — Ну да, после свадьбы ему действительно не до пацанов будет.       Как же она заблуждалась насчёт всего этого. Слепо верила, что потом всё само изменится. Единственную её веру, которую я готова была искренне поддержать, так это веру в верность моего брата. У того во втором полушарии только Аня и жила вместе с мыслями, как быстрее на свадьбу денег наворовать заработать.       — Что с тобой? — Аня заёрзала на месте, поправив кудрявые волосы, что в лицо лезли.       — Нормально всё, — пожала плечами я и попыталась улыбнуться.       — Никита этот твой не обижает тебя? — холодная рука коснулась моей и сжала ладонь подбадривающе.       — А должен?       — Не должен. Я просто совсем не узнаю тебя… Как тень стала совсем, до знакомства с ним ты такой не была…       — Да ну, брось. Всё в порядке, просто из-за учёбы переживаю, боюсь отца разозлить, — отмахнулась я, натянув на лицо вымученную улыбку.       — Серьёзно? Это когда ты из-за учёбы переживать стала? — Аня усмехнулась, скрестив руки на груди. — Мне кажется, он тебя изводит, а ты признаться в этом не хочешь. Не зря же такие вопросы странные задаёшь. Не уверена в нём?       — Уверена. Он невестой своей называет и в обиду не даёт, так что у нас всё нормально, — угрюмо пробубнила я в ответ, заметно ощетинившись, стоило отражение правды в словах подруги услышать да понять, что моё оправдание прозвучало весьма наивно.       Отчего-то не хотелось, чтобы подруга знала, что у «нас» с Никитой всё было не так, как у них с Серёжей. У нас всё было в точности до наоборот, за исключением некоторых моментов, коих можно было по пальцам пересчитать, в остальном же — абсолютная противоположность нормальности в понимании Ани.       И признавать, что у меня всё не так, как у неё, я не хотела, как и не хотела быть в чём-то хуже неё. Хотелось просто сохранить то, что у меня уже было и довольствоваться этим. Хотела внимания — получила, пусть и не регулярное, но оно было. Хотела отношений — получила, пусть и не во всём стабильные, но они были. Хотела за мужчиной быть, как за каменной стеной, — была, в обиду Кащей меня никому не давал.       Я, казалось, серьёзно задумалась, смотря в пространство. Аня была права. У меня что-то случилось, раз вела себя так, словно у меня умер кто-то. Потому что сама где-то внутри умирала. Отравленная парнем, что пропащим был. Сегодня он есть — завтра его нет. И ведь не позвонит даже, не предупредит, что занят будет. О встрече даже не напомнит, которая и так из головы у меня не выходила. А с ним и Серёжа дома стал реже появляться, мотивируя это тем, что свадьба через месяц, а денег мало.       Отец к нему уже и так и эдак, про помощь со свадьбой говорил, что денег даст с отложенных, а Серёжа ни в какую. То в Москву рванёт с бандитами своими, то в Самару. Всё, говорил, объекты бригаде накидывают, нагло привирая в лица родителей и на вокзале скрываясь в вагоне.       Папа друзьям своим с гордостью рассказывал о том, что мужика вырастил, что Серёжка сам зарабатывает и ни копейки у него не берёт. Неоднократно сетовал, правда, что тот от образования отказывался, но тут же на меня переключался, мол, зато дочь у него умница — учитель начальных классов будущий.       В такие моменты хотелось скулить последней собакой на Авиастрое, волосы на себе рвать от стыда и глаза прятать в ужасе. Лишь бы не разглядели в них, что гордость за детей заканчивается только на дочериной учёбе, которую и то сами организовали, когда дочь в объятия бандита радостно мчится, да на самодостаточности и самостоятельности сыновней, когда тот присягу бандитскую принял, пришившись и возглавив целую группу.       С каждой секундой я всё больше и больше погружалась в пучины самокопания, даже не замечая, как застревала в нём. Вроде решила закрыть глаза на понятия ребят, вроде настроилась жить одним днём и просто радоваться тому, что могу быть любимой, что сама могу любить, но… Всё равно невольно мыслями назад сдавала, постоянно одёргивая себя, мол, не надо, раз решила притворяться слепой, то притворяйся до конца.       Сама себя доставала, изо дня в день ходя по кругу от точки «А» к точке «Б», которые-то ни начала, ни конца не имели в окружности. Переживания, вырастающие на одной и той же почве, сон тревожный нагоняли. А метания между правильным и неправильным изнутри изъедали.       И всё же стоило только поймать заветную ниточку одного волнения, как оно тут же клубком распутывалось, приводя меня к болоту, полному грязи, которую образовывало моё нежелание взглянуть в лицо фактам и пресечь любое влияние со стороны Кащея.       Это предсказуемо, когда отказывались от слаженной работы одни из самых важных органов, ведь мозг всё знал и видел насквозь, а сердце просто было не готово. Оттого я и маялась, сама себя душа каждый раз одной и той же темой размышлений, друг от друга не отличающимися.       В зале раздался грохот, прерывая бубнёж Ани, которая всё это время что-то рассказывала о Гузель, которую я едва знала. Хотя всё, что мне было о ней известно — это её имя, ведь, кроме «Силиката», мы больше нигде и не пересекались.       Я заозиралась по сторонам в попытке найти источник шума, а сердце удар пропустило, стоило только разглядеть у подножия антресоли ниц лежащую икону, упавшую с красного угла, что ныне покойная бабушка после себя оставила.       