Обручен — обречен

      Вокруг вьются картинно-новогодние хлопья снега, путаются в Олежиных прядях, сияют алмазами в свете уличного фонаря. Антону кажется, что он попал в чудесную зимнюю сказку прямиком из детства. Ладно, может быть, из юношества. В его детстве совсем не было никаких мечтаний о вот таких сказочно-нереальных Олежах, похожих на само олицетворение зимы: фарфоровых, хрупких, как тонкий лед, с глазами как небо ясным утром, изящных, как иней на ветках деревьев.       А вот сейчас — да, несомненно да. И он так близко, греет нос, уткнувшись в его шарф, запустив руки в его карманы, переплетя их пальцы. Антон считает снежинки на его волосах.       — Олеж?       — М? — поднимает лицо, смотрит с улыбкой, мягкой и нежной, вынимает правую руку из его кармана, кладет на щеку, где тает влагой упавший снег. У Антона сердце щемит от этого жеста.       Олежа чуть наклоняет голову набок, почти опаляет губы дыханием, которое вырывается облачками пара, а потом проскальзывает мимо, оставляя Антону томительное ожидание поцелуя. Почти прислоняется к уху, будто хочет сказать что-то совершенно секретное, что должно навечно остаться в этой снежной круговерти.       Антон закрывает глаза, чтобы не пропустить ни единого слова, ни одного сбивчивого вдоха, и… Олежа орет ему в ухо отвратительным пищаще-крякающим звоном будильника. Антон почти подскакивает на кровати, ошалело проводит по телефону пальцем, выключая звук, и трет лицо. Ужасно. Просто ужасно. Таких омерзительных пробуждений у него не было уже очень, очень давно.       Олежа был таким реальным, таким настоящим… В ухе все еще звенит.       Он скучает. Они списались в прошлую среду, когда врач, посмотрев на результаты анализов и осмотрев Полину, сказал, что она совершенно точно не беременна. Антон выдохнул. Полина почти расплакалась от облегчения.       Олежа ответил «хорошо».       Прошедшие полторы недели ощущаются как несколько месяцев. Антон ежедневно подавляет в себе порывы сорваться с места и приехать в цветочный или к Олежиному подъезду прямо сейчас. Это будет нечестно и неправильно — Олежа попросил дать ему время и пространство.       С каждым днем становится все страшнее и за ребрами тянет все сильнее: Олежа может понять, что без Антона ему лучше, что ему спокойнее и свободнее, что он не готов ни к чему, что Антон просто не тот…       Он может даже не написать и не позвонить, а просто пропасть. Антон по ночам зажмуривается до искр, если разум решает подкинуть очередную вымышленную картинку цветочного, в котором Олежи нет и больше никогда не будет, и та флористка с дредами неловко улыбаясь, передает его слова Антону: «не ищи меня, я решил сбежать». Антон упахивается на работе, чтобы ни одна предательская мысль не пролезла сквозь усталость. Он уверен, что Олежа скоро ему напишет, и что скоро все станет как раньше. Ладно, почти уверен.       Когда в четверг вечером он получает смс от Полины, что ее самолет удачно сел во Франции, Антон понимает, что совершенно разучился быть один, и это осознание оказывается довольно неприятным. Раньше одиночество его совсем не тяготило, наоборот, оно было желанным и ожидаемым. Вокруг него всегда было слишком много людей. А сейчас ему отчаянно хочется, чтобы он не был один. Чтобы рядом был Олежа.       Антон приходит в пустую квартиру поздно вечером в пятницу, совершенно без аппетита съедает ужин, потом долго-долго лежит в ванной, пока вода не остывает. Чистит зубы, подавляя в себе глупое желание нарисовать что-нибудь на запотевшем зеркале. Ему не пятнадцать, чтобы писать свои инициалы. И он уже совершенно точно не в том возрасте, чтобы писать что-то вроде «А + О = сердечко». Глупо.       Ложится, надеясь, что сон придет быстро, но, конечно, этого не происходит. В голову лезут противные мысли об Олеже. Что если он попросит больше никогда не приезжать? Антона тогда просто разорвет от тоски; из-за этой, если смотреть трезво, мизерной вероятности, усиленной ночной темнотой и тишиной пустой квартиры, становится почти физически больно. Антон переворачивается на другой бок.       