Odi et amo

Сердце разгоняло кровь рваными толчками, кровавая пелена заволокла уши, отрезая мужчину от внешнего мира. В машине даже без включенного обогрева стало душно уже через пять минут, как альфа в неё запрыгнул. Расмус дышал через рот, как после спринта, и изо всех сил старался сфокусировать взгляд на окружающих его предметах за лобовым стеклом. Фонарь, вывеска круглосуточного супермаркета, зелёный свет светофора. Тесла везла своего владельца по пустым улицам центра, мягко тормозя на пешеходных переходах, которые в этот час не пользовались особой популярностью. Состояние альфы напоминало паническую атаку. Тело было на взводе и жало на все кнопки, лишь бы пытка прекратилась. Фильтр сходил с ума, мигая индикатором перегрузки сквозь чёрный корпус протеза - он почти дома, сменить картридж он сейчас всё равно не в состоянии, а мускусная вуаль на альфе была настолько плотная, что даже если он столкнётся с кем-то в лифте или подъезде, его собственный феромон не пробьётся сквозь неё. Эту опцию однако проверять не пришлось - Расмус без свидетелей добрался до квартиры, дрожащими пальцами приложил карточку к сканеру и всем весом толкнул входную дверь, которая совершенно не требовала таких усилий, отчего мужчина почти упал внутрь апартаментов, запнувшись о порог. Захлопнув за собой дверь и сползя по ней спиной, он в голос рассмеялся - надо же было сделать такую глупость! Вся затея от начала и до конца теперь выглядела настолько безрассудной, что Расмус не вполне был уверен в своих умственных способностях. Завалиться в клуб, где работает омега, феромон которого на химическом уровне воздействует на его мозг - это полбеды. Но не знать, как именно он воздействует, не проконсультироваться с доктором Линдом перед визитом - это уже настоящий кретинизм. Эффект от феромона Кая не отпускал даже спустя сорок минут после последнего его вдоха. Расмус на ходу скинул кроссовки, рабочая сумка полетела по направлению кухни, а одежда одним чёрным комом была засунута в барабан стиральной машины. Альфу била дрожь, но он не мог заставить себя зайти под спасительный горячий душ, бессмысленно стоя посреди прогревающейся ванной. “Ты не хочешь, чтобы это заканчивалось. Не хочешь его смывать.” Тепло ещё больше раскрыло запах Кая на его коже, смесь с собственной хвоей стала гладкой и однородной. Расмус поднёс тыльную сторону ладони к лицу и провёл носом вдоль своего предплечья, вдыхая так глубоко, как только мог. Кардамон, таившийся в глубине дермы, наконец пробудился и ударил в нос своего носителя землистой остротой. Глаза с расширенными зрачками стрельнули в сторону стиральной машины. “Это ненормально в каждой из возможных вселенных.” Мужчина вынул чёрную толстовку из барабана и зарылся в неё лицом, позволяя пропитавшему её мускусу и мёду беспрепятственно проникнуть ему прямо в мозг. Он здесь один, его никто не видит и не осудит, кроме него самого, но прямо сейчас это Расмуса не занимало. Запахи двоих наконец соединились в плотный согревающий сплав - мускусная бархатная основа, на ней кедр с его смолянистой нотой, а раскрывшийся в меду кардамон завершал верхний тон пряной сладостью. Состояние альфы приближалось к аффекту и лишь нечеловеческим усилием воли он смог заставить себя закинуть одежду обратно и сразу же запустить быструю стирку, чтобы не оставить себе путей к отступлению. Мужчина всё же шагнул навстречу обжигающим струям и поморщился от боли, которой отозвалось тело на слишком высокую температуру воды. Собственный разум его ненавидел - флешбеки яркими вспышками возникали перед глазами, как только феромон омеги начал слабеть, смываемый потоками воды. Расмус сглотнул и прислонился спиной к шероховатой плитке