По телу липкий холодок пробежал, стоило осознать, что произошло. Аня не спешила нарушать тишину, как и подниматься с дивана. Мы растерянно переглянулись. Не могла икона сама упасть, сквозняка в квартире не было, все окна были закрыты наглухо. В оконных щелях газеты, скрученные в жгуты да смоченные в ПВА, затолканы были, а поверх них наклеены пластыри медицинские. Продувание было исключено.       — Тьфу ты, напугала, — ругнулась Аня, будучи нерелигиозной, оттого она так легко отмахнулась.       Я же в который раз мысленно вернулась в церковь, где моя свеча потухла в подсвечнике, а другая из рук выпала. Неосознанно сопоставлять начала с упавшей иконой, едва с ума не сходя от непонимания, чем же прогневала Господа.       Тошнота подступала к горлу, а вместе с ней и головокружение виски сдавило. Что же это такое?       Подойдя на негнущихся ногах к иконе, я дрожащими руками подняла её и поставила на место, убедившись, что расположена она устойчиво, пока Селезнёва за спиной пыталась разогнать напряжение, повисшее в квартире, где были только мы вдвоём.       — Тц, плохо стояла. Я видела, прям на самом краю была, — заключила Аня, стоило мне повернуться к ней. — Не парься ты так, бабушка за это ругаться не будет.       Её попытки разрядить обстановку были тщетными, я бы даже сказала немного неуместными, потому как о бабушке говорить сейчас совсем не хотелось, особенно шутить о ней.       Я понимала, что мои суеверия, которые последнее время слишком часто проявлялись в быту, извращали сам смысл иконопочитания. Сам факт того, что я рассматривала упавшую икону как некий таинственный знак, означал, что отношение к иконе у меня какое угодно, только не христианское.       Необходимо было отречься от суеверия в своей жизни. Иначе так и до ручки дойти было недалеко. Хоть я и была верующей, молитвы не были моей ежедневной составляющей. Я просто верила, изредка заглядывая на церковные литургии, когда совсем тяжко было, вот и всё. Но проклятое суеверие, из-за которого я начала видеть знаки во всём, сводило с ума, жить спокойно не давало, понуждая копаться внутри себя и искать причину, по которой перед Богом провинилась.       То, что я восприняла даже это за чистую монету, как повод задуматься и ждать беды, делало меня зацикленной, словно я знала, что только бед и заслуживаю, оттого легко раздумья об этом отпустить не могла.       Что только со мной делали Никита с Серёжей?

* * *

      — Сазан! Щука! Краснопёрка! Карась! — доносилось со всех сторон рынка, заставляя оборачиваться, будто кричали у самого уха.       Рынок держался на последнем вздохе минувшего дня. Кто-то по-прежнему стоял у своего лотка, не теряя надежд продать товар именно в этот вечер, а кто-то либо уже покинул переулок, либо только собирался уходить.       Мы с Аней вглядывались в толпу, ища её маму, затерявшуюся среди торговцев. Раньше тётя Марина стояла прям на окраине рынка, и её без труда можно было найти, однако какие-то внутренние перемены переулка заставляли местных двигаться либо менять лотки, уходя в другие места.       Не увидев поблизости Аниной мамы, мы продолжили свой путь вдоль рынка, осматривая его со всех сторон.       Суета в переулке, создаваемая собирающимися по домам торговцами, чей товар закончился, образовывала толкучку. Кто-то шёл вперёд, желая поглядеть на содержимое прилавков, кто-то наоборот — спешил покинуть рынок, неся тяжёлые авоськи, полные различных покупок. И никто особо по сторонам не смотрел, даже не стеснялись грубо толкнуть плечом или вовсе ругнуться в нашу сторону, чтобы мы смотрели куда идём.       Уставшие после работы и обременённые домашними делами люди вразвалочку тянулись к выходу, освобождая больше места для новоприбывших, среди которых кого только не встретишь: в основном дети, женщины да пенсионеры.       — Вон она! — вскрикнула мне в ухо Аня, дёрнув за рукав пальто, а после сорвалась на бег с радостным криком.       Звонкий смех подруги заражал, оттого я, смеясь вместе с ней, бежала, даже не смотря под ноги, пока не снесла прохожего, повалив того на подтаявший снег. От неожиданности я ойкнула и, выпустив руку Ани, рухнула следом за незнакомцем, причём на него же.       Мужчина подо мной запыхтел, возмущённый казусом, а я же, лихорадочно извиняясь, попыталась скорее подняться с него.       Худощавый, я бы даже сказала сухой, дядька, встав на ноги, недовольно отряхивал дублёнку и даже не смотрел в мою сторону. Шапка-ушанка на его голове накренилась, готовая вот-вот упасть, а пунцовое от морозного ветра лицо хмурилось.       — Тебя чё, курица, под ноги смотреть не учили? — гаркнул мужчина и вытянулся во весь рост, наступая на меня.       Тут я и заметила его глубокий тёмный, как сама ночь, взгляд, выглядывающий из-под густых бровей, от которого стало не по себе. На его лице красовались грубые черты: широкие скулы и крепкий подбородок. Орлиный нос, чьи ноздри раздувались от злости, был длинным, а тонкий прямой рот, походивший на открытые края раны, кривился.       Высокая мужская фигура словно слилась с какой-то зловещей тенью, взявшейся посреди рынка из ниоткуда. Кожа незнакомца была изрезана шрамами, которые говорили о нечуждой ему жестокости в жизни. Шарф на нём растрепался, а оттого вдоль шеи вытянулась часть наколки — «Вино…», продолжение которой мозг сам дорисовывал: «…вен», сразу объясняя опасность, которой от мужика буквально разило.       Ощущение угрозы окутало пространство вокруг.       Сидевший.       