Все что нужно — просто уснуть. Он может завтра спать хоть до вечера, и никто ему не скажет ни слова. Раньше вот такие Полинины командировки воспринимались как дар божий — он мог просто провести время наедине с собой, почитать книгу, не вылезая из постели, или погулять по парку в одиночестве, он мог просто весь день просидеть в телефоне. А сейчас он совершенно не знает, куда будет завтра себя девать. Надо будет, наверное, пропылесосить и сходить в магазин. А дальше — дальше он что-нибудь придумает. Сейчас надо уснуть.       Антон не реагирует, когда сквозь легкую дрему раздается звук сообщения. Мало ли: предупреждение МЧС, реклама или что-то в этом роде. Но когда следом приходит вторая смска, он открывает глаза и, щурясь, снимает блокировку. Резко накатывает совершенно не свойственное и глупое волнение. Это может быть Олежа.       Антон на секунду закрывает глаза и вздыхает. Скорее всего это реклама. Половина первого ночи, никто кроме автоматизированных рассылок в это время не пишет. Только если это не Олежа, который работает ночью.       Антон открывает сообщения, и видит уведомление из чата. Сердце определенно сбивается со своего привычного ровного ритма и начинает стучать значительно быстрее.       «Привет. Если ты еще не спишь, то, может, приедешь? Прямо сейчас». Антон буквально видит неловкость в этом сообщении. «Если ты хочешь».       Антон встает с кровати так быстро, что на секунду перед глазами становится еще темнее, одевается за несколько секунд, хватает ключи с полки и спускается к машине.       До цветочного долетает по пустым улицам меньше чем за десять минут, быстро паркуется, поспешно блокирует машину, вваливается внутрь под звон колокольчика, по которому он так соскучился. Олежа выходит из подсобки быстро, почти тут же. Он замирает на секунду и нервно улыбается. Он весь как будто еще больше побледневший и осунувшийся. Антон подозревает, что он выглядит также. Надо сказать хоть что-то, надо поприветствовать, надо извиниться, надо…       Антон делает несколько больших шагов и заключает Олежу в объятия. Олежа вцепляется в его куртку и выдыхает.       — Я скучал, — говорит Антон через какое-то время. Сколько его прошло понять невозможно — все вокруг замерло, растворилось в цветочно-можжевеловом запахе и тепле рук.       Олежа делает крошечный шаг назад, и коротко улыбается, заглядывая ему в глаза.       — Без тебя было тоскливо. И очень, очень паршиво.       Антон не может сделать ничего, только кивнуть. Он смотрит на Олежу, вспоминая все, подмечая все. На указательном пальце новый пластырь. Волосы взъерошены больше, чем обычно, губы обветренные и обкусанные.       — Чай? — спрашивает Олежа, соединяя указательные пальцы. Антон опять кивает.       Он чувствует себя дома.       — Спасибо, что дал мне время, и не подгонял, — тихо говорит Олежа, подливая кипяток им в чашки. Он опускает взгляд, трет пальцем по какому-то пятнышку на столе. — Это было очень важно для меня.       — Я знаю. Для меня тоже было очень важно, чтобы ты сам пришел ко всему.       Олежа улыбается, а потом нервно вздыхает и протягивает руку через стол. Антон берет ее с облегчением, с трепетом. Он так соскучился по этому, ему физически этого не хватало. Смотрит на смущенного Олежу — смущенного, но явно расслабившемуся и радостному, и подносит его руку к губам. Прижимается ими к костяшкам, к пальцам. Олежа вздрагивает и шумно выдыхает.       — Антон, — почти умоляюще. Антон чуть касается пальцем пластыря и кладет их руки на стол.       — Я боялся, что ты мне больше не напишешь.       Олежа как-то косовато и быстро ухмыляется, поднимает на Антона взгляд.       — Я боялся, что ты не приедешь. Глупо?       Антон отвечает ответной улыбкой.       — Очень, — Олежа прикрывает глаза.       — Как Полина?       — Во Франции. Как я понял, у них с Егором один номер на двоих, — Олежа удивленно приподнимает брови. — Я очень надеюсь, что та ситуация не повторится.       Олежа чуть склоняет голову в кивке, закусывает губу.       — Давай не будем об этом?       Антон сжимает его руку сильнее и кивает.