душевой. Возбуждение волнами скатывалось по телу, собираясь в плотный комок ниже пупка. Горячие капли впадали в струйки на щеках и плечах и бежали вниз, нисколько не теряя своего жара от контакта с кожей. Не в силах сопротивляться беспощадному опьянению, альфа запрокинул голову и не открывая глаз, сдался фантазии. Он в лаундже, напротив Кая. На него смотрят гордые голубые глаза, обрамлённые светлыми ресницами. Прямая спина, чуть задранный подбородок, ни тени смущения. Брюнет подходит к Каю вплотную, поднимая его лицо и заставляя посмотреть на себя снизу вверх. От неожиданности парень приоткрывает рот, не понимая, как реагировать на сокращение дистанции, но Расмус не даёт ему подумать, целуя в расслабленные губы. Сначала аккуратно, а после того, как окаменевший Кай наконец робко отвечает, всё глубже, пока его язык не встречает язык омеги, переплетаясь с ним во влажный узел. Ладонь брюнета скользит вдоль его челюсти, достигая границы роста волос, где он пускает в ход ногти, прочёсывая короткий ёжик до затылка. Парень сам подаётся навстречу, толкает Расмуса на диван и садится сверху, ладони омеги на его груди ощутимо давят, а от жара чужих бёдер перехватывает дыхание. Кай сжимает его бока коленями, пододвигаясь к паху и разрывая поцелуй, чтобы посмотреть на альфу с самоуверенной усмешкой, и всё, чего Расмус сейчас хочет - это стереть её с раскрасневшегося веснушчатого лица. Он пытается привлечь омегу к себе, но тот откидывает его руки и делает пару круговых движений бёдрами так, что его член, заметно стоящий даже через два слоя одежды, проезжается по паху Расмуса, срывая с его губ тихий рык. Кай забирается ему под одежду, оглаживая пресс напряжёнными пальцами, и ведёт их выше, задирая толстовку и оголяя чёрные ленты татуировки. Перед глазами плывёт, но закрыть их и не видеть возбужденного омегу на себе Расмус не в состоянии. Он толкается навстречу Каю, усиливая давление от его фрикций, и жадно ловит момент, когда глаза омеги закатываются и лицо искажается в еле слышном стоне. Одна рука соскальзывает с обнажённого живота альфы вниз, к поясу брюк, пальцы проваливаются ниже, забираясь за резинку белья. Сбивчивое дыхание опаляет щёку Расмуса, когда Кай суетливо расстёгивает его брюки и касается члена через тонкую лайкру боксеров. На чёрной ткани тут же проступает пятнышко смазки, стоит омеге провести ладонью по всей длине. Боковым зрением он замечает блеск металла, но слишком поздно - Расмус резко тянет его на себя и безапелляционно впивается в губы. Протезом он крепко удерживает парня вжатым в свой живот, пока вторая рука ныряет между их телами к стволу и сжимает почти жестоко, проходясь большим пальцем по головке и размазывая предэякулят. Протест в стоне омеги сменяется тихим скулежом, он выгибается, будто стараясь отстраниться, но лишь теснее льнёт к случайному любовнику. Брюнет заставляет омегу встать и стягивает с него блестящие струящиеся кюлоты, после чего сам приспускает мешающую одежду. Ноги Кая заметно дрожат и он с облегчением падает на колени Расмуса, когда тот тянет его вниз, снова занимая его рот своим языком. Поцелуй получается смазанным и суетливым - альфа рывком прижимает парня к себе и обхватывает оба их члена ладонью, мгновенно ощущая чужой инстинктивный толчок в свою руку. Голубые глаза с поволокой неотрывно смотрят в его непроницаемо чёрные, с влажных припухших губ срывается его имя, которое он может лишь прочитать, но не услышать - возбуждение захлёстывает альфу, затыкая уши, лишая рассудка. Он скользит ладонью по двум прижатым друг к другу стволам, то наращивая темп, то замедляясь, чтобы распределить выделившуюся смазку, и в эти моменты Кай прижимается лбом к его плечу, переводя