Я и сказать ничего не могла. Лишь застыла в ужасе, — впервые столкнулась с ранее осуждённым человеком, боясь вообще что-либо сказать, тем более такому, как этот. Почувствовав, как холодок пробежал вдоль спины, я вмиг захотела уйти, но мои ноги словно приросли к земле под этим взглядом, полным какой-то необъяснимой ненависти.       — Простите, пожалуйста, — где-то сбоку улыбнулась Аня, которая особо не разглядывала мужчину, сверлившего меня глазами, оттого беспечная подруга схватила мою кисть и потянула на себя.       Виновато опустив голову, я под пристальным взглядом осторожно обогнула жертву своей нерадивости и поспешила ретироваться. Испуг не позволял обернуться, чтобы убедиться, что зек не увязался за мной. Оттого я, нервно перебирая ногами за Аней, добрела до лавки её мамы, наконец почувствовав себя в безопасности.       Из головы не выходил угрожающий взгляд. Он точно тучей навис надо мной. Казалось, будто зек всё ещё стоит на месте и вглядывается в мою спину, точно я уже раз сто попадалась ему на глаза.       Однако я быстро забыла о нём, как только мы принялись складывать остатки нераспроданной рыбы, которой оказалось совсем немного — настолько, что та в одно ведро влезла.       Впрочем, выяснилось, что наша помощь не особо была нужна, так как мама Ани поначалу была не уверена, что сможет продать большую часть, однако под вечер разобрали почти всё. Оттого женщина, чтобы не мучить себя и не мёрзнуть, решила уйти домой пораньше, да только Ане сказать о том, что она была уже не нужна на рынке, возможности не представилось.       — Хорошенькая ты у нас, Евочка, — потрепав меня за щёки, улыбнулась мама Ани. — Не ленивая, помогать любишь. Жениха тебе надо такого же.       Я смущённо отвела взгляд в сторону, глупо улыбаясь, пока Аня поддакивала матери и хихикала за её плечом. Жениха надо, да. А он уже вроде как и был.       Подруга взяла ведро с рыбой, которое тётя Марина накрыла марлей, и мы направились к выходу с рынка, на котором толпа начала редеть.       Откуда-то спереди урывками доносился крик, привлекающий внимание прохожих. Не видя из-за спин Ани и её мамы, что там может быть интересного, я обратилась в слух, пытаясь разобрать хоть слово.       — …Советская рулетка, кремлёвское лото… Выигрываешь кофту, а может, и пальто!       — …Бюллетень опускай… Своё счастье испытай!       — …Пришли пенсионеры… Ушли миллионеры!       Наконец поравнявшись с источником криков, я едва не споткнулась на ровном месте.       В самом конце рынка расположилась компания из нескольких человек. Около семи мужчин окружили того самого зека, которого я снесла с ног несколько минут назад, а он, сидя на картонке и разложив на ней три игральные карты, зазывал людей.       Мимо компании просто так мало кто проходил. Все, чьим вниманием зеку удавалось завладеть, останавливались, заинтересованные выигрышем, однако толпу не образовывали, скорее группу зевак, не более.       Казалось, я бы просто прошла мимо и забыла об этом человеке и компании, которая наверняка обдуряла людей, но, увидев среди них ещё одно знакомое лицо, остолбенела.       Никита невозмутимо стоял за спиной зека и наблюдал за тем, как тот крутит на картонке три карты, пытаясь таким образом «запутать» решившую принять участие девушку.       — Я вас догоню, — я тут же бросила вслед Ане и тёте Марине, а сама, не веря своим глазам, подошла к людям, сгрудившимся полукругом у картонки за спиной девчонки.       Кащей не видел меня. Смотрел бесстрастным взглядом за тем, как девчонка, чей профиль мне тоже показался знакомым, гадала на считалочке, какая из карт может оказаться тузом.       И вот она подняла карту, лежащую справа, а после повернула её лицевой стороной к зевакам, демонстрируя масть и достоинство.       — Бубновый туз! — взвизгнула девушка, а после, подпрыгнув, закружилась на месте, якобы радуясь выигрышу, который ей тут же вручили в виде пятидесяти рублей.       И тут я разглядела её лицо, признавая в ней Давыдову. Дыхание сразу спёрло, а глаза застлала злоба. Сердце гулко ухнуло, когда я перевела взгляд на всё ещё не заметившего меня Кащея. Не могла она находиться тут просто так, да ещё и одновременно с ним. В одно время и в одном месте? Правда?       В толпе зашептались, воодушевлённые этим выигрышем, а после какой-то мужчина изъявил желание испытать свою внимательность, а вместе с ней и удачу, протянув ведущему пять рублей.       Что говорил сидящий на картонке зек, крутя карты медленно, будто специально, мол, вот же она, халява, забери её, я уже не слышала. Пристально смотрела на Никиту, который улыбался Полинке, маячившей неподалёку. Сама чувствовала, как сердцебиение учащалось, словно сердце рвалось наружу через глотку, иначе не объяснить возникший в ней спазм.       Я не могла смотреть на то, как он улыбался ей. Дикая ревность щемила в груди от непонимания, что связывало этих двоих. Мысль о том, что Никита сам притащил её сюда, была словно удар под дых. Ну неужели между ними всё же было что-то, о чём я не должна была знать? Неужели все его слова о том, что в груди у него только я, были фарсом?       Время словно остановилось, а вместе с ним и я оцепенела. Сердце сжималось в груди, а дыхание перехватывало. Он стоял там, с ней, с той самой девушкой, о которой говорил, что между ними ничего нет. Но почему она снова оказалась рядом? В мыслях мелькнула тень сомнения, которое последнее время грызло меня изнутри. Он говорил, что всего лишь помог её матери. Но случайность ли это, если она стала появляться там же, где и он? Руки бесконтрольно дрожали, а в горле встал ком. Я хотела отвернуться, убежать, но ноги словно приросли к земле. И совладать с собой никак не удавалось.       