***

      — Поезжай домой, — говорит Олежа, когда Антон зевает уже пятый раз. — уже почти три.       — Я не хочу, — отвечает Антон, и Олежа хмыкает, качая головой. Антон замечает, что он чуть крепче сжимает их руки. — Я просто хочу побыть с тобой подольше. Утром тебя отвезу до дома.       — Это вовсе не… — Олежа пытается отказать не слишком убедительно. Возможно, дело в том, что его рука лежит в Антоновой ладони.       — Я хочу довезти тебя в теплой машине до подъезда после твоей смены. Ты имеешь что-то против? — Олежа смущенно улыбается и качает головой. Антон давит в себе желание опять прижаться к его рукам губами. Или снова обнять. Или, наконец, перегнуться через стол и поцеловать его. Но это будет слишком поспешно. Антон проводит большим пальцем по тыльной стороне Олежиной ладони и опять зевает. — Слушай, может у тебя есть кофе?       — Я не думаю, что тебе понравится мой кофе, правда. Но сейчас заварю. Только у меня нет молока или сливок.       — Все равно, — говорит Антон и с легким сожалением выпускает Олежину руку. Кофе сложно испортить, только если… — Стой. Вот это вот ты называешь «кофе»?       Олежа смотрит на него с чуть виноватой улыбкой и насыпает большую ложку гранул в его чашку.       — Я предупреждал. Будешь это пить? — Спрашивает Олежа, и Антон все же машет рукой. Все лучше, чем ничего. Он думает, что завтра, вернее уже сегодня, обязательно купит Олеже нормальный кофе. И сливок в пакетиках, которые можно хранить без холодильника. И еще какого-нибудь печенья.       Антон отпивает из чашки горьковато-кислую жидкость и старается не морщиться. Вместо этого он сосредотачивается на тепле их сплетенных рук.

***

      Антон просыпается почти в три часа дня. Он долго лежит, потом встает и завтракает (или обедает), потом пылесосит полы. К шести часам вечера он все-таки собирается и идет в магазин, где покупает кофе среднего помола, как и собирался и еще всякого разного по мелочи.       Созванивается с матерью, списывается с Полиной и очень, очень ждет времени, когда будет пора ехать за Олежей. В груди что-то теплое разливается от мысли, что сегодня они опять проведут вместе всю ночь. Что они опять будут держаться за руки и разговаривать обо всем, что Олежа будет близко-близко, что он будет смущенно улыбаться и смотреть на Антона своими синими глазами.       Олежа сказал приезжать сегодня к одиннадцати. И еще сказал, что ему надо будет украсить зал, так что спокойно посидеть не выйдет. Антон сказал, что поможет ему. Олежа улыбнулся и потер шею. Антон в очередной раз сдержался, чтобы не поцеловать его.

***

      — Еще ведь даже не декабрь, — говорит Антон, держа в руках коробку с пластиковыми шариками.       — Все магазины уже украшены, — отвечает Олежа, сосредоточено закрепляя нитки от шариков на потолке. Антон очень боится, что он навернется с этой шаткой табуретки. Конечно, Антон его поймает. Наверняка. Но проверять как-то не хочется. — Я тоже не понимаю зачем так рано, но начальник сказал сегодня все сделать. Дай мне ножницы.       Антон вкладывает их в его ладонь, потом протягивает руку, помогая Олеже слезть с табуретки. Потом они передвигают ее чуть левее, и Олежа опять лезет под самый потолок, закрепляя очередной шарик. Потом, значительно позже, после небольшого перерыва, они расклеивают блестящие гирлянды по стойке и по стеллажу с живыми цветами. Гирлянды пахнут пластиком и новым годом.       Олежа отходит в самый угол магазинчика, критично оглядывает помещение, и довольно кивнув, говорит:       — Остался последний штрих, — он приносит из подсобки баллончик, пшикает на витрину, выводит снежинки и елочку. — Как тебе?       — Весьма… новогодне, — кивает Антон. — Ты молодец.       — Ты помог очень, спасибо, — говорит Олежа и тянет его в подсобку. — Тебе кофе или чай?       «Мне тебя», — очень хочется ляпнуть Антону, но он прикусывает язык. Это уже совсем глупость, честное слово.       — Кофе. Только нормальный, — Олежа закатывает глаза и смеется. Антон дожидается, когда Олежа разольет кипяток по чашками и сплетает их руки. Пока хоть так. Пока этого почти хватает.

***

      Утром он довозит Олежу до подъезда. Тот берется за ручку двери, потом вздыхает, откидывается на спинку машинного кресла.       — Я рад, что… что все опять в порядке.       Антон кивает и улыбается.       — Я тоже.       — Слушай… спасибо. Правда, спасибо, что ты дал мне время, что приехал, что сегодня помог. За кофе спасибо.       Антон не успевает ответить вообще ничего. Олежа тянется к нему, касается губами щеки быстро-быстро, а потом выскакивает из машины и почти бежит до своего подъезда. Антон видит, как у Олежи пылают щеки, он видит, как он дергано и неловко машет ему рукой. Антон откидывается на сидение точно также, как и Олежа только что, трет щеку. Он не может перестать улыбаться.