дыхание. Влажное тепло чужого тела, его бесстыдный запах, ставший до одури приторным, сминающие плечи его дрожащие пальцы - Расмус больше не останавливается. Вниз, вверх, резче, сильнее, металл впивается в ягодицу парня, подталкивая в такт крепко сжимающей его член руке. Кай измученно мычит брюнету в губы, ластясь к нему, кусая и требуя разрядки. Последнее, что ощущает Расмус - фантомные пальцы в своих волосах, зачёсывающие их назад и тянущие за затылок. Стараясь удержаться на ногах, с глухим стоном он кончает себе в руку, не успевая даже запачкать ладонь - горячая вода смывает сперму на плитку душевой, унося вязкие молочные нити в канализацию вместе с острым кардамоном, который густо окутал альфу за время, что он пробыл в плену воображения. Сердцебиение выравнивается неохотно, до последнего цепляясь за остатки оргазма, теряющегося в кончиках пальцев. Но стоит альфе отлепить себя от стены и наконец встать под полноценный душ, как сладостное забытие отступает. В голову гонгом ударяет осознание. “Ты только что подрочил на омегу. На Кая. И тебе пиздец как понравилось.” Сладкая мускусная дымка окончательно растворилась в шампуне и геле для душа. Расмус бреется, выходит из душа, вытирается - всё на автомате. “Собираешься игнорировать свой самый яркий оргазм за последний год?” Разобрать сумку, включить посудомойку, не забыть достать бельё после сушки. Расмус мечется из одного конца квартиры в другой, будто он не готовится ко сну, а опаздывает на поезд. Старые-добрые копинг-стратегии переставали работать, ведь за каждым поворотом, в каждом отражении альфа встречает своего главного мучителя. Того, чьи едкие замечания он научился игнорировать и под чью дудку обещал себе больше никогда не плясать. Казалось, что они не встречались с самого пубертата, и Расмус искренне верил, что очистился от его яда окончательно, но, как и во многом, что касается собственных чувств, по части этого садиста он тоже добросовестно заблуждался. Стыд, омерзительный липкий стыд обнял его со спины, заставляя нервно дернуть плечами. Но от ублюдка так просто было не отделаться. Мгновение - и его сильные пальцы уже сжимают голову альфы в тисках, заставляя поднять лицо и взглянуть на себя в зеркальной створке шкафа, в который только что комом отправилась партия тёплой после сушки одежды. От знакомого монотонного голоса, зазвучавшего в голове, стоило брюнету встретиться с отражением взглядом, зашевелились волосы на загривке. “Расмус, Расмус. Мне казалось, мы взяли под контроль твои животные позывы и стали выше бездумной тяги к сладким мордашкам, но ты снова смог меня разочаровать. Годы воздержания, тренировок - и ради чего? Чтобы тебе снесло голову от незамысловатых танцулек и запаха шлюхи?” Альфа морщится, как от пощёчины, но продолжает слушать. “Понравилось представлять, каков он наощупь? Как он целуется, как отвечает на ласки? Насколько же низко ты пал, что у тебя снова стоит на похотливого омегу! Мне даже интересно, как ты смог кончить, игнорируя тот факт, что такие, как он, пустили твою жизнь под откос.” Расмус не выдерживает и отводит взгляд от отражения, поджав губы. “Мать честная, тебя это и не смутило! Ты его хочешь именно из-за того, что он омега, а не вопреки этому! Даже прыщавым подростком ты был разборчивее в том, на кого передёргивать. Возраст не пошёл тебе на пользу.” Гадёныш не отступает, даже когда альфа с силой встряхивает волосами и бросается расхаживать по комнате в поисках чего угодно, на что можно было бы отвлечься, но квартира предательски чиста к новой трудовой неделе. В отчаянии он упал на кровать и вцепился пальцами в одеяло, тупо уставившись в стену. “Только не говори мне, что тут дело не только