Разочарование вперемешку с тоской накрыли с головой, унося за собой куда-то на дно Казанки. В висках пульсировало от смешанных чувств, которые сменяли друг друга настолько быстро, что я не успевала понять, что же всё-таки чувствовала.       Хотелось уйти, но в то же время остаться. Хотелось сделать что-нибудь такое, от чего Никите станет стыдно передо мной и окружающими. И, что самое ужасное, хотелось сделать что-нибудь такое, чтобы сам образ Давыдовой собирал не улыбки, а смешки.       Однако из этого подвешенного состояния меня вырвал толчок. Ужаснувшись собственным мыслям, я вздрогнула всем телом, избавляясь от наваждения и вновь взглянув на картонку.       Мужчина, решивший сыграть, встал ботинком на левую карту, а как наклонился, убрав с неё ногу, тут же пошатнулся от толчка и упал. Все сразу переключили внимание на него, разражаясь гоготом и забывая о картах. Я же боковым зрением уловила движение на картонке, так как стояла относительно ближе всех к ней. Зек ловко поменял местами карты, а после сложил руки на груди как ни в чём не бывало.       Как только мужчина поднялся на ноги, то тут же перевернул выбранную ранее карту, открывая вид на пиковую даму. Он разочарованно топнул ногой, а после, шикнув, ушёл ни с чем.       За ним играли ещё несколько человек, которым так же что-то мешало выиграть, когда зек едва ли не молниеносно менял карты местами, предварительно отвлекая внимание игравших.       Стало понятно одно — выигрывали только подставные.       Не исключено, что Давыдова таковой и являлась. Потому как из шести сыгравших она была единственной с выигрышем и при этом не спешила уходить. Может, она и находилась здесь только поэтому, а не из личного интереса к Кащею. Надо же, как легко собственный мозг придумывал ему оправдание, сменив мой гнев каким-никаким спокойствием.       Однако, чтобы окончательно убедиться в придуманной мной же отговорке, я решила пойти на отчаянный шаг. Невзирая на липкий страх, что змеёй вился меж лопаток, стоило взглянуть на зека, что, сняв шапку, оказался лысым, я, ослабив на шее платок, сделала шаг вперёд, выходя из тени.       — Разрешите сыграть? — как-то неуверенно усмехнувшись собственной затее, что вмиг стала казаться глупой, я задала вопрос не то Никите, не то ведущему, а у самой в мыслях одно: «Серёжа убьёт меня».       Глаза Кащея тут же округлились, завидев меня, а его лицо заметно вытянулось, словно его поймали на месте преступления. Однако что-либо сказать он не смел. Лишь едва заметно мотнул головой в сторону, словно прося меня оставить эту затею и уйти, не связываться с уличными обманщиками.       Но какой-то внутренний вызов, брошенный самой себе, шептал не слушать его, сделать всё наоборот. И я не послушала его. Только кинула хмурый взгляд на Давыдову, что откровенно забавлялась этим зрелищем, скрестив руки на груди.       Никита, увидев, в кого я стреляла глазами исподлобья, всё понял. Оттого только сильнее напрягся, готовый в любой момент сорваться с места и вцепиться в мою руку, уводя прочь. Только вот незадача… он, как цепной пёс, стоял за зеком, словно в ожидании команды. Все старшие в группировках пресмыкаются перед своими пацанами? Такие у них понятия, да?       — А на ногах-то устоять сможешь? — намекая на нашу предыдущую встречу, усмехнулся зек, оценивающе осматривая меня снизу вверх.       Я лишь молча протянула красную десятирублёвую купюру с изображённым на ней Лениным — всё, что у меня было.       Желание свернуть эту картонку и оставить банду Кащея ни с чем взяло верх, а какая-то необъяснимая самоуверенность так вообще выбила из лёгких все сомнения. Я думала только о том, что Никита их старший, а значит, эта «шалость» сойдёт мне с рук. Просто ему потом придётся объяснять своим пацанам отсутствие денег, не мне же.       Хмыкнув, ведущий буквально выдернул купюру из моих ладоней, а после, с насмешкой подмигнув, начал крутить между собой карты да так быстро, что я едва поспевала за его кистями.       Вскоре его жилистые руки остановились, и зек мерзко оскалился, демонстрируя почти почерневшие зубы с большими промежутками между ними.       — Дерзай, Забава, — фыркнул он, нарекая меня прозвищем, понятным только ему, а после за его спиной подхватили гогот другие участники этого лохотрона.       Я, взглянув на Никиту, увидела какую-то мольбу во всём его виде. Он словно не хотел, чтобы я выиграла, оттого стиснул челюсть так, что на ней заиграли желваки. Он всё ещё пытался подать мне какие-то знаки, которые я с трудом различала, на самом деле. Мало что понимала в них. Видела только то, что Никита был крайне недоволен моей выходкой и всё на этом.       Но стоило мне вновь взглянуть на Давыдову, что по-прежнему смотрела на меня будто свысока, как сама неосознанно начала игнорировать нахождение рядом парня, который никак не спешил демонстрировать нашу связь. И это, признаюсь, очень волновало. Неужели он ничего даже не скажет своим пацанам, которые по виду больше были мужиками, что я с ним хожу? Он лишь стоял на месте, как вкопанный, словно боялся, что нас раскроют, будто не хотел при Полинке признавать, что я с ним.       Будучи точно уверенной, что туз находился справа, я, улыбнувшись скалящемуся зеку, сделала шаг вперёд и наступила на лежащую посередине карту. Слуха коснулась едва различимая усмешка. Конечно, им всё заранее понятно стало, ведь если я выбрала карту-пустышку, то и смысла менять её не было.       Я намеренно не торопилась переворачивать карту, а оттого, оглядевшись, неожиданно про себя отметила, что зевак за моей спиной стало больше. Одна я не осталась в этом переулке среди сомнительной компании во главе зека, — уже хорошо.       Наклонившись, чтобы поднять карту, я, глянув по сторонам, будто убеждаясь, что никто меня толкать не собирается, подняла ногу с пустышки и протянула к ней руку. Однако в последний момент перевернула карту справа, открывая под ней всё тот же бубновый туз.       — Получите, распишитесь, — самодовольно хмыкнув над зеком, я едва уловила в его глазах недобрый блеск, который, конечно же, благополучно проигнорировала.       — Ну какая… Ну какая… — сквозь зубы процедил зек, недобро зыркнув на меня исподлобья, а после едва не выплюнул: — Шельма.       Окрылённая успехом, я отошла в сторону, ожидая возврата своих денег и вручения выигрыша.       Наблюдая за тем, как следом за мной решила попытать удачу бабушка, которая наверняка воспользуется этой же хитростью, я самодовольно улыбалась. Так-то им, жуликам этим. Наверняка после моего триумфа их «общак» разорится и Кащей озадачится.       Полинка больше не смотрела в мою сторону, словно намеренно отвернулась и заговорила с каким-то мужиком. А я была довольна тем, что и без поддавков смогла выделиться, да ещё и в сторону Никиты сознательно не смотрела, который буквально буравил меня взглядом.       — Ну чё, выиграла? — кто-то пробасил за моей спиной, а я, готовая хвалиться, обернулась назад, и вся моя спесь куда только делась, стоило увидеть перед собой рыжего детину ростом больше двух метров. — Дёргала бы ты отсюда, и чтобы я тебя здесь больше не видел.       — Не-не, Ржавый, не гони, она нужна! — крикнул с картонки зек, который как-то быстро завершил своё представление, начав разгонять людей.       Я словно сжалась вся изнутри, осознавая, что всё зашло слишком далеко и выпутаться из этой ситуации сама точно не смогу. Ну что, выпендрилась? Потешила самолюбие? Утёрла нос Давыдовой, которой, кстати, и след уже простыл? Проучила своего ненаглядного?       Понимая, что вся компания потихоньку сворачивается и вот-вот двинется в нашу сторону, я с опаской заозиралась по сторонам, внезапно осознав, что переулок совсем опустел, — все каким-то образом быстро разошлись.       Рынок, некогда шумный и оживлённый, теперь лежал в мёртвой тишине, словно испустивший последний вздох. Оставленные ларьки и лавки стояли безмолвными свидетелями этой сцены, а между ними завывал ветер, пронизывая до костей и напоминая о морозах, которые ещё не раз ударят.       Тяжёлое и низкое небо нависало над головой, поглотив последние отблески света. Лишь пара фонарей, тускло мерцая, бросала на землю бледные пятна, создавая причудливые тени.       Моё дыхание превращалось в белые клубы, растворяясь в этой темноте. Где-то в конце рынка, где тьма особенно сгущалась, виднелась груда металла — обломки чего-то давно забытого. Они напоминали страшную фигуру, будто притаившуюся, готовую двинуться ко мне в любой момент вместе с бандитами.       Собственное сердце, казалось, замерло, а по спине пробежал табун холодных мурашек. Отчего-то пустой и безжизненный рынок казался теперь ловушкой, из которой не было выхода.       — А знаешь, наверное, мне пора, — проблеяла я, отходя от Ржавого и намереваясь сорваться на бег и пуститься прочь.       — Куда? — рыжий больно схватил меня за предплечье и встряхнул так, что я клацнула зубами, едва язык не прикусив.       Глаза заслезились от страха, а сама я начала искать среди бандитов Кащея, про себя молясь, чтобы он не ушёл никуда, не оставил меня здесь одну, такую непутёвую.       Никита словно испарился. В чьи бы лица я ни вглядывалась, родного так и не видела. Оттого задрожала всем телом, как лист на ветру. Неужели оставил? Обозлился, что знаки его игнорировала, и бросил тут самостоятельно выкручиваться, наплевав на меня. Неужели всё же наплевал на то, что я была с ним? И как вообще его универсамовские, зная, чья я, могли прикасаться ко мне? От этой путаницы соображать вообще не получалось. Я и так мало что понимала в этих уличных понятиях, но в чём я была уверена, так это в том, что женщин друг друга группировщики не имели права трогать. По крайней мере, я так думала до сих пор.       Испугавшись, что мои домыслы могли оказаться правдивыми, я дёрнула руку на себя, однако вырвать её из крепкой хватки так и не удалось, оттого я, ничего умнее не придумав, собрав все силы, что у меня были, пнула Ржавого твёрдым носом сапога прямо в колено.       Парень, взвыв, не выпустил моей руки, однако хватку чуть ослабил, позволяя вырваться. Я хотела было пуститься вдоль рынка и спрятаться на какое-то время, лишь бы меня не догнали и, не дай бог, не узнали, где я жила. Однако дорогу преградили остальные бандиты, что ранее у картонки стояли.       Сердце бешено колотилось в груди. Я готова была волком выть от собственной глупости и ощущения предательства, которого всё же время неосознанно и так поджидала.       Я словно оказалась в ночном кошмаре. Мужчины стояли как тени, готовые исполнить любую прихоть их главного. Я почувствовала, как страх проникает в каждую клеточку моего тела, сковывая движения и парализуя разум. В мыслях только одно: «Где ты? Где ты? Где ты?», словно пластинку заело.       — Ну чё ты убегаешь, красуня? Выигрыша даже не дождёшься? — вперёд вышел зек, который, засунув руки в карманы грязной дублёнки, сделал ещё несколько шагов мне навстречу.       