в похоти.” Выстрел наугад ранит цель. Воспоминания о самом ненавистном времени в его жизни без приглашения вырываются на первый план. В каждом из них маленький альфа заперт в четырёх стенах своей комнаты, один на один с собственным стыдом. Прямо как сейчас. Мариус. Они были одноклассниками и необъяснимую для ребёнка заинтересованность Расмус ощутил даже до того, как узнал вторичный пол мальчика. Первая влюблённость – в омегу. С мягкими, почти женственными чертами лица, тонкими запястьями и волнами пшеничных волос, он был чуть выше самого Расмуса, пока тот не начал стремительно расти в пубертате и разница между ними не начала быть заметной невооружённым глазом. Чистое и наивное чувство восхищения переполняло мальчишку, и за возможность оказаться в одной компании с Мариусом в те годы он сам был готов назваться омегой - лишь бы это нежное создание позволило наслаждаться своим обществом. Уроки, на которых мальчики сидели за одной партой, альфа ждал с вечера. Расмус засыпал и просыпался с мыслью об омеге на протяжении первого школьного года. Стойкость его влюблённости совершенно не соответствовала юному возрасту - интересы детей обычно регулярно сменяются, это касается и хобби, и любимой еды, и людей. Но Расмус будто из принципа продолжал быть преданным Мариусу, хотя тот даже не догадывался, что всякий раз, как омега касался его руки – на секунду дольше, чем нужно, чтобы передать учебник, или просто чтобы привлечь внимание, – в груди Расмуса болезненно сжималась тревожная влюбленность. И тем более Мариус не мог знать, что послевкусием к такому светлому переживанию шла оглушающая боль. Тогда же проснулся и внутренний голос, который на долгие годы стал для маленького альфы основным собеседником, защитником и врагом одновременно. “Наивный глупый слабак. В них природой заложено манипулировать такими, как ты, а ты ведёшься. Ты их игрушка, Расмус, и это не изменится никогда. Он даже не знает, что ты альфа, неужели ты думаешь, что он не рассмеялся бы тебе в лицо, узнай о твоих чувствах?“ Конечно, эти слова не принадлежали семилетнему ребёнку - клише о манипуляциях и почти безграничной власти омег звучали в сообществе его старших товарищей и против воли напитывали неокрепший мозг мальчишки. И если в те годы они действительно были преувеличены, то чем старше Расмус становился, тем больше убеждался - дыма без огня не бывает. А потом начались первые боли в руке. Тело предавало Расмуса так же, как его разум. Месяцы тихих мучений и когда в восемь лет его лишили руки, чтобы спасти жизнь, стыд окончательно отвоевал себе главную партию в оркестре из внутренних голосов. “Если бы ты был умнее, если бы ты не тратил силы на идиотскую влюбленность в омег, этого бы не случилось. Ты заслужил эту метку. Она – наказание за твою слабость.” Нескольких недель после ампутации в пропитавшейся запахом дезинфектантов палате Расмусу хватило, чтобы закопать себя в беспощадной ненависти, на которую способны только дети - ведь это время он думал не о том, как ему жить дальше, не о возможностях, которые у него отняло увечье, а о Мариусе и его острых плечах, тихонько подрагивающих от смеха. Воспоминание о миге, когда мальчик случайно прикоснулся к его ладони, настоящей, ещё до онкологии, стало новой пыткой - ведь ему не суждено повториться больше никогда. Рука превратилась в фантомную боль, а единственное, что осталось от того момента, - горькое ощущение упущенного счастья. Когда Расмус наконец смог вернуться к занятиям, травля не заставила себя долго ждать. Несмотря на все тренинги и уроки по борьбе с буллингом в школах, они магическим образом не распространялись на альф, о чём конечно же никто не говорил прямым текстом, но почему-то