Ноги затряслись от ужаса, а едкие смешки эхом звенели в ушах. Ветер словно стих, а воздух вокруг сгустился, опустившись на плечи непосильным грузом. Я хотела рвануть назад, лишь бы хоть как-то попытаться избежать той участи, что приготовил мне этот с наколками.       Резво развернувшись, я даже шага сделать не успела, как врезалась в чью-то грудь и тут же была заботливо обнята крепкими руками. Почувствовав знакомый запах, исходящий от плаща, я обеими руками вцепилась в его ворот, носом зарываясь в грудь, и, рвано вздохнув, наконец дала волю слезам.       — Она со мной, — только и прохрипел Кащей, прижимая к себе ближе, словно меня могли вырвать из этих рук и упрятать.       Зек расхохотался за спиной, а я сильнее вжалась в родное тело, как бы умоляя не отдавать меня ему. Противный смех подхватил гогот всей группы, некоторые члены которой закашливались при опустившейся вечерней температуре. Чувство беззащитности сменила уверенность в парне, который стоял за меня, рискуя собой. Кто там говорил несколько дней назад о том, что перед своей женщиной нужно отвечать? Ну, что, Ев, он в полной мере ответит? За тебя?       Я чувствовала защищённость, но боялась, что этого будет недостаточно, что мы вдвоём окажемся просто похороненными на этом рынке, ведь Никита ничего не мог сделать против семерых чисто физически. Один Ржавый чего только стоил. А от меня какого-либо толку вообще не было.       — Да видел я, что твоя она, — хмыкнул зек, подходя ближе, о чём свидетельствовал хрустящий под его ногами снег. — Чё, думаешь умнее всех? Кинуть нас решил? Поэтому бабы тут твои крутятся? Так дела не делаются, Кащей. Ты либо с нами, либо на хуй идёшь. Я не буду мыкаться, как ты. Я-то знаю, чего хочу.       Никита разомкнул объятия и завёл меня за спину, придерживая рукой и не давая выйти из-за него. Дрожь всё ещё не отпускала моё тело, а оттого я даже не шевелилась, осознавая, какие проблемы создала Никите своей дуростью. Ужас сжался комком в горле, когда мужчины начали подходить к нам ближе. Их глаза сверкали ненавистью, словно те были хищниками, готовыми вскрыть свою жертву. И в эпицентре их внимания стоял Никита, лицо которого искажала смесь страха и какой-то решимости. Я же чувствовала, как сердце колотится в груди, и каждый удар повторял одно имя — моё собственное, нарекая его источником всех бед.       Взгляд Кащея столкнулся с моим, и в тот момент я поняла: он был готов рискнуть всем, лишь бы я была в порядке. Но какой ценой?       «Почему именно они твоя семья?» — только и крутилось в голове, когда напряжение разрасталось, а безумие ситуации накрывало волнами.       Зек что-то достал откуда-то из-за пазухи. А после это нечто, щёлкнув в его руках, блеснуло в свете фонаря, заставляя меня едва ли не взвыть. Он достал балисонг, состоявший из двух равных частей с деревянными накладками, соединёнными шарнирами с клинком. Отчего-то я была более чем уверена, что этот нож предназначался именно мне. Стало не на шутку страшно. По мере приближения мужчины к нам, уши закладывала пульсирующая в висках кровь, а тело и вовсе становилось ватным. Всё это — из-за его группировок. И из-за моей глупости.       Снова в моих мыслях появлялись лица родителей. Грозный отец, который на порог родного дома не пустит, и мать, что будет стоять за его спиной и тихо плакать, даже не смотря в мою сторону. И это только если мне повезёт и удастся вообще добраться до дома.       — Слушай, Инженер, пусть она уйдёт, и мы всё порешаем. Чё мы, звери какие-то, что ли? — Никита усмехнулся, сильнее придерживая меня рукой. — Чё ты кипишуешь-то раньше времени?       Зек, который, как оказалось, и был этим самым Инженером, недобро зыркнул на меня, сталкиваясь взглядами, а его губы растянулись в зловещей ухмылке. Он подкинул нож в воздухе, а после, когда тот крутанулся, ловко поймал его, цокнув.       — Так не годится, — только и прокряхтел он, опускаясь в приседе. — Порешаем, если баба твоя узнает, где её место.       — Она знает, — Никита больше не смотрел в мою сторону, но не расслаблялся, всё ещё выступая преградой между мной и зеком.       — Хуёво она знает, раз в дела наши лезет, — Инженер достал из кармана дублёнки знакомую пачку с коробком спичек и, достав одну сигарету, тут же прикурил её. — Я вот тебя когда на делюгу брал, рассчитывал, что по красоте всё будет. С тобой-то. Ты ж вроде толковый, ток вот с пацанами двигаешься. Думал, оставишь этот детский сад и серьёзными делами начнёшь заниматься. С мужиками. Но какие тут дела, если ты бабу свою воспитать не можешь. Куда она лезет-то, соплячка твоя?       Инженер после своей тирады сделал затяг, продолжая сверлить меня волчьим взглядом. Я же, обнимая мужское предплечье, затаила дыхание, несмотря на то, что в норму оно никак не приходило. Я словно была на каком-то подпольном суде. Никита отвечать ему не спешил, лишь чуть склонил ко мне голову, будто убеждаясь, что я всё ещё на месте, за его спиной.       Я не могла отвести взгляд от его сосредоточенного профиля. Он то хмурился, то расслаблялся. Было видно, как он разрывался, пытаясь придумать наиболее безопасный выход.       — Давай без неё разберёмся? — наконец Кащей вновь воззрился на зека, который, видя, что я вцепилась в Никиту сильнее, возмущённая тем, что он может остаться с ними один, широко улыбнулся.       — Ан нет! — подпрыгнув и выпрямившись во весь рост, Инженер бросил сигарету в сугроб. — Здесь я условия буду ставить. Смотри, — цокнув, мужчина оголил лезвие ножа, а затем кинул его в нашу сторону. Нож, блеснув под фонарём, остриём вонзился в снег у ног Никиты, — пусть твоя ненаглядная встаёт к стене. А ты кидаешь в неё нож. И кидаешь до тех пор, пока не попадёшь. По-другому она не усвоит урок. А не сделаешь это ты, тогда сделаю я. И просто царапиной она уже не отделается.       Я в ужасе округлила глаза, взглянув на голую стену какой-то ветхой постройки, стена которой сливалась с рынком. И то, как Никита задумался, не давало мне покоя. Словно он действительно размышлял, принять ему эти условия или нет.       Кащей, простонав, шумно втянул воздух, однако каких-либо шагов делать не спешил. Мужчины с интересом смотрели на него, будто стервятники, ожидающие смерти истощённой зебры.       Огромная вина изъедала меня изнутри, как только мыслями я возвращалась к тому, что сама заварила эту кашу. Это же было моей идеей сорвать «бизнес-план» кащеевской банды. И моей же идеей наряду с этим было выделиться перед девчонкой, к которой ревновала его. Но… наверное, будь он более честен со мной, этого бы не произошло. Ну точно. Если бы он не пропадал, а потом «случайно» не оказывался в обществе той, из-за которой мы ругались, если бы просто был рядом со мной, то этого бы не произошло. Господи, если бы я только держала себя в руках… Если бы…       Парень обернулся ко мне, встав вполоборота, чтобы видеть и мужчин тоже. Он молча смотрел на меня, а я под его взглядом готова была сквозь землю провалиться. В нём не было осуждения, не было злобы или ещё чего-то, что могло хоть как-то охарактеризовать его чувства в этот момент.       Он просто смотрел на меня с таким равнодушием, что это казалось самым худшим наказанием на свете. И я неосознанно думала о том, что лучше бы он кричал на меня, лучше бы ударил, но не молчал и не смотрел такими пустыми глазами, словно я перестала для него существовать.       Под этим взглядом я испытала всю палитру эмоций. Готова была прощения у него просить за легкомыслие, лишь бы он хоть что-нибудь сказал.       Поджав губы, Никита нервно повернулся ко мне спиной, а после выдал одно-единственное слово, оглушившее меня как выстрел:       — Хорошо.       И этот ответ расставил всё по местам, дав понять одно: не он тут главный.       Группа мужчин разразилась довольными возгласами, сменяясь улюлюканьем и гомоном, мол, сейчас будет весело.       Кащей подобрал нож, торчащий из снега, и, аккуратно взяв меня за предплечье, потащил в сторону заиндевевшей стены заброшенной постройки.       — Нет! — с моих губ наконец сорвался визг, а я, упираясь, пыталась стряхнуть его широкую ладонь с себя. — Отпусти!       Никита словно не слышал меня, игнорируя все мои попытки вырваться. Вцепился мёртвой хваткой да под ор и свист тянул к проклятой стене. И это было ещё хуже, чем кабинет Камаева. Это было ещё хуже офицерской пощёчины.       Никита тогда сам к себе домой увёл, сам фарш замороженный протягивал, чтобы отёк с рассечённой губы снять. И что меня ждало в этот вечер? Сам собирался пришпилить ножом к стене в подворотне, как кошку драную?       Я не могла поверить, что передо мной был парень, которого я полюбила. Ощущение преданности сдавливало грудь. Нет, оно точно вонзило свои лапы в рёбра, ломая их, а найдя сердце, сжимало в кулаке, готовое просто лопнуть от давления.       Это его я перед братом отстаивала? Человека, который вместо того, чтобы увести меня, спрятать от опасности, наоборот — вёл на казнь, на которую с удовольствием посмотрят его дружки? Где тот парень, что в КАЗе обещал убить любого, если меня тронут? Что с ним стало?       Дойдя до стены, Никита грубо дёрнул меня к ней, а я вдруг осознала, что пошевелиться даже не могла, не то что сбежать. Ужас сковал всё тело до невозможности. Я словно была парализована.       Парень словно намеренно избегал зрительного контакта. Смотрел куда угодно, только не в мои глаза, мою руку отпускать не спешил. Он будто был где-то далеко отсюда. Погряз в размышлениях без возможности вынырнуть из них. Кащей будто замкнулся. Может, боялся чего-то, оттого невидимую дверь закрыл передо мной, словно таким образом снимая с себя ответственность.       Не знаю как, но я нашла в себе силы поднять свободную руку и коснуться его лица, заставляя наконец взглянуть в мои глаза.       — П…пожалуйста… — словно проскулила я, а глаза слёзы застлали. — Не надо, прошу…       «Ты же говорил, что любишь меня», — готово было вырваться наружу, но вместо этого только губы задрожали. Нос заложило, а ком в горле и вовсе не давал вдохнуть больше воздуха. Парень, наконец столкнувшись с моим умоляющим взглядом, будто приобрёл какую-то осознанность.       Он просто заправил локон выбившихся волос из-под платка, который давно сполз с головы, и, огладив мою щёку в каком-то заботливом жесте, наклонился к лицу, а после, коснувшись лба сухими губами, оставил быстрый и смазанный поцелуй, точно на удачу.       И только после этого он резко развернулся, словно боялся, что в любой момент передумает и вновь встанет на мою сторону.       Я, оставленная в смятении и в каком-то бреду, тряслась не то от ветра, не то от ужаса происходящего. Не знала, что было бы лучше: сразу умереть или и дальше сгорать от ожидания последствий.       — Так бы сразу, — злорадно прокряхтел Инженер, ссутулившийся в метрах пятнадцати-двадцати от меня, а как Никита, поравнявшись с ним, остановился, добавил: — Привыкай, Кащей, к тому, что ты больше не щенок. Мы не шпана, у нас всё серьёзно.       Оставленная одна у постройки, я готова была упасть на заснеженную землю и просто разбиться на тысячу осколков. Непонимание и ещё что-то изнутри разрывало все органы. Если говорят «бьёт — значит любит», а если ножи бросает — тогда что?       Жалость выбивала из тела остатки сил. Колени тряслись так, будто были больны и немощны, а губа нижняя дрожала, точно у обиженного ребёнка. И тем не менее я и шага в сторону сделать не могла. Словно меня пригвоздили к этому месту и ничего с этим не сделаешь. Я даже глаза закрыть не могла — таращилась на того, кто своей называл, и не смела веки смыкать. Казалось, сделай я это, и он точно не поскупится вонзить балисонг в грудь по самую гарду.       Моя рука сама потянулась к шее, нашаривая там верёвочку с крестиком, в который вцепилась. Я готова была охрипнуть от молитв, лишь бы это оказалось сном, лишь бы я не была здесь.       Злость и стыд заставляли жевать губы и в мыслях «Отче наш» повторять с серьёзными запинками, ведь от ужаса даже забывались слова. Я сама не своя была. Точно обезумела, попала под толщу льда, не слыша больше ни слова вокруг. Смотрела только на Кащея, совершенно не обращая внимания на свидетелей этого зрелища, и не видела никого, кроме него.       Зелёные глаза в какой-то внутренней борьбе блестели, на миг сталкиваясь с моим взглядом, в коем поток слёз никак не прекращался.       И всё же он замахнулся под мужской гогот, а я затаила дыхание, ожидая худшего. Инженер с ехидством что-то говорил Никите под руку, а тот, больше не медля, метнул нож.       Для меня время словно остановилось на долю секунды.       В этом освещении я не увидела летящего в мою сторону ножа, а в себя пришла лишь тогда, когда он вонзился в брусчатую стену у моего правого уха, сотрясая рядом воздух. От силы броска иней вперемешку с щепками разлетелся в стороны, в том числе и в моё лицо, а я, едва не завизжав, дрожащими ладонями закрыла глаза.       Меня точно оглушили, оттого я боялась вновь взглянуть в сторону парня, от любви к которому буквально иссыхала. И я всё ещё не понимала, как ЭТО не зарубило больную любовь на корню.       Моё дыхание участилось в какой-то лихорадке, а температура тела словно взлетела. Кровь прилила к лицу, а нервный тремор сводил руки в спазмах. Такого состояния я ранее не знала. И тогда казалось, что хуже быть не может. Но хуже ещё как могло быть и обязательно будет.       Я попыталась в защитном жесте накрыть уши ладонями, но их тут же отдёрнули. Мой профиль рассматривал зек, который, довольно резво сократив между нами расстояние, доволен не был.       — Мало! — заключил он, а после, оглядев моё едва не зелёное лицо, резко дёрнул пальто, которое, стянув с моих плеч, тут же отбросил к ногам, а за ним и платок с шеи содрал, кидая туда же. Словно оценивая плоды своей дикости, зек обратился ко мне: — Ты запомнишь это.       Смотрящий на нас Никита будто порывался броситься ко мне, но тут же одёргивал себя, заставляя стоять столбом и просто наблюдать. Когда Инженер, вынув из бруса нож, вернулся к нему, встав рядом, Никита, с непониманием смотря на меня, прикусил щёку.       Обхватив плечи на холоде, я вдруг осознала, что теперь уже мне было всё равно на хохот и свист, доносящийся откуда-то из-под толщи сгустившегося воздуха. И было всё равно на ветер, который трепал край вязаного свитера, что был просто не в состоянии как-то согреть.       Выпрямившись, я гордо вздёрнула подбородок, вновь сталкиваясь с зелёными глазами, из которых, казалось, вот-вот тоже пойдут слёзы. И если мои вмиг высохли на щеках, то его обязательно прольются. Если не сегодня, то позже. Но обязательно прольются.       Рука сама потянулась к уху, у которого нож пару минут назад просвистел, застряв в брусе. Нашарив на хряще тёплую кровь, сочившуюся из мелкой раны, я про себя отметила, что с такой точностью Кащей мог быть ювелиром.       — Ты знаешь, куда целиться, — словно Дьявол, сидящий на левом плече, ухмыльнулся Инженер, на которого Никита даже не смотрел, а после тот протянул ему нож, который парень без сомнений принял.       Невзирая на дрожь в теле, я стояла перед Никитой словно застывшая в вечности. Словно бросая вызов Кащею и его дружкам, которые переглядывались между собой.       Вся боль и недоумение, свербящие под рёбрами, вместе со мной заглядывали в бездну глаз напротив.       Когда Кащей вновь замахнулся, я уловила дрожь ножа в его руке, но знала — это не от страха, а от выбора, который ему навязали и который он уже сделал. Сердце внутри разрывалось, а горечь подступала к горлу, но я не позволяла себе снова заплакать перед ним.       Время словно замедлилось, когда нож выскользнул из мужской руки. Следом за ним и Никита сорвался с места, бегом направляясь в мою сторону.       В мыслях только наш танец в «Силикате», а за ним поход в кино, где он смотрел на меня такими влюблёнными глазами, коих я никогда в своей жизни не видела.       «Ты у меня вот здесь…» — вертелась в голове фраза, брошенная в коридоре его квартиры, а за ней и ощущение тепла в области сердца, куда он в тот вечер пальцем указал.       Кащей целился в моё сердце с самого начала. И с самого начала попал в него. И, чёрт возьми, это так символично при таких-то обстоятельствах, когда брошенный им же нож столкнулся с моей грудью, воткнувшись рядом с сердцем.       Ответь мне, пожалуйста, если я у тебя там, то где у меня останешься ты?