жёстко пресекались только случаи притеснения омег и бет. Расмус же остался в одиночестве против почти всего класса. Мариус не участвовал в травле, но и на защиту калеки не встал. А ведь ему ничего бы за это не было, мало того - если хотя бы один омега пошёл против течения, кто знает, может, всё бы прекратилось уже тогда, а не с окончанием начальной школы через три мучительных года? Но он выбрал остаться безучастным наблюдателем. “Ты прошёл через ад, но ему всё равно. Держу пари - если бы ты умер, он бы даже не отпросился на день, чтобы поскорбеть о тебе. На твои похороны никто бы не пришёл. Альфа. Теперь калека. Ты нужен только себе и никому больше. И тем более ты не нужен таким, как он.“ “Катитесь к чёрту.” Потеря конечности смешалась с несбыточной мечтой о взаимности. Подумать только, к каким разрушительным выводам толкает такое светлое чувство, как влюблённость, если её зерно попадает в отравленную почву. Плевать на травлю - Мариус оказался таким же, как они все, и это осознание ударило по маленькому Расмусу гораздо больнее, чем улюлюканье, тычки исподтишка и смешки за спиной. Они окончили начальную школу и были распределены в разные классы. Больше Расмус не видел омегу и даже убедил себя, что забыл, как тот выглядит, что конечно же было ложью - он до сих пор смог бы нарисовать это тонкое лицо по памяти. Таким же самообманом был и упор на убеждение, рождённое в разуме травмированного мальчишки. Мариус был всего лишь его одноклассником. Они не были друзьями или даже приятелями. С чего бы ему было за него заступаться? Спасибо и на том, что у маленького омеги хватило ума не присоединяться к буллингу. У Мариуса не было ни единого шанса взрастить в себе чувство к Расмусу, ведь тот даже не пытался с ним сблизиться, пребывая в мечтах об этом самом сближении, но не делая ни единого шага к их осуществлению. И альфа всё это знал. Знал и игнорировал. Ненависть и злоба были слишком питательны, на этом топливе он забрался выше, чем мог рассчитывать, и отказаться от них в угоду сбалансированному взгляду на мир - всё равно, что перестать употреблять допинг в соревнованиях, где на него никогда не проводятся пробы. “Но что ты будешь делать теперь, когда впереди Олимпийские игры? Ты либо участвуешь, либо продолжаешь ненавидеть - делать и то и то не получится.” Годами он убегал от себя, погружался в учёбу, работу, возводил стену из стереотипов, раздражения и обвинений омег во всех смертных грехах. Но появился Кай. Не похожий вообще ни на одного омегу, которого Расмус мог бы вспомнить, но вызывающий то же щемящее ощущение в груди, как давным-давно вызывал Мариус. Но в отличии от последнего Кай не даёт ни единого сколько нибудь логичного повода его ненавидеть. И ладно бы ему удалось найти объяснение хотя бы в истинности. Но доктор Линд отнял у него и эту отговорку. «Это не более, чем идеальная биологическая совместимость между альфой и омегой, чистая физиология.» Напольная угловая лампа погасла по таймеру, но альфа не двинулся с места. Он больше не ребёнок. Зажмуриться, послать к чёрту свои чувства и сделать вид, что их нет, не удастся. Теперь, даже если он уволится, если сменит город, он не сможет сбежать от самого себя, не в этот раз. Двадцать лет спустя невозможно пользоваться теми же механизмами защиты, что в начальной школе. “А что остаётся, если от них отказаться?..” Глубоко вздохнув, Расмус наконец залез под одеяло. У него не было ответов. Усталость путала мысли похлеще крепкого алкоголя, а переживания последних часов окончательно стянули их в гордиев узел. Стыдиться себя и своего естества невероятно энергозатратно. Сил сопротивляться и юлить не осталось. “Кажется, он мне нравится. Мне пиздец.”